Текст книги "8 марта, зараза! (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
2(6)
Несколько секунд я перевариваю сказанное, пока смысл доходит окончательно: Асхадов собирается сделать шафером на нашей свадьбе убийцу – да-да, именно так! оба выжили чудом! – моих родителей! Это не просто унижение… это…это…
– Вы не посмеете… – говорю я, обнимая себя за плечи, потому что вмиг становится холодно и невероятно одиноко. И больно. Чёрт, как больно.
– Не посмею что? – обманчиво-ласково произносит Асхадов. Он возвышается надо мной, как скала. Как утёс среди бушующего моря моих эмоций. Засунув руки в карманы и глядя на меня из-под полуопущенных длинных ресниц. – Сделать шафером своего друга?
– Но… – дрожа, всё-таки осмеливаюсь возразить я, – из-за него пострадали мои родители. Это неуважение к ним.
Асхадов хмыкает, обливает меня ледяным презрением, его низкий голос полон ехидной насмешки:
– Ни мне, ни Руслану не за что уважать вашего отца. Это – мягко говоря. Щадя ваши дочерние чувства, Алла.
– Он – мой отец. Какой есть! – закипаю я. – Это наша свадьба. Вы должны прислушиваться и к моему мнению!
Выпаливаю это – и мне становится страшно: он же сейчас со мной что угодно сделает! Изобьёт, изнасилует, с землёй смешает! Жмурюсь от ужаса, который накатывает липкой волной.
Но Асхадов не сдвигается с места и на миллиметр, только усмехается – жутко так, цинично, без капли жалости:
– Алла, усвойте сразу, – спокойно, чуть устало и несколько досадливо произносит он, – вы – вещь. Дорогостоящая высокобюджетная вещь. А я, знаете ли, не привык интересоваться мнением своих запонок или стула. И почему ещё здесь? Бегом одеваться! И лучше не злить меня – не понравится. – Бросает всё это, как подачку нищему, разворачивается и уходит, но чуть замедляя шаг, оборачивается и говорит: – Алла, на всё – час! Через час я выволоку вас из этого дома, в чём застану.
Я стою, ловлю ртом воздух и глушу истерику. На автомате добираюсь до своей, вернее, выделенной мне комнаты, падаю на кровать и смотрю в потолок. Внутри такая пустота, что я даже не могу плакать.
Меня даже посещает мысль о том, чтобы послать Асхадова с его помощью подальше, и уйти. Держать он не станет – я уверена. Искать тоже. Но и помогать ещё раз – скорее всего – не будет.
Он ведь и так почти навязался со своей помощью. Мог бы не приходить и не спасать.
Да и куда я уйду? В родительскую разгромленную квартиру? Попрошусь к тёте Софе? Куда? Сейчас я одна в целом мире. И отвергать помощь Асхадова было бы глупо. Тем более – если отбросить эмоции – ведёт он себя почти благородно: не пристаёт… А ведь мог бы потребовать за долги оплату телом…
И…
Думая об этом, вспыхиваю, как спичка. И понимаю, что всё это время лишь силой воли гнала от себя мысли о нём, как о мужчине. Потому что если начну…ооо…
А ведь скоро – если не стану дурить и пытаться взбрыкнуть, отказаться от помощи – мы станем мужем и женой. И мне будет сколько угодно позволено не только думать о нём в таком ключе, но и…
Интересно, а в постели он такой же – жёсткий и ледяной? Или под этой толщей льда кипит лава?
Я загадываю: пусть будет жестковатый и горячий.
Густо краснею. Зато мысли с обидных переползают на фривольные. Это приподнимает мне настроение.
Вспоминанию, что Людмила Васильевна просила меня разморозить Асхадова. Значит, шанс есть. И я постараюсь сделать всё, чтобы им воспользоваться.
И я таки поднимаюсь и открываю шкаф. Вещей действительно много. Притом рассортированы сразу комплектами с аксессуарами и обувью. Всё очень дорого, респектабельно и не по-моему.
