Текст книги "Новый Вавилон"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Думаете, лично вас трудно обвинить в соучастии, полковник? – осведомился Гуру, поедая меня глазами. – Нет ничего проще, уверяю вас. Вы же иностранец, значит, уже под подозрением! Автоматически, млять! Так что, не играйте с огнем, если только не хотите в кутузку за компанию с Меером! И кончайте совать нос, куда вас не просят! Триглистер сам нарвался! Не надо было в бутылку лезть! Никто его не просил! Сидел бы тихо, может быть, пронесло. Сам должен был понимать, не маленький, чем чревато то, что его угораздило якшаться с Троцким. Он что думал, ему это забыли?!
– Это из-за связей с Троцким Педерс назвал Меера Ароновича троцкистом?
– Делаете успехи, полковник, – откликнулся Гуру, придвигая к себе тарелку с голубцом.
– А что в этом крамольного? – не понял я. – Насколько мне известно, Лев Троцкий – большой человек, один из самых влиятельных большевистских лидеров.
Гуру поджал губы.
– Не мелите чепухи, Офсет. Вы сильно отстали от жизни, читали бы, хотя бы изредка, газеты! Троцкий давно не у дел! – порывисто потянувшись к бутылке, Вывих плеснул себе в рюмку, но рука подвела его, и добрая половина водки пролилась на скатерть. – Вам налить, Офсет?
Я сделал отрицательный жест.
– Пленум ЦК отстранил его от командования Красной Армией за бонапартизм. Его теория Перманентной революции была признана партией политически вредной. До недавнего времени он трудился в Комитете по концессиям, но все идет к тому, что и оттуда скоро выкинут. А потом дожуют…
– Как это, дожуют? – упругая маринованная лисичка, которую я решился, наконец-то, отведать, попала мне не в то горло, и я чуть не подавился.
– Не стройте из себя кретина, ради Майтреи! Зубами дожуют, как еще?! Вы же среди каннибалов жили, кто кому должен рассказывать, как это обычно делается?! Понятно, когда пароход калибра Троцкого идет ко дну, неизбежно случаются водовороты, затягивающие следом даже тех, кто думал, что вовремя спрыгнул через перила…
– На Меера Ароновича намекаете?
Решительно отвернувшись, Гуру снова потянулся за голубцом, с которым никак не мог разделаться по моей вине. Нанизал на вилку, заново обмакнул в сметане и понес ко рту, явно дав мне понять, что считает неприятный вопрос исчерпанным. Но, я так не думал.
– Послушайте, Вывих, но, в таком случае, вы в этом тоже замешаны по самые уши! – бросил я. Это надо было видеть, Сара. Гуру так нервно дернулся при этих моих словах, что едва не выколол себе вилкой глаз, выронив многострадальный голубец на колени. Выругался, помянув злодейку Кали. Одарил меня полным негодования взглядом.
– В чем это я замешан, Офсет?!
– Ну, как же, – сказал я с невинной улыбкой. – Разве ваша корпорация CHERNUHA не сотрудничает с возглавляемым Львом Троцким Комитетом по концессиям? Это ведь Главконцесском снабжает вас лицензиями на эксплуатацию месторождений сибирских алмазов?
– Ошеломление, читавшееся на одутловатом лице Гуру, уступило место гримасе ярости.
– Вздумали меня утопить?! – зашипел он с ненавистью, заставив меня отстраниться. – Не выйдет, полковник, я вас за собой потяну! Кали клянусь, утоплю нахуй!
– Зачем мне вас топить?! – искренне удивился я.
– Тогда укоротите язык! Какого Индры вы треплетесь о том, о чем вас не просят! Нашли место, млять! Да, признаю, Главконцесском пару раз оказывал содействие компании мистера Торча, только вопить-то об этом зачем, тем более, здесь?! К вашему сведению, Офсет, деятельность корпорации CHERNUHA имеет грандиозное народнохозяйственное значение, доказательством чему служат семь почетных грамот от советского правительства, четыре от ВСНХ и три от ОГПУ. А подписаны они все, знаете кем?! Лично товарищем Дзержинским, как руководителем обеих этих структур. И ни один бакс со счетов корпорации не тронулся без ведома Феликса Эдмундовича…
– Разве Дзержинский, помимо ВЧК, руководит народным хозяйством? – удивился я.
