Текст книги "8 марта, зараза! (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
2(21)
– Гектор! Остановись! Прошу! – умоляю я, пытаясь вырываться, освободиться, но силы слишком неравны.
– Замолчи! – грозно рявкает на меня. – Не до твоих истерик!
Переворачивает меня на живот, тянет вверх за бёдра, вскидывает юбки. Они окружают меня белой пеной. У меня платье узкое до колен, а ниже – расходящееся фалдами. Гектор разрывает его по шву. Трещит дорогая ткань, разлетается бисер и жемчуг.
– Прошу… любимый… – скулю я, пытаясь воззвать к его человечности. Но, видимо, её лимит на всего закончен.
Муж грубо берёт меня за волосы и выгибает мне шею, рыча в ухо:
– Мне на хрен не нужны твои признания. Я просто хочу тебя трахнуть. Отодрать, как последнюю суку.
Вою:
– За что? У нас же брачная ночь!
Моё сознание сходит с ума. Я не верю в происходящее. Мне кажется, это глупая игра, она сейчас прекратится, и Гектор снова станет таким, каким я знаю его в спальне – страстным, неистовым, моим… Будет шептать нежности и ласковые пошлости, от которых я млею и теку…
Сейчас я сухая. Мне страшно.
А он…
– Заткнись! – чувствительно встряхивает меня, засовывает руку под юбку, срывает мои трусики и заталкивает их мне в рот.
Остаётся лишь округлять глаза, недоумевая, мотать головой, пытаясь избавиться от кляпа и жалобно мычать.
На миг наши взгляды пересекаются – мой, размазанный слезами, и его – злой, стеклянный, неживой. Его действительно будто выключили.
Он заламывает мне руки назад и жёстко скручивает их ремнём. Сдёргивает остатки юбки и вламывается в меня. Сразу на всю свою длину.
Меня пронзает дикая острая боль. Слёзы плещут из глаз. Я скулю в кляп.
Гектор трахает меня, дерёт в буквальном смысле, потому что берёт на сухую. В таком темпе, что у меня перехватывает дыхание и сердце заходится в груди…
Напор такой, что, кажется, сейчас протаранит меня насквозь. От каждого удара внутри скручивает болезненный спазм. И, усиливая мои муки, хватает за волосы, выгибая дугой.
Вою ранено и тонко, вцепливаясь зубами в ажурную вещицу.
Тугой корсет впивается в ребра.
Хочу лишь одного – чтобы он побыстрее кончил и оставил меня.
Мне больно…
Просто раздирает изнутри.
Будто бур выставили и крутят…
Я бы орала тонко и надсадно, но тряпка во рту глушит звуки…
Когда он начинает бурно кончать в меня, я отключаюсь…
Прихожу в себя медленно…
Мне кажется, болит всё тело, словно меня пропустили через мясорубку. На руках и бёдрах синяки. На рёбрах, наверное, тоже – корсет надавил. Вся зарёванная, в разодранном платье…
Между ног – пылающий ад. Сворачиваюсь клубочком, тихо и горько всхлипываю.
За что? Что я такого ему сделала?
Чувствую себя выпростанной рыбёшкой. Резиновой куклой, которой попользовались и отбросили.
Грязной. Гадкой. Мерзкой.
Больше всего сейчас мне хочется убить себя. Удавиться. Вскрыть себе вены.
У меня нет сил даже ненавидеть.
Просто мёртво внутри.
Пусто. Воет.
Добился, заморозил.
Теперь я его, урода, на пушечный выстрел к себе не подпущу.
Собираю себя по кусочкам, кое-как доползаю до ванны. Вытаскиваю лезвие из бритвенного станка. Какое-то время тупо пялюсь на него. А потом начинаю срезать исковерканный, как моя жизнь, корсет. Потому что самой со шнуровкой мне не справиться.
Папа, это ты проклял меня? Это потому, что я вышла замуж без твоего благословения? Прогнала тебя тогда, да?
Папочка…
Зачем? Зачем в тот день ты привёл меня к нему?
Зачем показал монстру беззащитную добычу.
Куски тряпки, которые ещё недавно были дизайнерским платьем, падают к моим ногам. И я таращусь на себя в зеркало – тощая, бледная, вся в синяках, с растрёпанными волосами и опухшими от слёз глазами.
