Текст книги "8 марта, зараза! (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
2(10)
Кажется, я роняю слёзы прямо в миску с овсянкой. Всё равно, вряд ли буду есть сегодня. Аппетит как-то пропал.
Да что там – интерес к жизни пропал. Какая свадьба? Какие наряды?
Всё сделано за меня. Мои желания не в счёт. Мои интересы побоку.
Ох, хоть бы мама скорее в себя пришла. Забрала бы меня из этого фарса. Зажили бы с ней вдвоём. Папу бы назад не приняли. Нет-нет. Даже на коленях будет просить – не прощать! Я так решила и маму смогу убедить. Если Асхадову нужна свадьба – пусть, поженимся и быстро разведёмся.
На плечо мне ложится узкая жилистая ладонь:
– Не убивайтесь так, Алла Альбертовна. Просто Гектор Леонидович давно один живёт. Не умеет с людьми взаимодействовать. Особенно, с девушками. Да ещё – такими красивыми. Слышали бы вы, как теплеет его голос, когда он отдаёт распоряжения на ваш счёт. Только и слышно: «моя Аллочка».
Людмила Васильевна утешает меня. Дружески пожимает плечо. Только разве мне легче? С прислугой обо мне говорит тепло, меня же лично – сечёт холодом. Называет вещью. Заявляет, что мои чувства ему не интересны.
– Спасибо, Людмила Васильевна за поддержку, – улыбаюсь я, пожимая ей руку.
– Как не поддержать, – говорит она, – у меня дочка – ваших лет. Замуж после школы выскочила, забеременела почти сразу. Выходила по такой любви – все соседи завидовали. Мы на пятом этаже жили, так зять на каждую ступеньку – от входа в подъезд до порога нашей квартиры по розе клал. Она к нему по розам шла. Я на свадьбу кредит брала, чтобы всё самое лучшее у дочки – и платье, и ресторан. И что в итоге? У неё ребёнок маленький, крохотная двушка, муж работает по шабашкам, а больше дома на диване. Постоянные скандалы. Пьянки. Руку на неё поднимать начал. Эх, – машет рукой. – А Гектор Леонидович хоть человек и жёсткий, но вы с ним будете как за каменной стеной.
Ага, в тюрьме, хочу добавить я, но молчу. Прислуга всегда будет на стороне хозяина. Не стоит настраивать против себя.
– Я пойду, – произношу глухо. – Гектор велел переодеться.
Проговариваю это – и сама понимаю, как звучит. Велел! Будто мой хозяин.
– Вам помочь? – неожиданно предлагает Людмила Васильевна. – С переодеванием. Моя Ниночка всегда советуется со мной.
– Буду благодарна, – киваю я.
Всё-таки наряжаться одной – довольно скучно.
Чисто девчоночье занятие отвлекает от глупых мыслей. Мы выбираем лёгкое шифоновое платьице с коричневым принтом, коротенький пиджак и туфли на каблуке. В этом наряде я выгляжу взрослее, стильной и не-мной.
Людмила Васильевна усаживает меня на пуф перед зеркалом, чтобы подправить причёску. Хвастается тем, что в своё время училась на парикмахера. Пока она возится с волосами, беру телефон и ищу информацию об этом Филиппе Крубье. Со странички на меня смотрит юный эльф с платиновыми волосами и зелёными глазами. Отец – обрусевший француз, художник, мать – русская, актриса. А сын, значит, в дизайнеры-оформители подался. Открываю его проекты – тонкость, аристократизм, стиль. Не то, что кустарщина Дининой тёти. Теперь понятно, почему Асхадов возмутился, увидев в ноутбуке её творения.
К приезду Филиппа я уже полностью готова.
Он встречает меня, как старую знакомую, обнимает, целует в щёку. В жизни он ещё красивее. Хрупкий, чуть выше меня ростом. Говорит с лёгким французским прононсом, но скорее для понтов, а не потому, что правда так разговаривает.
Мы сидим в гостиной, на том самом диване. На столике Филипп установил лэптоп и разложил папки со своими проектами.
Как-то сразу нас потянуло друг к другу, как старых друзей. Я всегда мечтала, чтобы у меня был брат. И Филипп вполне подходит на эту роль.
– Шарман! Шарман! – произносит, оглядывая меня. – Ты так похожа на его мать!
