Текст книги "Господь хранит любящих"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

4

Мы выпили только горячего кофе, оба мы не могли есть. Свежие булочки остались на тарелке, яйца всмятку – в своих стаканчиках. Цветной джем, желтое масло.

– Это бессмысленно, – сказала Сибилла. – Я не могу проглотить ни кусочка.

– Мы психопаты, – поддержал я. – Уже год мы знаем друг друга, и каждый раз, когда пора расставаться, повторяется одна и та же сцена.

Я пошел к телефону и вызвал такси. Сибилла надела свое тяжелое пальто. Когда она поднимала его большой воротник, ее голова совершенно исчезала в нем. Я взял чемодан и направился к двери.

– Дай мне понести твою машинку, – попросила она.

Теперь у нее на голове была шляпка, похожая на колониальный шлем, серая фетровая шляпка. Пальто тоже было серое. С большими карманами. Мы спустились по лестнице и вышли во двор. Был пронизывающий холод, мороз перехватывал дыхание.

– Осторожно, любимая, действительно очень скользко.

Она семенила возле меня на своих высоких каблуках. Мы дошли до ворот и вышли на улицу. Такси еще не было. Мальчишка развозил на велосипеде свежие булочки. Но ему приходилось толкать велосипед – ехать на нем было слишком скользко. Улица блестела, как зеркало. Мальчишка, весь съежившись от холода, развешивал на ручки садовых калиток белые льняные мешочки.

Такси подъехало бесшумно, как корабль по морю. Внезапно нас ослепили его фары. Шофер затормозил и вышел, чтобы уложить мой чемодан.

– В аэропорт, – сказал я.

В такси я сел с трудом – никак не мог поднять ногу с протезом. Культя все еще ныла. Погода менялась. В машине я нащупал руку Сибиллы. Она сняла перчатку и тесно переплела свои пальцы с моими. На заднем сиденье было холодно, пахло бензином и прелой кожей. На поворотах машину заносило.

– Поезжайте медленнее, – сказал я. – Мы не спешим.

Шофер ничего не ответил.

Мы ехали по городу. Продрогшие рабочие стояли на автобусных остановках. Было еще очень тихо. Я смотрел на двух девчушек, которые подпрыгивали, чтобы согреться. Что делают дети в такой час на улице?

Я сказал Сибилле:

– Когда вернешься домой, ляг снова и попытайся заснуть. Прими капли.

Она кивнула. Теперь мы проезжали по большому мосту. Из-под него раздавался визг тормозов. Вдали пускал дым локомотив. Белый столб прорезал темноту и терялся в белесой мгле свинцового неба.

Внезапно с оглушительным свистом над нами пронесся самолет, он шел на посадку. Были видны его зеленые и красные посадочные огни.

– Прибыли, – сказала Сибилла бесцветным тоном.

Шофер подъехал к большой площади перед Центральным аэропортом. Я посмотрел на памятник Воздушному мосту, уходящую ввысь бетонную дугу, которая внезапно обрывалась. Я спросил:

– А много самолетов разбилось во время блокады?

– Несколько, – ответила Сибилла. – Пилотам трудно посадить машину – наш аэропорт расположен посреди города. Самолетам приходится взлетать и приземляться прямо между домами.

Шофер, до сих пор не проронивший ни слова, вдруг заговорил:

– Однажды мне пришлось увидеть это собственными глазами.

– Крушение?

– Да. – Он повел своим небритым подбородком в сторону руин. – Это случилось вон там. Я тогда здесь работал.

Он говорил не поворачиваясь. Сейчас он осторожно вел машину по зеркально гладкой площади на огни аэропорта.

– Я помогал разгружать самолеты. Ну вот, и однажды вечером, было холодно, как сегодня, садился ами [3]3
  Презрительное прозвище американцев во время Второй мировой войны. (Прим. пер.)