Молодая жена после первой брачной ночи!
Запрокидываю голову, истерично хохочу, а потом – разбиваю зеркало, раня руки…
Кажется, меня кто-то оттягивает, умывает, воркует надо мной, укладывает в осквернённую постель.
Людмила Васильевна и Зина.
Хватают старшую горничную за руку и говорю ей, хотя открывать потрескавшиеся губы больно:
– Его не разморозить.
Она лишь прикрывает глаза и качает головой. На лице – сплошное отчаяние. Она и сама понимает…
Утром едва выползаю из комнаты – двигаться больно. Заматываюсь в длиннющий байковый халат.
Меня трусит.
Надо бы показаться врачу…
Лестница вниз кажется непреодолимой. Но я справляюсь.
Мама и Вера сидят перед огромной телепанелью и сморят новости – по местному каналу крутят репортаж о нашей с Гектором свадьбе. Кадр останавливается на моменте, когда мы стоим, держась за руки, и смотрим друг на друга. В глазах Гектора – такая любовь! Я слышала – камера не врёт. Она фиксирует подлинные эмоции. Нам, наверно, попалась бракованная.
Хватаю вазу – их тут полно, нас вчера задарили цветами, – и пуляю в экран. Метко.
Треск, грохот, что-то бьётся.
Может, ваза. Может, телевизор. Может, то и другое.
Я тоже падаю на пол и бьюсь в истерике.
Вера хлещет на меня водой, мама смотрит строго.
– Верочка, дорогая, подними её.
Верка, как ребёнка, поднимает меня с пола и усаживает в кресло, напротив мамы.
Та смотрит взволновано.
– Доченька, что с тобой? – спрашивает она, накрывая мою ладонь своей. Внимательно смотрит в глаза.
– Он изнасиловал меня, – шепчу, подаюсь вперёд, рыдаю у неё на плече.
Мама гладит меня по волосам.
– Доченька, – грустно говорит она, – мужья не насилуют жён. Тебе не поверят, даже если ты сейчас обратишься в больницу и полицию. После этого, – она кивает головой на разбитый (всё-таки разбитый!) телек, – никто не примет твоих слов всерьёз. Решат, что ты клевещешь на честного бизнесмена. Хочешь отжать бабок и, как там говорит ваша молодежь, хайпануть. А ещё, – она совсем понижает голос, практически шепчет мне в ухо, – охранники сказали, что ночью он уехал с толпой вооружённых мужчин на бронированных машинах. Он – опасный человек. Очень опасный, доченька.
Твой любимый зять, хочется орать мне, но я вижу, что мамины глаза – тёмно-янтарные – сейчас расширены от ужаса. Она напугана и в отчаянии. Ведь она не смогла защитить свою дочь. И понимаю – мы лишь слабые хрупкие женщины в мире сильных мужчин. Куда мы пойдём? Маме нужен уход, у неё ещё не сняли с одной ноги жуткий аппарат. У нас нет квартиры. Мы обе – недоучки.
У нас нет выбора – только обняться и плакать от сознания собственного бессилия.
Смиряться и терпеть.
Я должна. Ради мамы. Самой мне не вытянуть её.
– Вчера ты просила у меня прощения? – всхлипываю ей в плечо. – За что?
– За то, что напилась… доченька… – она краснеет, как школьница. – Так стыдно! Должна была быть с тобой рядом, а наклюкалась.
Вера похлопывает её по плечу:
– Полно, Риммочка, не вини себя. Ты дочь отдавала замуж.
– Да, мама, – немного успокаиваюсь я. – Это меньшее из зол. Что делать мне теперь?
Мама гладит меня по волосам:
– Знаешь, милая, умные люди говорят: не можешь изменить ситуацию – измени своё отношение к ней. Постарайся найти что-то позитивное. Не циклись на негативе. Было же во вчерашнем дне что-то хорошее?
– Да, безусловно, было, – не хочу лгать себе – у меня была эталонная свадьба. Очень красивая.
Мама права – не стоит циклиться на негативе.
И Гектор… Может, у его срыва были причины? Ведь за секунду до того звонка мы флиртовали и кайфовали рядом друг с другом… Целый мир был для нас.
А потом… уехал в ночь с ворожёнными мужчинами. Тот случай, когда его подстрелили.