– На мать? – переспрашиваю.
– Да, на Арину Сергеевну. Я её застал уже неюной и больной, но она и тогда хранила следы былой красоты.
Я вдруг понимаю, что до этого даже не интересовалась матерью Гектора. Её историей. И теперь, судорожно сглотнув, спрашиваю:
– А-Арина Сергеевна давно умерла?
– Десять лет назад, – грустно отзывается Филипп, ищет что-то в телефоне, потом показывает мне фото – с него смотрит молодая женщина. Очень красивая и печальная. Она действительно чем-то неуловимо похожа на меня.
– От чего она умерла? – спрашиваю.
– Съела металлическую мочалку, – говорит он, а самого передёргивает. И меня вместе с ним.
– Как мочалку? – переспрашиваю, холодея.
– У неё было редкое заболевание – синдром Клювера-Бюси. Он ведёт к ослаблению эмоциональных реакций, гиперсексуальности и прожорливости. Человек буквально всё подряд тянет в рот. Я знаю, потому ею занимался мой дядя. В доме Асхадова за ней не уследили, она прорвалась на кухню и съела мочалку. Умирала в жутких мучениях, пока приехала скорая – она уже рвала кровью…
Меня передёргивает, внутри всё холодеет. Филип пожимает мне руку.
– Прости, наверное, я не должен был рассказывать. Только Гек никогда не скажет. Для него мама – святая. Признать, что она перед смертью превратилась почти в животное – он до сих пор не готов. Хотя она к тому времени уже никого не узнавала из родных. А ведь до того, как болезнь начала прогрессировать, она просто обожала Гека. Они были очень близки. А потом… потом она несколько раз домогалась его. Ей без конца хотелось всё трогать, тискать, лапать…
Какой ужас! Я даже затыкаю себе рот, чтобы не закричать. А в голове уже крутится простая арифметика. Если сейчас Гектору тридцать, а мать умерла десять лет назад – значит, он на момент её смерти был моего возраста. А симптомы, стало быть, проявились ещё раньше. Возможно, поэтому Асхадов и окончил университет экстерном. Чтобы больше времени проводить с угасающей матерью.
– Это передаётся? – почти шепчу я, боясь услышать ответ.
Филипп берёт меня за руку, заглядывает в лицо с тревогой и пониманием:
– Нет, не волнуйся. У Арины Сергеевны это – посттравматическое.
Меня снова обдаёт холодом.
– Это из-за Ибрагима Асхадова? – уточняю.
Он мотает головой:
– Что ты, Ибрагим Мамедович её обожал. Пылинки сдувал. На руках носил. Лучших специалистов к ней приглашал. Моего дядю, в частности. Тот из Франции прилетал. Просто… в шестнадцать… её изнасиловала толпа поддонков. Она еле выжила, но оказалась беременной. Гектором как раз. Отчим Арины Сергеевны согласился её сына на себя записать и отчество своё дал. Она вроде оправилась от насилия, смогла жить дальше. И вот видишь – выстрелило.
Я сижу, буквально придавленная этим знанием. Не жалость, нет, острое сострадание к юноше, которому пришлось пережить подобный ад, сжимает моё сердце. Теперь даже могу где-то понять его «тараканов». Например, с женской инициативой в сексе и нелюбовью к несанкционированным прикосновениям. Я даже благодарна Филиппу за столь тяжёлый рассказ. Это поможет мне быть мудрее, чутче и, возможно, даст ключик к заледеневшему сердцу Гектора.
Сейчас, когда мои мать и отец в больнице, я, как никто, могу его понять.
Филипп хлопает меня по руке:
– Так, хватит о грустном. У тебя свадьба как-никак. Давай выбирать оформление. Гектор сказал, ты хотела что-то с мятными нотками…
Я не дослушиваю дальше, хотя он говорит что-то ещё: моё сердце колотится, в ушах звенит и, наверное, подскакивает давление. От радости. От осознания, что Асхадову важно. Что для него всё-таки существует моё «хочу».
Но в себя меня приводит не Филипп со своими эскизами, а один из охранников, которые сидят в будочке у ворот дома Гектора. Этакий шкаф два на два.
– Алла Альбертовна, там ваш отец…
– Мой отец? – удивляюсь я. – Он же в больнице.