[Закрыть], груженный мукой, понимаете? Ну и взял в коридоре слишком влево – и прямо в дом! Вот это, скажу я вам, было дело! – Его передернуло от воспоминаний. – Шесть трупов, куча раненых. Пока мы что-то смогли сделать, загорелась мука.

– И что, пожар нельзя было потушить?

– Знаете, был такой жар, что обломки самолета раскалились добела! А перед домом стояло дерево, старый каштан. Все в снегу, ну вот, значит, было холодно, как сегодня, наверно, середина января. Так на следующее утро знаете что случилось?

– Что?

Машина затормозила перед входом в аэропорт, навстречу заторопился носильщик.

– Каштан зацвел!

– Не может быть!

– Истинно, вот как я сижу перед вами. – Шофер, повернувшись, важно покивал головой. – А виновата жара. Проклюнулись листочки – и свечи цветков! Это было ужасно! Везде развалины, и кровь, и мука – и посреди всего этого дерьма стоит себе вот такой старый каштан и цветет!

Носильщик распахнул дверцу машины и поздоровался.

– «Панайр ду Бразил», – сказал я. – На Рио. Возьмите чемодан. Машинку я понесу сам.

– Хорошо.

Я обратился к шоферу:

– Если вы остановите счетчик и подождете – дама поедет с вами назад в Груневальд.

Но, прежде чем шофер выразил свое согласие, Сибилла возразила таким тоном, какого я за ней не знал:

– Нет, спасибо, я возьму другое такси или поеду на автобусе.

Я посмотрел на нее. Она отвела свой взгляд. Я пожал плечами и расплатился с разочарованным шофером. Между тем Сибилла ушла вперед. Я нагнал ее у входа в зал ожидания:

– Что случилось?

– Где?

– В такси.

– Ничего. – Она деланно рассмеялась. – Мне не понравился шофер.

– Но его история с каштаном…

– Именно из-за этой истории он мне и несимпатичен!

– Не понимаю, – сказал я, пораженный жесткостью ее приговора.

– Вся история лжива! – Она свела брови, ее ноздри нервно подрагивали. – Этот мужик врет ради понта. Ненавижу таких!

Она остановилась, ее голос взвился. Ничего подобного мне еще не приходилось пережить с ней.

– Листочки и свечи! – продолжала она с негодованием. – Одних листьев ему мало! Вранье сверх всякой меры! На месте смерти возрождается жизнь, и нет конца, и вся эта символическая чепуха! Противно все это! – Губы ее дрожали. – Что умерло, то умерло! И никогда не вернется, ни в каком виде!

– Сибилла! – прикрикнул я, встряхнув ее за плечи.

Она посмотрела на меня совершенно пустым бессмысленным взглядом, как будто приходила в себя после тяжелого сна. Постепенно сознание ее прояснилось, и она смущенно потупила глаза.

– Что с тобой?

– Нервы. – Она отвернулась. – Только нервы. Пойдем!

Она взяла меня за руку и повела в здание аэропорта. При этом она пожимала мои пальцы своими. Я понял, что это означало: больше не надо говорить о ее вспышке.

Холл аэропорта был освещен неоновыми лампами. В его холодном и резком свете все люди казались больными. За длинными стойками различных авиакомпаний работали многочисленные служащие. У девушек от усталости были красные глаза, молодые люди в синих костюмах нервничали.

Я был ошеломлен, увидев огромные толпы людей. Я не ожидал такого наплыва. Просторный холл был полностью забит пассажирами: женщинами, мужчинами, детьми.

– Что здесь творится? – спросил я носильщика.

– Политические беженцы из Восточной зоны, – ответил он. В его голосе звучало презрение. – Летят на Запад.

Он поставил мой чемодан на электрические весы у окошечка Панамериканских воздушных линий и пожал плечами:

– У нас так каждое утро. И говорят, будет еще хуже.