– А что тут сногсшибательного, Офсет? По-моему, это очень удобно, держать бразды правления в одних руках. Как председатель Высшего Совета Народного Хозяйства, Феликс Эдмундович осуществляет общее руководство промышленностью и сельским хозяйством, ставя перед руководителями отраслей задачи первостепенной важности для развития страны в целом. А как председатель ОГПУ, сажает или расстреливает тех из них, кто не справляется со своими обязанностями, либо проявил себя саботажником. Учет и контроль, Офсет, которые вам даже не снились. Кроме того, слияние спецслужб и гражданских институтов, очень удобно для оперативной деятельности, в частности, когда приходится работать под прикрытием. Вы хотя бы того же Меера возьмите. Он одновременно состоит в наркомате внешней торговли, Комитете по концессиям и ОГПУ. Думаете, Триглистер по собственному почину в Штатах ошивался? Нет, разумеется, его туда товарищ Дзержинский послал, работать сразу по трем направлениям, включая финансовое с разведывательным.
Я, неожиданно для себя, вспомнил отставного царского генерала Черепа-Спиридовича, сыпавшего по адресу корпорации Вывиха сходными обвинениями. Подумалось, они были не беспочвенными, как я полагал прежде.
– Триглистер в ОГПУ – на отличном счету. Ему, между прочим, значок почетного чекиста, вручили одному из первых. Товарищ Агрономов, начальник Иностранного отдела, о Меере – самого высокого мнения…
– Как же, в таком случае, Педерс с ним так жестко обошелся? – удивился я.
– Дзержинский с Агрономовым – далеко, – мрачно сказал Гуру, берясь за рюмку. – А Педерс – здесь, и у него вся полнота власти. Произошла утечка информации, экспедиция оказалась на грани срыва, а Ян Оттович, как главный начальник, отвечает за нее головой. Тут без козла отпущения – никак. А вы лезете, не зная брода…
– А если Триглистер не виноват?
Вопрос был очень наивным, как я понял из объяснений, незамедлительно полученных от Гуру.
– После того, как Извозюк с Джемалевым за него возьмутся, засучив рукава, Меер чистосердечно признается, что летал на Луну. Или шпионил у нас в пользу марсианской цивилизации. Они его расколют, Офсет, он даст любые признательные показания, уж поверьте, уж будьте покойны, это дело времени, а его у Извозюка с Джемалевым – вагон и телега…
– Даже если Меер Аронович оговорит себя под пытками?! – ахнул я.
– Истина тут никого не волнует, Персей, – почти добродушно ответил Вывих, подливая себе водки. – Даже Агрономова с Дзержинским. Инстанции штампуют иллюзии, после утверждения в вышестоящих инстанциях они приобретают все главные признаки реальности…
Я молча уставился на Вывиха.
– И не надо нам меня так смотреть, – осклабился тот. – Я тут причем? В такую эпоху живем. Кали-Юга, мать ее…
– Эй, заговорщики, вы о чем это там шепчетесь?! – неожиданно загремел через стол Шпырев, и мы с Вывихом чуть не подпрыгнули, будто нам на головы упал голый электрический провод. Гуру, в который раз расплескал водку. Я подумал, нас сейчас арестуют прямо за столом.
– Что это вы все наяриваете в одиночку, Гуру? – скуластое лицо начальника экспедиции прорезала ухмылка, кривая, как трещина в заборе. – Думаете, я не вижу? – продолжал Шпырев. – Ошибаетесь, Гуру. Я, конечно, не наделен ясновидческим даром, как вы, зато мне по должности полагается видеть все.
Так это шутка? – с опозданием пронеслось у меня, и я перевел дыхание.
– Что за порочный буржуазный индивидуализм? – добавил Шпырев. – Не по-товарищески, Гуру. Где же ваше чувство локтя…
– Виноват, Ян Оттович, – отдуваясь, проблеял Вывих, став краснее советского флага на корме. – Увлекся. Я как раз рассказывал товарищу Офсету, до чего же нам повезло, что за организацию экспедиции взялись люди с пламенными чекистскими сердцами и холодным аналитическим разумом, энтузиасты и подвижники, а то, не видать бы нам ни этого прекрасного судна, ни всего прочего, чем нас великодушно снабдила Советская страна.
– Очень правильные слова, – Шпырев кивнул. – За это обязательно надо выпить…
– За наши доблестные органы государственной безопасности, чтобы они и дальше стояли на страже завоеваний революции! – Сварс, пошатнувшись, поднялся на ноги.