– Сбежал.
– И что он делает?
Верзила разводит руками:
– Сходите и посмотрите сами.
Я поднимаюсь и иду за ним на ватных ногах, а сердце железной лапой давит тревога.
2(11)
Мне жаль оставлять Филиппа и уже у выхода из гостиной оборачиваюсь к нему, он машет рукой: мол, всё нормально.
– Иди, разберись, я пока порисую. Как раз сосредоточиться нужно, – говорит дизайнер, отпуская меня.
И я, наконец, выхожу следом за охранником.
Ворота приоткрыты, чуть поодаль я замечаю такси – отец, почему-то, не отпустил машину. Секьюрити провожает меня до ворот и застывает рядом с ещё парой таких же шкафов.
Я же пересекаю линию ворот и тут замечаю отца. Клиника, в которую отвёз его Асхадов, недаром лучшая в городе – папу славно подлатали. Но он всё равно ещё, измученный и жалкий, стоит, опираясь на костыли. Лицо ещё синюшно, но уже не выглядит сплошным кровавым месивом.
– Папа! – бросаюсь к нему. – Зачем ты из больницы убежал?
– Как я мог спокойно там лежать, когда знал, что моя дочь, моя кровиночка в лапах… этого!
Запоздалое раскаяние. Но меня уже совсем не трогает. Наоборот, досада берёт, что отец так ничего и не понял. Что, облажавшись по всем статьям, он ещё пытается найти виноватых.
– Уж лучше в его лапах, – резко отвечаю я, – чем быть изнасилованной толпой отморозков.
– Доченька! Аленький! – канючит отец. – Я же добра тебе желаю! Ты… ты не знаешь, что это за человек?! Не знаешь, что он сделал со мной?! – его начинает трясти от бессильной злобы. Впивается в костыли до побелевших костяшек.
И я холодею внутри.
За то недолгое время, что я провела в этом доме, успела убедиться: Асхадов – человек жесткий, но с принципами. Твёрдыми и…правильными. Такими, истинно мужскими, что ли. Иногда злящими меня, но лишь ту часть, которая напичкана современными идеями феминизма. А в остальном – я готова покориться, готова принять его власть, ведь, если трезво размыслить, он не сделал мне ничего дурного. Только помощь, забота (уж какая есть), решение моих проблем. Ответственность. Серьёзность. И… честность. Та сама горькая права – не придумывай меня.
Мужчин судят по делам.
Отец же – по делам – профукал право на доверие, даже право на сочувствие. Но я всё же хочу знать, чем же обидел его Асхадов? Чем, что отец уже пять лет хранит и лелеет обиду на него?
– Так расскажи, – говорю. – Устала от недомолвок, игр, пряток. Говори прямо. И если ты прав – я пойду с тобой. Потому что ты – мой отец.
– Правда, Аленький, штука сложная. У каждого своя.
– Папа! – злюсь. – Хватит темнить и увиливать. Расскажи, что он сделал?
Отец опускает глаза. Мнётся, поджимает губы, которые ещё не зажили окончательно.
– Тогда, пять лет назад, он устроил мне показательную порку, – зло выплёвывает отец. – Мальчишка! Сопляк! Грёбанный гений! Если бы не он – я бы и дальше ловил рыбку в тучных озёрах Ибрагима. Поверь, от него не убывало! Но нет же, Ибрагиму потребовалось устроить эту аудиторскую проверку. И кинуть на неё – щенка, который так желал выслужить перед отчимом. У Гека нюх на цифры, как у ищейки. Знаешь, говорят, он способен распознать некий «цифровой след». И ладно бы распознал. Ладно бы решили в тесном кругу – Ибрагим мне верил. Даже больше, чем ему. Мальчишка это знал. Он собрал совет директоров, где были ублюдки, недолюбливавшие меня, и выстебал перед всеми. За каждую, мать его, копейку!
Отца трясёт, видимо, от воспоминаний. Меня тоже, но по-другому поводу.
– Папа, это ужасно, – бормочу я.
– Да, Аленький, ужасно! Меня никто так не унижал!
– Нет, папа, ты не понял. Ужасно, что ты творил все эти вещи с людьми, которые верили тебе. Ужасно, что считаешь виновными тех, кто поймал тебя за руку.
