Текст книги "Новый Вавилон"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
– То есть, надобность в кгейсегах, бгоненосцах и линкогах в скогом вгемени отпадет, только спегва мы добьём импегиалистических хищников. А как пгикончим эту сгань, тогда и все пгочие, с позволения сказать, мечи, опегативно пегекуем на огала. Газом выведем из состава флотов, и в магтены их целыми эскадгами! Или на нужды детских домов пегеделаем! Стоп, нет, детдомов у нас тоже не будет, для сиготок вгагов нагода, разве что, значит, детишкам в пионеглагегя отдадим… – смахнув очки, Триглистер энергично протер линзы, как делал всегда, когда нервничал. – Вот чего у нас будет – кугы не клюют, так это – газного пгофиля лагегей…
– То-то артиллерийского вооружения не видать, – молвил я, чтобы поддержать разговор. Во-первых, из-за его дурацкого произношения, я понимал далеко не все из того, о чем он говорил. Во-вторых, мне откровенно не нравился общий смысл, который я все же улавливал. То есть, смысл вроде как был ничего, но у меня имелись некоторые сомнения в искренности собеседника.
– Вегно, пушечки сняты, – кивнул счетовод. – Но, если, как в геволюционной песне поется, где-то снова ггянет гом, если только какой пговокатог и извегг вздумает нам уггожать, их быстгенько обгатно пгикгутят. Без пгоблем. Мы – судно мигное, но… – Триглистер взял многозначительную паузу.
– М-да… – протянул я.
– Вас что-то явно тгевожит, товагищ? – насторожился Триглистер. Я вздрогнул. Меня еще никто никогда не называл товарищем. Попробовал этот термин на вкус. Вроде как ничего…
– Да нет, все в полном порядке, – заверил я, решив увести разговор в сторону. – Просто я привык больше полагаться в путешествиях на вьючных животных и собственные ноги. А тут – целое судно, да еще и с экипажем…
– А вот и пгивыкайте к хогошему, догогой товарищ Офсет, – сделавшись, хоть к ране прикладывай, Триглистер чисто по-приятельски потрепал меня по плечу. – Во все пгошлые газы, котогые вам вспоминать тяжело, вы были один на один с пгигодой, как пегст. Никто за вас не вступался, никто не выгучал из беды. Тепегь же с вами – вся неоглядная Советская стгана! – улыбка бухгалтера сделалась до ушей. – Забудьте пго погочный западный индивидуализм! Вся мощь нагодной габоче-кгестьянской власти за нашими спинами, уже ощущаете ее сильное дыхание затылком, не пгавда ли, сэг?!
– Ну, быть может… – уклончиво обронил я, аллегория не пришлась мне по вкусу.
– Эта власть уже пгедоставила в ваше гаспогяжение пгекрасный когабль с такими оглами на богту, что лицом в ггязь не удагят, в случае чего, уж будьте благонадежны. Зачем же, спгашивается, на мулах тгястись, волдыги, сами в кугсе где, наживать?! Отпгавимся с ветегком, как коголи, кгоме того, на гогбе ничего тащить не пгидется, все обогудование пгеспокойно доставят в тгюме.
Так-то оно так, – подумалось мне. Не то, чтобы я опасался, будто эсминец, а это, как ни крути, морской корабль с приличной, рассчитанной на океанскую качку осадкой, не сумеет подняться достаточно высоко по Мадейре, а затем и Маморе. Хотя и вероятностью, что он сядет на мель, я бы пренебрегать не стал. Далеко не все притоки Амазонки остаются полноводными в сухой сезон, следовательно, небезопасны для судоходства. Об отмелях и прочих неприятных сюрпризах вроде перекатов и полузатопленных пней, способных легко распороть самое прочное стальное днище, тоже забывать не следовало. О суровом нраве Маморе ходит много легенд, одна мрачнее другой. Я не раз выслушивал их от плавающих по Амазонке матросов. Представь себе, милая, по утру над рекой стелется туман, в котором напороться на невидимое препятствие – проще пареной репы. И вот, колесный пароходик уже тонет, заваливаясь на борт. А в воде пираньи с кайманами тут как тут, как же им отказать себе в удовольствии и не полакомиться легкой добычей?! Ну а какая еще добыча из застигнутых врасплох и перепуганных насмерть пассажиров…
И все же, отнюдь не трудности, связанные с навигацией и тому подобное, тревожили меня в первую очередь. Не знаю, как мне не пришло этого в голову прежде? И, лишь наблюдая за стремительно приближающимся катером, я по-особенному остро осознал, сколь нелепо выглядит вся затеянная нами операция. Право слово, Огненноголовые Хранители доверили мне свою сокровенную тайну. И вот я, вместо того, чтобы свято хранить ее, превратил всю свою жизнь в непрерывный и к тому же бессмысленный штурм этого удивительного места. Сначала явился к Колыбели сам, затем притащил с собой Поля Шпильмана, чтобы этот неисправимый романтик заплатил за мое ослиное упрямство головой. Так мне показалось мало этого, и я готов объявиться у Колыбели с боевым кораблем, вооруженным пушками, пулеметами, минами и, черт мраксистов знает, чем еще…
А во имя чего?!