Снова помощь – но на чужих условиях. И принимая их – раз за разом – не потеряю ли я личность? Не стану ли действительно вещью – без собственного мнения, гордости, права голоса?
В конце концов, Асхадов пока ещё меня не купил, потому что не заплатил Ржавому ни копейки. Да и я уверена – несмотря на все его высокопарные фразы о том, что долги всегда надо платить – платить он ничего не собирается.
Но мне сейчас реально интересно взглянуть в глаза этому Ржавому и высказать ему всё.
А потом – будем разбираться с Асхадовым.
Я выбираю скромные узкие джинсы, бледно-розовую блузку и лёгкие туфельки-балетки. Это всё более-менее подходит мне по стилю. Откладываю вещи на кровать и иду в ванну наводить марафет.
В гостиную выхожу ровно к назначенному сроку.
Асхадов стоит и смотрит на часы. Реально засекал время? И реально выволок бы в том, в чём нашёл? Почему-то я в этом даже не сомневаюсь.
Мой внешний вид он оценивает коротким замечанием:
– Ну, хоть так. – И пропускает вперёд.
Сам же он одет, как всегда, идеально. Только разве что костюм сменил на более светлый. И галстук подобрал… мятный. Под цвет своих удивительных глаз.
Или потому, что я выбрала свадебный декор в этом оттенке?
Будь я поэтом, начала бы стихотворение о нём так:
Его глаза – цвета мяты,
В его голосе – арктический лёд…
Но я не поэт. И с рифмами у меня туго.
…В этот раз, когда мы выходим, нас ждёт машина с водителем.
И это лучше. Асхадов садится на пассажирское кресло вперёд. А я забираюсь одна назад.
Сейчас мне не хочется сидеть с ним рядом. Я не знаю, как на него реагировать. Не понимаю, какая ему выгода и корысть. В том, что подобные люди ничего не делают бескорыстно, можно быть уверенной на сто процентов.
Понять бы, зачем я ему? Почему он передумал и вернулся за мной? Предположить внезапно вспыхнувшие чувства у человека-калькулятора – несусветная глупость.
Мы подъезжаем к довольно уютному ресторанчику. Не думала, что Асхадов посещает такие места.
Ему по статусу положено что-то фешенебельное, со звёздами Мишлена.
Идём к двери.
Рядом.
Не касаясь.
Дверь он галантно приоткрывает и пропускает меня вперёд.
Официант сразу радушно встречает нас и ведёт к столику. Из-за которого поднимается человек удивительно похожий на моего любимого актёра Пола Беттани – такой же высокий, худощавый, чуть нескладный, рыжий и весь в веснушках.
– Руслан, – говорит он, протягивая мне узкую длиннопалую руку.
У него приятный, чуть хрипловатый, будто от простуды, голос.
И это нечестно! Бандиты не должны выглядеть так! И так звучать.
Я чуть смущаюсь и подаю ладонь в ответ.
Он осторожно берёт мои пальцы, наклоняется и… целует.
Потом вскидывает голову, смотрит в упор на Асхадова и выносит вердикт:
– Приятель, она слишком хороша для тебя.
И Асхадов удивляет меня, когда глухо, тихо и печально произносит в ответ:
– Знаю.
2(7)
Перехватываю его взгляд. А там – колкие и ломкие углы растаявших льдин, мятная прохлада и…грусть. С чего бы? Что с ним?
Но – словно снова набегает северный ветер – глаза леденеют, а красивые губы кривятся в ехидной усмешке.
– Поэтому и решил на ней жениться, – говорит вроде бы серьёзно, но я чувствую в голосе насмешку. – Познакомься с моей невестой, Рус – Алла Альбертовна Нибиуллина. – Он специально выделяет мои отчество и фамилию, и я вижу, как Ржавый меняется в лице, отступая к столу.
– Ты шутишь? – он плюхается на стул, а Асхадов помогает мне сесть. Сам же – вальяжно устраивается рядом, положив руку на спинку моего стула. Будто обнимает. Очерчивает территорию. Показывает мою принадлежность ему.
