Текст книги "8 марта, зараза! (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
2 (18)
Зажмуриваемся. Вдох-выдох. Поехали…
Будет жёстко – предупреждаю на входе
____________________
Я хлопаю глазами и ловлю ртом воздух, не в силах поверить в то, что он говорит. Человек, который вместе со мной произносил брачные клятвы в ту ночь в кабинете. Тот, кто называл меня любимой, единственной, желанной. Обещал, что умрёт за меня. Теперь же – смотрит презрительно и холодно и ждёт от меня мерзости, которой занимаются только последние шлюхи! Я никогда не стану делать что-то подобное!
– Алла, я не люблю повторять дважды, – хлещет меня своим цинизмом мужчина, этой ночью казавшийся мне единственно важным. – Лучше сделай сама. Не заставляй применять силу.
Сейчас, сидя на диване, я кажусь рядом с ним совсем крохотной. Мне приходится высоко задирать голову, чтобы смотреть на него. Он возвышается надо мной, как грозное карающее божество. Да, я готова принять кару. Я раскаиваюсь в глупости. Но это…это слишком жестоко…
На меня наваливаются одиночество и отчаяние. У меня не остаётся выбора – только взывать к жалости и умолять о пощаде.
Я падаю на колени, молитвенно складываю руку и, захлёбываясь слезами, прошу:
– Гектор… пожалуйста… я не могу…
Вскидываю на него глаза, полные слёз, и жду – милости, сострадания, понимания.
Мама как-то говорила мне: «Если мужчина по-настоящему любит – его тронут твои слёзы»
Гектора не трогают, он лишь брезгливо кривится:
– Алла, к чему этот концерт?
– Пожалуйста… не заставляй…
– Я и не заставляю, ты должна сделать это сама.
Мотаю головой:
– Никогда! Это унизительно! Грязно!
Гектора аж передёргивает:
– Алла, расплата за глупость должна быть унизительной и грязной. Чтобы отпечататься на подкорке. Чтобы впредь неповадно было.
– Гектор, поверь, я извлекла урок.
– Ты подвергла мою жизнь опасности – и должна заплатить за это, – говорит он и начинает расстёгивать пояс у себя на брюках.
Между нами – ещё пока расстояние. Мы – в гостиной. Я могу встать и уйти. Или начать кричать, так, чтобы прибежала прислуга и охрана. При них он не станет меня принуждать, я уверена. Но будто немею, цепенею, прирастаю к полу. Не могу сдвинуться ни на йоту. Только плачу – горько, отчаянно, безнадёжно. Слёзы текут по щекам, судорожные всхлипы разрывают грудную клетку.
Мои слёзы не трогают его.
Он меня не любит.
Гектор вынимает ремень из петель и произносит:
– Вытяни вперёд руки.
Мне страшно. Что он собирается делать? Ударить меня? Отхлестать мои ладони? Ремнём? Но не подчиниться не могу – боюсь сделать хуже, разозлить сильнее. Поэтому вою, скулю, как побитая собака, слёзы глотаю, но руки вытягиваю. И даже зажмуриваюсь, ожидая удара.
Он не бьёт, а стягивает ремнём мои запястья – грубо, больно, жёстко.
– Вот так. Я всё сделаю сам, тебе не нужно будет даже стараться, – говорит каким-то мерзким маньяческим тоном. Наверное, ему доставляет удовольствие видеть меня вот такую – униженную, у его ног, плачущую и несчастную.
Ненавижу его… ненавижу… ненавижу…
Не смотрю на него. Лишь слышу, как вжикает молния на ширинке.
Мудак.
Мразь.
Как он собирается запихнуть своё хозяйство мне в рот? Оно же огромное!
– Открой рот и убери зубы, – доносится сверху, будто камни падают и давят.
– Не надо… прошу… – лепечу, ещё надеясь на чудо.
– Я решаю, что надо, а что нет, – почти рычит он. – Открывай рот!
Подчиняюсь.
И в тот момент, когда его член протискивается между моих губ, внутри меня словно что-то ломается и падает вниз.
