Текст книги "Новый Вавилон"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Что же решил Ян Оттович? – спросил я, похолодев, ибо до меня начало доходить.
– Он не отступится, это точно. Наоборот, насколько я его карму знаю, он теперь напролом попрет, в лепешку расшибется, лишь бы задание Железного Феликса выполнить. Прямо по трупам, даже если они нашими будут…
Мы проговорили еще минут пять. Выудив из кармана любимую гаванскую кохибу, Гуру вставил ее в рот, чиркнул спичкой. Ветер немедленно погасил язычок пламени. «Яков Сверло», обогнув по широкой дуге место, где еще покачивались дымящиеся обломки неприятельского крейсера, лег на прежний курс, держась фарватера. На палубе стало ветрено.
– Кали тебя задери! – выругался Гуру, выбрасывая очередную спичку, чтобы вооружиться новой. Но ему была не судьба выкурить любимую сигару. Из люка выглянул Сварс, решительно двинулся к нам. Его рябая физиономия была мрачнее тучи.
– Товарищ Вывих, Ян Оттович требует вас к себе…
Гуру обернулся ко мне, развел руками, мол, сами видите, как оно все оборачивается. Мы с Генри машинально двинулись следом.
– Прошу извинить, гражданин путешественник, но мне приказано сопроводить вас в каюту, где вам предписывается оставаться вплоть до особых распоряжений… – сказал чекист.
– Вы что же, собрались посадить меня под арест?
– Никак нет, гражданин путешественник. Если б я получил такой приказ, то так бы и сказал: вы арестованы, пройдемте. Или даже так: давай, двигай, гнида ебаная! Мне же приказано доставить вас в каюту, вот и все. На корабле объявлено чрезвычайное положение. Это означает, что всем, не занятым на вахте, предписывается оставаться на местах. Но, я арестую вас, и до гниды мигом дойду, если вы мне вздумаете мозги мне ебать…
– Полковник, настоятельно советую вам подчиниться, – бросил Гуру через плечо.
***
– Сэр?!! – воскликнул Генри, задохнувшись от волнения, едва мы вошли в каюту. – Наши вещи?! Кто-то их наизнанку вывернул!!
Мой мальчик не преувеличивал. В каюте действительно кто-то побывал. Причем, этот кто-то не слишком беспокоился, чтобы не оставлять за собой следов. Наоборот, с нами поступили бесцеремонно, как при шмоне в тюрьме. Дверцы шкафчика для вещей оказались распахнуты, его содержимое валялось на полу. Что мне было сказать? Ничего другого, пожалуй, не следовало ждать от паршивого дня, начавшегося столь скверно с самого утра…
– Дар Иштар?! – простонал я, ныряя в рюкзак. Естественно, там было пусто.
– Он похищен, сэр! – обернув ко мне бледное лицо, констатировал Генри. Конечно, ради разнообразия, я мог, вслед за Шпыревым, попенять на мифических двурушников, империалистических шпионов и все такое. Только был ли смысл обманывать себя? Артефакт изъяли чекисты Педерса, это было очевидно.
– Эти люди – бесчестные негодяи, – бросил Генри, трепеща от возмущения. – Они очень много болтают о Светлом Будущем, а живут в Омерзительном Настоящем, которое не устают марать своими грязными загребущими лапами по двадцать раз на дню…
Покосившись на сына, я встал посреди комнаты, как крестьянин на Пепелище с известной миниатюры Кустодиева. Мне следовало что-то предпринять. Эти чекистские громилы с уголовными замашками, обошлись с нами, как с какими-то буржуа, чьи квартиры они привыкли бомбить у себя на родине, прикрывая откровенный разбой ордерами на обыск, выписанными с кучей грамматических ошибок.
– И что, мы спустим им это с рук, сэр?! – щеки Генри полыхали огнем. – Утремся и будем помалкивать в тряпочку?!
К моему лицу тоже прилила кровь. Тем не менее, я не дал волю гневу. В ушах прозвучали слова Гуру, сказанные каких-то пять минут назад. Он ведь недвусмысленно дал понять, чем мы рискуем, если вздумаем ерепениться.