Высокобюджетная вещь.
– Разве я бы стал шутить такими вещами? – продолжает ёрничать Асхадов. – Ты же меня знаешь! Но если не веришь – вот, – и кладёт на стол мой… паспорт.
Точно помню – документы оставались в квартире, в сумочке, я её не забирала, когда мы уходили оттуда. Значит, успел съездить туда и забрать. Ну да, мы же жениться собираемся. Для этого нужен паспорт! Наверное, уже и заявление за обоих подал!
Ржавый внимательно изучает документ, возвращает Асхадову и, ероша непокорные рыжие волосы, бормочет:
– Но как? Как вы вместе…
– О, – тянет Асхадов, – у нас очень интересная история знакомства. Расскажешь, дорогая? – он вроде бы покровительственно касается моей ладони, но меня пронзают сотни ледяных игл. Его руки холодны, как у мертвеца или… робота. Машины. Металлического изделья. – С момента, где отморозки Ржавого ворвались в квартиру Альберта Нибиуллина, избили его, а дочь собирались пустить по кругу…
К моему удивлению – второму за этот вечер – Ржавый тушуется и бледнеет.
А я улыбаюсь и ловлю пас, брошенный Асхадовым.
– Нет, милый, – начинаю, глядя только на него, – лучше я начну с того, как отморозки Ржавого устроили аварию Римме Нибиуллиной. Она просто ехала домой на своей старенькой окушке. А её перемесили внедорожниками.
Ржавого дёргает, ладонь, лежащая на столе, трясётся. Он судорожно то сжимает её в кулак, то разжимает.
Но я сегодня безжалостна, поэтому говорю прямо:
– Вы всегда воюете с женщинами, Руслан? Вешаете на них долги мужчин?
Он мотает головой – растерянный, раздавленный, виноватый.
– Никогда… что вы… – бормочет, заикаясь, – то, что вы говорите… не может… правдой…
– Но это правда, – холодно режет Асхадов и вытягивает из внутреннего кармана медицинское заключение о состоянии моей мамы.
Меня окатывает волной ужаса – того, что испытала, когда только услышала это известие. Того, от которого глохнешь, слепнешь и летишь в бездну. Тебе страшно-страшно, потому что самый дорогой твой человек, тот, кто всегда берёг и защищал, вдруг оказывается на грани смерти.
Кажется, я кричу, схватившись за голову.
Ледяные пальцы с силой сжимают мои плечи.
Меня встряхивают, как тряпичную куклу.
Но это помогает, я прихожу в себя.
Хлопаю глазами, судорожно сглатываю, а потом – вымучиваю улыбку. И снова вижу в лице Асхадова что-то такое, чего не должно быть – тревогу? беспокойство? сочувствие?..
– Алла Альбертовна, – хрипло произносит Ржавый, – вы не подумайте… это не мои методы.
Асхадов хмыкает.
– Тогда, Рус, всё ещё хуже.
Тот удивляется, вскидывает рыжие брови.
– Что это значит?
– Значит, друг, что твои подельники болт клали на тебя и твои принципы. И вертели тебя на нём.
Ржавый меняется в лице – куда девается солнечный мужчина, этакий растерянный интеллигент. Выражение становится жёстким, злым, скулы хищно заостряются, желваки так и ходят. Теперь передо мной хищник. Этому я бы никогда не подала руку, из боязни, что она будет откушена по локоть.
Ржавый берёт свой айфон и торопливо набирает номер, успевает включить громкую связь.
– Семён, – начинает он, – как твоё ничего?
Тон – вроде бы дружелюбный, но даже меня, которая впервые видит этого человека, не обманет.
Семён – тот, лысый, что командовал у нас в квартире – видимо, тоже не обманывается. Выдаёт показную весёлость:
– Ничего. Живём-дрыгаемся.
– Что-то я смотрю, ты не торопишься ко мне с отчётом по делу Альберта Нибиуллина. Или вестей нет?
– Босс… Тут такое дело. Твой знакомый, этот пижон Асхадов, всё похерил. Сказал, сам тебе заплатит.