Наверное, достоинство. Гордость. Вера в светлые чувства.
Разбивается в прах каждой фрикцией…
Раз…два…три…
Неглубоко…
Но и этого хватает, чтобы вызывать рвотный рефлекс… Гектор отстраняется, а меня выворачивает прямо на его дорогие брюки и брендовые туфли…
Мучительно…До брызгающих фонтаном слёз… До колотящей истерики…
Он дёргает меня вверх, и я зажмуриваюсь, боясь получить пощёчину за испорченную одежду. Вместо этого Гектор почему-то шепчет:
– Тише-тише-тише…
Дрожащими пальцами распутывает ремень, неловко, царапая нежную кожу бляшкой…
А когда наши взгляды встречаются, в его глазах я вижу то, чего не должно быть у насильника, – испуг.
Красивое лицо искажено гримасой боли.
Наверное, такие движения задевают его рану и ему больно…
Но мне всё равно…
Едва получив свободу, я быстро, как только могу, ухожу в комнату. Залажу в ванну, включаю воду, сажусь, обнимаю колени и плачу…
До полной звенящей опустошённости.
2(19)
Выбираюсь из ванной, когда меня уже начинает трясти. Зубы стучат. Тело покрывается гусиной кожей. А дыхание становится тяжёлым, рваным. Дохожу до постели, забираюсь под одеяло. Меня трясёт так, что кажется кровать дрожит вместе со мной. Озноб покрывает изнутри ледяной коркой. И эту изморозь никак не растопить.
Встаю, открываю шкаф. Обнаруживаю тёплый домашний костюмчик, пушистые носки. Снимаю с вешалки шубку – гардероб мне подобрали на все сезоны. Забираюсь снова в постель, накрываюсь ещё сверху шубой. Какое-то время меня ещё морозит, но постепенно согреваюсь и засыпаю, точнее, проваливаюсь в сон. В вязкую черноту без сновидений, в которой я блуждаю, теряя себя и не находя выхода… Выныриваю из сна, как из-под воды. Так же судорожно хватаю воздух. Не сразу понимаю, где я и что за мужчина сидит у моей кровати.
Лишь потом узнаю того симпатичного доктора, который приходил к Гектору прошлой ночью. Сейчас он смотрит на меня серьёзно и строго.
– Лежите, Алла Альбертовна, – говорит он, мягко, но властно укладывая меня на подушки. – Вам нельзя сейчас резко вскакивать. И раскрываться тоже нельзя. Нужно как следует пропотеть.
– Что со мной? – хриплю, не узнавая собственный голос.
– Простуда на фоне нервного истощения. У вас, так скажем, задавленный стресс. Слишком много отрицательных эмоций.
Тут не поспоришь – авария, которая уложила маму на больничную койку, попытка группового изнасилования, папина смерть и, наконец, вчерашняя история. И всё – в одиночку, без поддержки и помощи.
– Вы ведь недавно подверглись насилию? – он кивает на мои запястья, на которых красуются чёрные полосы – следы от ремня Гектора.
Прячу руки под одеяло, густо краснею.
– Я могу написать освидетельствование. Его привлекут.
Доктору даже не нужно назвать – кого. Мы оба знаем имя. И меня кидает в холод от ужаса – Гектора могут посадить! Того, кто спас меня от насильников. Того, кто повесил на себя долги нашей семьи! То, что он сделал со мной – ужасно и я никогда не прощу, но… Я не желаю ему такой участи!
Мотаю головой, хриплю:
– Всё в порядке. Это просто игры. Мы немного перестарались.
– Вы уверены? – переспрашивает врач, поправляя очки. Кажется, у него сложилось определённое мнение о поведении Гектора. – Просто Асхадов позвонил мне в панике, попросил осмотреть вас. Говорил, что совершил нечто ужасное. Не думаю, что речь шла об играх.
Гектор сам вызвал доктора? Мне? Невольно вспоминаю испуганный взгляд и дрожащие пальцы.
Глупый.
Упрямо мотаю головой.