– И за их бессменного председателя товарища Дзержинского, Десницу Октября и хранителя подлинных марксистских святынь! – подхватил Ян Оттович. – Долгих тебе лет, дорогой наш Железный Феликс!
Мы снова выпили. Как ты догадываешься, милая, было бы непростительной оплошностью с моей стороны, не проявить уважения в отношении председателя ВСНХ. Позволить себе подобную дерзость мог разве что закоренелый контрик, которого бы немедленно швырнули за борт. Поэтому, я безропотно перелил водку в глотку, после чего печальная участь господина Триглистера перестала тревожить меня так остро, как всего лишь пару минут назад. Это был потрясающий терапевтический эффект. Не то, чтобы я больше не сочувствовал Мееру Ароновичу, он просто выпал из поля зрения, только и всего. Вывих, явно обрадованный тем, что я, наконец-то, отвязался от него со своими вопросами, сосредоточил внимание на обильно взбрызнутых уксусом сибирских пельменях, начав уплетать их за обе щеки с необычайным проворством. А, прикончив порцию, которой бы хватило, чтобы накормить до отвала роту китайских солдат моего старого доброго товарища генерала Юань Шикая, промокнул масло ломтем пшеничного хлеба, не оглядываясь на товарища Шпырева, бесцеремонно налил себе водки и вскинул руку со стаканом, принявшись любовно разглядывать прозрачную жидкость на свет.
– Чистейшая, аки невинная слеза Махатмы Будды Шакьямуни, пролитая им по несовершенному, мать его Кали за ногу, человечеству, когда принца Сиддхартху Гаутаму злодейски подстрелил какой-то урод…
– Кто подстрелил?! – удивился другой наш сосед по столу, плотный курчавый мужчина средних лет, сидевший за Эльзой Штайнер. Мне представили его, как доктора Александра Вбокданова, судового врача. Он и с виду был – чистый док. Кстати, когда двое здоровенных матросов тащили с палубы тело своего павшего у побережья Эспаньолы товарища, именно этот человек сопровождал Эльзу Штайнер, следуя за ней по пятам. Понятно, сказал я себе тогда – он ведь врач. Впрочем, никакой ясности по части того, зачем им понадобился труп бедняги, от этого не прибавилось…
– Кто-кто?! Дед Пихто! – ворчливо откликнулся Гуру. – Охотник подстрелил, как известно из священных писаний индуизма, Бхагават-гиты, Вишну-пураны и Махабхараты. Стоило принцу Гаутаме достичь бодхи, то бишь, состояния полного просветления, как ему отравленную стрелу прямиком в глаз – хуяк, точно, как Махатме Ильичу. Только товарища Ульянова на заводе Михельсона грохнули, а Будду – на Алтае, в священной роще, когда он присел отдохнуть на берегу реки Коксы. Помедитировать, видать, хотел, никого не трогал, а тут…
– На Алтае?! – на лице доктора Вбокданова отобразилось сильнейшее недоумение. – А я всегда думал, это случилось в северо-западной части Индостана, на территории современного индийского штата Гуджарат…
– Ты, неуч, будешь мне рассказывать, где именно подранили Будду?! – с апломбом бросил Гуру. На его щеках заиграл воинственный багрянец.
– Еще как будет! – вступилась за дока Эльза Штайнер. – Тем более, что вы все перепутали спьяну! Охотник ранил стрелой Кришну, а не Будду. Царевич Гаутама благополучно дожил до глубокой старости и скончался от естественных причин…
Вывих порывисто вздохнул. Его зардевшиеся щеки приобрели цвет перезрелого помидора, а глаза – забегали. Не хотел бы я очутиться на его месте. Не найдясь с ответом, Гуру наполнил стакан до краев и тотчас осушил единым махом. Фройлен Штайнер, наблюдая эту картину, рассмеялась ему в лицо.
– Что же до Кришны, которого вы ухитрились назвать Буддой, то да, согласно легенде, с ним действительно случилась такая неприятность, охотник по ошибке пустил в него стрелу, приняв за оленя. Однако Руди склоняется к мысли, что тут мы имеем дело с красивой аллегорией. На момент рокового выстрела Кришна достиг более чем почтенного возраста. Принимая во внимание, что стрелка, как явствует из Махабхараты, звали Джарой, это имя переводится с санскрита как «старость», никто ни в кого не стрелял, просто Кришне пришел биологический срок…
– Много вы понимаете, – проворчал Гуру потрясенно. Если бы я был курильщиком, мне не составило бы никакого труда раскурить от его лица сигару, таким оно стало красным, даю слово офицера.