– Не мне, штатскому, напоминать вам, кадровому офицеру, что и у вашего адмирала Нельсона, которым вы, британцы, страшно гордитесь, висели на реях далеко не одни паруса, но и нарушители флотской дисциплины. Шутки в сторону, полковник. «Сверло» – боевое судно, выполняющее ответственейшее задание. Вспоминайте об этом всякий раз, когда приспичит позудеть…
Я в сдержанных выражениях напомнил Вывиху, что не присягал советской власти.
– Ну так тем хуже для вас, – парировал Гуру. – Зарубите себе на носу: отныне у любого из нас есть только два статуса: вы либо член команды, добросовестно исполняющий обязанности, либо ебаный контрик, проникший на «Сверло» для диверсии. А с диверсантами у большевиков разговор короткий, пулю в затылок и нахуй за борт. Товарищ Шпырев вам не Флинт какой-нибудь, заставлять ходить по доске не станет, или там на необитаемый остров ссаживать. Не надейтесь даже… Революционная законность, Персей – штука суровая, а не сцаный пиратский произвол. Вспомните, что сталось с Меером Ароновичем! А, заодно, с капитаном Рвоцким…
– А что стряслось со Степаном Осиповичем?! – спросил я. Давно заметил, милейший капитан куда-то исчез.
– Отстранен от исполнения обязанностей, – пояснил Гуру скупо. – Арестован…
– Они же с Педерсом служили вместе! – воскликнул я.
– И что с того?! Яну Оттовичу на такие мелочи начхать. Он же большевик! Степан Осипович и так на свободе загулялся, вам об этом еще Триглистер говорил. Учитывая незавидное дворянское происхождение, плакали его дела, Персей. Тем паче, против него есть улики…
– Какие еще улики?!
– Кто-то обозначил на карте крестиками точные координаты американских крейсеров, когда они напали на «Сверло» у Эспаньолы. Кавторанг Каланча доложил об этом Шпыреву.
– Но ведь эти крестики, как вы говорите, мог кто угодно намалевать!
– Мог, – кивнул Гуру. – Одна проблема, карту нашли у Рвоцкого. И теперь, Персей, ему будет крайне затруднительно доказать свою невиновность из камеры, куда его швырнул Шпырев. Усекаете, какой расклад?
– Допустим, напугали… – протянул я после непродолжительного молчания. Это не было бахвальство с моей стороны. Меня охватила ярость. Мне чудовищно захотелось придушить Вывиха, ведь именно по его милости мы с Генри стали заложниками на этом страшном корабле.
– Не допустим, а, очень надеюсь, что напугал, – ощерился Вывих. – Этого и добиваюсь, для вашего же блага, кстати. Возьмитесь за голову, сэр. И вспомните заодно, ради чего мы сюда приплыли! Ради Колыбели, я прав или нет?! Так какие у вас к Педерсу претензии? Он делает все, чтобы мы добрались до цели вопреки обстоятельствам и препонам. Через каких-то трое суток «Сверло» бросит якорь прямо у подножия Белой пирамиды, и мы ее отопрем. Спрашивается, какого рожна вам еще надо?! Что вас, конкретно, не устраивает?! И не надо на меня так смотреть! Если бы не я, вы бы по-прежнему околачивали пороги у буржуев, выпрашивая лаве, а они бы вам дули под нос тыкали! И кончили бы вы в итоге – богадельней…
– А чем, по-вашему, я кончу теперь?!
– А вот это, мой дорогой Персеюшка, целиком и полностью зависит от вас. Как себя поведете, то и заимеете. Я, видит Вишну, свое слово сдержал. Благодаря мне вы сделались пассажиром того самого паровоза из революционной песни, который вперед летит, без остановок. Все, что от вас требуется – не дергать стоп-кран, за это у большевиков – вышка. Вот и держите руки при себе, не мешайте паровозу доставить нас, куда полагается!
– Не помню, когда говорил вам, будто хочу въехать в Колыбель на вашем гребанном революционном бронепоезде…
Гуру пожал плечами.
– Вы или въедете, как надо, или вас ссадят на полном ходу, причем, ногами вперед. Иного – не дано! Еще, правда, могут в топку сунуть, чисто ради разнообразия, млять! Я не шучу, Персей. Если то-шо, как выражается боцман Извозюк, церемониться с вами никто не станет, пристукнут без сантиментов, и дело с концом. Шпырев рук пачкать не будет, даст Сварсу отмашку, и тю-тю! А тому вас, и любого вообще, прихлопнуть, что высморкаться! Он же профессиональный уголовник, я же вас предупреждал уже!