– Гектор склонен преувеличивать. В этом плане со мной всё в порядке. А простуду мы победим, так ведь.
– Конечно, – отвечает доктор, поднимается и кладёт на тумбочку рядом с кроватью визитку – цепляю взглядом имя: Никита Завадский. Кажется, слышала о нём в репортаже по телевидению. – Если будет что-то нужно – звоните. И, – уже уходя, от двери, – Алла Альбертовна, если имеют место случаи семейного насилия, пожалуйста, не скрывайте этого. Последствия могут быть непоправимыми.
– Не буду скрывать, – обещаю, а сама чувствую, как меня утягивает в сон.
Когда наступает следующее пробуждение – снова чувствую в комнате присутствие человека. Нос привычно улавливается запах терпко-свежей туалетной воды, и я сжимаюсь в комочек под одеялом.
Чтобы я не говорила врачу, как бы не защищала, но отныне находится один на один с этим человеком мне страшно. Я замираю, делая вид, что сплю.
Гектор осторожно присаживается на край кровати, бережно-невесомо касается следов от ремня на моих руках. С его губ слетает полустон-полувздох.
– Любимая, что же я натворил?
Он почти ложится рядом, сгребает меня в охапку с ворохом одеял, зарывается лицом в волосы, обжигает дыханием.
– Светлая моя… Хорошая моя… Спасибо за урок. Я налажал, причинил тебе боль, а ты – защищала меня. Ты была на моей стороне. Я не стою… не заслуживаю… – шепчет горячечно.
Замираю, жду, что с его губ – хотя бы вот так, пока он думает, что я сплю, – сорвутся заветные слова: «Прости меня». Но нет – Гектор не просит прощения. Он лишь вздыхает – тяжело и рвано. Осыпает моё лицо нежнейшими поцелуями, гладит пострадавшие руки, прижимает к себе.
А потом уходит.
… следующие дни напоминают клонов: я проваливаюсь в сон, пью с помощью Людмилы Васильевны таблетки и отвары, справляю естественные нужды, и снова сплю.
Прежде я редко болела. Вернее, почти не болела. Наверное, был вокруг меня мамочкин оберег. А теперь материнская защита ослабла, и невзгоды, обрушившиеся на меня, подкосили.
…этим утром я просыпаюсь от ощущения почти эйфорийной лёгкости. И понимаю – болезнь отступила, я выздоровела.
Первое, что улавливает нос – аромат. Тонкий, цветочный. На тумбочке возле кровати лежит букет. Все цветы в нём красные и очень дорогие – розы, орхидеи, что-то ещё. Я не знаю названий. Цветы элегантно оттеняются серебристо-зелёными веточками с круглыми листочками и тёмной упаковкой. Букет – как подпись. Как росчерк пера. Продуманный, изысканный, стильный. Сразу понятно, кто его заказал.
Мне раньше не дарили цветов. Вернее, папа дарил нам с мамой. На дни рождения, на восьмое марта. Но чтобы вот так.
Но привлекает моё внимание даже столько букет, сколько чёрный пластиковый скоросшиватель, в котором виднеется аккуратная стопка листов А4. Подтягиваю к себе и…
Это моя курсовая по истории искусства. Так, которую я должна была написать, чтобы меня не отчислили. Листаю документ – каждая страничка педантично вложена в отдельный файл. Пробегаю глазами текст – идеально: с цитатами, ссылками на источники, выводами и умозаключениями. Умно, чистенько, буковка к буковке.
Чёртов ботан и зануда!
Моё сердце переполняет нежность. Прижимаю к груди заветный файл и реву. Вот как мне теперь эту работу сдавать?
Меня просто распирает от благодарности. Хочется немедленно отыскать этого несносного заучку и зацеловать.
Плевать на его запреты.
Хочу, чтобы знал – я простила.
Сую ноги в пушистые тапочки с котятами, заворачиваюсь в тёплый халат и иду искать.
Хорошо, что ещё довольно рано. Есть надежда поймать неуловимого трудоголика.
Первым делом заглядываю в кабинет. Так и есть – здесь!