– Несколько лет назад мы с Руди побывали в тех краях, – фройлен Штайнер перевела взгляд с Вывиха на меня, и ее голос сразу смягчился. – Брат давно мечтал обследовать дно Камбейского залива в надежде обнаружить затопленные водами Аравийского моря руины легендарного города Дваравати, построенного Кришной за один день и поглощенного океаном сразу же после его смерти. По мнению некоторых эзотериков, именно там, а не в Гималаях, находилась настоящая Шамбала. К сожалению, религиозные волнения в штате Гуджарат не позволили нам осуществить этих намерений…
– Нашли, тоже, где Шамбалу искать! – презрительно фыркнул Гуру. – Съездили бы, как я сказал, на Алтай, вот где и оленей, и пьяных охотников, которые, кого хошь, подстрелят, и не перекрестятся, завалом, и им, кстати, что Будда, что Кришна, без разницы! И не надо тут умничать, мамзель, пытаясь подловить меня на слове. Не на того напали, дамочка! Ишь, Будду с Кришной спутал, какая печалька! К вашему сведению, слово «будда» на санскрите означает «пробудившийся» или «прозревший». Что же, по-вашему, Кришна – спящий и слепой?! Вообще не вижу между ними особой разницы, по большому счету, поскольку, с точки зрения индуистских представлений, оба этих сморчка – аватары верховного божества Вишну, который есть абсолют! Так что, не надо ля-ля! Сами хороши! Это ж надо, угораздило искать Дваравати в Индийском океане, когда и ежу понятно: это слово имеет ярко выраженные славянские корни и свободно сопрягается с такими однокоренными русскими словами, как двор, вор, варево, ватник или порвать. Правда, в нашей старообрядческой традиции это волшебное местечко зовут иначе – Беловодочьем, – одарив фройлен Штайнер торжествующим взглядом, мол, не тот я парень, меня голыми руками не возьмешь, Гуру поднес к свету очередной стакан. – Я ж говорю, водка там – в Беловодочье – аки слеза. Прямо из реки ее черпай, в верхнем течении Катуни…
Выслушав эту тираду, Эльза Штайнер задохнулась от возмущения. Доктор Вбокданов чуть подался вперед.
– Не мелите чепухи, Вывих! – бросил он с вызовом. – К вашему сведению, я отбывал на Алтае ссылку. При царе-батюшке, разумеется. Я хорошо знаю те края. И что-то не припоминаю, чтобы горная речушка Кокса у поселка Усть-Кокс, откуда мне довелось ежедневно брать воду для ухи и чая, содержала алкоголь или наркотики! Хоть не стану спорить, вода в ней ледниковая, изумительной чистоты и превосходна на вкус…
– Шурик, не гони пургу! – процедил Гуру, скорчив неподражаемую гримасу. – Если тебя конкретно не вставило, это твои личные проблемы. Водица там – обосраться и не жить, Персен, уж можешь поверить мне на слово, – отвернувшись от доктора, Вывих сосредоточил внимание на мне, впервые с тех пор, как мы говорили о Триглистере. Мне стало ясно, Гуру – вдребезги пьян.
– Одним стаканом закинешься, штырит, как от литра Балтийского чая, – продолжал разглагольствовать Вывих. – Иначе, сам посуди, Персей, откуда б у поселка взялось такое странное название – Усть-Кокс. Это ж Алтай, а не Колумбия, где марафета больше, чем в Сибири – кедрача…
– Если Шамбала находится на Алтае, что же вы делаете в Амазонии, уважаемый?! – не сдавался Вбокданов, основательно задетый грубостью Гуру за живое.