– Не бзди, Персей, все будет путем! – влез справа Вывих. Язык Гуру заплетался, как и ноги. При этом он сподобился прочесть мои мысли как открытую книгу. Словно кайпиринья, которую Гуру сосал с самого утра, одарила его дьявольской способностью копаться в чужих головах. Впрочем, почему бы нет, разве Гуру не звал тростниковую водку волшебной шипучкой бога Виракочи, если не ошибаюсь, это южноамериканский аналог египетского Осириса…
– Пускай тепегь у капитана голова болит, – наседал на меня Триглистер. – Он у нас, кстати, пгофессионал самой высокой пгобы, могской кадетский когпус оканчивал, пги цаге-батюшке еще, за одной пагтой с самим будущим адмигалом Колчаком сидел. В гусско-японскую под Погт-Агтугом гегойствовал, за что ему Золотую саблю вгучили, газом с Геоггиевским кгестом. И, пги всем пги этом, имеет внушительный догеволюционный пагтийный стаж. Если б не этот его стаж, его бы, пгинимая в учет двогянские когни, Геоггиевский кгест и дгужка Колчака, самозванного Вегховного пгавителя Сибиги, давно бы уже шлепнули у пегвой стены…
– Шлепнули? – спросил я, в упор глядя на Триглистера. Счетовод густо покраснел, сообразив, что заболтался.
– Ты, Меер, мать твою через коромысло, звезди, да меру знай, – встрял Вывих, обдав меня облаком сильнейшего перегара. – Нахер ты мне полковника пугаешь, дхарма твоя шелудивая! Ты его не слушай, Персей, он херню спорол. Просто хотел сказать тебе, что Советская власть, да благословит ее Священная Тримурти, хотя и непреклонна в отношении врагов народа вплоть до отрывания яиц, заслуги своих сторонников ценит, будь здоров, и насрать ей, если ты прежде графом был или даже британским полковником…
– Это радует, – протянул я…
– Ну а я тебе об чем?! Шкипер наш – капитан первого ранга Рвоцкий, моряк от Майтреи, каких даже у вас на флоте днем с огнем не найдешь! Опять же, закаленный революционер, партии мраксистов много услуг оказал, когда она в подполье прозябала. Вот и доверие к нему – сам догадайся, какое…
– Ну а если капитан Гвоцкий оплошает, его местные лоцманы мигом подпгавят, – важно добавил Триглистер.
– Лоцманы?
– А я как сказал? Наша гезидентуга еще в пгошлом месяце получила пгиказ центга подобгать пагу надежных лоцманов, политически ггамотных, из очувствующих габочему делу…
– Резидентура?!