Я оглядел беженцев. Они сидели на своих узлах и чемоданах, плохо одетые, бесправные, павшие духом. Они тихо переговаривались между собой. Женщины носили платки, мужчины крестьянскую одежду. Многие были без галстуков или в косоворотках. Их руки были натруженными, покрасневшими от холода. Заплакал младенец.

– Пятьдесят пфеннигов, – сказал носильщик.

Он откозырял и исчез. Сибилла держала меня под руку. Внезапно я крепко прижал ее к себе, потому что перед моими глазами вдруг встали все беженцы, которых я когда-то видел в Сайгоне, беженцы в Сеуле, беженцы на острове Куэмой. Я постоянно встречал их в аэропортах, сидящих на своих узлах. Мужчин с застывшим и безвольным взором в никуда; матерей, прижимающих к груди своих кричащих детей; древних старух, что-то бормочущих себе под нос, и стариков в инвалидных колясках. И всегда у них на шеях висели таблички, на которых возле имени стояли номера. По этим номерам их и выкликали. По номерам. Не по имени.

«Внимание! – донеслось из репродуктора. – Объявляется посадка на самолет компании «Эр-Франс» на Мюнхен, рейс семь – девяносто шесть. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу два. Женщины с детьми – в первую очередь. Желаем вам приятного полета».

Возникла толчея. Ожидающие хлынули на посадку. Служащие, сцепившись за руки, сдерживали толпу.

– Пропустите же вперед детей! – кричал кто-то. Но его никто не слушал.

И снова за спиной я слышу торопливый бег неумолимого времени…

Я еще крепче прижал к себе Сибиллу. Перед нами служащий из «Пан-Америкен» разбирался с восточным беженцем. Я встал за ним. Мужчина держал в руках старую шляпу. Несмотря на мороз, он был без пальто, в ветхой косоворотке. Мужчина был бледен и небрит. Он говорил на саксонском диалекте. Это был простой человек, который никак не мог понять, в чем загвоздка.

– Господин пилот, – униженно просил он клерка. – Пожалуйста, поймите меня правильно. Мы из Дрездена. Моя жена, двое детей и кошка.

Только теперь я заметил его кошку. Она лежала под покрывальцем в небольшой корзинке, которая стояла на стойке. Эта была толстая рыжая кошка, которая выглядела очень сонной.

– Из Дрездена, господин пилот.

– Я не пилот, – отвечал служащий, мужчина холерического типа с намечающейся лысиной. – К сожалению, ничем не могу вам помочь.

– Господин… простите, как вас зовут?

– Клэр.

– Господин Клэр, поймите, кошка вместе с нами покинула Дрезден. Это очень далеко, от Дрездена досюда. Мы провели в дороге три дня. Мы тайно прибыли в Западный сектор. Нам нельзя обратно.

– Господин Кафанке, мне известно все это. Я…

– Мы признаны политическими беженцами. Мы все были на Куно-Фишер-штрассе. И кошка. У нас у всех оформлены бумаги!

– У кошки нет.

– Но она же с нами из Дрездена, господин! Мы подмешали ей в корм бром, чтобы она была спокойной! Господин Клэр, что же нам делать? Мы не можем бросить животное в Берлине!

«Внимание! Объявляется спецрейс компании «Бритиш юэропиен эйрвейз» на Ганновер и Гамбург. Номер рейса три – двадцать два. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу три. Желаем вам приятного полета!»

– Господин Кафанке, поймите же наконец. С животными не разрешается. На это есть предписание. Посмотрите, какая уже за вами образовалась очередь, все спешат.

Мужчина из Дрездена кротко глянул на стоящих за ним людей и, согнувшись, как русский почтмейстер перед генералом царской армии, сказал:

– Прошу прощения, господа, не сердитесь, речь идет о моей кошке. Простите за задержку!

Все молчали. Некоторые кивнули.

«Attention, please! Passenger Thompson, repeat Thompson, with PAA to New York, will you please come to the ticket counter! There is a message for you!» [4]4
  Внимание! Пассажир Томпсон, повторяю, Томпсон, следующий рейсом Пи-Эй-Эй в Нью-Йорк, вас просят подойти к билетной кассе. Для вас оставлено сообщение (англ.)