Стоит возле кофемашины, ждёт свой напиток.
Услышав, что кто-то вошёл – вздрагивает. Оборачивается ко мне. Несколько мгновений мы жадно смотрим друг на друга.
Гектор выглядит, как после тяжёлой продолжительной болезни – заострившиеся черты, тёмные тени под глазами, бледный.
Он первый бросается ко мне, забыв о кофе.
Приобнимает, усаживает на стул, целует ладошку в самый центр. Потом прижимает к щеке и прикрывает глаза. Любуюсь его слишком длинными для мужчины ресницами, которые красиво загибаются вверх.
– Зачем ты встала? – голос звучит сухо, бесцветно.
– Уже хорошо себя чувствую, – улыбаюсь я, осторожно кладу ладошку ему на грудь. Он накрывает её своей рукой. Слушаю, как гулко колотится его сердце. – Спасибо за букет, – бормочу я, – и за курсовую.
– Не за что, – отзывается он и спрашивает: – Позавтракаешь со мной?
Замирает, будто боится отказа. Словно полагает, что противен мне.
Глупый.
– Конечно.
– Тогда я попрошу накрывать.
– Хорошо, – говорю я. – Ты, наверное, без меня ничего не ел?
– Ел. Но без тебя у еды нет вкуса.
Невыносимый.
После завтрака он притягивает меня к себе. Сейчас, когда он сидит на стуле, я могу гладить его по волосам, не дотягиваясь. Что и делаю.
– Кстати, – говорит он, – совсем забыл. Звонили из клиники. Твоя мама очнулась.
Я взвизгиваю и обнимаю его.
…мы едем навестить маму. Гектор очаровывает её с полоборота. Ещё бы – букет, который он купил для неё, едва проходит в дверь палаты. Мама смеётся и плачет, обнимая меня. Я тоже плачу и смеюсь. А Гектор без зазрения совести пользуется трогательным моментом воссоединения и просит моей руки.
Мама благословляет.
Уже в машине, когда мы сидим рядом сзади, он притягивает меня к себе, целует в волосы, в глаза, щёки и говорит:
– Знаешь, я подумал тут… У нас огромный дом. Зачем отправлять твою маму в интернат? Она замечательный и светлый человек. Пусть живёт с нами. Наймём специалистов. А в семье она быстрее пойдёт на поправку.
– Спасибо, – только и могу прошептать я, окончательно и бесповоротно отдавая ему своё сердце.
…Гектор дарит мне ещё одну чудесную ночь любви. Любит меня так, как умеет только он – касаясь, будто богиню, заставляя парить, сгорать и рождаться сверхновой.
Эта – в отличие от нашей первой – наполнена не только страстью, но нежностью, узнаванием, извинениями и прощением.
Засыпая в объятиях любимого, я уверяю себя, что у нас получится семья. И, возможно, даже счастливая.
2(20)
Свадьба – самый счастливый день в жизни любой девушки? Наверное.
Я стою перед зеркалом, смотрю на себя и не ощущаю счастья. Не знаю почему. Ведь выхожу замуж за любимого мужчину. За своего первого. Да, он сложный, и я до сих пор не разобралась, как он переключается в режим «человечность». Все переключения происходят так спонтанно, что не получается отследить причины. У нас нечастый (из-за его работы), но всегда крышесносный секс. Пикантный. С лёгким доминированием с его стороны и полным подчинением с моей. Красные пушистые наручники нередко участвуют наших сексуальных играх Это нереально заводит и очень нравится. Не нравится другое – утра. Когда Гектор затягивается в очередной дорогой костюм и включает циника-бизнесмена, у которого в голове и сердце только цифры. А на языке – что ночами пишет историю страсти на моём теле – холодные колкие фразы. Обидные до слёз.
Мама, которая теперь живёт с нами, на мою попытку посоветоваться ответила:
– Не жалуйся, Алла.
– Почему? – удивилась я.