– Опять ты, Триглистер, херню сморозил! – вмешался Гуру. – Иди, блядь, что ли, харю освежи, а то – в конец окосел! Пробку понюхал, и писец! Он, Персеюшка, хотел тебе сказать, что и тут, в Бразилии, и где хошь еще, на выбор, пролетарий пролетарию друг, товарищ и брат. Только клич кинь, и лоцманы набегут, и кочегары с докерами…
У меня не осталось времени осмыслить высказывание Гуру. Катер, отправленный за нами со «Сверла», клюнул носом у причала, и тот закачался на поднятых волнах, натянув ржавые троса и издав протестующий скрип всем стальным нутром. Вывих покачнулся, я придержал его за локоть, а то бы лететь ему кверху тормашками в воду…
– Благодарствуйте, – крякнул Гуру. Но, я уже во все глаза рассматривал приплывших на катере незнакомцев. Признаться, они с первого же взгляда производили сильное впечатление. Хмурые, атлетического сложения матросы в черных, застегнутых на все пуговицы бушлатах словно сошли с пожелтевших газетных страниц десятилетней давности. Тех, что описывали подробности большевистского переворота в Санкт-Петербурге, когда матросы с крейсера «Авроры» сковырнули составленное из масонов Временное правительство, ворвавшись в Зимний дворец и вышвырнув оттуда и бестолковых министров-временщиков, и глупых юнкеров с гимназистками, пытавшихся этих ничтожеств защищать. Конечно, скрещенных лент к пулеметам системы Максима, запомнившихся мне по старым снимкам, на моряках с советского научного судна не было. Но, их было несложно дорисовать, интуиция подсказывала, они могут появиться в любой момент. Кроме матросов на катере находились солдаты в полевой форме цвета хаки и черных кожаных кепках со звездами, которые засверкали рубинами еще издали.
– Морская пехота?! – опешил я.
– Майтрея с тобой, Персеюшка, какие ж это морпехи? Белены ты что ли объелся?! Глазки-то разуй! Они ж даже по возрасту в солдаты нибуя не годятся…
– А в офицеры?!
– Ексель-поксель, крестись, Персей, если черти повсюду мерещатся. Такой уж в Стране Советов порядок заведен – не принято у нас друг перед другом шмотьем выпендриваться! Не щеголяют в Советской России соболями с горностаями. Истинная красота, она ведь в чем?
– В пгостоте! – выпалил Триглистер.
– Верно гутаришь, комиссар, – осклабился Гуру. – И еще – в самоотверженном, млять, труде на всеобщее благо! А в чем у станка въебывать? В соболях, млять, с горностаями? Опять же, когда все в единую униформу одеты, это ж какая экономия для казны, где народные средства хранятся. И пускай их потом – куда хошь! Выкинь на помойку истории стереотипы, привитые гнилым буржуазным окружением, Персеюшка, друг ты мой ненаглядный, иначе, хуй тебя кто в Сатью-Югу пропустит в бурке на белом коне! Нахуй к Кали мелкособственнический индивидуализм! У нас ведь как принято? Каждый сознательный советский гражданин, к чему б его партия не приставила, ощущает себя солдатом, мобилизованным правительством на нужные для всей страны дела. И не суть, чем именно ему выпало заниматься, говно из выгребных ям отсасывать, или квантовую физику с релятивистской, млять, механикой к новым высотам поднимать! Вот оно как, короче…
– Пегед вами, товагищ Офсет, наши лучшие ученые, – в голосе Триглистера звучала гордость. – Только лично я бы пгедложил именовать их ученоагмейцами…
– Как-как?!
– Ученоагмейцами, говогю. Пока кгасноагмейцы стоят на стгаже священных завоеваний Октябгя, а тгудоагмейцы возгождают советскую индустгию, постгадавшую от гук белоинтегвентов, пегед ученоагмейцами поставлена задача вывести советскую научную мысль на новые, невиданные губежи познания…
– Теперь все встало на свои места, – заверил я.
– Это пгекгасно, – просветлел Триглистер.
***
Дюжие матросы набрасывали швартовочный конец на кнехт, когда один из ученых, не дожидаясь, пока катер встанет вплотную к причальной стенке, взбежал на нос и легко перемахнул к нам. Незнакомец был невысок и сухопар, а двигался ловко как пума. Военная форма сидела на нем как влитая, высокие яловые офицерские сапоги сверкали на Солнце зеркалами. Лицо было конопатым, щедро пересыпанным веснушками. При этом, резко очерченным, волевым, с квадратным подбородком и широкими угловатыми скулами. Из-под кожаной кепки торчали рыжие и жесткие будто щетка для обуви волосы. В глазу научного сотрудника сверкал монокль.
– Товагищ Свагс, – поприветствовал ученого Меер Аронович, несколько натянуто улыбнувшись.