***
– Что будем делать, отец? – спросил Генри.
– Я схожу, поговорю со Шпыревым, а ты подождешь меня тут.
– Я с тобой! – всполошился сын.
– Об этом и речи нет – отрезал я.
– Я в каюте с ума сойду!
– Не сойдешь. Займись картиной, которую попросил нарисовать Шпырев. У тебя, кстати, эсминец получился великолепно. Осталось волны дорисовать…
Оставив сына, я выглянул в коридор. Там не было ни души. Аккуратно притворив дверь, я прошагал к лестнице, свернул за угол и начал подниматься по ступеням. Успел сделать десяток шагов, когда сверху загремели тяжелые башмаки. Минута, и дорогу мне преградил отряд вооруженных матросов, которым командовал Сварс. Мы остановились при виде друг друга. Моряки глядели на меня хмуро, их лица выражали мрачную сосредоточенность. Как у высеченных из камня истуканов с острова Пасхи. На рябой физиономии Сварса, тоже неулыбчивой, к слову, читалось удовлетворение. Как будто они спускались за мной, и я лишь упростил им задачу. Я сделал еще один шаг. Матросы молча скрестили винтовки у меня перед носом. Сварс поправил монокль.
– Я, кажется, поставил вас в известность касаемо особого режима? – спросил чекист хмуро.
– Мне надо срочно поговорить с начальником экспедиции… – сказал я.
– Это невозможно! – отрезал Сварс. – Товарищ Педерс не разговаривает с врагами революции.
– Я, по-вашему, враг революции?! – Спрашивать было глупо, конечно. Оправдываться не имело смысла. Сварс подал знак матросам. Те наставили на меня штыки.
– Я арестован, Сварс?! – мой голос прозвучал предательски тонко.
– Прихлопни плевалку, сука! – процедил чекист с лютой злобой. Ну, что же, он ведь честно предупреждал меня, что легко перейдет на общение по-плохому. Мне не оставалось ничего другого, как пенять на самого себя в полном соответствии с рекомендациями Гуру. А, заодно, подчинившись грубой силе, проследовать за ними. Меня повели вниз. В трюм, насколько я понял. Оставалось надеяться, чекисты все же не оборудовали там мобильную вариацию расстрельного подвала, без которого, как я слышал, их управление не эффективно. Впрочем, даже если и так, от меня мало что зависело, повторюсь. Их было пятеро на одного, они были вооружены, а я – с пустыми руками. В общем, поднимать бучу было бессмысленно. Да и времени, чтобы принять решение, мне не оставили. Наше путешествие быстро подошло к концу у прочной стальной двери. Она, как выяснилось, была под охраной парочки часовых. Завидев нас, они подтянулись. Точнее, завидев Сварса, именно он тут был главным начальником.
– Товарищ комиссар у себя? – спросил Сварс, едва мы поравнялись.
– Так точно, – кивнул один из часовых. – Проводит политинформацию с задержанными…
Наверное, это была такая шутка. Матрос не успел закончить, как из-за двери донесся пронзительный вскрик. Кричали явно от боли.
– Боцман тоже на месте?
– Оба там, – доложил все тот же матрос.
– Придется им потесниться, – изрек Сварс, толкая дверь рукой. Петли подались как бы нехотя, исторгнув протяжный скрип. Из образовавшегося проема пролился яркий электрический свет, ослепив меня после полумрака коридора. Картина, открывшаяся за порогом, была омерзительной. Помещение походило на крайне неопрятную мясницкую. Забрызганный кровью рифленый пол, какие-то жуткие лохмотья в углу, испачканная бурыми пятнами тряпка, подозрительно напоминающая очертаниями человеческое тело. Крепкий стул прямо по центру комнаты, с привязанным к нему человеком. Несчастный был в рваном военно-морском мундире, я немедленно подумал о Рвоцком, а о ком же еще? Каперанг, если то был он, не дышал. Да и его седая голова свесилась под таким неестественным углом, какой не придашь живому телу. Точнее, придать-то можно, только оно после этого станет мертвым. На эту деталь я обратил внимание первым делом.