– Шамбала – она вроде плавающего острова, о котором Персей еще в Лондоне распинался, после своей первой своей поездки в Бразилию, когда его тамошние снобы заплевали за такие слова, – тут же нашелся Гуру. – Только плавает тот волшебный остров не по воде, а в облаках, наподобие германского Цеппелина. Бывает – причаливает, понятно, к земле, чтобы пополнить запасы провианта на борту. Бросит якорь на Памире – становится Асгарти, как там ее величают. Бросит на Тибете – становится Шамбалой. А у нас, на Алтае, его знают под именем Беловодочье. Стоит посреди того чудесного острова стольный град Кипеж, терема в нем деревянные, резные, купола из червонного золота отлиты. Прозвали Кипеж Кипежем, поскольку, не успеет Беловодочье замаячить над горными пиками, как на земле поднимается сильнейший кипеж. Народ все кидает, и, кто в чем был, даже в портках или вообще голышом, айда на реку с посудой, у кого какая есть под рукой, самогонку впрок черпать… Ты чего лыбишься, Шурик?! – напустился Гуру на Вбокданова. – Думаешь, вру?! Как бы не так, вот тебе буй! Так, слово в слово, в сказаниях говорится, которые мы с товарищем Торчем собрали по ходу этнографических экспедиций на Алтай. Раньше на Руси Беловодочье звали Ирием, то бишь, Раем, в старину оно, случалось, причаливало не только на Алтае, но и гораздо западнее, вплоть до бассейна Днепра. Что ты ржешь, дурилка картонная, я правду говорю! Взять хотя бы хохлов, у них слово Ирий до сих пор в ходу, хотя никто толком не помнит уже, что оно означает и, главное, как туда попасть. Одна поговорка осталась, птахы полэтилы у Вырий. Это потому, что раньше думали, перелетные птицы туда на зиму улетают. Не веришь, спроси у Извозюка, он с Херсонщины, подтвердит. Эй, товарищ Извозюк, Вася, можно тебя?!
Окинув помутившимся взглядом кают-компанию, Гуру убедился, что Извозюк его не услышит, он куда-то вышел. Сварс тоже исчез. Я подумал, уже не отправились ли эти двое навестить несчастного Триглистера. От этой мысли мне стало нехорошо. Гуру, должно быть, пришло на ум аналогичное подозрение, поскольку он сник и умолк. Прошептал про себя какую-то фразу, подозреваю, ругательство, и решительно потянулся к бутылке. Вовремя, надо сказать, Шпырев как раз собрался произнести новый тост. Встал, вскинул руку, призывая всех к тишине.
– За нашего дорогого товарища из Лондона, – провозгласил Ян Оттович, застав меня врасплох. Признаться, я так и сел при этих словах.
– Который, – продолжал начальник экспедиции, держа стакан, как микрофон, – решительно порвал со своим буржуйским окружением, сжег за собою мосты и упал прямиком в наши крепкие пролетарские объятия! Причем, еще до того, как мы, большевики, сделали Октябрьскую революцию, чего он, ясное дело, никак предвидеть не мог! Дай-ка, я тебе обниму за это, лысая твоя башка!
Как я уже успел удостовериться, слово у начальника экспедиции редко, когда расходилось с делом. Решительно обогнув стол, Шпырев сгреб меня в охапку и трижды расцеловал в обе щеки по старинному русскому обычаю. – За тебя, дорогой товарищ, – приговаривал он при этом. – И за отпрыска твоего, которого я, с завтрашнего же числа, зачисляю в юнги. Врать не буду, товарищ, принял я тебя сгоряча за контрика. Но теперь вижу, что ошибся, и рад этому. Какой же ты к матери контрик, если по собственному почину мир, который тебя породил, отринул, чтобы разом с нами закладывать по кирпичику фундамент пролетарского храма всеобщего Равенства и Братства. За тебя, браток, и за открытие твое! Много пользы оно народам земли принесет. Верю в это!
Как ты понимаешь, милая Сара, мне снова пришлось выпить до дна, после чего шум в голове усилился и больше походил на гул пропеллеров выкатившегося на взлетную полосу аэроплана.
Выпустив меня, причем, готов поклясться, чем угодно, с тех пор мне в общих чертах известно, каково приходилось побывавшим в медвежьих лапах охотникам, Шпырев вернулся на место, по дороге хлопнув Генри по плечу:
– Держи хвост пистолетом, юнга. Хочешь вырасти таким же храбрым, как батя? Вот и расти…
– Пацан будет художником, однозначно, – подал голос Гуру. – Зуб Кали даю! У него талант, отвечаю, или я сам нибуя не рублю в живописи…
– Да ты что?! – воскликнул Шпырев. – Вот это – точно, что молоток! Значит, и быть по сему. Мечтаешь стать художником, значит? Будешь, я тебе слово марксиста даю! За то мы, большевики, и бьемся смертным боем, не щадя живота своего, чтобы каждый стрюкан, вроде тебя, вне зависимости от цвета кожи и прочей херни, будь он хоть немец, хоть ненец, хоть еврей, а хотя бы и папуас, имел равные условия учиться трижды, как завещал нам Владимир Ильич. Ну, вздрогнули что ли…
Не выпить по такому поводу было бы безумием. Хватив пустым стаканом об стол, товарищ Шпырев обернулся к Генри.