– Семён, я не понял, – недовольно произносит Ржавый и барабанит длинными пальцами по столешнице, – почему я узнаю это только сейчас? Где твоё рвение? Почему не поспешил с докладом?
– А потому, – хмыкает трубка в его руке, – что ты, Ржавый, лох и больше мне не босс. Вы с этим Асхадовом свои игры ведёте – нам отвечай. Только вы разойдетесь, как друзья, а мы огребём. Не дело это, Ржавый. Парни недовольны. Ни денег не поимели, ни девку. За это мы твоего хлюпика взяли, Лёшку. Цыкнули на него – он там всю базу твоих должников и слил, – довольный гогот. – Так что бывай, Ржавый. Не хворай и ушами не хлопай.
Семён отключается.
– Решили самодеятельностью заняться, ублюдки. Имя моё вымарать! Ну что ж, я их погорелый театр по кирпичику разнесу, – Ржавый поднимается, а меня буквально вжимает в стул тяжёлой энергетикой абсолютной злости.
Асхадов поднимается следом:
– Я с тобой.
– Нет, – говорит Ржавый, – у тебя свадьба. Невеста-красавица. Что она будет делать?
– Ждать, – бросает в мою сторону. – Алла, иди в машину, – он так запросто перешёл на «ты», хотя, наверное, выкать в нашей ситуации и дальше было бы глупо, – поезжай домой и ложись спать.
– А ты? – включаюсь в его стиль и то же перехожу на «ты».
Несколько мгновений мы смотрим друг на друга. И мне кажется, что-то происходит. Он оттаивает. Потому что произносит куда мягче, чем обычно:
– Я скоро вернусь.
Киваю, подчиняюсь, иду к двери, потому что не могу ему не верить…
2(8)
Иду к машине, а в голове пульсирует паника. Мне страшно за Гектора? Да, так и есть. Не буду врать. Куда они вдвоём в бандитское логово? Совсем обезумили?
Уже выйдя из ресторана, приоткрыв дверь машины, замираю. Может, вернуться? Остановить их? Попытаться вразумить?
Ага, Алла, отключай наивняк. Два мужика на адреналине тебя вряд ли слушать станут. Ещё и сама огребёшь.
Вздыхаю и благоразумно сажусь в авто. Водитель ловит мой взгляд в зеркале заднего вида.
– Вы в порядке, Алла Альбертовна? – Киваю. – Хорошо, а то Гектор Леонидович с меня шкуру спустит, если узнает, что вам было плохо, а я не позаботился.
– Всё нормально, – напряжённо улыбаюсь я, – едем домой.
И только сейчас – запоздало – понимаю, что подразумеваю под «домом» коттедж Асхадова. И он сам – тоже. Когда отправлял меня ждать.
Начинаю привязываться, привыкать. Так быстро. Так неотвратимо. До потери себя. Мне почти страшно, но я точно знаю, что хочу… хочу этого… хочу рухнуть в холодную мятную бездну по имени Гектор Асхадов и потеряться в ней.
– Алла Альбертовна, – начинает водитель (он знает моё имя, а я его – нет), – шеф велел рассказать вам, чтобы вы не надумывали себе. Руслан Евгеньевич – он не бандит. Да, бизнес у него – полулегальный: казино, букмекерские конторы, парочка стриптиз-клубов, но всё без криминала. А если люди хотят тешить свои пороки – почему бы им не предоставить место, где они могли бы это делать? Ну да, ещё деньги в рост даёт – это тоже, вроде, не запрещено. И вообще, Гектор Леонидович – его личный аудитор. Столько «крыс» ему переловил. Без него Руслана Евгеньевича уже бы давно по миру пустили. Он же увлекающийся.
После этого рассказа меня немного отпускает. Впрочем, уже после беседы с Ржавым, его искренних смущения и гнева, я стала относиться к нему с уважением. И теперь не стану возражать против такого шафера.
– Хорошо, что он не бандит, – комментирую я.