Отшатываюсь от него, как от прокажённого.
Папа неприятно кривит губы:
– Что переспала уже с ним, так отца родного готова продать за длинный член, иуда?
Мучительно краснею, хватаюсь за голову.
– Папа, как ты можешь говорить такие вещи! Гектор меня и пальцем не тронул! Он порядочный! Мы женимся в эту субботу!
– Что? Ты выходишь замуж за этого… этого… – он задыхается и не может подобрать ругательство позабористее.
Я вскидываю голову и упираю руки в бока (то ли в меня бесы вселились, то ли «заразилась» от Гектора силой и уверенностью) и выдаю:
– Не ты ли этого хотел? Сам же меня к нему привёл, как корову на ярмарку. Не постеснялся.
– Купил тебя, значит? – брезгливо морщится отец.
– Да хоть бы и купил! – кричу я. – Ты наверное жалеешь, что деньги мимо твоего носа прошли. Не сможешь очередную ставку сделать?! Да?!
– Стерва! – отец залепливает мне пощёчину. – Ты как с отцом разговариваешь? Вся в свою сучку-мать!
– Что?! – я аж подскакиваю на месте, даже забыв о боли в щеке. – Да как ты можешь такое говорить про маму!
– Я говорю правду! – взвивается он. – Берёг тебя раньше. Ничего не рассказывал. А теперь слушай – Риммочка, зараза, меня на себе женила. Не собирался я семью заводить. Мы ведь с ней просто развлекались – она студенткой в меде была, а я там небольшой проект пристройки делал. Просто отдыхали вместе! Я ей денег на аборт давал. Но нет же – упёрлась рогом, что, мол, она девочка из традиционной еврейской семьи. Что родные не поймут, если она от ребёнка избавится. Женись и всё, истерила, звонила мне на работу. Пришлось жениться. Стерва твоя мать, всю жизнь мне испортила.
Мне хочется броситься на него с кулаками и расцарапать едва зажившее лицо. Орать. Бить его, как те отморозки.
Но я лишь сжимаю кулаки, глотаю злые слёзы и шепчу:
– Убирайся! Раз мы с мамой такие стервы – убирайся к чертям из нашей жизни! Сами без тебя проживём! Не хочу тебя больше видеть! Никогда!
– Да и не надо! – отзывается он. – Ты мне отныне не дочь! Вот пойдешь замуж без отцовского благословения – будешь знать!
Разворачивается и ковыляет к такси.
Меня колотит от рыданий. Реальность перед глазами идёт рябью. Даже не замечаю, когда подъезжает машина Асхадова.
Гектор выскакивает – он снова сам за рулём – и бросается ко мне, на ходу снимая пиджак. Буквально ловит меня в него, заворачивает и тут же подхватывает на руки.
Утыкаюсь ему в грудь, вдыхаю запах одеколона – морской бриз и сандаловое дерево – смешанный с запахом табака и взываю ещё громче.
– Не смей плакать! – строго требует Гектор, со мной на руках уверенно шагая к дому. – Он не стоит твоих слёз.
– Но он мой отец, – сквозь всхлипы бормочу я, цепляясь пальцами за шелк его рубашки, ощущая через ткань жар сильного мускулистого тела.
– Нет, – режет пространство своей холодной логичностью Гектор, – он просто особь мужского пола, которая предоставила свой биоматериал для твоего рождения. Отцы так себя не ведут.
И вроде злится должна – он моего родителя оскорбляет. Но не получается. Может, я действительно предательница, иуда, стерва, плохая дочь, но сейчас я полностью согласна с Асхадовым.
…буквально через два часа мне позвонили из полиции. Отца нашли мёртвым в кабинке туалета торгового центра. Он вскрыл себе вены. Спасти не удалось. Кровопотеря оказалась слишком большой.
Огромная вина свалилась на мои плечи – ведь это я прогнала его! Я пожелала больше не видеть!
Плохая гадкая дочь!
…свадьбу приходится отложить…
2(12)
Кожа у мамы сейчас пергаментная: желтая, тонкая, неживая. Но мамочка дышит. Приборы вокруг тихонько пищат – сообщают, что жизнедеятельность в организме идёт почти нормально. Но в себя мамуля так и не приходит. Глаза её плотно закрыты. Доктора говорят, что она – всё слышит, понимает, только не может ответить.