– Слушай мой первый боевой приказ, юнга. Завтра получишь у квартирмейстера в хозчасти краски, холст и что там еще тебе понадобится, и давай, изобрази наш корабль…
– Корабль? – немного затравленно переспросил Генри.
– А я как сказал? Вот этот самый эсминец и нас на нем…
– Но как?
– Это уж тебе виднее, ты ж – художник. Сам и решай. Но, чтобы и коню командарма Буденного ясно было, как неотвратимо и уверенно он нас к вершинам Коммунизма несет через разную хренотень. С вершинами тебе Вывих подсобит, если что. Верно я говорю, шаман ты старый?!
– Чего-чего?! – не расслышал Гуру.
– Что, нарезался уже? А, ладно, хрен с тобой. Короче, введешь старого хануря в курс дела, как проспится, – бросил Шпырев нашему мальчику. – Понял, нет?
– Ну…
– Ну – ответ нихера не по форме, юнга. Полагается отвечать, так точно, понял, сделаю…
Я подумал, пора выручать Генри. Но не успел, Эльза Штайнер не дала.
– За вас, дорогой товарищ Офсет, – мурлыкнула она мне прямо в ухо и, совершенно неожиданно для меня, чмокнула в щеку. От нее веяло дорогими французскими духами и шоколадными конфетами, через эти чарующие ароматы пробивался запах грубой свиной кожи, из которой пошили ее чекистскую куртку. Странное сочетание, мелькнуло у меня. Впрочем, всего один день, проведенный на этом невероятном корабле, фатально сказался на моей способности удивляться чему бы то ни было…
Губы фройлен Штайнер были влажными от водки, которую она только что глотнула за мое здоровье…
– Благодарю вас, мадемуазель, – пробормотал я, готовый провалиться под стол.
– Наслышана о ваших подвигах, полковник, – продолжала она, придвигаясь вплотную, и я ощутил тепло ее бедра даже под толстой кожей чекистского галифе. Наверное, оно у нее пылало. – Брат часто говорил о вас, как о доблестном рыцаре Парцифале, настоящем Избраннике Судьбы, которому одному суждено найти Святой Грааль в замке Monsalvage…
– Вот как… – протянул я. Если мне не изменяла память, сэром Парцифалем звался один из рыцарей короля Артура, сказания о котором, сложившиеся в далекую старину у населявших дремучие европейские леса друидов, много позже причудливо переплелись с апокрифическими историями о крови Спасителя, собранной в чашу Иосифом Аримафейским. Их симбиоз, с подачи француза Кретьена де Труа, положил начало бесчисленному множеству средневековых рыцарских романов о поисках Грааля…
– И еще, что свойственные вам упорство и неутомимость рано или поздно откроют перед вами заветную дверь в Шамбалу, где в ожидании вас хранится вожделенная Чаша, и вы – как раз тот, кому суждено из нее испить…
– Ваш брат слишком добр ко мне, мадемуазель, – обронил я дипломатично, пытаясь сообразить, куда она клонит. После очередного тоста это оказалось проблематично. То есть, я, разумеется, уловил некий завуалированный посыл, но никак не мог сдернуть вуаль, чтобы осознать сказанное в полной мере, втиснув в любую из известных мне систем координат. Брат фройлен Штайнер полагал Шамбалу вместилищем Грааля, ассоциируя с волшебным кельтским замком Монсаваж, а меня – реинкарнацией рыцаря Парцифаля? Однако…
– Доброта здесь абсолютно ни при чем, – поджав пухлые губки, заверила Эльза Штайнер. – Просто Руди от природы наделен редким даром угадывать будущее…
– По-вашему, Шамбала и замок Монсаваж – одно и тоже?