Он опасный человек.
Что ты знаешь об аудиторах?
Мой шеф не связан с криминалом…
Кто он? Чем занимается?
Простить? Нет, простить не получится. Но можно спрятать. Подальше. Как прячут нечто грязное и стыдное.
И жить дальше, находя позитив.
Постель? Это же всего лишь супружеский долг. А долги всегда нужно отдавать.
Безэмоциональный физиологический процесс.
Я смогу…
…так началась моя семейная жизнь.
3
Прихожу в себя на широкой мягкой постели. Я полностью одета и даже обута, но руки пристёгнуты к изголовью пушистыми наручниками. На глазах – плотная тёмная повязка.
Н-да, оригинальный у моего мужа способ поздравлять. И главное притащил сюда, в дом. Я не была здесь уже долгое время.
Решила, что если это жилище пропиталось моими болью и слезами, то его нужно сменить. Верила, глупая, что на новом месте получится свить семейное гнёздышко. Мне казалось, что у нас – как говорила мама – может всё наладиться.
…Тогда, после жуткой браной ночи Гектор явился только под вечер, – измученный, запылённый, грязный. Я лежала на кровати и тупо смотрела перед собой. Он, не говоря ни слова, сгрёб меня в охапку, проигнорировав слабые попытки отбиться, и повёз меня в клинику к Завадскому. Там – лучшие специалисты в нашем городе. Меня пригласили на осмотр, я проходила мимо кабинета главврача и услышала, как тот распекал Гектора.
– Скотина! Надо было тебя ещё в тот раз упечь! Девочка тебя защищала!.. А ты?!
Я не услышала, что ответил Гектор.
Завадский настоял – меня оставили в стационаре. Он несколько раз приходил и настаивал, чтобы я написала заявление. Но у меня в голове раз за разом всплывали слова мамы: «Тебе не поверят». Да и не хотела я всего этого – судебных тяжб, вынесения сора из избы.
Хотела покою.
Возвращаться из больницы в тот дом мне не хотелось – и Гектор перевёз меня в одну из квартир в новом жилищном комплексе, который строил его холдинг. Роскошная трёшка в самом престижном и комфортабельном районе города.
Маме с Верой купил маленький домик с садиком – они так пожелали. Я была рада за маму – она обрела своё странное счастье.
А я в новой квартире принялась учиться быть образцовой женой. Научилась готовить, чтобы ждать мужа с работы с горячим ужином. И хотя по хозяйству мне помогала клининговая компания, я старалась во всё вникать и даже поддерживать чистоту, создавать уют с помощью мелких милых безделушек. Некоторые из них научилась делать сама – декупаж, кракелюр…
Но счастье в нашем мирке так и не поселилось. Гектор словно ещё сильнее заморозился, отстранился, ушёл в работу – у него была куча новых проектов. Я же проходила преддипломную в муниципальном музее, училась и надеялась. Несмотря на то, что секс у нас превратился в механический процесс – я каждый раз внутренне сжималась, когда Гектор ко мне прикасался. Поэтому мы обычно… скучно выполняли супружеский долг и всё. Нет, иногда бывало, что в нём просыпалось что-то, и у нас снова случалась феерия в постели. Очень редко, но всё же. Но и этого мне хватало, чтобы цепляться. Надеяться.
Именно такая – надеждная – ночь была у нас и в канун Дня Святого Валентина. Мы выпили немного шампанского, Гектор завалил меня романтичными подарками, а потом унёс в спальню и любил до утра. Так, будто прощался.
А утром я проснулась одна в постели.
Гектора не было.
Его телефон не отвечал.
И вот теперь – такой оригинальный способ появиться.
– Гектор, – зову мужа. Я не могла ошибиться.
Чувствую, как прогибается матрас под тяжестью большого тела. Блудный муж ложится рядом со мной, обнимает, целует в висок.
– Гектор, сними повязку и освободи меня!
Не знаю, откуда прорезается приказной тон. Может быть, на меня так действует Международный женский день. Ведь он связан с тем, что женщины начали бороться за свои права. За право выбора. В том числе – и как провести вечер.
Гектор неожиданно подчиняется – сначала освобождает руки, потом – снимает повязку и…будто пелену с моих глаз.