– Товарищ Триглистер, – Сварс чисто по-военному вскинул ладонь к виску. Рыбьи глаза ученого оставались холодными, как две ледышки. – Товарищ Вывих…
– Как поживаете, любезнейший Эрнст Францевич? – с поклоном откликнулся Гуру.
– Лучше врагов революции, попавшихся мне, – слегка растягивая гласные, отвечал ученый, пожимая протянутую Вывихом ладонь.
– Эрнст Сварс, ученый из советской Латвии, – представил нас Гуру. – Большой специалист в области социальной антропологии. Полковник Офсет, выдающийся путешественник и большой друг Страны Советов. Генри Офсет-младший… Надеюсь, он станет на нашем судне юнгой, как тот пацан из книжки Стивенсона…
– О, это мы ему вполне легко устроим, – откликнулся Сварс, сопроводив реплику скупым кивком. – А теперь, товарищи, прошу проследовать за мной, – антрополог поправил кожаную портупею, оттянутую справа, где висела кобура с револьвером.
– А как же таможенные формальности? – удивился я, но антрополог уже перемахнул обратно в катер.
– Забудьте об этой егунде, – сказал Триглистер.
– Как это, забудьте?
– Всяческие таможни специально пгидуманы мигоедами, чтобы ставить пгепоны на пути объединения пголетариев всех стган, как завещали нам товагищи Магкс и Энгельс. С чего бы нам, спгашивается, потакать эксплуататогам в их непгикгытом ггабеже тгудящихя?
– Тем не менее, как я понимаю, все же следовали кое-каким правилам, пока находились в США?
– Скгепя сегдце, товагищ Офсет, – заверил Триглистер. – Такова была моя голь, обусловленная геволюционной необходимостью. Иначе, как бы я гешал поставленные пагтией задачи? А сейчас не вижу никакой нужды пегеться по солнцепеку в таможню и унижаться, выпгашивая дугацкие газгешения у каких-то пагшивых импегиалистических магионеток…
– Прям как в песне поется, – хохотнул Вывих и, неожиданно затянул: – Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…
– Я дгугой такой стганы не знаю, где так вольно дышит человек, – подхватил Триглистер. – В путь, товагищ Офсет, смелее…
– Ну, Майтрея нам в помощь, – Гуру, пошатываясь, перебрался в катер. Двое здоровяков-матросов кинулись его поддержать.
– Эх, Персеюшка! Ты только погляди на этих чудо-богатырей! Жаль, не баталист я, как покойный художник Верещагин, мне б вместо горных вершин хотя бы пару полотен с этими крепкими парнями нарисовать. Каждый из них – сам, понимаешь, как горная вершина…
– Вот уж воистину посланники нового мира… – пробормотал я, опираясь на руку, протянутую мне Генри.
Минута, и катер отвалил от причала, где, вопреки прогнозам Гуру, скопилось порядком зевак, таращившихся на нас во все глаза. Кроме того, доставивший нас в Макапу «Приам», все еще стоял со спущенными сходнями. Наши прежние попутчики, пассажиры, следовавшие дальше, находились на верхних палубах и, от нечего делать, тоже наблюдали за нами. Я уж не говорю о бразильских офицерах, пару человек из команды парохода, стоя на мостике, прильнули к окулярам подзорных труб. В общем, неожиданное появление эсминца произвело ровно тот фурор, о котором я, кстати, предупреждал и Вывиха, и Триглистера…
Катер не преодолел и половины расстояния до эсминца, как тот пришел в движение. Из обеих труб повалил густой дым, глубоко под палубой ожили машины. Якорная цепь, гремя, заструилась вверх, исчезая в отверстии клюза. Винты судна заработали враздрай, и оно начало разворачиваться, оставаясь на месте. Как только миноносец стал к нам противоположным бортом, мы увидели, что на нем далеко не все благополучно. Сначала я решил, на судне случился сильнейший пожар, дочерна прокоптивший надстройки и обшивку борта. Однако, по мере того как мы приближались, огонь, вне сомнений, бушевавший совсем недавно, стал результатом жесточайшего артиллерийского обстрела, которому подвергся советский научный корабль. В борту, в каких-нибудь трех футах над ватерлинией, зиял пяток дыр, пробитых снарядами больших калибров, диаметром – в хороших пять дюймов. Похоже, по эсминцу гвоздили из мощных дальнобойных орудий, какие стоят на крейсерах. Было даже странно, как «Сверло» ухитрился своим ходом добраться до Макапы, получив такие пробоины. Залети хотя бы одна их таких посылок в крюйт-камеру, и корабль разом со всем экипажем сейчас гостил бы у Нептуна. Только не у того, на чей праздник я рассчитывал, думая о Генри и экваторе…
