Текст книги "Пропавшая экспедиция (СИ)"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
– Но ты же говоришь о вымышленных персонажах, – напомнила я.
– Невелика разница, – усмехнулся дядя Жерар.
– Как это?!
– Согласно философской концепции так называемого модального реализма, нет никакой разницы между существующими и воображаемыми вселенными, поскольку возможность и действительность – абсолютно равнозначные свойства объектов, зависящие исключительно от того, в какой из вселенных находится наблюдатель, задавшийся этим вопросом.
Я помассировала виски.
– То есть, ты пытаешься мне доказать, будто существуешь лишь в моем воображении? – спросила я. – И ничего такого не говоришь, про свой модальный реализм или как там его еще, а это мое подсознание заставляет тебя произносить эти слова. Именно подсознание, поскольку, признаться, я впервые эти термины слышу...
– Именно, – подтвердил Жорик. – Все, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и помнишь – и есть твоя Вселенная, Рита. Кстати, вопросы, роящиеся у тебя в головке – тоже ее часть, и чем их больше, тем она – богаче...
– То есть, если я, к примеру, решу, что тебе самое время утопиться в реке, ты пойдешь и утопишься?! – осведомилась я с нервным смешком.
– Ты властвуешь надо мной, принцесса, но не более, чем автор романа над своими героями. У каждого повествования есть сюжет, и автор ему – не хозяин. Порой сюжет строптив и упрям, он не поддается капризам человека, который держит клавиатуру на коленях. Сюжет твоего романа, Рита, ведет тебя к Белой пирамиде, которую нашла не ты, а сэр Перси Офсет. И, я вряд ли я умру прямо сейчас, даже когда тебе захочется меня утопить, если мне уготована другая участь...
– Уготована – кем?!
Дядя Жерар передернул могучими плечами.
– Но постой-ка! – воскликнула я, немного смущенная неожиданным прозрением. – Если я – чуть ли не Демиург собственного мира, и распоряжаюсь им единолично и как мне заблагорассудится, то ты, причем, с той же вероятностью, являешься создателем своего! Правильно? И, пока я закладываю свои мысли в твою воображаемую голову, ты точно так же суешь их в мою. В итоге, мы – как два соавтора, работающие над одной рукописью...
– Только каждый делает это из своей вселенной, – подхватил дядя Жерар. – Они пересеклись во временно-пространственном континууме, поскольку нас объединила общая цель: мы идем к Колыбели Всего...
– Значит, и вселенная полковника Офсета где-то рядом?
– А разве ты не чувствуешь этого? Ведь это он привел нас сюда.
– Но он же умер много лет назад?!
– Неужели он представляется тебе мертвым?
Мне стало не по себе. Чуть-чуть. Самую малость.
– Все это трудно себе вообразить, – отметила я тихо.
– Ну, так недаром еще пророк Экклезиаст сказал, что человек не может понять дел Бога, творящихся под Солнцем, сколько бы ни трудился в исследовании...
– А кто есть Бог? – спросила я.
– Например, Колыбель Всего, которую нашел Офсет...
– Я не понимаю...
– Не одна ты, – успокоил меня Жорик. – Попробуй представить наши с тобой вселенные как новогодние гирлянды, мерцающие огоньками из единого центра. Вот он – и есть Колыбель Всего. Некое место, дарующее вечный свет. Или животворящую энергию, что одно и то же. Электрическая розетка, упрощенно говоря, куда вставлены миллиарды или даже квадрильоны штепселей, сообщающиеся с крошечными вольфрамовыми нитями, мерцающими с разной частотой...
Я попыталась осмыслить сказанное им и потерпела неудачу. А как только осознала это, попробовала взять быка за рога.
– То есть, – сказала я, – в итоге папа – вернет маму?
– Я не знаю, принцесса, – вздохнул дядя Жерар.
– Отмотает свою жизнь, как пленку видеокассеты в нашем старом видике Sony и сделается профессиональным археологом, как всю жизнь мечтал?
– Я, правда, не знаю, Рита. Но, как ни парадоксально это прозвучит, такого рода пертурбации не исключены. Вероятно, его вселенная претерпит изменения, и ваши с ним гирлянды зажгутся по-новому...
– А твоя?
Жорик снова пожал плечами.
– Надеюсь, я тоже буду рядом, Рита...
– Папа станет археологом, а мамочка не умрет, – взвешивая каждое слово, повторила я. Это действительно было все, что требовалось отцу. Чтобы мама была рядом с ним, а он отдался своему призванию, копаясь в пыли столетий в поисках крупиц, оставшихся от пращуров. Чтобы они заговорили с ним. Чтобы рассказали, как все было. Нереализованное призвание и свербящая боль утраты переплелись в Мишеле в клубок, это я отчетливо понимала. Он пытался замещать одно другим, лечил себя этим, сколько я помнила его, то есть, почти четверть века. Мама и археология, слившись, составляли папочкину суть. Кстати, случись как-то иначе, и они бы ни за что не познакомились с дядей Жорой. И тогда, чего уж тут юлить, мы бы сейчас не сидели у костра в экваториальном лесу, прислушиваясь к шепоту дремлющей в двух шагах Амазонки...