[Закрыть]

Человек, которого звали Кафанке, между тем говорил:

– Вы совершите убийство, если не позволите мне взять с собой кошку, понимаете, убийство!

– Не говорите ерунды!

– А что будет с животным?

– Кошки могут позаботиться о себе. Они всегда находят дорогу домой.

– Домой? В Дрезден? – У беженца в глазах блеснули слезы ярости. – Может, через Бранденбургские ворота?

– Господин Кафанке, прошу вас!

У служащего на лбу выступили капли пота.

– И вот для этого мы покинули Дрезден, мать, – обратился Кафанке к полной женщине, сидящей за ним на чемодане. – Вот для этого мы оставили свой дом!

– А что, кошечке нельзя с нами?

Я сделал клерку знак.

– Минутку, – сказал он человеку из Дрездена и подошел ко мне. – Куда вы летите?

– Но послушайте, – слабо возразил Кафанке и умолк. Он погладил рыжую кошку. – Моя хорошая, моя золотая, не бойся. Мы не бросим тебя. Даже если мне придется разговаривать с самим американским генералом!

«Calling for passenger Thompson! Passenger Thompson! Will you please come to the PAA ticket counter!» [5]5
  Вниманию пассажира Томпсона! Пассажир Томпсон, подойдите, пожалуйста, к билетной кассе компании Пи-Эй-Эй! (англ.)


[Закрыть]

Кошка жалобно мяукнула.

– Я лечу в Рио, – ответил я служащему Клэру. – Рейсом «Панайр ду Бразил».

Бразильская компания не имела своего представительства в Берлине. Ее представляла «Пан-Америкен». Я положил свой билет на стойку.

«Calling passenger Thompson, passenger Thompson, to New York! Come to the PAA ticket counter. There is a message for you!» [6]6
  Вниманию пассажира Томпсона! Пассажир Томпсон, следующий в Нью-Йорк, подойдите к билетной кассе компании Пи-Эй-Эй! Для вас оставлено сообщение (англ.)


[Закрыть]

Служащий по фамилии Клэр глянул с горькой безнадежностью на рыжую кошку, вытер пот со лба и пододвинул к себе список:

– Господин Голланд?

– Да.

– Место проживания?

Я помедлил. Этот вопрос был мне всегда неприятен, где бы мне его ни задавали. Я проживал во многих местах и во многих городах, но нигде не был дома. У меня не было квартиры, уже много лет не было. Единственная квартира, в которой я жил от случая к случаю, принадлежала Сибилле. Я ответил:

– Франкфурт-на-Майне, Паркштрассе, двенадцать.

Это было похоже на адрес. Но нормальным адресом не было. Это был адрес отеля «Астория», в котором я снял номер на год. Там висел портрет Сибиллы. Там был шкаф с моим бельем и костюмами. Там было несколько книг и много старых рукописей. Там находилось все, что принадлежало мне на этом свете. Это было немного. Собственно, это было очень мало.

– С какой целью вы летите в Рио?

– Это указано в разрешении на въезд, – сказал я, злясь на господина Клэра, хотя злиться я должен был только на себя самого, на свой образ жизни.

– Здесь написано «по служебным делам». – Он стал неприветлив. – Что это за «служебные дела»?

– Я корреспондент Западного Пресс-агентства, – отвечал я ему, в то время как Сибилла поглаживала мою руку, успокаивая. – У нас в Рио корпункт с новыми людьми. Я знаю Рио. Новые сотрудники там никого не знают. Я должен их ввести в определенные круги.

– Спасибо, господин Голланд. – Он был страшно деловой.

Сибилла улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ.

– Я просто исполняю свой долг, госпожа, – сказал господин Клэр.

– Господин Голланд воспринимает это иначе.

– Мы все нервничаем, – ответил господин Клэр.