– Вы, наверное, плохо моего шефа знаете. Он с криминалом дела из принципа не имеет. И друга такого бы не потерпел. Да и сам Руслан Евгеньевич предпочитает более цивилизованные методы решения.
– Ага, – невольно ляпаю я, – то-то оба и полезли «цивилизованно» решать.
– Это мужское, Алла Альбертовна, – строго, по-отечески говорит водитель. – Тут затронули их близких, их честь. Нужно учить, ставить на место.
– Это же неразумно. Их же только двое.
– Поверьте, эти двое – сотни стоят. Они знают, что делают.
Мне хочется в это верить, потому что сердце упрямо сжимается от тревоги.
А водитель, видимо, разохотившись, продолжает:
– Вообще-то Руслану Евгеньевичу полезно встряхнуться. Розовую муть в голове подрастясти.
– Розовую муть? – не понимая, переспрашиваю я.
– Ага, – хмыкает водила, – он чересчур увлёкся балеринкой одной. Всё в краевой центр мотается. Ни одной её постановки не пропускает. А дела забросил. Опять нашему шефу придётся Руслану Евгеньевичу мозги на место ставить. Хорошо, что Гектор Леонидович этой чепухой не страдает.
– Чепухой? – моё сердце мгновенно проникается сочувствием к человеку, который, судя по всему, безнадёжно влюблён. В этом мы похожи. И Ржавый, неожиданно, становится ещё ближе. – Вы считаете чувства чепухой?
– Не хочу вас обижать, Алла Альбертовна, но да. И рад, что работаю на человека, который считает так же.
Так же? А как же ломаные льдины в его глазах и тихое «знаю»? Это чувства? Или я себе всё придумываю? Придумываю его? Сочиняю героя?
Вздыхаю и отворачиваюсь к окну, за которым проносятся вечерние городские пейзажи. Пытаюсь вернуться мыслями к своим проблемам. Нужно завтра навестить и мать и отца. Узнать, как они. Не надо ли чего.
Асхадов утром сказал, что заплатил за обоих. А ещё раньше говорил, что не помогает чужим, потому что не благотворительный фонд. Значит, я каким-то образом умудрилась попасть в круг своих? Я, по-прежнему, не понимаю, зачем нужна ему? И нужна ли вообще? Если чувства он считает чушью и розовой шелухой, то предполагать их как главный мотив – глупо?
Что же тогда? Жаль, я не могу переговорить сейчас с мамочкой. Рассказать ей всё. Спросить совета.
Что если я для Асхадова – игра? Изощрённая месть моей семье за то, что отец делал в отношении его семьи? Хотя… тогда он должен был дорожить этой самой семьёй, Ибрагимом, которого нагревал мой отец? А папа сказал, что он уложил всю свою семью по пути к креслу директора холдинга. Отец у меня, конечно, вышел из числа доверенных, но всё же его слова посеяли в душу семена сомнения…
Когда мы добираемся к дому, темнеет окончательно.
Иду в свою комнату, снимаю одежду, принимаю ванну, всё ещё размышляя о случившемся. Успеваю даже поплакать под струями воды. Мне сложно, так сложно. И страшно…
Переодеваюсь в лёгкий, светло-зелёный пеньюар, который красиво оттеняет мои тёмно-золото-медные волосы и белую кожу с россыпью родинок от шеи к плечу. Маленьких. Аккуратных. Как звёзды.
Прикрываю глаза, касаюсь себя рукой и представляю, что по коже скользят его губы – ниже, требовательнее, горячее…
Ах…
Спать не получалось. Слишком будоражащие картинки крутились в голове.
Я хочу его.
Даже врать себе не буду.
Так сильно хочу.
А ему – не нужна.
Проворочавшись некоторое время, я всё-таки встаю и иду в гостиную. Забираюсь на диван с ногами. Смотрю, как сквозь занавеси, дробясь, на пол льётся лунное серебро.
Что теперь будет со мной? Что принесёт мне замужество? Ведь известно же – насильно мил не будешь. А меня отец буквально навязал Асхадову. Меня и ворох проблем.