Я глажу тонкую ладошку, неподвижно лежащую вдоль тела. С ужасом кошусь на железки, которыми стянуто мамино тело. Они напоминают пыточные предметы. Врачи собирали её по кусочкам несколько часов. Хорошо, что мама сейчас не учувствует боль.
Наклоняюсь, прижимаюсь щекой к ладони.
Надо сказать. Мама услышит – и информация останется в её памяти, в подсознании. А когда она очнётся – известие не станет шоком.
Поэтому всё-таки произношу:
– Папы больше нет, – прерывающимся голосом.
Прикрываю глаза – вновь смотрю картинки с похорон.
… Асхадов помог организовать достойные проводы отца, но всю родню собирать не стали. Тётю Софу я, конечно же, позвала. Она хоть и была зла на папу, но приехала меня поддержать.
На кладбище отвела в сторону и сказала:
– Слушай меня, племяшка, внимательно. Я тебе, как родной человек говорю, – тетушка у меня толста, у неё двойной подбородок, он трясётся, когда она говорит, и я думаю об этом, чтобы хоть как-то отвлечься от видения ямы, в которую опускают гроб с телом отца, – раз уж ты Асхадова захомутала – держи зубами. Чем хочешь держи. Таких мужиков сейчас почти нет. Это же вымирающий вид – мужик порядочный. Будешь за ним, как за каменной стеной. Не то, что моя сестра с твоим отцом.
Киваю, хотя едва понимаю о чём она говорит.
Тётушка сграбастывает меня в могучие объятия. Треплет по спине.
– Не будь дурой, девочка, – мягкой пухлой рукой вытирает мне слёзы. – Не упусти своё счастье.
Счастье…
Наверное, оно бывает разным. Моё – холодное. Несмотря на то, что во время похорон Гектор был рядом, сжимал моё плечо, полноценной поддержки, в которой я так нуждалась, ждать не приходилось.
Да что там – даже сочувствия и понимания.
…После поминок я сказала, что утром намереваюсь съездить в университет.
Открывая передо мной дверь в машину и усаживаясь рядом, Асхадов спрашивает:
– Собираешься взять темы, которые пропустила?
Вскидываю на него глаза – неужели не понимает?
Гектор сегодня весь в чёрном, как и я. Ему идёт, только выглядит он мрачнее, холоднее и опаснее. Если бы мне пришлось самой обратиться к нему – не за что бы ни подошла. От таких – пугающих – нужно держаться подальше.
Чувствую себя, как в клетке с хищником. Нервничаю. Но при этом хочу – до фантомных ощущений – чтобы он обнял меня и прижал к себе. Чтобы я выплакала горе в его объятиях. Зарядилась бы его силой и уверенностью.
– Нет, – говорю тихо, глядя себе под ноги, – хочу взять академ.
– Зачем? – он по-прежнему не понимает.
– Вообще-то у меня отец умер! – почти истерично говорю я. А самой хочется кричать: «Да проснись же! Отморозься!»
– И ты собираешься сидеть в академке из этого? – хмыкает он. – И чем будешь заниматься? Лелеять жалость к себе?
Мне хочется его стукнуть, чтобы проверить – ему вообще бывает больно! Но вместо этого сжимаю кулаки, глотаю слёзы и отворачиваюсь к окну.
Мой кулак накрывает большая прохладная ладонь и осторожно сжимает.
– Мне было двадцать, когда умерла мама, – произносит он, а у меня – обрывается сердце. Слишком живо вспоминанию историю, рассказанную Филиппом. – Я успел, скорая только уехала, а она ещё была жива. Силилась что-то сказать, но из-за рта шли кровавые бульбы. Гладил её по волосам – и руки все в крови были. Будто я её убил. Отчасти так и есть. Сидел рядом и просил какие-то силы, уж не знаю, какие именно, чтобы ускорили её смерть. Представляешь, – горько усмехается он, и пальцы, сжимающие мой кулак нервно подрагивают, – желать смерти своей матери? Лишь бы не мучилась так, – он откидывается на спинку сидения, прикрывает глаза. – И беспомощность такая… Единственный родной человек уходит, а ты ничего сделать не можешь.