Кошка снова мяукнула.

«Внимание! Совершил посадку самолет компании «Бритиш юэропиен эйрвейз» из Дюссельдорфа, рейс четыре – пятьдесят два».

И снова за спиной я слышу…

– Пожалуйста, вашу эпидемиологическую карту, господин Голланд!

Я протянул ему черно-желтую книжицу. Перед этой поездкой я сделал прививку. У меня под лопаткой до сих пор еще болело место от двух уколов.

– Спасибо, господин Голланд. Теперь, пожалуйста, медицинскую справку.

Я подал ему документ, из которого следовало, что я не страдал ни туберкулезом, ни трахомой, ни проказой, ни сухоткой, ни наследственным сифилисом. Затем я предъявил ему заверенную страховку, гарантирующую, что я не являюсь членом подпольных организаций в Бразилии и не стану попрошайкой на улицах или подопечным благотворительных организаций.

– Благодарю вас, господин Голланд. Это весь ваш багаж?

– Да.

– У вас еще есть время до отлета. Мы вас вызовем.

Я кивнул ему, взял свою пишущую машинку и попытался пробить нам с Сибиллой дорогу.

– Разрешите, – сказал я господину Кафанке.

Он посмотрел на меня своими унылыми старческими глазами:

– Господин, вы репортер. Я только что слышал. Не могли бы вы помочь моей кошке?

Я снова посмотрел на всех этих людей, ожидающих в огромном зале аэропорта, и снова перед моими глазами встали дети в Сеуле, старики в Сайгоне и истеричные женщины на острове Куэмой, которые рвали на себе одежды и обнажали перед американскими солдатами свои груди в знак готовности отдаться, если их возьмут с собой, если только возьмут…

– Я никому не могу помочь, – сказал я тихо, держась за руку Сибиллы, как будто это было последнее, за что я еще мог держаться на этом свете.

«Attention, please, – донесся из репродуктора женский голос, – still calling passenger Thompson, passenger Thompson…» [7]7
  Внимание! Пассажир Томпсон, пассажир Томпсон… (англ.)


[Закрыть]

Они все еще искали этого господина Томпсона, пассажира Панамериканских воздушных линий, следующего на Нью-Йорк. Его ждало известие.

5

В ресторане аэропорта официанты приветствовали меня как старого знакомого. Я часто бывал здесь. По одному моему лицу они уже знали, улетал ли я или только что прибыл.

Ресторан был полупустой. За большими темными стеклами окон были видны заправляющиеся в сумерках самолеты. На консолях работали люди в белых комбинезонах. Этим утром никак не рассветало. Я сел слева от Сибиллы. Я всегда садился с этой стороны, потому что она плохо слышала на правое ухо. Когда ей было двенадцать, какой-то старик ударил ее на улице. Была повреждена барабанная перепонка.

– Кофе, господа?

– Один мокко.

– Пожалуйста, господин Голланд. – Официант приветливо улыбнулся. Он симпатизировал мне. Я всегда давал большие чаевые. Во всех странах.

– И мне чашку, – сказала Сибилла.

– Хорошо, мадам. – Официант исчез.

В глубине помещения другой официант стелил на столы свежие скатерти. А внизу, под нами, машинами заправляли баки суперзвезды «Панайр ду Бразил», с которой я скоро улечу.

– Тебе надо уехать из Берлина, – сказал я.

У меня оставалось слишком мало времени. Я должен был сказать главное. Кошка меня доконала.

– Куда, милый! – Ее рука лежала на моей. Всегда ее рука лежала на моей, когда мы вот так сидели.

– Ты переедешь ко мне на Запад.

– Во Франкфурт?

– Да. У меня есть деньги. Мы снимем квартиру. – Я все больше волновался. – Каждый день здесь может что-то произойти. Что нам делать, если снова будет блокада? Если самолеты больше не будут летать? Если они не пустят меня к тебе?