– Ах ты ж, мать честная Кали, чтоб тебя! – воскликнул Гуру. – Меер?! Погляди-ка сюда! Ну не ешкин кот…
На борту корабля, куда мы вскарабкались еще через пять минут, картина разрушений предстала пред нами во всех устрашающих деталях. И, скажу откровенно, лучше бы нашему мальчику не видеть такого. Но, что поделать, когда мужчина взрослеет, он рано или поздно узнает, что звон мечей, будораживший его мальчишеское воображение в книгах, на деле означает вонь выпущенных из вспоротых животов кишок, перепачканные дерьмом поля брани и окровавленные фрагменты тел, от одного вида которых легко вывернет наизнанку и бывалого старого солдата. Судя по тому, что ни луж подсохшей крови, ни искореженных фрагментов оснастки еще не смыли за борт из брандспойтов, беда приключилась со «Сверлом» сравнительно недавно. В воздухе еще стоял мерзкий запах шимозы, помнившийся мне с Мировой войны. Палуба и трубы зияли множеством пробитых осколками дыр, точно, что снаряды были снаряжены шимозой, отметил я машинально, этот тип взрывчатой смеси наделен поистине дьявольской разрушительной силой. Дышать на палубе было нечем, дым из прорех плавал на уровне человеческого роста, заставляя моряков кашлять и жмуриться. И только, когда «Сверло» набрал скорость, чад смахнуло поднявшимся ветром. Сажа осталась. Она лежала повсюду. На переборках, перилах, ступенях и хмурых лицах членов экипажа. Они успели так просмолиться, что казались неграми. Были и другие повреждения, то и дело попадавшиеся на глаза. Толстые листы брони на правом торце боевой рубки разошлись, значительная часть ходового мостика вообще отсутствовала, целый пилон – словно отрезали газовой горелкой. Мачта за дальномерным постом тоже пострадала и походила на ель, побывавшую в костре. Что же до сколов и выбоин, то ими вообще пестрело буквально все, куда только не кинь. На спасательные шлюпки было страшно смотреть, они превратились в дуршлаги, а планширь смахивал на зубы незадачливого старателя с Клондайка, схлопотавшего цингу вместо золотых самородков. Правда, тела погибших все же успели убрать. Но, их еще не похоронили. Только сложили на полуюте, накрыв парусиной. Кое-где через материал проступили бурые пятна. Лицо Генри посерело. Я положил сыну ладонь на плечо.
– Все в порядке, сэр, – пролепетал он.
– Господи Иисусе, святый Майтрея! – причитал Гуру, медленно продвигаясь вперед с видом погорельца, обнаружившего вместо дома пепелище. – Ян Оттович?! Товарищ Сварс?! Что к Кали стряслось?!
Не знаю, намеревались ли советские моряки устроить нам торжественный прием с построением во фронт под оркестр, как по прибытии на корабль адмирала. Даже если такие планы имелись, драматические обстоятельства отменили их…
На верхней палубе сновали люди, но никто не обращал на нас никакого внимания. Сварс, доставивший нас на эсминец, куда-то подевался. Для остальных мы были – словно прозрачными. И матросы, и офицеры, или как там принято звать старших по званию на красном флоте, действовали, как хорошо отлаженный механизм, занимаясь устранением повреждений, полученных кораблем. По крайней мере, тех из них, что поддавались починке на ходу. Мы ничем не могли помочь. Пожалуй, только мешали…
– Ян Оттович?! – не терял надежды Гуру. – Товарищ Педерс?!