Я смотрю на него и ровным счётом ничего не чувствую.
Рядом со мной совершенно чужой и чуждый мне человек.
Гектор сегодня одет непривычно – в толстовке и джинсах. Такая одежда делает его моложе. Он и так отлично выглядит для своих тридцати двух. Мои ровесники из универа кажутся обрюзгшими стариками рядом со стройным подтянутым Гектором. А в этой простой одежде он и вовсе – мальчишка. И вот что странно – сейчас он словно без брони, без панциря. Предельно открытый, почти милый и очень уязвимый.
И что странно – растерянный. Он пытается улыбнуться и говорит:
– Привет, любимая, я скучал.
– Да неужели? – язвлю, он пропускает сарказм мимо ушей, выходит из комнаты, но скоро возвращается с красивущим букетом, коробкой конфет и медвежонком Тэдди.
В букете – моя любимая белая сирень. В марте. Это же очень дорого.
– Это тебе. С праздником.
Он складывает подарки рядом со мной, но меня – не трогает. Смотрит на реакцию.
А её нет. Глухо. Ушло время, когда я ждала его знаков внимания.
– Не стоило тратиться, – говорю устало.
Сирень дурманит чудесным запахом. Я знаю, как Гектор выбирает букеты – лично, обнюхав и общупав каждый цветок, вынеся мозг флористу.
– Это же для тебя, – пожимает плечами Гектор. – Ты всё равно дороже.
Мне на хрен не нужны твои признания.
А мне – твои. Поздно. Но цветы жалко. Встаю с кровати, беру вазу – она в этой спальне ещё, наверное, со свадьбы осталась, иду в ванну, набираю в воду, ставлю букет.
Красивый, роскошный, стильный.
Такой приятно получить.
Гектор наблюдает за мной, ничего не предпринимая.
Молчит.
Меня давит молчание.
Поворачиваюсь к нему, смотрю прямо в глаза. В его сейчас – нет льда. Взгляд тёплый, лучистый, открытый.
– Гектор, – шепчу я, – отпусти меня. Пожалуйста.
Он вздрагивает, будто пробуждается, тянет ко мне руку, но я отшатываюсь. Его рука безвольно подает.
– Ты ведь свободна, – удивлённо произносит он.
Качаю головой:
– Совсем отпусти, – и, прикрывая глаза, чтобы не растерять смелость, добавляю: – Давай разведёмся.
Мы нечасто ходили куда-то вместе – я не любитель, ему всегда некогда. Но если попадали на какие-нибудь вечеринки, Гектор всегда…давал мне свободу. Позволял флиртовать с другими мужчинами. А у самого в глазах пылал адский огонь ревности. Однажды я спросила: «Почему ты так делаешь?», он ответил: «Может, так ты встретишь кого-то. Если встретишь и захочешь уйти – скажи». Я пообещала тогда.
И теперь он смотрит на меня словно с пониманием.
– У тебя другой мужчина?
– Нет, господи, нет! – мотаю головой. Горько иронизирую: – Мне и тебя одного – выше крыши.
– Тогда почему? – смотрит недоумённо.
Такой красивый сейчас, совсем юный, непонимающий.
– Я устала от эмоциональных качелей. От нашей недосемейной жизни. Мы – слишком разные. У нас нет точек соприкосновения.
Гектор всё-таки сграбастывает меня в охапку, наклоняется, прячет лицо в волосах.
– Любимая моя, единственная, качелей больше не будет, обещаю.
– Я не верю тебе, – бормочу, пытаясь оттолкнуть. – Ты даже не извинился передо мной ни разу за то, что творил.
Он вдруг напрягается, деревенеет. Дыханье вырывается судорожно, взвивает мне волосы.
– Алла, – наконец глухо произносит он, – за то, что я сделал, не извиняются. – Отвожу в сторону повлажневший взгляд, но он ловит моё лицо, поворачивает к себе и смотрит мне прямо в глаза – а мне кажется: подносит душу на раскрытых ладонях. И говорит: – За это убивают. Медленно и мучительно. Чтобы мразь как следует покорчилась перед смертью.
Я просто сжимаюсь вся, по телу пробегают мурашки – такая неприкрытая ненависть к себе. И я понимаю – он сам себя не простил и не простит никогда.