Почти в прострации слышу, как открывается входная дверь. Вскакиваю, бегу навстречу.
Он ведь сказал ждать. Я ждала.
Подбегаю и… сразу напарываюсь на тёмный, какой-то нечеловеческий взгляд. Замечаю, что безупречный костюм запылён и порван, на рубашке кровь, руки сбиты…
– Алла, почему ты не послушала меня? – голос звучит низко, хрипло, будоражаще. В нём нет льда, зато есть угроза. – Я ведь сказал тебе: ложись спать. – Продолжает он, надвигаясь, всё ближе, опаснее, неотвратимее. – Напрасно ты осталась.
Хватает меня, впечатывает в стену и впивается в мои губы диким голодным поцелуем.
Клеймит меня.
Пожирает.
Трахает в рот.
Одна рука до лёгкой боли сжимает волосы у меня на затылке, другая – обвивает талию, заставляя меня выгнуться, но при этом прижаться бёдрами к нему и чувствовать…
Как он возбуждён.
Как щедро одарила его природа.
Как он хочет меня.
И я…и я хочу…
Отвечаю жадно, путаюсь пальцами в волосах. Они оказываются шелковисто-жёсткими. Соскальзываю на плечи – широкие, каменные – цепляюсь за грубую ткань пиджака.
Мне хочется, чтобы он подхватил меня под бёдра и потянул вверх. Хочется насадиться на его член до упора. Хочется стонать ему в рот его красивое имя…
– Гектор… – вырывается от меня, когда он оставляет мои губы и перемещается на шею, плечи, ключицы. Отпускает волосы, зато начинает теперь сжимать грудь… – Возьми меня… я с ума сойду… прошу…
Задыхаюсь, трусь об него, как течная кошка, понимаю, что если не получу его внутри себя, – умру.
– Нужен… как воздух…
Я плавлюсь, растекаюсь лужицей. А Гектор вдруг трезвеет, каменеет, отстраняется.
Я хнычу, тянусь за ним.
– Гектор, почему? – давлюсь слезами.
– Алла, иди спать, – он устало прикрывает глаза и сжимает кулаки.
– Но ты же хочешь меня! – достаю последний аргумент.
– Перехочу, – отрезает он все мои попытки вернуться к недавнему безумию.
Проходит мимо меня, будто я вещь, не оборачивается, будто вмиг потеряв всякий интерес.
А я, захлёбываясь рыданиями, сползаю по стене…
2(9)
Спать…
Легко сказать – сложно сделать. Я лежу и глупо таращусь в потолок. Смотрю, как там лунные зайчики играют взапуски.
Почему он так со мной? Словно поманит призрачной надеждой, заставит сердечко радостно колотиться, и тут же – отталкивает, топчет, разбивает в прах.
Я ведь чувствовала, как он хотел, горел, сходил с ума. От него просто исходило сумасшедшее желание, в котором я рассыпалась пеплом.
А потом это его «перехочу». Цинично, холодно, брезгливо. Будто это я на него набросилась. Будто чувства, что вспыхнули между нами в тот миг – а они вспыхнули! – неправильные, греховные, грязные.
Он и меня саму будто в грязи вывалял.
Сна нет.
Слёз нет.
Внутри только звенящая пустота.
Наверное, надо уйти. Уйти, пока не поздно. Судя по всему, с теми отморозками Семёна Асхадов с Ржавым разобрались. Значит, угроза мне лично отсутствует. Значит, можно продолжить жить в квартире родителей. Скоро поправится отец, придёт в себя мама…
Сердце пронзает острой жалостью, когда думаю о родителях.
А потом вспоминаю слова, брошенные мне – как подачки нищенке: «Я заплатил за ваших родителей», «На свадьбе будет пресса и представители администрации»…
Если так – то я ошиблась. Уже поздно.
И теперь уже это не долг отца – мой долг. Моя благодарность за помощь.
Но разве согласиться на этот брак – не означает вырвать себе сердце? Запретить чувствовать? Смогу ли я так?
Разморозьте его, попросила добрая служанка.