Поискав глазами, я, наконец, сообразил, к кому апеллировал Вывих. Похоже, так звался могучего телосложения блондин лет около сорока. Внешне он напоминал товарища Сварса, как старший брат младшего. Те же волосы цвета выжженной жарким июльским Солнцем соломы, то же скуластое рябое лицо с сильно развитыми надбровными дугами неандертальца и отлитым из чугуна подбородком, который не смягчала даже пикантная ямочка, делившая его ровно надвое. С чего я взял, будто у товарища Педерса чугунный подбородок, должно быть, удивишься ты? Легко представляю твою искристую улыбку, что обязательно появится при чтении этих строк. Ну, я заключил сие по опыту, как бывший боксер, трижды становившийся чемпионом полка. Подбородки вроде того, каким мог похвастать товарищ Педерс, изредка попадались мне на ринге, метить туда было бессмысленно и даже опасно, принимая в учет риск повредить кисть. Впрочем, куда-то не туда меня занесло, прошу тебя великодушно простить меня за это.
Стоя на шкафуте у внушительной дыры в фальшборте, товарищ Педерс отдавал распоряжения. Голос у него был властным, зычным, получая приказы, подчиненные бросались исполнять их со всех ног.
Пока я рассматривал этого циркового атлета, рядом с ним показался товарищ Сварс. Что и говорить, издали эти двое и вправду казались братьями. Только, если Эрнст Францевич, в лучшем случае, тянул на middleweight, Ян Оттович с полным правом мог считаться тяжеловесом.
Выслушав Сварса, Педерс, наконец-то, удостоил нас вниманием. Но не так, как, полагаю, рассчитывал Гуру. Сделал несколько пружинистых шагов к нам навстречу и процедил с неожиданной ненавистью, сверкнув рыбьими глазками из-под сросшихся на переносице бровей:
– Приспичило узнать, что у нас стряслось?! А я хочу спросить это у вас, Вывих!
– У меня?! – опешил Гуру, стремительно трезвея. – Почему у меня?!
– А кто еще, мог разболтать о нашем маршруте гребанным англосаксам?!!
При упоминании соотечественников мои щеки непроизвольно зарделись. Вывих же – задохнулся от праведного возмущения.
– Позвольте, товарищ Педерс, по какому праву…
– По праву начальника экспедиции, назначенного лично товарищем Дзержинским!
Начальник экспедиции? Вот это была новость…
– Думаете, Феликсу Эдмундовичу понравится… – начал Гуру, сжимая и разжимая кулаки.
– Что ему понравится, здесь решаю я! – отрезал Шпырев. Я подумал, Константин Николаевич закусит удила. На удивление, он не принял вызова.
– Кто на вас напал, Ян Оттович? – спросил Вывих совсем другим тоном, чуть ли не заискивающе.
– Откуда мне знать?! – Педерс рубанул по воздуху напоминающим кувалду кулаком. – Они же не представились. Или англичане, или американцы, ваши с Триглистером дружки!
– Но-но-но! – вспыхнул Триглистер. – Что за инсинуации, товагищ Педегс?!
– Это что за пугало?! – вскинув бровь, начальник экспедиции уставился на Меера Ароновича. – Рвоцкий, откуда у тебя на борту колониальный офицер?!
– Пгекгатите валять дугака, Педегс! – уши бухгалтера раскалились, будто угли из костра. – Вы не хуже меня осведомлены о мегах стгожайшей секгетности…
– В жопу их себе засунь, морда троцкистская!
– Меер Аронович дернулся, как от пощечины. Несколько мгновений переваривал оскорбление, затем сорвался на крик.
– Не сметь! – взвился он. – Подгывая автогитет комиссага когабля, вы бьете по всей магксистской пагтии! Пагтбилет надоел, Педегс?!
Ухмылка, которой ему ответил Педерс, была кривой, как гипербола.
– Ого, куда вывернул! – начальник экспедиции обернулся к Сварсу. – Видал?
Тот скупо кивнул.
– Бгосьте свои шуточки, Педегс, – прошипел Триглистер.
– Если ты вдруг вспомнил о конспирации, товарищ Либкент, то я тебе напомню, мне не лень: меня следует звать – товарищ Шпырев! Конспиратор ты хренов! Мне полкорабля размолотили, а ты мне тут про конспирацию заливать вздумал?! – вены на шее Педерса вздулись и теперь походили на трубы для плавания с маской.