– Гектор, – глотаю слёзы, – почему, почему ты так поступил со мной? Зачем так жестоко? Я ведь любила тебя. Сильно любила.
Он судорожно вздыхает, тянет меня к кровати, усаживает, садится рядом, берёт мою руку, осыпает поцелуями каждый пальчик:
– Именно потому, что любила.
– Не понимаю, – признаюсь честно.
– Я хотел, чтобы ты меня ненавидела.
– Зачем? – удивляюсь я.
– Того, кого ненавидишь, не больно терять. Когда знаешь, что ненавидим, проще уходить.
– Что это значит?
– Это значит мою идиотскую философию. Я так хотел защитить тебя от боли, если я погибну. Чтобы ты не скорбела по мне.
– И поэтому предпочёл меня разрушить?
– Алла, я идиот. Кретин. Тварь, не заслуживающая права жить. Но живу. Потому что меня всё это время берегла твоя упрямая любовь, моя девочка, – он осторожно, будто спрашивая разрешения, целует в уголок губ. – Любовь, которой я не достоин. Но, Алла, я прошу тебя дать мне второй шанс. Дать нам всё-таки случится. Попробовать.
Я отодвигаюсь, выдёргиваю свою руку, мотаю головой:
– Нет, Гектор, поздно. Я больше не хочу никаких нас. Хочу случиться сама. Собрать себя по кусочкам. Научиться жить, смеяться, радоваться.
– Алла, пожалуйста, – умоляет он. – Я не буду ждать твоих ответных чувств. Ты уже любила меня в одиночку – хватит. Теперь позволь любить мне. Просто позволь.
– Нет, Гектор, неужели ты не понимаешь? Наши отношения ненормальные, токсичные, тупиковые.
– Алла, но я не могу без тебя. Ты нужна мне, как воздух.
У него дрожат пальцы, зрачки расширены, в глазах – застыл ужас. Вспоминаю, как мама рассказывала про отца, когда тот хотел играть – его вот так же трясло и ломало.
– Ты ведёшь себя, как псих. Как игроман.
Он кивает:
– Это потому, что я болен тобою. Одержим. Ты – моё наваждение. – Он вновь берёт мою руку, прижимает к груди, где бешено колотится сердце. – Я влюбился в тебя, когда тебе было пятнадцать. Ты тогда зачем-то пришла к своему отцу на работу, а я – занёс документы к нему в кабинет. Увидел тебя и пропал. Ты была так похожа на мою маму, а я не знал никого красивее и светлее. Когда твой отец привёл тебя… продавать, я страшно разозлился. Потому что к твоим ногам надо класть мир, а тебя – как корову на ярмарку…
Отнимаю свою руку, встаю, собираюсь с духом.
Мне очень сложно, когда он такой – совсем домашний, жутко одинокий, с душой нараспашку.
Когда смотрит так, будто от меня и впрямь зависит – жить ему или умереть.
– Ты опоздал, – говорю наконец, стараясь, чтобы голос не дрожал, – с любовью. С признаниями. Мне больше ничего от тебя не нужно. Ты мне не нужен. И если у тебя действительно есть ко мне чувства, как ты говоришь, то позволь мне уйти. Навсегда.
Не смотрю на него, не хочу видеть, как его – такого большого, сильного, непробиваемого – трясёт в немой истерике. Плакать он не умеет. Боль выплескивать тоже. Но обычно трудно понять, что ему больно. А сейчас… Сейчас, наверное, невыносимо. Больнее, чем можно выдержать.
Но… он сам виноват. Сам всё сломал. Я не должна жалеть его теперь. Он не жалел меня.
Гектор словно считывает мои мысли. Запускает пальцы в волосы и начинает говорить – горячечно, торопясь:
– Я сжигал мосты. Не должен был вернуться… в ту ночь… но выжил… твоя любовь спасла… Ты любила меня вопреки…ненависти… надеялась… я понимаю… Но… позволь… позволь завоевать тебя… положить мир к твоим ногам…
– Ты не понимаешь, – мотаю головой. – Мне не нужен твой мир. Ни в каком виде. И ещё раз прошу – отпусти.
Он рвано вздыхает, сжимает кулаки и спрашивает:
– Ты точно решила?
– Точно.
– Хорошо, – он подминается. – Давай, отвезу тебя.