– Как продвигается допрос? – спросил Сварс, аккуратно переступая кровь, чтобы не измазаться. Забыл сказать, его щегольские яловые сапоги были начищены до зеркального блеска. Чуть склонив голову набок, он уставился на труп. Палачи, их оказалось двое, неловко переминались за спинкой стула, к которой привалился мертвец. У обоих был вид проштрафившихся школяров, от него мне сделалось особенно жутко.
– Ми, па ходу, уже закончылы, таварища Сварса, – стреляя черными глазками по сторонам, пробубнил жуткого вида турок. Тот самый урод, что уже «побаловал» экипаж «Сверла» экзотической пляской дервиша. Теперь дикарь выглядел еще экстравагантнее. Он разделся до пояса, оставшись в широких сафьяновых шароварах, заправленных в красные сапоги с загнутыми носками. Поросшая густой седой шерстью грудь была обнажена, на шее болтался плотный прорезиненный фартук черного цвета. Заломленная на затылок малиновая феска служила последним штрихом к нарисованному безумцем портрету, придав товарищу мяснику откровенно параноидальный антураж.
– Значит, закончили? – ледяным тоном уточнил Сварс. – Надеюсь, капитан Рвоцкий успел подписать чистосердечное признание, заодно перечислив своих сообщников поименно? Можно увидеть бумагу, чтобы я отнес ее Яну Оттовичу?
– Та нихуя он не успел, сука такая, – поморщился Извозюк. Боцман тоже был тут, как, собственно, и докладывал караульный.
– И что же ему помешало успеть? – поинтересовался Сварс с неприкрытой угрозой в голосе.
– Та нихто этой падле не мешал… – отвечал верзила-боцман с дурацкой ухмылкой.
– Мне так и передать товарищу Педерсу, чтобы он сам решил, кто из вас пойдет под трибунал за превышение полномочий? – осведомился Сварс и, не мигая, уставился на турка.
– Боцман пагарячился, – буркнул тот неохотно и поправил феску.
– Я шо, нарочно?! – вспылил Извозюк.
– Я тебья, шайтана нэумного, прэдупрэждал, шею сламаешь…
– Я шо, знал, шо эта сволочь такая хлипкая?!
Пока они перебрасывались короткими фразами, мы, тут я имею в виду себя и четверых конвойных, терпеливо дожидались у распахнутой двери в ад. Я ждал своей участи, матросы – позволения уйти.
– Давайте сюда арестованного, – наконец-то вспомнил о нас Сварс, не удосужившись обернуться. Я заартачился, это вышло чисто машинально, как у бычка, которого тянут на бойню на аркане. Один из конвоиров среагировал незамедлительно, приложив меня прикладом. Удар пришелся чуть выше поясницы, в область почек. Я пронзительно вскрикнул, решив, будто мне в спину вонзили трехгранный русский штык. Пушинкой перемахнув порог, я растянулся в кровавой луже, отчаянно хватая воздух раззявленным ртом. Он пропах смертью, но мне стало не до того, чтобы принюхиваться.
– С прибытием на борт, падло, – приветствовал меня Извозюк и, выбросив ногу в тяжелом моряцком ботинке, врезал мне по ребрам. В боку словно разорвалась граната, замычав, я перевалился на противоположный бок, корчась от нестерпимой боли.
– Боцман! – строго прикрикнул сверху Сварс – Тут вам не футбольное поле! Опять за свое?!
– Та я так, чисто для затравки.
– Товарищ Педерс поручил нам узнать у арестованного комбинацию слов, которая служит звуковым ключом к объекту, – предупредил Сварс.
– Шо узнать?! – не понял Извозюк.
– И, если вас, товарищ боцман, угораздит прихлопнуть товарища путешественника до того, как он в точности и по буквам распишет, что именно надо говорить, когда мы найдем его Белую пирамиду, вы будете расстреляны перед строем.
– За шо это?!
– Смотрите, товарищ Джемалев, вас это тоже касается…
Турок кивнул.
– Все будэт харашо, Аллахом клянусь.
– Товарищ Педерс ждет меня у себя. Я спущусь к вам позже, как только освобожусь, – сказал Сварс.
Когда за ним захлопнулась дверь, я, приложив отчаянные усилия, исхитрился приподняться и встать на четвереньки. Далеко не самая удачная позиция для отчаянной борьбы, но это было все, на что меня хватило. Сломанные ребра затрудняли дыхание. Малейшие движения откликались кинжальной болью. Тем временем турок, откуда-то из глубины помещения, велел боцману усадить меня на стул.