– Потому что не надо с жиру беситься! – строго заявила мама. Она очарована Гектором. Он купил ей самую лучшую коляску. Нанял профессиональную сиделку. Регулярно лично возит на приём к специалистам. В общем, есть от чего тёще обожать зятя. – Такой мужчина! Красивый, умный, богатый. Умеет решать проблемы. Слов на ветер не бросает. Не то, что твой отец!
Это теперь её любимая фраза. К смерти папы мама отнеслась прохладнее, чем я думала. Едва ли не вздохнула с облегчением.
Я попыталась переманить маму на свою сторону, напомнить, что я её дочь.
– Мам, – произнесла, прикрывая глаза и невольно прикасаясь к запястьям, с которых долго сходили синяки, – ты не знаешь всей правды.
Вздохнула тяжело и рассказала про тот случай.
Я простила Гектора, но не до конца. Как он и хотел – урок записался на подкорку и мучил меня ночами.
Внимательно выслушав меня, мама фыркнула:
– Нашла из чего делать трагедию, ей богу. Мы с твоим отцом когда поженились – он уже игроманом был. Так он детские пособия на ставки спускал. Ты этого не помнишь, но до того, как его приютил Ибрагим Асхадов, твой отец перебивался случайными заработками, потому что понтушник он был, а не архитектор. Мы жили в съёмной двушке. Я мед бросила. Семью тащила, за любую подработку хваталась. Так он отбирал последние деньги. Видела бы ты, как его трясло. Как наркомана, которому нужна доза. Однажды я отказала ему – деньги нужны были тебе на зимнюю одежду. Собирала копеечку до копеечки, – мама сбила пепел с сигареты, бросила взгляд в сторону панорамного окна, пустой, отрешённый взгляд. Я никогда не видела, чтобы мама плакала. – Так вот, знаешь, что сделала эта скотина? Он привязал меня к батарее и отхлестал ремнём. Бил, по чём попало. Я губы в кровь искусала, чтобы не кричать и тебя не разбудить. А потом он помочился на меня. И ушёл. Хорошо, хоть отвязал перед этим.
От её откровений я замерла в ужасе.
– Мама, почему ты никогда об этом не говорила? – возмутилась я.
– Берегла тебя. Хотела, чтобы ты росла в полной семье. Чтобы гордилась отцом.
– Почему ты не ушла от него?
– Куда? Семья меня долго не принимала из-за этого брака. А куда мне было податься с неполным высшим и маленьким ребёнком? Да и любила я Альберта. Как дура любила. Всё надеялась – наладится. И наладилось ведь. Почти хорошо жили же. Иногда нужно просто перетерпеть. Быть гибче, мудрее. И благодарнее, – добавила, бросив на меня строгий взгляд: – Я вот Гектору благодарна за всё, что он для нас делает. Долги отца, моё лечение, а ведь у него на плечах целый строительный холдинг. Алла, ты порхаешь по жизни. Становись серьёзнее и держись за этого мужчину. Руками, зубами, чем угодно.
Так я поняла, что союзника мне в лице мамы не найти. А ещё – что она права. В университете я слышала за спиной завистливые шепотки: «Дохлятина! Ни рожи, ни кожи! Что он в ней нашёл? Такой мужчина!» Наверное, я и впрямь слишком многого хочу. Приходилось давить в себе эти хочухи и отводить взгляд от парочек, которые бродили по парку за ручки и ели одно мороженное. Может, романтика действительно – только розовая чушь, как говорит Гектор?
Сложнее становится, когда к нам в гости стали приходить Руслан и Милана. Он всё-таки послал ей тогда «Рафаэло». И это сработало. Прям, как в рекламе.
Они чудесно смотрятся вместе. А главное – они вместе просто лучатся счастьем. Рус постоянно веселит свою Милочку, и она смеётся рядом с ним – так задорно и искренне. А я уже забыла, когда смеялась рядом с Гектором. Руслан устраивает ей романтические вечера. Оказалось, он отлично играет на гитаре. И однажды ночью давал концерт под окнами её дома. Даже если они ссорятся, то как-то легко, несерьёзно, потому что не могут друг без друга больше пяти минут. Причём мириться всегда первым идёт Рус.