– Не надо, я вызову такси.
Ищу телефон. Рюкзачок нахожу рядом с кроватью. Набираю номер таксопарка, заказываю машину.
Гектор прячет руки в карманы джинсов – никак не может унять дрожь. Понимает, что мне неприятно это видеть.
– Я пришлю адвоката, – говорит он сухо, отстранённо, превращаясь в прежнего знакомого мне Гектора, ледяного и с душой, застёгнутой на все пуговицы, – обсудите нюансы.
– Никаких нюансов. Мне ничего не надо.
– Алла, прекрати игры в благородство! – резко произносит он. – Квартира оформлена на твоё имя. Она останется у тебя и после развода. И не дури – незачем скитаться по съёмным. И деньги буду переводить на карточку каждый месяц. Это – моё решение. Не хочешь – не трать. Но запретить мне не можешь. Таковы мои условия.
Киваю.
– Ладно.
Сейчас мне не до споров. Слишком устала.
Раздаётся звонок – диспетчер сообщает, что машина прибыла.
– Цветы забери. И игрушку, – глухо говорит Гектор.
Забираю.
В конце концов, у меня сегодня праздник, и я заслужила.
Иду к двери.
А за спиной с задушенным стоном сползает по стене Гектор.
Не оглядываюсь.
И почти горжусь собой.
Сегодня я отстояла своё право – право не прощать.
3(1)
В квартире первым делом ставлю в воду цветы. Медвежонка кидаю на кровать. Из-за чего она приобретает милый девчоночий вид.
Плетусь в ванну, становлюсь под упругие струи. Пытаюсь понять, что у меня внутри. Но там – пусто аж воет. Выстыла, опустошена. Не знаю, как жить дальше. Но подумаю об этом завтра. Сегодня – заставляю себя заснуть. Однако мысли упрямо перескакивают на недавний разговор.
Я предложила развестись, и он отпустил. Или?..
Делал мне больно, чтобы уберечь от ещё большей боли? Странная философия. Я много читаю. В одной книге встречалась фраза: «Иногда надо убить, чтобы спасти». Смерть как спасение. Но ведь я не просила меня спасать. И если бы мне выпала тоска по любимому и вдовство – я бы выбрала их.
А он и жив остался, и меня убил. Кому лучше?
В таких раздумьях всё-таки засыпаю. Снится, как мы с папой и мамой ездили к дальним родственникам в деревню. Там огромный луг и море цветов – белых, жёлтых, голубых. Я бегала, гоняла бабочек, смеялась. Мне было так хорошо. Тепло-тепло. Мама ловила меня, обнимала и кружила. А папа фотографировал нас… Мы были так безоблачно счастливы.
Просыпаюсь с улыбкой на устах. Сегодня девятое марта. Нужно съездить, навестить маму, поздравить. И лучше с утра. После обеда придут девчонки из клининговой компании, помогут навести порядок.
Понимаю, что спала в обнимку с медведем. Отбрасываю его, как нечто отравленное. Подарки Гектора не могут греть, только убивать. А я хочу, в конце концов, начать жить, пока не умерла внутри окончательно. Пока не промерзла до недр души.
Едва привожу себя в порядок, раздаётся звонок.
Вера.
Колет дурное предчувствие, но зеленую трубку всё-таки тяну вверх по сенсорному экрану.
– Здравствуйте, Вера Ивановна, – отвечаю бодро. – С праздничком! Маму там за меня поцелуйте. Я уже собираюсь к вам. Сейчас за тортиком и шампанским забегу, и еду.
В ответ слышится всхлип. Вера плачет? Эта гром-баба?
– Аллочка, детка, поторопись. Риммочка отходит!
– Ч-что значит – отходит?! – спрашиваю, спросонья не соображая о чём речь, но руки начинают дрожать.
– Помирает она, – тонкий бабий вой, – перепили мы вчера. Восьмое марта, зараза! Отметили! А сегодня, вот, опохмеляться стали и…
– Скорую вызывайте, что вы! – рявкаю на неё.
– Не приедут они, – завывает. – Уже знают наш адрес. Последний раз приезжали, сказали, чтоб больше не глотка. Нельзя Риммочке. Но праздник же вчера. Мы по граммульке…
– Вера! – кричу я. – Что хотите делайте, но маму вытаскивайте. Иначе я вас засажу! Надолго!