– Там же мертвяк! – напомнил Извозюк ворчливо.
– Скинь нахуй… – откликнулся Джемалев.
– Чего сразу я?!
– А кто его замачил?! Стэмнеет, викинешь за борт…
– Ага, нехуй мне больше делать…
Неожиданно в поле зрения появились широкие сафьяновые шаровары. Сильная пятерня ухватила меня за шиворот, как щенка. Рывок, и я, хрипя, оказался на коленях.
– Что-то ти савсэм нэ такой борзый, как двадцать лет назад, когда я тваю бабу хател ибать, – заметил турок. Вторая ладонь, цепкая, как клешня, впилась мне в подбородок, вывернула его кверху. – На мэнья сматри, сука, когда я с табой разгавариваю. Вспомнил, да?
Я уставился на него, выбор-то был невелик, но так и не смог понять, о чем он треплется.
– Ты выебал его бабу, или он выебал твою, я шо-то не понял, Джемаль? – осведомился Извозюк издали. Одновременно раздался глухой стук, тело несчастного каперанга, покинув стул, упало на пол.
– Хател выибать, – пояснил турок терпеливо. – Абязательно абрезал бы ей саскы, на память. А этот пес, – тут турок встряхнул меня за воротник, – нэ дал. За это я абрэжу ему яйца…
И вот только тут до меня дошло, отчего мне еще вчера показался знакомым этот негодяй. Понимание пришло – как холодный душ. Джемалев? Бог мой, спустя столько лет я повстречал кровавого Ас-Саффаха, генерал-губернатора Багдада Джемаль-пашу, прозванного арабами Мясником…
Наша встреча показалась мне столь невероятной, что я рассмеялся через боль.
– Смишно тэбэ? – несколько опешил Ас-Саффах. Вместо ответа, я нанес ему апперкот, метя прямо в пах, раз его так беспокоило это место. Жаль, серьезно пострадавшие ребра не позволили мне врезать ему так, как он заслуживал. Тем не менее, удар получился. Конечно, послабее, чем шестнадцать лет назад, когда я уже проверял промежность Мясника на прочность во время нашей первой драматической встречи в багдадском дворце. Хрюкнув, Ас-Саффах повалился на пол.
– Ах ты ж бычара, блядь! – крикнул Извозюк и ринулся в атаку, громоздкий как надвигающийся паровоз. Мне было нечем встретить его, ведь я по-прежнему стоял на коленях, не имея сил подняться на ноги. Первый удар мне еще удалось кое-как парировать, следующий поверг меня на пол. Я упал, осознавая четко, больше мне не встать. В дверь ворвались дежурившие в коридоре матросы, их привлек шум борьбы. Втроем они принялись лупить меня ногами, по чем попало. Чей-то тяжелый башмак попал мне в ухо, отправив в глубочайший нокаут. Это была анестезия, почти эвтаназия, прервавшая экзекуцию…
***
Не знаю также, сколько времени я провалялся в отключке. Пару часов или пару дней? Мне бы следовало спросить об этом у Триглистера, но я не додумался сделать это, пока мы были вместе. Именно Меер Аронович стал первым, кого увидели мои глаза, когда я, наконец-то, сподобился разлепить веки. Это, кстати, был довольно мучительный процесс.
– Меер Аронович? – прошептал я через силу. Губы так опухли, что едва шевелились. Кроме того, я недосчитался нескольких зубов, нащупал кровоточащие лунки от них языком, товарищ Ас-Саффах, на удивление, не вырвал мне его…
– Товарищ Триглистер? – снова позвал я в темноту, обращаясь к неясному человеческому силуэту. – Это вы? – Обзор был, кстати, так себе. В помещении стоял полумрак, а глаза, стараниями дубасивших меня моряков, превратились в узкие щелочки, жалкое подобие смотровых прорезей боевой рубки эсминца. – Меер Аронович, вы чего молчите?!! – мелькнула паническая мысль, вдруг Ас-Саффах, оставив меня на десерт, исполнил угрозу в отношении моего соседа по камере, и Триглистер распрощался с языком?!
– Чего вы огете, как недогезанный, Офсет?! Мало вам всыпали?! Добавки пгосите?! Здесь это запгосто, если до вас еще не дошло!!