– Любимый, – сказала она тихо. – Мы уже много раз говорили об этом. Я не могу просто так взять и оставить свою работу, своих друзей и весь свой мирок, чтобы приехать к тебе во Франкфурт и жить там на правах твоей подружки!

«Attention, please! Calling passengers Collins, Crawford and Ribbon with Air France to Stuttgart! Your aircraft is about to take off! This is your last call!» [8]8
  Внимание! Пассажиры Коллинз, Кроуфорд и Риббон, вылетающие в Штуттгарт рейсом компании «Эр-Франс»! Ваш самолет готовится к вылету! Это последнее предупреждение! (англ.)


[Закрыть]

– Ты выйдешь за меня, Сибилла?

Естественно, в этот момент подошел официант с кофе. Сибилла крепко держала меня за руку и смотрела на меня глазами, которые медленно наполнялись слезами.

– Ответь, – сказал я. – Пожалуйста, ответь. У меня больше нет времени. Скоро вызовут и меня.

– Это все из-за кошки, – ответила она хрипло.

– Нет!

– Или потому, что ты нигде не чувствуешь себя дома. Потому что у тебя нет дома.

– Нет, – сказал я, склонился над столом и поцеловал ее маленькую белую руку. – Это потому, что я люблю тебя; и потому, что я хочу быть с тобой; и потому, что я страшно боюсь потерять тебя!

«Calling passenger Thompson with PAA to New York! Passenger Thompson! Please come to the ticket counter of the company immediately!» [9]9
  Вниманию пассажира Томпсона, вылетающего в Нью-Йорк рейсом компании Пи-Эй-Эй! Пассажир Томпсон, срочно подойдите к билетной кассе компании! (англ.)


[Закрыть]

Я сказал:

– Мы достаточно давно знаем друг друга. Целый год – этого достаточно. Я не хочу в жены никого другого. Тебе нужен другой муж?

Она покачала головой.

– Мы снимем квартиру. Мы обставим ее твоей мебелью с твоими книгами, – теперь я говорил очень быстро. – У меня тоже есть немного книг. Ты понравишься всем во Франкфурте. Франкфурт – очень милый город. Тебе будет в нем хорошо. В этом году я напишу свою новую книгу. Я обязательно напишу ее, Сибилла! Когда ты постоянно со мной, я могу писать. Потом мы купим маленький домик в пригороде. Или построим. И будем всегда жить вместе, представляешь себе, Сибилла! Вместе засыпать, вместе просыпаться! И не надо будет больше посылать друг другу телеграмм, и звонить тоже не надо!

– Я не могу родить ребенка, – сказала она чуть слышно и отпила глоток кофе.

– Я не хочу ребенка!

Она молча глядела на меня.

– Мне вообще нельзя иметь детей, – сказал я. Для этого я слишком много пил в своей жизни. Я бы стал производить сущих идиотов. – Я снова поцеловал ее руку.

Время неумолимо уносилось. Все дальше, дальше, дальше. Я ощущал это как грозное предупреждение.

– Скажи, что ты выйдешь за меня замуж, когда я вернусь!

Она кивнула. Слезы текли по ее щекам прямо в рот. Она слизнула их языком и бросилась мне на шею. Официант, стеливший скатерти, деликатно отвернулся.

Сибилла шепнула:

– Я знаю, это из-за той кошки из Дрездена.

– Нет!

– Но это не важно. Я выйду за тебя, Пауль, я выйду за тебя, и мы будем очень счастливы.

– Уже скоро, любимая, – сказал я громко и поцеловал ее. Мне не было дела до официантов. Официанты были мои друзья. И у меня больше не было времени.

– Но я буду тебе в тягость!

– Никогда.

– Если ты на мне женишься, то от меня будет не так легко отделаться, как от девочек из бара, с которыми ты спишь.

– Знаю.

– Правда знаешь?

– Да, – сказал я.

– Я больше никогда, никогда тебя не покину, – шептала она мне в ухо.