– А разве нет? – усмехнулась она. – Monsalvage означает – Мое Спасение. Разве вы не подразумеваете нечто подобное, говоря о Шамбале? Разве не к нему стремимся все мы в той или иной мере и, каждый по-своему, разумеется? Разве она – не та Гавань, куда возвращаются все корабли…
– Наверное, – сказал я не слишком уверенно.
– Кельты считали, на замок Monsalvage наложено заклятие, и никто не может найти его, ибо он невидим. Как невидима буддийская Шамбала…
Тут я предпочел вспомнить, что молчание – золото.
– Но избранный, тот, кто способен увидеть Monsalvage, сумеет подобрать ключи… – добавила фройлен Штайнер вкрадчиво. – И еще, Руди говорит, что если вы и вправду – сэр Парцифаль, то, может статься, найдете свою Шамбалу даже быстрее, чем это получится у него, не выходя из лаборатории…
– Ваш брат планирует найти ее прямо у себя в лаборатории? – я невольно склонил голову на бок. Это было что-то новенькое.
– Вот именно, – подтвердила Эльза Штайнер со спокойным достоинством.
– Значит, себя он тоже полагает Парцифалем?
– Ни в коем случае не претендует на это, – откликнулась она. – Парцифаль – немножко наивный, но неутомимый и целеустремленный странник, боги благоволят к нему, почти как к юродивому, ибо он, признаем это, положа руку на сердце, толком не представляет, куда идет. Просто стремится вперед, и все, как какой-то сперматозоид. Руди же, скорее – Мерлин. Мудрец, достигший просветления упорными многолетними практиками. Боги склонны подтрунивать над такими, подозревая в чрезмерной гордыне. Вспомните, полковник, что сталось со строителями Вавилонской башни…
Я густо покраснел, несколько задетый этим безобразным сравнением со сперматозоидом. Конечно, Эльза Штайнер была ученой, а им свойственно несколько иначе смотреть на биологию. И все же…
– Руди на Шамбале конкретно зациклился, – вставил Гуру глубокомысленно, вымакивая янтарное масло со дна тарелки из-под пельменей ломтем ржаного хлеба. – Его Анька Бризант на тему подсадила лет двадцать назад, а она – такая стерва злогребучая была, между нами, девочками, говоря, у кого хошь, мозги набекрень съедут…
– Вы считаете моего брата чокнутым? – холодно осведомилась фройлен Эльза, и на меня повеяло чисто антарктической стужей. Не забывай, милая Сара, я ведь сидел между ними. Но, я был даже признателен Гуру за его неказистое высказывание, он разрядил им обстановку, избавив меня от тягостной необходимости выяснять у Эльзы Штайнер, что все же общего, у меня с сэром Парцифалем и, соответственно, сперматозоидом…
– Только в части поисков Шамбалы у себя дома! – отвечал Гуру. – Как же, млять, она его там ждет – дожидается. Прям под крыльцом или на полу, аккурат за ночным горшком! – махнув рукой, Вывих зацепил пустую тарелку, и та, звеня, покатилась под стол.
– Эй?! – воскликнул Шпырев неодобрительно. – Ну-ка, полегче с казенным имуществом!
– Виноват, Ян Оттович…
Кряхтя, Гуру полез под стол. Шпырев, удовлетворившись, вернулся к прерванному разговору. Невероятно, но, насколько я сумел разобрать, навострив уши, начальник экспедиции особого назначения агитировал нашего мальчика вступить в коммунистический союз молодежи – это такое дочернее подразделение марксистской партии, откуда она черпает человеческий материал, когда ей требуется пополнить ряды.
– А я тебе рекомендацию дам, – обещал Ян Оттович Генри. – У меня, как у члена ВКП(б) со стажем, есть такое право. Считай, юнга, она у тебя уже в кармане, ты паренек – что надо, у меня на это дело – глаз наметанный – еще со времен подпольной работы. Прямо сейчас членский билет и оформим, не отходя от кассы, и уж потом круто вверх пойдешь. Все получишь от Советской власти, и кожанку, и наган, и даже на броневике прокатиться сможешь, понял, нет?
Генри был явно слегка озадачен таким оборотом дела, но все равно слушал Педерса с интересом. Я в который раз решил, мне пора прийти сыну на выручку, но фройлен Штайнер, разгадав мои намерения, удержала меня.