Но хватит ли у меня сил? Там же – вечная мерзлота на километры вглубь души.
За такими невесёлыми мыслями и вопросами без ответов проходит ещё одна ночь в этом доме. Моём и не моём одновременно.
Когда за окном ещё едва сереет – спускаю ноги с кровати. Никогда прежде не поднималась так рано. Но сейчас понимаю, что лежать бесполезно. Только хуже. И так чувствую себя разбитой.
Кое-как доползаю до ванной, привожу себя в относительный порядок. Потому что – бросаю взгляд в зеркало – краше в гроб кладут: синяки под глазами, бледная сухая кожа, потрескавшиеся губы. Слабость, апатия.
Разве так должна выглядеть девушка, у которой свадьба через три дня? Влюблённая девушка?
Влюблена ли я? Снова в голове всплывает момент, когда я сижу на полу в разодранной одежде, а Асхадов наставляет пистолет на ублюдков и холодно чеканит: «Убери лапы от моей женщины».
А вчера? Я просто вспыхнула, как спичка, едва он коснулся меня. И, плавясь под дикими, почти болезненными поцелуями, чувствовала себя самой нужной, самой желанной, необходимой, как воздух…
Любовь ли это?
Гектор заставляет меня неметь и замирать – так влияют его красота, его харизма, сила, исходящие от него.
Это не любовь – обожествление, восхищение, преклонение смертного перед небожителем. Точно так же ненужное ему, как не было нужно олимпийцам обожание древних греков.
Переодеваюсь всё в тот же пушистый домашний костюмчик и футболку с котёнком. Хотя шкаф полон новой одежды.
На периферии сознания вертится что-то про ранний подъём и не менее ранний завтрак. Сегодня я вроде бы несильно припозднилась. Хотя, как могла тянула время в ванной.
Не знаю, как смотреть теперь Асхадову в глаза. О чём с ним говорить?
Меня накрывает стыдом, смущением и… толикой разочарования.
Хотя, если вчера всё случилось, разве сегодня было бы легче?
Уныло плетусь в сторону гостиной. Где здесь кухня – не знаю. Вчера меня кормили на веранде. А потом я перекусывала прямо на диване, поскольку некогда было отвлечься от просмотра вариантов оформления.
В гостиной, к счастью, встречаю Людмилу Васильевну, она не знает, куда деть руки, как вести со мной.
От души улыбаюсь ей. Со мной надо быть проще – я не принцесса.
– Давайте, я провожу вас в столовую. Гектор Леонидович уже ждёт.
– Он спит вообще? – выдаю удивлённое, а так хочется добавить: «Или просто подзаряжается?»
Людмила Васильевна вздыхает:
– Иногда я тоже себе задаю этот вопрос. Но точно знаю – встаёт ни свет ни заря. Тренируется на площадке за домом.
– Тренируется? – а вот тут не удивляюсь даже. Такая фигура может быть только у человека, который не чужд регулярным физическим упражнениям.
– Ну да. Он какими-то восточными единоборствами увлекается. Я все эти названия не выговариваю, поэтому точно не знаю чем. А ещё в подвале у него спортзал с тренажёрами.
– Спорт, единоборства – и при этом курит сигарету за сигаретой! Разве это совместимо?
Людмила Васильевна вздыхает вновь:
– Разумеется, нет. Только он же никого не станет слушать…
Мы входим в столовую, и я замираю. Длиннющий стол, за которым без труда можно усадить всю мою родню по маминой и по папиной линии.
Асхадов сидит на одном его конце. Мне накрыто на другом.
Что это? Попытка показать дистанцию между нами?
Становится горько и холодно.
Бурчу:
– Доброе утро, – хочу сесть, но Асхадов качает головой:
– Перебирайся сюда, – указывает мне место по правую руку.
Людмила Васильевна и Зина, которая оказывается тоже здесь, помогают мне перенести приборы. А после – тихо уходят.
А я пытаюсь понять, что это было? К чему эта демонстрация? Меня учат? Дрессируют?