Он замолкает, а у меня дрожит всё внутри. Мне становится стыдно за предыдущие мысли. Хочется кинуться, обнять, прижать к груди. Пожалеть. Но разве ж он позволит?
Рассказывает он тихо, сухо, безэмоционально. И если бы не дрожь пальцев, и не понять было бы, что в душе у него в этот момент – разверстый ад. И, главное, что душа есть, и она кровоточит.
– А на следующий день после похорон, – продолжает Гектор, – у меня была моя первая аудиторская проверка. И завалить её было нельзя. Отменить – тоже. Жизнь не даёт поблажек, Алла. Она идёт своим чередом. И у нас есть обязательства перед ней, главное из которых – продолжать жить. Это то, чего бы хотели для нас ушедшие родные. Мои уходили один за другим: у отца не выдержало сердце – он обожал маму, братья не вынесли смерть отца. Я хоронил их и шёл на работу. Потому что её никто не отменял. Потому что больше некому. И хорошо, когда есть учёба, работа. Когда есть, чем себя занять. Потому что если ты остаёшься один на один с горем, запираешься с ним в комнате – оно побеждает. Жалость к себе – кислота. Она сожрёт тебя и от личности ничего не останется – размазня, амёба… Поэтому, Алла, никакого академа. Ходи на занятия и радуйся, что они у тебя есть.
Он убирает ладонь и снова запирается, захлопывает все двери в своей душе. И я понимаю – такого тёплого разговора больше не будет. Больше он никогда не подпустит к чему-то настолько интимному и болезненному для него. Не позволит видит, как кровоточит душа.
Но я увидела, и теперь буду лелеять это воспоминание.
До самого дома мы молчим. А дома – расходимся по комнатам.
Ложусь на кровать, смотрю в потолок, а в голове – низкий бархатный голос, полный печали.
Он словно вопрошает меня: «Да что ты знаешь о горе?»
А о счастье? Что я знаю о нём?…
– Я влюбилась, мама, – шепчу, гладя её бледную щёку. – И мне сложно. Так сложно, мама. Потому что любить его – больно. Как касаться острых краёв льдин. Порой я хочу убежать, мама. Я боюсь потерять себя в этой любви. И в тоже время хочу этого. Мама, он хороший. Наверное. Хотя с ним я порой не понимаю, что хорошо, а что плохо. Все мои привычные оценки не работают на нём. Я бы хотела разгадать его, мама, но мне не дано… Ах, мамочка, как же мне нужен твой совет. Я совсем-совсем не знаю, что мне делать.
Езжу в университет – он в краевом центре, за сто километров от нашего города. Но у нас многие поступают в край и предпочитают ездить, чем снимать квартиру. Выходит дешевле.
Меня возят на машине, у альма-матер прогуливаются плечистые парни-охранники. Я официальная невеста Гектора Асхадова.
За мной охотятся папарацци. Но пока удаётся бегать от них.
Пришлось отдалиться от одногруппников, потому что им плевать на моё горе, они хотят знать о моём счастье.
А оно есть у меня?
Я ныряю в учёбу с головой, даже выравниваюсь по некоторым предметам. Так проще не циклиться на горе. Хотя иногда всё-таки лезу в телефон и часами листаю фото, где мы с папой. Где мы смеялись, и всё было хорошо.
Думала, не прощу его, а теперь – не прощаю себя.
Снова выныриваю и снова за учёбу.
Нужен курсовик по истории искусств. Препод взъелась на меня, и поэтому нужна хорошая работа. Но как назло все хорошие работы – без возможности скачивания. Как-то одногруппники говорили, что нужно ломать, нужны какие-то кряки.
Я ничего подобного не умею. Зато знаю того, кто умеет. Мистера повелителя цифр.
Беру ноутбук, иду к его кабинету, стучу.
Страшно.
– Войдите.
Робко вхожу, он вскидывает на меня удивлённый взгляд.
– Можешь мне помочь? – мнусь я.
Асхадов откидывается в кресле, складывает руки на груди, смотрит пристально, так что я теряюсь и тушуюсь под этим взглядом.
– Смотря в чём будет заключаться помощь, – говорит холодно и строго. И я будто слышу подтекст: «И так слишком часто помогаю»
Вздыхаю, ставлю перед ним ноутбук, открываю нужную страничку:
– Ты можешь взломать этот сайт?