Сама поражаюсь – откуда такая грозная? Наверное, вчерашнее ощущение свободы ещё бурлит в жилах.
Отбиваю трубку, падаю на постель. Меня колотит всю.
Недаром маму с папой вчера видела. Это он нас обеих зовёт. Потому что смерть мамы я точно не перенесу.
Мне страшно. Настолько страшно, что я набираю чудовище. Своего палача. Единственного, кто может помочь.
Я надежно усвоила его урок – никогда не звонила больше без крайней необходимости. Не отвлекала по пустякам. Но сейчас ведь не пустяк…
– Гектор… – выдыхаю, когда он снимает трубку.
– Алла, что случилось? – голос полон тревоги.
– Мама… – держать телефон в дрожащей руке сложно, и зубы стучат. – Звонила Вера… Маме плохо… Гектор, мне страшно.
– Алла, – строго приказывает он, – успокойся. Я скоро буду. Жди. Не дури и сама ничего не предпринимай. Услышала меня?
– Да.
– Уже еду.
Я действительно слышу, как он снимает с сигнализации машину.
Спешно одеваюсь, кидаю в рюкзак всё, что нахожу из лекарств. Сама не знаю, зачем. Просто надо чем-то заняться, пока жду.
Гектор звонит в дверь. У него есть ключи, но он – звонит. Я бегу, открываю.
– Готова? – он шарит глазами по моему лицу.
Сам одет в те же толстовку и джинсы, что и вчера. Поверх – куртка, та самая, с глухим капюшоном, в которой он вчера меня поймал в подворотне. Непривычно видеть его в несвежей одежде, да и самого какого-то измятого, уставшего и словно не спавшего всю ночь.
Отвожу взгляд, киваю.
– Я в порядке.
Пытаюсь закрыть дверь, руки дрожат, ключ не попадает в скважину.
Гектор отбирает его у меня, сам запирает дверь.
– Успокойся, – говорит, отводя мне за ухо выбившуюся прядь. – Идём.
И берёт меня за руку.
Мы никогда прежде не ходили вместе вот так, держась за руки. И сейчас меня относит на два года назад, когда он был настоящим спасителем и опорой. Когда я верила, что за ним – как за каменной стеной. С ним так здорово, оказывается, шагать рядом, особенно, когда моя ладонь покоится в его – большой, твёрдой, прохладной.
У подъезда ждёт чёрный внедорожник, на котором меня вчера похищали.
– У тебя – новая машина? – спрашиваю, забираясь на пассажирское сидение.
– Как видишь, – сухо отвечает он.
И мне невольно думается – как мало я его знаю. Мы никогда не обсуждали что-то вместе – покупку новой машины, например. Всегда всё решал он один. За нас. Вернее, нас – никогда не было. Только я и он, живущие рядом, но в параллельных мирах. Так и не ставшие одним целым.
Недосемья.
Только вчерашнее решение было моим. И я теперь от него не отступлюсь.
Отворачиваюсь к окну, чтобы не залипать на его руки. Гектор красиво водит – уверенно, дерзко, сосредоточено. Это очень сексуально и заводит. Потому что так же уверено и дерзко, сосредотачиваясь на процессе, он занимается сексом. Ну…раньше… когда у нас был горячий секс. Когда это не превратилось у нас в тупой механический процесс. Когда он ещё не убил меня.
О чём я думаю? У меня мама умирает!
Их с Верой домик – в ближнем пригороде. Уютный, старинный, полутораэтажный. С романтичной мансардой и балкончиком. Перед домом – садик. Мама вроде бы увлекалась цветоводством. В прошлом году у неё было просто жилище цветочной феи.
Увы, несмотря на лучших реабилитологов, на передовую терапию, мама так и не встала на ноги. Состояние, конечно, улучшилось, но ходить по-прежнему не может. Зато научилась ловко управляться с креслом. Гектор отвозил его каким-то спецам, и те сделали так, что мама может опускаться на колени и возиться на своих клумбах. Вера всегда помогает ей.
А ещё мама пьёт. Деятельная, кипучая, всегда чем-то занятая, она теперь считает себя обузой. И Вера потакает её слабости.
Едва Гектор паркуется у аккуратного зелёного забора, я выскакиваю и несусь к калитке.