Я завидую им. Остро. Пряча слёзы.
Рядом с ними мне приходится играть счастье, чтобы не расстраивать. Улыбаться и замерзать рядом с Гектором. Чувствовать его руки на своей талии и ощущать бесконечное воющее одиночество.
До сих пор не знаю, кто я для него? Ночами он шепчет: единственная, самая нужная, любимая, а днём – обжигает холодом, гнёт своими домостроевскими замашками, вымораживает цинизмом.
Поманит – оттолкнёт, страсть – лёд…
Такая грустная поэзия нашей жизни.
Вот почему я не счастлива в свой самый счастливый день.
На мне изысканное платье от крутого французского кутюрье – друга семьи Филиппа. Оно стоит баснословных денег. Очень идёт мне, превращая в драгоценную изящную статуэтку. В нём – оказывается – у меня есть фигура. Тонкая, но округлая в нужных местах. В волосах диадема с жемчугом и кристаллами Сваровски. Тонкий едва заметный макияж. Я похожа на эльфийскую принцессу. Филипп сам сделал для меня букет невесты в мятных тонах. Вообще, он не флорист, просто увлекается немного. Но ради меня – расстарался.
Совсем скоро у меня будет кольцо и новая фамилия. И красивый сексуальный богатый муж.
Так почему мне хочется плакать?
Меня радует одно – у нас нет детей. И в перспективе я заводить их не собираюсь. И когда сказала об этом Гектору – он поддержал меня в своей манере:
– Ты права. Только детей нам сейчас и не хватает.
Сам отвёз меня в клинику в край, где мне сделали специальную противозачаточную инъекцию. И это хорошо. Теперь хоть можно не заморачиваться о нежелательной беременности. Не сейчас, когда у нас всё так нестабильно.
…Мама сидит чуть поодаль в своём модном кресле, с которым уже научилась ловко управляться. Сегодня она тоже очень хороша и нарядна. Я забыла, когда видела её такой. За спинкой коляски возвышается её сиделка – Верочка. Хотя к этой тётеньке, которая только на полголовы ниже Гектора, нежно обращение не липнет вообще. Она дородна, розовощёка и пышет здоровьем. У них с мамой странные отношения. Вера ведь такая большая и сильная, что легко поднимает миниатюрную маму на руки. Мама в таких случаях смеётся и смущается. Она любит Веру, а та – её. Сестренско-дружеско-странной любовью.
Не мне их судить.
Мне главное, что мама счастлива и улыбается. Сужу только за одно – Вера позволяет маме пить. Последнее время мама пристрастилась к крепким напиткам. Когда я пытаюсь наставить её на путь истинный, мама только беззлобно ворчит: «Дай хоть на старости лет оторваться!»
Мама уже сейчас слегка пьяна, но ей ведь можно – единственную дочь замуж отдаёт.
– Хороша! Слов нет, как хороша. Правда же, Верочка? – задирает голову, чтобы посмотреть на свою сиделку.
– Да, Риммочка, куколка у тебя, а не дочь, – с умилением басит Вера.
Мама гордо задирает точёный нос:
– Вся в меня!
– Так и есть, Риммочка. Так и есть! – воркует сиделка, не сводя с мамы влюблённых глаз.
– Пора, доченька, – говорит мама. – Регистратор уже подъехала. Пресса собралась. Гости. Иди.
А мне хочется кричать: «Нет, мамочка, удержи! Не отдавай ему!»
Дурное предчувствие сжимает сердце.
Но я надеваю на лицо дежурную улыбку, беру свой роскошный букет и иду. Наряжали меня наверху, в комнате, смежной со спальней, чтобы я красиво спускалась по лестнице.
Шлейф платья струится по ступеням, будто бежит молоко…
Считаю шаги.
Ровно до тех пор, пока Гектор, стоящий в гостиной, не оборачивается и не ловит меня в плен своих глаз цвета ледяной мяты. И выбраться из этого плена невозможно. Так смотрят на божество.
Филипп так изящно вплёл мятные нотки в оформление, выдержав его в холодновато-изысканном, гекторовском, стиле.