***
Кому, как не дяде Жерару было знать о страстном увлечении папы древней историей и всяческими артефактами, занесенными песком, чтобы он мог день и ночь выковыривать их оттуда. И, я нисколько не преувеличиваю, когда говорю, не шла бы у папочки кругом голова при одной мысли о раскопках, их с Жориком жизненные пути не пересеклись бы, и думать нечего. Ну и параллельными курсами им бы с тех пор не плыть.
В отличие от Мишеля, дядя Жорик был профессиональным археологом. После службы в армии, где ему крепко перепало на Ближнем Востоке, как сплошь и рядом случается с миротворцами, Жора поступил в la Sorbonne. А, по окончании университета, исхитрился затесаться в ассистенты к знаменитому профессору Жозефу-Антуану Лешевалье, с которым объездил полмира, побывав с экспедициями в таких экзотических местах, о которых рожденному за Железным занавесом папочке оставалось только мечтать. Вот он и мечтал, конечно, строго в пределах рамок, о существовании которых знал любой подросток, имевший неосторожность появиться на свет в Mainland fortress, как стратеги из Пентагона еще в пятидесятые окрестили Совок. То есть, папочка с юных лет отдавал себе отчет: в мире есть множество интереснейших мест, где ужасно хотелось бы побывать. Но, сколько ни грезь величественными видами Перуанских Анд, открывающимися со стен загадочной цитадели Мачу-Пикчу, сколько не мечтай хоть одним глазком посмотреть, как бесконечной ломаной линией уходит за горизонт Великая китайская стена, а свыкайся с мыслью: единственный доступный способ увидеть эти чудеса – покупка в рассрочку лампового черно-белого телевизора "Березка", или другого аналогичного агрегата, это уж – как повезет. Который еще – пойди, выбегай, между прочим, в условиях хронического товарного дефицита. Без полезных связей в универсальных магазинах, или блата, как они звались тогда, затея с покупкой дорогостоящего электроприбора далеко не всегда приводила к желаемому результату, даже если вы скопили на него деньжат. Впрочем, эта мечта стоила многомесячного прозябания в очередях. Ибо, воплотив ее, вы получали доступ к миру глазами Юрия Сенкевича, бессменного телеведущего ежевоскресного "Клуба кинопутешественников", что было совсем не мало по тем черно-белым временам. В качестве альтернативы, а, скорее, приятного дополнения передачам Сенкевича, служил ежемесячный общесоюзный журнал "Вокруг света", и папочка его просто обожал. Цветную обложку журнала украшали фотографии всяческих экзотических мест, их печатали под лейблом Бюро международного молодежного туризма "Спутник".
Правда, оставалось лишь гадать, что это за туристическая организация такая, и каких именно представителей советской молодежи она снабжает путевками за моря. Ну и какими критериями руководствуется, отбирая достойных кандидатов. Папа приучился думать с детства: видать, это важная, а потому – умышленно засекреченная информация...
– Тебе уж точно не дадут, размечтался, – без обиняков заявила как-то бабушка, видать, Мишель ее конкретно достал. На дворе стояли блаженные семидесятые, самое их начало, тишь да благодать. Папа бегал в школу, бабушка преподавала там же русский язык и литературу. – Не с твоей фамилией, – хотела добавить она, подразумевая памятную пятую строку советского общегражданского паспорта, где указывалась национальная принадлежность каждого имярека, но не решилась, памятуя о беззаветной борьбе коммунистической партии Советского Союза за дружбу и взаимопонимание между народами. Как внутри СССР, так, разумеется, и далеко за его пределами. Как педагогу, бабушке ни в коем случае не следовало забывать от таких важных идеологических аспектах советской действительности. Вот она и промолчала. – И не с таким именем, которое твоему папочке исхитрился дать его отец. Подумать только, назвать сына – ЭХНАТОНОМ!!! Уму непостижимо...