И вот тут, каюсь, со мной случился нервный срыв. Я засмеялся, сначала негромко, затем все смелее и громче. Я просто покатывался со смеху, а слезы текли из глаз, размывая запекшуюся на щеках кровь. Это была натуральная истерика, обуздать ее оказалось выше моих сил. Благо, чудовищная боль в грудной клетке помогла мне опомниться. В конце концов, смех сменился протяжным стоном.
– Так вам и надо! – проговорил Триглистер назидательно. – Чему вы гадуетесь, одного не пойму!
– Простите меня, Меер Аронович, – сказал я, отдышавшись. – Только скажите, прошу вас, не отмалчивайтесь, это и есть то самое Светлое Будущее, за которое вы все так страстно боретесь?!
Экс-комиссар негодующе засопел.
– Классовая богьба сугова, – назидательно изрек он через минуту. – Как говогят, искусство тгебует жегтв. Геволюция – тоже искусство, величайшее из искусств, пгедставьте себе, Офсет.
– Ага, заплечных дел мастерство…
– Не замочив ног, геку в бгод не пегейдешь, – откликнулся из угла Триглистер. – Жегтвы – неизбежны. Пгичем, чем возвышеннее цель, тем больше, газумеется, жегтв…
– А вас не смущает, что на этот раз жертвой стали вы? – я почувствовал, что снова готов расхохотаться. Резко вздохнул, охнул, черт знает, что эти скоты сотворили с моими ребрами…
– Ага, дохихикались, господин пегесмешник? Да пгекгатите же вгащаться уггем! Сейчас повязки слетят! Хотите кговью истечь?! Легко не отделаетесь, не надейтесь!
Ощупав себя, я обнаружил обрывки гимнастерки, пущенной каким-то филантропом на бинты, вполне профессионально наложенные мне на раны. Пропитавшая кровью ткань успела подсохнуть и держалась, как на клею, но, стоило мне пошевелиться, и повязка снова намокла. Мне не пришлось гадать, чтобы понять, кто не пожалел для меня своей гимнастерки…
– Вы меня перевязали, Меер Аронович?
– Нет, коголева Виктогия явилась сюда из Гая в обгазе девы Магии!
– Спасибо…
– Не стоит благодарностей, – буркнул Триглистер. Без очков, с разбитым лицом, он выглядел так безоружно, что у меня защемило в груди. Мы немного помолчали.
– Скажите, Меер Аронович, тот человек, которого здесь убили – это ведь был капитан Рвоцкий?
Триглистер покосился на меня с большим недоверием.
– Не увеген, что мне следует вам отвечать.
– Это еще почему?! – не понял я. – Шпырева боитесь?
– Дело не в Педегсе…
– А в ком?
– В вас…
– Во мне?! Но почему?!
– Потому что вы – вгаг нагода…
Вот это была новость! Я подумал, как бы мне опять не скатиться в истерику.
– Вы забыли уточнить, какого именно, – переведя дух, сказал я. – Русского, английского или все же еврейского?
– Тгудового нагода… – спокойно пояснил Триглистер. – Это вообще подгазумевалось апгиоги. Я по убеждениям – интегнационалист, как и все пгочие магксисты…
– То бишь, я враг пролетариата?!
– И еще кгестьянства, – сказал Триглистер без малейшего намека на улыбку. – Батгаков и дегевенской нищеты. Кулакам-мигоедам вы, газумеется, дгуг…
– С чего вы взяли, будто я враг крестьянам?! – меня даже немного зацепило, как легко он зачислил меня во враги к землепашцам. Я их всегда уважал…
– Это очень пгосто. Вас ведь товагищ Шпыгев агестовал? Агестовал. Вот и все. Большего не тгебуется. Каждый агестованный огганами ВЧК автоматически становится вгагом пголетагиата. Улавливаете логику, сэг?
– Вполне, – подтвердил я, все еще надеясь, вдруг он шутит. – Но, в таком случае, вы – точно такой же враг, не так ли? Или вас сюда святой дух засадил? Еще и по физиономии вам надавал…
– В отношении меня допущена ггандиозная ошибка! Тгагическая ошибка! Котогую этому дугню Шпыгеву еще пгидется заглаживать и искупать! А моей ошибкой будет поддегживать сомнительные газговогчики с типчиком вгоде вас. С вами-то – и ишаку все ясно…
– Да неужели?! – усомнился я.