Между тем я думал: «Может быть, любовь двоих сильнее происков Мао Дзедуна, Фостера Даллеса [10]10
  Даллес (Dulles) Джон Фостер (1888–1959) – американский дипломат и политический деятель. В 1953–1959 гг. занимал должность Государственного секретаря США. (Прим. ред.)


[Закрыть]и Булганина [11]11
  Булганин Николай Александрович (1895–1975) – советский государственный деятель, с 1955–1958 гг. – Председатель СМ СССР. (Прим. ред.)


[Закрыть]? Может быть, еще есть надежда на счастье в этом веке? Может быть, еще есть на земле справедливость для кошек, немых и евреев?»

Между тем я думал: а хранит ли Господь любящих?

«Calling Mr. Thompson to New York! Mr. Thompson, please come to the PAA ticket counter!» [12]12
  Вниманию пассажира Томпсона, вылетающего в Нью-Йорк! Мистер Томпсон, пожалуйста, подойдите к билетной кассе компании Пи-Эй-Эй! (англ.)


[Закрыть]

6

Вот и семь.

Мой самолет вылетает в семь пятнадцать.

Раньше всегда я провожал Сибиллу, из-за суеверного чувства. Я не хотел, чтобы она смотрела мневслед. Я хотел смотреть вслед ей.Я заплатил за кофе, и мы с Сибиллой пошли через ярко освещенный зал к выходу. Медленно, мучительно медленно наконец начало светать. Занимался хмурый день. Продавщицы, торгующие в аэропорту газетами и спиртным, мило приветствовали нас, когда мы проходили мимо. Обеих мы хорошо знали. Возле господина Клэра все еще отчаянно сражался господин Кафанке из Дрездена. Я отвернулся. И для господина Кафанке время подходило к концу. Его самолет вылетал в семь тридцать. Рыжая кошка лениво вытянулась в корзине…

– И слушай концерт Рахманинова, – говорил я, выводя Сибиллу через стеклянную дверь на улицу.

– Каждый вечер, милый.

– Слушай его после десяти. Я высчитаю разницу во времени и постараюсь в этот момент думать о тебе.

– Я всегда стараюсь так делать, когда слушаю Рахманинова, – сказала она. Ее кошачьи глаза сузились.

– Я тоже.

– А может, в Бразилии в этот момент будет день в самом разгаре и ты будешь на конференции.

От этой мысли она рассмеялась, как ребенок.

Снег на улице был грязный и осевший.

Я махнул проезжавшему мимо такси. Машина остановилась возле нас, визжа тормозами.

Сгорбленный шофер подозрительно посмотрел на меня:

– Куда?

– Лассенштрассе, сто девятнадцать, Груневальд.

Я обнял Сибиллу. Она положила голову мне на грудь. Над нами, на башне аэропорта, начал вращение огромный радар, бесшумный и призрачный. Его волны искали далекие самолеты. Где-то над облаками они звали их, сопровождали их. Невидимые волны. Невидимые машины.

– Не скучай, милая, – сказал я.

Она высвободилась из моих объятий и скользнула в такси. Дверца захлопнулась. Шофер сел за руль. Сибилла попыталась опустить стекло. Окно не открывалось. Машина поехала. Я видел маленькое белое лицо Сибиллы с раскосыми глазами. Она прижала его к стеклу. Я поднял руку.

Такси описало вокруг площади широкую дугу. Я еще долго мог видеть его, оно проехало мимо пожарной части и мимо полицейского участка по направлению к дамбе. Теперь Сибилла смотрела из другого окна.

Когда мы целовались, несколько зевак остановились и глазели на нас. Они все еще стояли. Во Франции никто бы не остановился. В Германии глазели всегда. Вот загорелись красные огоньки. Шофер затормозил. Зажегся правый поворот. Теперь машина виднелась маленьким темным пятнышком, Сибиллу уже не было видно. Но она, конечно, еще видела меня. Я подождал, пока такси повернет направо и исчезнет за углом первого дома.