Он несколько секунд бегает глазами по экрану, что-то клацает и говорит:
– Могу, но не буду.
– Почему? – удивляюсь я.
– Потому что это – противоправное действие. Воровство чужой интеллектуальной собственности.
– Да брось, Гектор, это всего лишь работа из интернета. Все так делают.
– Я никогда так не делал. Мне и в голову не приходило.
Рррр… Ты – чёртов ботан, хочется кричать мне, не все ж такие умные.
А он ещё и на менторский тон переходит:
– Алла, ты учишься на музейного работника. Ты должна будешь хранить культурные ценности, наследие предков. Заниматься исследованиями. Неужели неинтересно написать работу самой? Сходить в библиотеку, взять нужные книги, обратиться в архив…
– Гектор! – злюсь я. – Вот когда стану работать в музее – начну всем этим заниматься. А сейчас – помоги мне скачать этот курсовик. Ну, пожалуйста.
– Хорошо, – неожиданно говорит он. – Но у всего есть цена.
Судорожно сглатываю и краснею, наверное, до ушей от одних только мыслей о цене.
– Какая? – шепчу вмиг пересохшими губами.
– Полное послушание. Готова?
– Да.
Он встаёт из-за стола и, не прерывая зрительного контакта, говорит:
– Сядь!
Я сажусь в его кресло. Оно хранит его тепло. Обволакивает меня. Будоражит.
Гектор обходит сзади, перегибается через спинку и что-то быстро клацает на клавиатуре. Я залипаю на длинные тонкие пальцы, которые будто играют таинственную мелодию двоичного кода.
Я хочу, чтобы эти пальцы играли симфонию на моём теле.
Моё дыхание сбивается, тяжелеет, становится жарче.
– Расстегни блузку, – звучит новый приказ, уже мягче, интимнее, на ухо.
Гектор запускает нужный файл на скачивание.
Мои дрожащие пальцы с трудом справляются с пуговицами и петлями.
– Опусти воротник. Ниже. Вот так.
Руки перемещаются на мои плечи, осторожно сжимая их.
Горячие губы скользят по шее к ключице.
Мысли превращаются в кисель, я кусаю губы, чтобы не стонать.
– Твои родинки, – шепчет Гектор, – они тешат эстета во мне.
Боги! Знал бы ты, что во мне тешит твой низкий севший голос!
Компьютер тихо пиликает, сообщая, что скачивание завершено.
Гектор перекидывает волосы мне на плечо, обнажая затылок. Щекочет его горячим дыханием.
У меня потоп в трусиках, я хочу потереться о кресло, хочу стонать, просить… Но мне нельзя. Я обещала полное подчинение.
Он стаскивает с меня блузу и проходится поцелуями вдоль позвоночника.
Потом отрывается, захлопывает крышку ноутбука и, как ни в чём не бывало, произносит:
– Готово, Аллочка. Можешь идти.
– Что? – не сразу вникаю я: всё ещё плавлюсь, теку, жду продолжения.
Гектор лишь хмыкает, вновь складывая руки на груди:
– Твой файл скачался. Можешь идти. А мне надо работать.
Нееет, хочется кричать мне. Ты не можешь так со мной?
Но он может.
– Алла, помнишь условие – полное подчинение.
Киваю.
– Будь добра, освободи мой кабинет.
– Вот такое у меня счастье, мама, – шепчу роднульке, смахивая слёзы. – Это другим – романтика, цветы, ужины при свечах, страстные признания. А я… я его игрушка, мам. Он то манит, то отталкивает… Его душа – потёмки. Он старше меня на десять лет. Опытнее на целую жизнь. Он умеет тонко играть. Я не могу подобрать код, никак не найду шифр от его сердца. Мама, ты же знаешь, у меня всегда было туго с математикой. А он – та ещё головоломка. Не по зубам мне. Кто я для него, мам? Вещь? Игрушка? Нужна ли ему? Но зачем?… Мама, как мне страшно! Приходи в себя скорее. Осенью у нас свадьба. Хочу, чтобы ты была рядом, мам. Ведь мы хотим собрать только самых близких. А ближе тебя у меня никого нет…
В этот раз Асхадов сам приглашает меня в кабинет. Предлагает усесться на стул. Сегодня никаких фривольностей – он собран, сосредоточен и строг.