– Кгоме того, два заключенных, котогые тгеплются между собой – заговогщики, что усугубляет их вину, даже если она пока не доказана, а, в моем случае – так и есть…
– Зачем же вы тогда меня перевязывали, не пойму?!
– Милосегдие – это дгугое совсем… – Триглистер потупился, словно ему стало стыдно за сочувствие, проявленное в отношении махрового контрика революционера.
– А… – протянул я.
– Перегс еще кгупно пожалеет, что учинил пгоизвол в отношении назначенного пагтией комиссага, – добавил Триглистер после некоторой паузы. – Товагищ Дзегжинский сугов, но спгаведлив, как всякий истинный большевик. Он газбегется и накажет виновных…
– Здорово это поможет капитану Рвоцкому?!
– А вот это – не ваше собачье дело, Офсет!
– Я думал, мы с вами в одной лодке, – протянул я. – Камера у нас точно – одна…
– Непгавильно вы думали! – отрезал Триглистер. – Я вас и знать не желаю! Вы – бывший бгитанский офицег! Пгедположительно – специальный агент! Может, даже, двойной! Вдгуг вас ко мне, как наседку подсадили, чтобы на откговенность вызвать!
– Не мелите чепухи, приятель, на мне же места живого нет, вам что, повылазило?! Ничего себе, наседка! Кроме того, вам прекрасно известно, кто я и как сюда попал!
– Не надо заливать, Офсет! – замахал руками Триглистер. – Я понятия не имею, за что вы агестованы, зато нисколько не сомневаюсь – получили по заслугам, голубчик!
– Я имел в виду, как попал на «Сверло». Что же до причины моего ареста, то она не составляет никакого секрета. Этот негодяй Шпырев беспардонно ограбил меня, отобрав Дар Иштар! А когда я отправился высказать этому упырю, что я думаю по поводу его выходки, меня швырнули в застенок!
– Во-пегвых, не оггабил, похитил, а геквизиговал именем геволюции, – поправил меня Триглистер. – Следите за гечевыми обоготами, Офсет, настоятельно вам гекомендую! Еще в пгиятели ко мне набиваетесь, пгавду-матку вам подавай! А из самого – мелкособственническая сущность так и пгет! Заладили: я нашел, я обнагужил! Я, к вашему сведению – последняя буква алфавита! Никогда вы из себя не выжмете союза «мы»! Не дано вам этого, индивидуалист вы пагшивый!
– Ладно, ладно, не заводитесь, – сдался я, хоть и кипел внутри. Ввязываться в спор с фанатиком не имело смысла. В лучшем случае, мы рисковали привлечь внимание вертухаев, они бы с удовольствием отдубасили нас заново. – Хорошо, будь по-вашему, национализировал – так национализировал…
– Только не надо мне делать одолжений! – вспыхнул он. – И Даг Иштаг не ваш, и Белая Пигамида – такая же ваша, как и моя! И то, и дгугое – по пгаву пгинадлежат тгудящимся, включая несовегшеннолетних иждивенцев и вгеменно утгативших тгудоспособность товагищей. А вы, милок – ничегта не тгудящийся. Вы – эксплуататог и держимогда, как и эта ваша вавилонская богиня!
Готов поклясться, на его изувеченном лице мелькнуло нечто, напоминающее торжествующую мину.
– Вы, Меер Аронович, на пролетария тоже не слишком-то похожи, – заметил я.
– А мне и не надо быть похожим, Офсет. Мне габочие свою волю совегшенно сознательно делегиговали!
Я понял, эдак мы скоро зайдем в тупик. Даже в камере смертников товарищ Триглистер оставался комиссаром. Невероятно, но факт. Поразмыслив, я решил зайти с другой стороны.
– Скажите, Меер Аронович, значит, известное мне от старейшин Огненноголовых Стражей заклинание, которое надобно произнести, чтобы проникнуть в Былую пирамиду без Ключа, вместе со всем остальным, тоже является собственностью трудящихся?
– Естественно, – подтвердил Триглистер, – как интеллектуальная собственность.
– Но, пока экспедиция не достигла цели, точный текст заклинания составляет государственную тайну, правильно?
Триглистер кивнул.
– И, кроме меня, он известен всего нескольким людям на «Сверле»? – продолжал допытываться я.
– Вегно. В него посвящены только я, Вывих и товагищ Педегс. Куда вы клоните, не пойму?