Сажусь, желаю приятного аппетита, а сама – ковыряюсь в тарелке. Есть не хочется совсем.
Асхадов пьёт кофе из изящной фарфоровой чашки и просматривает газету. На английском. Вспоминаю, что отец рассказывал о нём – феномен, вундеркинд, отличник.
Окидываю взглядом эту идеальную статую. Снова костюм, сидящий, как влитой, на его стройной красивой фигуре. Светло-серая рубашка. А вот на галстуке и платке, который выглядывает из кармана на пару миллиметров – снова мята.
Это заставляет меня улыбнуться.
Крохотная соринка на плече портит безупречный образ. Как завороженная, тянусь, чтобы смахнуть её.
Длинные сильные пальцы молниеносно перехватывают моё запястье и крепко сжимают.
Тяжёлый холодный взгляд буквально прибивает к полу. Даже дышать становится трудно, будто на грудь плиту уронили. Кровь стынет.
– Не смей прикасаться ко мне, если я не разрешу, – чеканит он, язвя меня ледяными клинками в глазах.
– Хорошо, – испуганно лепечу я, не понимая, что такого сделала. – Отпусти, мне больно.
Асхадов не просто отпускает, брезгливо отбрасывает, будто гриб-гнилушку нашёл.
Стряхивает пылинку, к которой я тянулась, и произносит, заставляя вздрогнуть:
– Тебе ведь интересно, почему я остановился вчера?
– Да, – честно признаюсь я.
– Ты вела себя, как похотливая самка. Я не выношу такого поведения у женщин.
Лучше бы пощёчину влепил, ей богу. У меня овсянка поперёк горла становится. Выбивает слёзы.
Прокашливаюсь, обретаю способность говорить и спрашиваю:
– То есть, женщина не должна желать?
– Алла, – он опять переходит на тон усталого педагога, который вдалбливает теорему в головы недалёких учеников, – в сексе хочет и берёт мужчина. Женщина – отдаётся и принимает. Никакой инициативы. Только покорность и подчинение. Полное и беспрекословное.
На миг я даже забываю, как дышать. Это что ещё за махровый домострой в двадцать первом веке? Ещё бы заявил: «Молчи, женщина, твой день – восьмое марта». А с него станется. Только не смешно совсем, плакать хочется от такой горькой иронии.
Но я подобного обращения с собой не потерплю.
– Тогда проще купить резиновую куклу, – ехидничаю я.
Он ехидно ухмыляется:
– Предпочитаю всё натуральное.
– У натурального, – чувствую, как начинаю закипать, – есть чувства и эмоции. И в сексе – тоже.
– Что за чушь? – фыркает он. – Секс – это лишь удовлетворение физиологической потребности. Одно из многих. Но люди делают из этого культ. Голову теряют. Преступления совершают. Ради чего?
Блин, где у него режим «человечность»? Я читала, что сейчас даже андроидов стараются делать с эмоциями. Этот – наверно – бракованный.
Мне хочется выть и биться головой об стол.
Асхадов же, поднимаясь из-за стола, припечатывает меня, прежде чем уйти:
– И, Алла, на будущее – не придумывай меня. Я не герой. Усвой это. И нам обоим будет легче жить под одной крышей. – Хмыкает, видя, как я расстроена и потеряна от всех этих заявлений. – Скоро приедет Филлип Крубье с командой. Встреть их, как полагается хозяйке, а не в этом, – он кивает на моего котика, ушки которого задорно топорщит моя небольшая грудь.
– Гектор, – говорю я, – может, не будем. Зачем? Вся эта свадьба. Показуха. Если тебе надо, чтобы я отработала долг за отца, за спасение – мы можем и так переспать.
– Алла, я тебе, по-моему, ясно сказал всё: решения о том, когда и как нам переспать – буду принимать я. Все остальные – тоже. А ты – учись подчиняться. Пригодится, – ещё раз хмыкает. – Счастливого дня, – бросает уже через плечо и уходит.
Оставляя меня в звенящей тишине абсолютного отчаяния.