– Алла, ты должна знать. В счёт долга твоего отца Ржавый взял с меня обещание построить новое здание для приюта, в котором мы с ним были. Старенькое уже никуда не годится. Новое будет с просторными чистыми спальнями, большой столовой, бассейном, спортзалом.
Моргаю глазами – всё-таки мой отец оставлял в лиге ставок сумасшедшие деньги. Вон, на современный корпус приюта хватает.
– Но это ещё не всё, – Асхадов устало потирает переносицу. – Твой отец задолжал не только Ржавому. Задолжал много. Для того чтобы заплатить всё, мне придётся вывести часть активов из бизнеса, а я этого сделать не могу. Это будет слишком серьёзный удар по уже работающим схемам.
– Что же делать? – сникаю я.
Мне всегда казалось, что Асхадова денег – куры не клюют. Не думала, откуда он их берёт. У меня в голове начинает лихорадочно крутиться – откуда взять деньги? Но, честно признаться, я понятия не имею, откуда их берут? Я не работала ни одного дня.
– Большую часть долга я погасить всё-таки смогу без существенного вреда для бизнеса, – признаётся Асхадов, – но остаётся ещё солидная сумма. Поэтому придётся продать вашу квартиру.
– Как? – подпрыгиваю я. – А куда вернётся мама, когда очнётся.
– К сожалению, Алла, даже если твоя мама придёт в себя – она на всю жизнь останется инвалидом. Ей нужен будет специальный уход. Поэтому мы отправим её в лучший интернат. Я уже нашёл соответствующее учреждение. Там она будет получать высококвалифицированную помощь.
Я открываю рот, возразить на эту железную и бессердечную логику, но он вскидывает ладонь и морщится:
– Нет, Алла, и слушать не хочу. Я так решил. Поверь, мне хватает проблем. А и ты не готова к тому, чтобы взять на себя заботу об инвалиде. Не возражай. Тут не до игр в человеколюбие. Алла, ты сама быстро сломаешься и начнёшь ныть. А заодно – винить себя, разрушая личность. Так что это – лучший вариант. К тому же, я впрягся в аудит к очень серьёзным людям, у которых твой отец был партнёром. Мои услуги стоят дорого, поэтому как раз покроют нужную сумму. Но только вот, – он открывает большущий чемодан, который лежит перед ним на столе (в детективах бандиты в таких перевозят кучу денег) и начинает выкладывать на стол кипы бумаг, – это всё мне нужно проработать за три месяца. Твой папаша, надо отдать ему должное, умел создавать просто виртуозные денежные махинации. И теперь я должен всё это за ним разгрести. Выяснить, кого и насколько именно он надул. Поверь, у меня не будет ни времени, ни возможности вносить твои истерики, или причитания твоей матери. – Смотрит на меня холодно и недовольно, как на причину всех своих бед, и добавляет: – Ни желания. Поэтому твоя мама поедет в интернат… А ты – не вздумай дурить. И не забывай, что осенью наша свадьба…
Недослушиваю, убегаю в слезах.
– Мама, я продала тебя. Предала. Отец был прав, я иуда, стерва. Я отвратительная дочь. Мамочка, мне нечего ему противопоставить. Теперь у нас и квартиры нет. Я не могу даже уйти от него. Да и он не отпустит. Мы должники его. По гроб жизни должники, мама. Только платить придётся счастьем. Жить без любви, без тепла, без надежды, мамочка…
Рыдаю. Чувствую, как на плечо ложится рука.
Это доктор.
– Алла Альбертовна, вам пора, – мягко говорит этот невысокий полноватый мужчина. – Римме Израилевне нужно на перевязку. Приходите завтра.
Киваю, размазываю слёзы, поднимаюсь с кровати.
– Есть улучшения?
Доктор качает головой.
– Не так быстро, Алла Альбертовна. Авария была слишком серьёзной. Чудо, что ваша мать вообще выжила.
И я почти радуюсь этому известию. Ведь если мама останется тут, в больнице, значит, есть возможность уговорить Гектора не отправлять её в интернат. Почему-то мне кажется, у меня получится. Я даже придумала – как.
Домой возвращаюсь с твёрдым намерением и чётким планом.