– Хочу понять, зачем заклинание понадобилось товарищу Сварсу.
– Сварсу? – удивился Триглистер.
– Только не ломайте комедию. Вы не хуже меня слышали, как он велел своим подручным развязать мне язык, ему, якобы, Шпырев приказал…
– Шпыгев и так пгекгасно знает текст… – бросил Триглистер.
– А я вам о чем?!
– Вы хотите сказать, Свагс что-то задумал?!
– По-моему, это очевидно, – сказал я. Триглистер примолк, размышляя, а я поздравил себя с первой маленькой победой. Чтобы победить своих врагов, мне следовало посеять среди них подозрения.
– Намекаете, Свагс ведет двойную иггу? За спиной товагища Педегса?
Я передернул плечами. Триглистер несколько раз моргнул.
– Думаете, он двугушник? – глаза Триглистера заблестели.
– Откуда мне знать? – вяло откликнулся я. – Я ведь ни Сварса, ни боцмана толком не знаю, вчера увидел обоих впервые в жизни. А вот Ас-Саффах – отпетый негодяй, за это могу поручиться.
– Что за Ас-Саффах? – спросил Триглистер. Настала моя очередь таращиться на собеседника в замешательстве.
– Ас-Саффах в переводе с арабского означает Мясник. Так жители Дамаска прозвали турецкого генерала, присланного им в качестве губернатора во время войны. Кличка заслуженная, тут можете поверить мне на слово. Мяснику нравилось свежевать своих жертв, он это делал с таким же увлечением, как орнитологи собирают мотыльков для коллекции. Отметившись в Сирии, мерзавец получил назначение в Багдад, где занимался тем же с еще большим размахом. Слышали, должно быть, про массовый геноцид армян, ассирийцев и евреев, проживавших в ближневосточных провинциях бывшей Оттоманской империи до Мировой войны?
Меер Аронович поморщился.
– Одним из его организаторов был некто Джемаль-паша, позже приговоренный к повешению Константинопольским трибуналом. Напрягите извилины, Триглистер, вы не могли о нем не слыхать из газет.
– В войну я габотал в США, – отвечал Меер Аронович уклончиво. – И, в любом случае, мне неясно, с какой целью вы этого своего Ас-Саффаха сюда пгиплели…
– Я его не приплетал, как вы изволили выразиться. За меня это сделал Феликс Дрезинский.
– Феликс Эдмундович?! Что за чепуха?!
– Или Шпырев. Тот, кто формировал состав вашей проклятой богом экспедиции, Триглистер.
– Негодяй, кого вы зовете товарищем Джемалевым – и есть Ас-Саффах.
– Товагищ Джемалев – паша?! В смысле, как эфенди, только повыше гангом? Не мелите чухи, Офсет!
Я не видел никакого смысла темнить, поэтому, выложил ему все, что знал про этого страшного человека. И как он, во время войны, прислуживал резиденту немецкой разведки барону фон Триеру, и как приказал вырезать лагерь английских археологов в окрестностях холма Бирс-Нимруд. Как охотился за твоей милой головкой, моя дорогая Сара, и про жуткие пытки, которыми он забавлялся в подвале своего губернаторского дворца.
– Не вегю, – сказал Триглистер, когда я закончил. – Вы, навегняка, обознались. Товагищ Джемалев – заслуженный чекист из Коканда, участник богьбы с басмачами и твегдый магксист!
– Я был бы раз обознаться, Меер Аронович. Но он сам узнал меня. Разве вы не слышали?
Триглистер потрясенно кивнул. Вид у него был ошеломленный. И тут я нанес ему новый удар.
– Не расстраивайтесь вы так, Меер Аронович. Наверное, у Ас-Саффаха куча заслуг и перед Дзержинским, и перед Шпыревым лично. Иначе, с чего бы Яну Оттовичу было назначать его новым комиссаром корабля?
Лицо Триглистера дрогнуло. Ты бы видела Сара, как перекосило беднягу при этом известии. Сильнее, чем негодяя Ас-Саффаха, когда я врезал ему по причинному месту. Мне даже стало немножко жаль бывшего комиссара. Все шло к тому, что он сейчас расплачется.
– Но почему именно его?!
– Вопрос не по адресу, – вздохнул я. – Быть может, Дзержинскому нравится, как он танцует…