Подхожу, протягиваю Гектору руку. Он целует её, обнимает меня за талию и, наклонившись, шепчет:
– Ты так красива, что я завидую сам себе.
Он тоже сегодня очень красив и светится, почти как Руслан рядом с Миланой. И я наслаждаюсь этим, столь редким для меня, светом.
Шафер, находящийся неподалёку, поднимает большие пальцы вверх. Он искренне рад за нас. И Милана, которую я сделала подружкой вместо Дины, тоже.
А я? Рада ли я?
Задираю голову, смотрю в лицо мужчины, который через несколько минут станет моим законным мужем, ловлю его лёгкую улыбку и говорю себе: да, должна быть.
Ведь мама права – нужно быть благодарной: Гектор мог бы попользоваться и выбросить, выпотрошенную, опустошённую, сломанную. Но нет – женится, устроил красивую церемонию, не жалея денег.
Что не так? Откуда это дурацкое чувство, сжимающее сердце.
Роспись. Бесконечные фотосессии. Вереница лиц незнакомых мне людей. Наш танец, в котором муж – теперь уже муж – буквально несёт меня над поляной, где проходит роспись.
Гектор классно танцует. Впрочем, он всё делает классно.
У него сегодня мятный галстук. Он улыбается и смотрит только на меня…
Всё хорошо. Разве не этого ты хотела, Алла?
Ты же сама клялась ему в любви прошлой ночью.
Что с тобой?
Уже вечереет. Сад озаряется иллюминацией. Настоящая сказка.
Гектор привлекает меня за талию к себе и нежно целует в волосы.
– Тебе нравится, любимая? – спрашивает, кутая в бархат низкого голоса.
– Очень, – искренне отвечаю я. Сейчас, когда гости устремляются к сцене, где появляется известная в крае поп-группа, меня почти отпускает. Будто в целом мире только мы вдвоём.
Гектор обнимает меня со спины, скрещивает руки на животе, я накрываю их своими ладонями и откидываюсь ему на грудь.
– Так ты будешь со мной в болезни и здравии, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас? – шепчет он, и в голосе звучат такие непривычные шаловливые нотки.
– Не надейся, что разлучит, – притворно угрожаю я. – Я и после смерти буду тебя доставать.
Он тихо смеётся, и я ловлю себя на том, что впервые слышу его смех. Такой тёплый, что в него хочется закутаться.
И в этот момент у Гектора звонит телефон.
Он бегло целует меня в висок и отстраняется, выпуская из таких надёжных и нужных мне объятий.
Смотрит на экран, тихо чертыхается и говорит мне:
– Прости, сладкая, я должен ответь. Иди в спальню. Жди.
Я отворачиваюсь, чтобы спрятать слёзы. Что – ЧТО? – может быть важнее нашей свадьбы?
Но муж уходит к своим ненавистным мне делам.
Бреду в дом в полном раздрае. К счастью, никто не попадается из гостей. А особенно – знакомых. Никого не хочу сейчас видеть. Разве что маму.
Захожу к ней в комнату – и столбенею.
Вера спит в кресле, запрокинув голову и храпя так, что дрожит люстра. У ног её валяется пустая бутылка коньяку.
Мама же сидит на полу, опираясь на руки, и горько плачет.
Кидаюсь к ней:
– Мамочка, что случилось?
– Прости меня, доченька, прости… прости… – она икает и захлёбывается рыданиями. Мне неприятны эти пьяные слёзы. Я кое-как дотаскиваю её до кровати, укладываю, как есть, в платье и с причёской, накрываю одеялом.
Да уж, свадьба определённо удалась.
Ухожу в спальню, начинаю медленно вытягивать шпильки из причёски, только сейчас понимая, как дико устала.
Дверь открывается так, что едва ли не слетает с петель. Влетает Гектор, но мне кажется – демон: взъерошенный, взвинченный и страшно злой.
Прежде чем я успеваю что-то сказать – хватает меня, швыряет на кровать и начинает грубо сдирать платье…