Он широко шагает сзади.
Маму застаём в беседке. Она полулежит на полу, хрипит, вращает глазами. Рядом мечется Вера. Вокруг валяются початые бутылки, на столике – нехитрая закусь.
Какого чёрта они в беседке? Март в этом году нереально холодный! Под ногами чавкает слякоть. Сечёт ледяная морось. Вот-вот снова повалит мокрый снег.
– Что вы стоите? – гаркает на неё Гектор, как он умеет, и та вытягивается по струнке. – Несите её в дом. Живо!
Вера подхватывает маму, которая начинает задыхаться, и идёт к дому.
Меня колотит, я бегу следом, как собачонка.
Гектор достаёт телефон и кому-то звонит.
Доктора из клиники Завадского приезжают быстро. Куда быстрее обычной скорой.
Пока они возятся с мамой под наблюдением Гектора, я спешно пытаюсь навести порядок. Две женщины – пусть одна из них и почти немощная – превратили уютный домик в свинарник.
– Я ведь оставляла вам телефон клининговой компании, – ворчу на Веру, сметая горы мусора.
Маму укладывают на каталку и увозят.
Гектор появляется в дверях, несколько секунд наблюдает за тем, как я воюю с огромным мусорным мешком, потом подходит, открывает его и помогает мне собирать мусор. Наши ладони то и дело соприкасаются.
Вера просто смотрит на нас и вытирает сопли.
Гектор поднимается и холодно бросает ей:
– Римму Израилевну увезли в специальный реабилитационный центр, – он не отчитывается, он, как всегда, ставит перед фактом. – У неё уже алкоголизм. Будет принудительное лечение. Алла, нужно будет завтра съездить, подписать документы.
Киваю. Сейчас мне это решение кажется правильным и единственным в данной ситуации.
– А как же я? – всхлипывает Вера.
– А вы уволены, Верочка, – ехидно произносит Гектор, и та начинает нервно икать.
– К-как ув-волена?
– На хрен, – бросает он, – на хрен, Верочка. Собирайте вещи и чтоб через полчаса духу вашего здесь не было.
– А как же…
– Никак! – рявкает он, Вера подпрыгивает на месте. – Время пошло. Через двадцать девять минут я выволоку вас прочь и сдам в полицию.
Она ещё всхлипывает, но начинает суетливо собираться.
Мы с Гектором молча приводим дом в более-менее пристойный вид.
Когда Вера уходит, Гектор садится на диван – когда-то тот был украшен подушками в этническом стиле – и устало прикрывает глаза.
– Алла, сделаешь кофе? – спрашивает он.
Киваю, бреду на кухню, где стоит новейшая, но уже изрядно ухэканная кофемашина. Делаю две чашки, возвращаюсь в гостиную, одну протягиваю ему. Другую оставляю себе. Сажусь в кресло и с наслаждением делаю несколько глотков.
– Алла, по поводу вчерашнего разговора, – вздрагиваю, напрягаюсь, – у меня будет одно условие.
Я так и знала, что просто он не согласиться. Но прежде чем спорить и что-то отстаивать, надо выслушать его требования.
– Да? – приглашаю продолжать.
– Давай останемся друзьями.
Едва не давлюсь кофе, закашливаюсь.
– Успокойся, – произносит он. – Просто хочу, чтобы ты так же вот звонила мне, если у тебя проблемы. Не стеснялась сказать. Не боялась довериться.
Мне бы очень хотелось, но…
– Мы не сможем дружить, – бормочу я, ставя чашку на подлокотник и сцепливая пальцы.
– Мы не пробовали. – Он прав – не пробовали. Но стоит ли начинать? – Будем встречаться один раз в неделю. Например, в среду. Рассказывать друг другу, как живём, что случилось. Просто общаться. Как друзья.
Хотела бы я иметь такого друга, как Гектор. Не знаю? Никогда не рассматривала его с этой стороны. Но вон Ржавый за него умереть готов. Значит, дружить с Гектором не так уж плохо.
И, к тому же, учитывая то, что он сделал для нашей семьи и что продолжает делать, просит взамен не так уж много.
В разводе ведь не отказывает? Стало быть, всё нормально.
Поэтому я вздыхаю и соглашаюсь.