– Пускай поговорят, – сказала она, стиснув пальчиками мое запястье. – Ян Оттович – хороший русский мужик. Я бы сказала – он олицетворяет все то лучшее, что есть в русских мужиках, только его не всегда разглядеть получается…
– Он, млять, латыш! – зло поправил ее из-под стола Вывих. Похоже, его экспедиция за улетевшей тарелкой приобрела затяжной характер.
– Ян Оттович для своих людей – и за отца, и мать, за старшего брата, – проигнорировав едкое замечание Гуру, добавила фройлен Штайнер. – Помните, как у русского поэта Лермонтова: – полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам…
– Какой, млять, царь, совсем без царя в голове?! – долетело снизу. Терпение фройлен Штайнер, по всей видимости, лопнуло, и она не оставила новую сварливую реплику Гуру без внимания.
– Вот вы Вывих, сказали, искать Шамбалу в лаборатории – глупость, не так ли? – спросила она, приподняв скатерть.
– Хуйня полная, прошу простить мой французский! – откликнулся Гуру.
– А в Гималаях, которые вы облазили сверху донизу, умнее было ковыряться?!
Вывих на удивление, не принял вызова.
– Точно такое же дуробольство, – отвечал он вполне миролюбиво. – Бред, млять, конкретный, – наконец-то показавшись с тарелкой в руках, Вывих, кряхтя, вернулся на скамейку. – В Гималаях нету нихера, это однозначно, – продолжал он. – Зато ветрюган такой, что простатит подхватить даже проще, чем трипак в борделях Бангкока. Разок сходил по девочкам, и писец. Здравствуйте, млять, давно не виделись…
– Зачем же, в таком случае, вы туда поперлись? Еще и сэра Перси потащили за собой…
– Кали попутала, дамочка. Плюс эта давалка Бризант мозги закомпостировала, давай, мол, в темпе дуй на гору Кайлас, и будет тебе счастье…
– А вы ей поверили?!
– А никто от ошибки не застрахован, Эля…
Эльза Штайнер брезгливо поморщилась.
– И потом, почему было не прокатиться за казенный счет, раз Торч все одно грант под это дело пробил через Капитолий? Съездили и съездили, чего трагедию разыгрывать? Опять же, для общего развития полезно поглядеть, куда в былые времена летающий остров швартовался. Персей, тебе что, поездка не понравилась? Опупенная была поездочка! Другое дело, что, понятно, теперь уж он туда не летает. Даже на Алтае давно не появлялся. В другом месте обосновался, там, где его искать никто не додумается. Кроме нас, мы теперь знаем все нюансы, слава Майтреюшке и Персею, ясен-красен, спасибо, открыл нам глаза…
– Вы имеете в виду Амазонку, Гуру? – уточнил доктор Вбокданов.
– А ты, значит, нет, Санек?
– А что по этому поводу думаете вы, полковник? – спросила меня фройлен Эльза. Я передернул плечами. Мне не хотелось ее огорчать, но, как ты знаешь, милая Сара, я никогда не ассоциировал Колыбель Всего с буддистской Шамбалой, как Гуру, или с замком Монсаваж, подобно Штайнерам. И не искал в дебрях Маморе Атлантиду, это мой несчастный товарищ Поль Шпильман вколотил себе в голову подобную чушь. Для меня, что Шамбала, что скандинавский Асгард, что летающий остров Ирий, упомянутый Вывихом, всегда были вторичны по отношению к нестерпимой тяге двигаться вперед, к неизведанному. Словесной чехардой, полезной при переговорах с инвесторами, чтобы убедить их, зачем им надо раскошелиться, финансируя поиски чего-то, где нет ни золота, ни нефти, ни залежей молибденовых руд. Мне не требовалось ничего такого для внутреннего пользования, да я и никогда не думал над чем-то подобным дольше минуты. Я просто шел, повинуясь своей сути, предпочитая не заморачиваться над глубинными мотивами. Черт побери, но жизнь – не пояснительная записка с расчетом ожидаемых прибылей и коэффициента полезного действия. Не моя – так уж точно. При этом, я бы, пожалуй, согласился с фройлен Штайнер: чисто с философской точки зрения моя Колыбель, в определенном смысле, была именно Шамбалой. Но не той, о которой трепался Гуру, обещая, что оттуда выйдет Майтрея. А той, которую недавно вскользь упомянул капитан Рвоцкий, сказав, что она: у каждого – своя…