– Шпыгев вы там или Педегс, не смейте огульно обвинять меня в измене делу геволюции! – взвизгнул бесстрашный Меер Аронович.
– Товарищи… – начал Гуру примирительно, пробуя втиснуться между ними. – Спокойнее, Майтреей вас заклинаю. Махатмой Лениным, если хотите! Так не годится.
– Не лезь, Вывих! – Шпырев отмахнулся от гуру, как от докучливой мухи. – Предупреждал я Феликса Эдмундовича, нахуй троцкистов с корабля!
– Но мы ведь даже не знаем, что случилось, – попытался урезонить разбушевавшегося начальника экспедиции Гуру.
– Откуда мне, блядь, знать, что не знаете?! На вас не написано. Но, я, блядь, узнаю, кто нас сдал империалистической сволочи… – начальник экспедиции одарил Триглистера таким испепеляющим взглядом, что тот только чудом не задымился.
– Что вы на меня уставились, Педегс?! – взбеленился бывший счетовод.
– А кто тут еще троцкист?!
– Что за гнусный навет?!
– Товарищи, ну нельзя же так, при подчиненных… – не оставлял попыток вразумить готовых сцепиться товарищей Гуру. – Да еще при почетных гостях. Вот, товарищ Шпырев, разрешите представить вам знаменитого на весь мир путешественника и картографа полковника Перси Офсета, большого друга советских людей, а также, всех других угнетенных туземцев…
– Я знаю, кто такой полковник Офсет, – холодно молвил Шпырев, сопроводив свои слова коротким кивком в мою сторону. Вздохнул. Перевел дух. – Ваше сострадание к угнетаемым капиталистами аборигенам высоко ценится русскими марксистами, – добавил он гораздо спокойнее. – Это похвально. С прибытием на корабль. Поступаете в распоряжение капитана Рвоцкого, он распорядится, чтобы вам показали ваши каюты. Как я понимаю, вы успели отобедать на «Приаме»… – товарищ начальник энергично потянул ноздрями воздух.
– Успели, – Гуру густо покраснел. От него и вправду тхнуло, как из бочки с элем.
– Церемония погребения наших павших товарищей – ровно через час, – добавил Шпырев. – То есть, ровно в шестнадцать ноль-ноль. До тех пор можете быть свободны…
Утратив к нам интерес, начальник экспедиции поспешил к своим людям, латавшим трубопровод, из которого били струи пара.
Вывих поманил нас с Генри, и мы поднялись на мостик, искать Рвоцкого. Это не заняло много времени. Капитан эсминца сразу же понравился мне, в отличие от начальника экспедиции, оставившего весьма противоречивые впечатления. У Рвоцкого было открытое благородное лицо прирожденного интеллигента. Седая шевелюра и окладистая белая борода придавали ему некоторое сходство с Доном Кихотом, как его обычно изображают на гравюрах. Только вместо лат на Рвоцком был строгий, застегнутый на все пуговицы черный китель с толстыми нашивками из позолоченного галуна на рукавах. Добавлю еще, что, вопреки по-флотски опрятному виду, капитан показался мне слегка взъерошенным. Я не сразу догадался, откуда взялось это впечатление. Потом до меня дошло, он раздосадован безобразной сценой, устроенной нам Шпыревым, но не смеет одернуть его. И это – будучи капитаном на своем корабле…
– Полковник Офсет! – воскликнул капитан радушно, прикладывая ладонь к козырьку форменной флотской фуражки. – Для меня большая честь приветствовать вас на борту «Якова Сверла», сэр, – он протянул мне ладонь, и я сжал ее в своей. – Молодой человек, – добавил капитан, обращаясь к Генри, – ваш отец – настоящий герой, современный Ясон, являющий собой достойный подражания пример бескорыстной самоотверженности и мужества самой высокой пробы. Он точно такой человек, какими были в старину аргонавты, когда, презрев опасности и лишения, плыли на край света через Геллеспонт за Золотым руном. У каждого из нас оно свое, не так ли, сэр Перси?