Когда я вошел в здание аэропорта, как раз объявляли мой рейс: «Панайр ду Бразил», рейс один – восемьдесят два на Рио-де-Жанейро через Дюссельдорф, Париж, Лиссабон, Дакар, Ресифи! Пассажиров просят пройти к выходу четыре». У меня была еще пара минут, и я подошел к цветочному киоску возле почтового пункта. Продавщицы все меня знали. Их центральный магазин был на Курфюрстендамм. Там я всегда покупал цветы для Сибиллы.

Я сказал:

– Я улетаю через несколько минут. Пожалуйста, посылайте до моего возвращения каждые два дня пятнадцать роз…

– …госпоже Лоредо? – улыбнулась юная продавщица.

Она знала, что мы с Сибиллой любим друг друга. Казалось, все в Берлине знали это. И все улыбались.

– Да, пожалуйста.

– Хорошо, господин Голланд!

– Я заплачу, когда вернусь.

– Конечно, господин Голланд. Счастливого пути!

– Спасибо, – сказал я.

В проходе я столкнулся с господином Кафанке из Дрездена. Я хотел было обойти его, но он схватил меня за рукав. В его мутных старческих глазах появилось выражение безумной решимости:

– Вы должны мне помочь!

– Отпустите меня, я спешу!

– Вы тожелетите через Дюссельдорф, так ведь? – пыхтел человек из Дрездена, размахивая корзинкой, в которой лежала толстая кошка.

– Я прибуду туда через четверть часа после вас, я узнавал, – продолжал он, не отпуская меня. – У вас стоянка час. Возьмите кошечку с собой под пальто, она хорошая, никто не заметит.

– Нет!

– Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста! За мной теперь все следят – на вас никто не обратит внимания!

Он взорвался:

– Мы бежали с Востока, потому что нам сказали, что на Западе свобода! Но где она, эта свобода, если человеку запрещают заботиться о маленьком невинном существе?

«Господин Пауль Голланд! Господин Пауль Голланд из Западного Пресс-агентства! Срочно пройдите к стойке оформления! Вас ожидают!»

– Давайте, – сказал я.

Его бледное лицо озарилось. Он вынул из корзинки толстую сонную кошку, я распахнул пальто.

– Господь вас не забудет, – смущенно бормотал он, пока я запихивал животину под левую руку, так чтобы можно было прижать ее.

Кошка и вправду была замечательная. Она позволяла делать с собой все что угодно. В какой-то момент я даже засомневался, жива ли она вообще. Я сказал:

– Жду вас в Дюссельдорфе в ресторане.

Он стоял и глядел мне вслед, молитвенно сложив руки. Он молился за свою кошку.

Служащие у стойки поставили штемпель в мой паспорт. Я поспешил к выходу четыре. Большие стеклянные двери были открыты, за ними, на летном поле, я уже видел мой самолет. Стюардесса ожидала на трапе, озираясь по сторонам. Вот она заметила меня и замахала. Я не мог помахать ей, потому что в одной руке у меня была машинка, под другой – кошка. И в тот момент, когда я достиг стеклянной двери, из тени выступил человек. Это был господин Клэр, с намечающейся лысиной и печальным бледным лицом.

– Отдайте животное, – сказал он едва слышно.

– Не понимаю вас! – Я хотел обойти его, но он заступил мне дорогу. – Пропустите меня! Вы что, не видите, меня ждет самолет?!

Моя культя снова заныла.

– Животное, господин Голланд. Кошку.

– У меня нет никакой кошки!

– Под пальто, – спокойно сказал он.

Я посмотрел на него. Он ответил мне ничего не выражающим взглядом:

– Я просто исполняю свой долг, господин Голланд. На этих рейсах для беженцев животные на борту запрещены.

Я распахнул пальто, и он забрал кошку. У него на руках она замурлыкала. Он сказал:

– Не я придумал железный занавес.