– Благодарю вас, сэр, – откликнулся Генри, зардевшись от удовольствия. Я же, немного смутившись, поскольку не привык, чтобы мне расточали дифирамбы, лишь молча кивнул. Тем более, что с Золотым руном Рвоцкий попал в самую точку. У каждого из нас оно, безусловно, свое. Как и путь, пролегающий через собственные Дарданеллы. Даже, если кто-то из нас порой не осознает этого…
– Степан Осипович, что стряслось? – Вывих тотчас насел на капитана с расспросами. Рвоцкий, пожав плечами, на которых полагалось бы быть погонам, их здорово не хватало, как по мне, отвечал, что не знает этого наверняка.
– Инцидент случился в Наветренном проливе, соединяющем Атлантику с Карибским морем, – сказал он. – Мы шли малым ходом, держась берега Эспаньолы. Как раз пробили восемь склянок, давно стемнело, но видимость оставалась превосходной, и с мостика невооруженным глазом отчетливо наблюдались и маяк на мысу Святого Николая, и огни кубинской деревушки Пунта-де-Маис на противоположной стороне пролива. Судоходство там весьма оживленное даже ночью – Панамский канал – всего в дне перехода, и порой, бывают столкновения. Поэтому, я отдал распоряжение вахтенному начальнику глядеть в оба, да и сам не спешил спускаться вниз. Слышали, наверное, как моряки называют вахту до четырех утра?
– Собачьей? – усмехнулся я. Рвоцкий кивнул.
– Собачья она и есть. Ровно в пятнадцать минут пополуночи сигнальщик доложил, что видит два судна по правому борту, стремительно приближающиеся к нам со стороны кубинского порта Гуантанамо, который кубинский лишь на словах. Там крупная база ВМФ США, к которой кубинцев на пушечный выстрел не подпускают. Забегая вперед, скажу: именно в силу этого обстоятельства товарищ Шпырев решил, что на нас напали американцы. Я тоже склоняюсь к этому. Формально считаясь международными водами, Наветренный пролив де-факто входит в зону американских интересов. Трудно вообразить, чтобы американцы позволили хозяйничать на своей кухне кому-то еще. Хотя, если британцы попросили их об одолжении… – Рвоцкий встретился глазами со мной. На его лице появилось виноватое выражение. – Простите, сэр Перси, я лишь констатирую факты. А они, как ни печально это прозвучит, состоят в том, что нас чуть не потопили. Как научное судно, мы не несем на борту вооружения, за исключением нескольких пулеметов, поэтому, нам нечем было себя защитить. Мы могли уповать лишь на скорость, благо, кораблестроители снабдили «Панический», то есть, прошу меня извинить, «Сверло», двумя мощными силовыми установками, для своего времени они были настоящим технологическим прорывом…
– Быть может, американцы обознались, приняв «Сверло» за неприятельский боевой корабль? – предположил я.
– Разве что за пиратский, – невесело усмехнулся Рвоцкий. – Если конечно, предположить, сэр, что американские моряки думают, будто пираты с Ямайки все еще божья кара Карибского бассейна, а не давно перевернутая страница истории. Других объяснений нет, не слышал, чтобы Соединенные Штаты находились с кем-либо в состоянии войны…
– Вам сделали знак остановиться? – спросил Гуру, почесав скулу.
– В том-то и дело, что нет. Как только сигнальщик доложил, что видит два судна, следующие нам наперерез, я приказал включить семафор. Я ведь понятия не имел, с кем имею дело и, в первую очередь, хотел избежать столкновения. Хотя, мне было непонятно, как это они не видят нас. Повторяю, погода стояла ясная, не было ни тумана, ни дождя, а на небе ярко светила Луна. Ну и, естественно, на «Сверле» горели все полагающиеся навигационные огни, включая белые топовые на мачтах и ходовые, зеленый с красным по бортам. Эти чертовые головорезы, похоже, перепились гаванского рому, вот единственная мысль, возникшая у меня, когда посланные нами световые сигналы не получили никакого отклика. Оба судна не подавали никаких признаков жизни, если не считать полного хода, каким они неслись прямо на нас. Я вынужден был скомандовать машине стоп, но не стал посылать вахтенного за товарищем Шпыревым, подумав, что он провел на ногах целый день и настоятельно нуждается в отдыхе. Признаю, это была ошибка. Мне не хотелось беспокоить его понапрасну, он лишь недавно спустился вниз, распорядившись немедленно дать ему знать, если у нас возникнет нештатная ситуация.