Еще бабушка вполне могла бы добавить – и не с твоим происхождением, Моше, имея в виду все того же злополучного свекра, то есть, папиного дедушку по отцовской линии, которого она, впрочем, никогда в жизни не видела. Как, кстати, и свою свекровь. Их обоих репрессировали в середине тридцатых годов или около того, по ходу одной из кровавых чисток внутри аппарата НКВД, когда кровавого наркома Энея Пагоду сменил еще более кровавый Николай Ежов, тоже, впрочем, в скором времени расстрелянный за перегибы. Тут все дело в том, что мой прадед по отцу, Артур Адамов, был чекистом и занимал какой-то нехилый пост в Ленинградской ГубЧК. Где, по-видимому, ловил не одних ворон, раз его заприметил и взял к себе в центральный аппарат председатель ВЧК Феликс Дрезинский. Прикинь, Динуля, вот так номер, мой прадедуля давал "пять" самому Железному Феликсу, чьим именем, говорят, буржуи не пугали непослушных детей исключительно во избежание энуреза, это заболевание трудно лечится, раз скажешь, за тобой дядя Дрезинский придет, и все, мучайся потом полжизни. Уже на Лубянке прадед поднялся еще выше, став первым заместителем начальника какого-то ужасно секретного отдела ОГПУ, занимавшегося всякой чертовщиной. Это без шуток. Когда началась Перестройка, и открылись кое-какие архивы, не все, разумеется, а только некоторые, самые плевые, Мишелю, с грехом пополам, удалось выяснить, что структура, где трудился дед Артур, называлась Специальным шифровальным бюро, и ее деятельность была в равной степени окутана и тайной, и мистикой. Наверное, прадедушку расстреляли, поскольку он слишком много знал. Папа рассказывал мне, Артур Адамов кончил дни на специальном полигоне Коммунарка, есть такое урочище под Москвой, в тридцатые годы чекисты осуществляли там ротацию кадров, представлявшихся такими важными Иосифу Стылому. Кадры решают все, любил повторять он, и, ясен-красен, как в воду глядел. В органах ГБ тех мрачных времен ротация осуществлялась путем отстрела предыдущих поколений чекистов их преемниками, приходившими на смену ветеранам. Ловко придумано, да? И пенсию никому платить не надо, вот бы с нынешними ментами так обойтись.
Короче, прадеда грохнули, пустив ему пулю в затылок. А затем прикончили и его жену, красавицу Маргариту Адамову, для ровного счета. Когда мама ходила с животиком, где уже вовсю билась я, они с папой решили, что назовут первенца, если родится девочка, в ее честь. Потом мамы не стало, но папочка выполнил уговор в отношении меня. Новой Риты Адамовой...
Жену бывшего комиссара государственной безопасности Артура Адамова увезли хмурые личности в штатском, прикатившие за прабабушкой в черной "Эмке", и она сгинула навсегда. Вроде как, ее убили вслед за мужем на Коммунарке, но точно этого утверждать нельзя. Никто не удосужился сообщить родственникам деталей, еще чего?! Что на Коммунарке земля буквально пропитана кровью, и, где не копни, всюду кости лежат, общественность узнала лишь спустя полвека. В тридцатые – никто и пикнуть не смел. Да и некому было пикать в случае с моей родней. После устранения родителей их единственный сынишка, мой дедушка Эхнатон Адамов, около четырех лет отроду, был отправлен в детский дом. Там ему и дали новое имя – Электрон, более благозвучное и безукоризненное с идеологической точки зрения. В СССР как раз воплотили мечту товарища Вабанка об электрификации всей страны, в целом реализовав составленный усопшим вождем план ГОЭЛРО, так что Электрон – было самое оно. В отличие от Эхнатона, это странное имя – ну категорически никуда не годилось.
Нет, право, что за муха укусила Артура Адамова? Как его вообще угораздило назвать сына в честь египетского фараона-мятежника, прославившегося благодаря своим дерзким религиозным реформам? Эхнатон единым махом низверг с пьедесталов старых богов, начав со старика Амона-Ра и его женушки богини-матери Мут, во имя служения новому божеству – Атону, чьим первосвященником объявил себя. Папа, когда я повзрослела, рассказывал мне, будто у знаменитого тезки моего дедушки имелись веские причины так поступить. Причем, как ни странно, дело было отнюдь не в дележе военной добычи, из которой зажравшиеся жрецы Амона львиную долю забирали себе, пока не взбесили молодого амбициозного фараона. Так написано в учебниках истории, но у отца имелось персональное мнение на сей счет.
– Эхнатон познал истину, – говорил Мишель. – Не знаю, откуда, но он постиг нечто такое, после чего уже не смог оставить все, как было прежде, даже рискуя пожать гражданскую смуту. Что, кстати, и случилось с ним в сухом остатке. Тем не менее, он осознанно пошел на риск, ломая старые храмы Амона-Ра и возводя новые, посвященные Атону. Эхнатон почитал его как Черное Солнце, невидимое для человеческого глаза, в отличие от Белого Солнца, чьим символом был Амон-Ра, но озаряющего внутренний мир человека, что, собственно, и делает нас людьми. БЕЛОЕ СОЛНЦЕ СВЕТИТ НАД МИРОМ, ДАРУЯ ТЕПЛО И ДНЕВНОЙ СВЕТ, ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ – ДАРУЕТ СВЕТ ВНУТРЕННИЙ И УПРАВЛЯЕТ ВСЕМ, было высечено иероглифами в храме нового божества на центральной площади города Ахет-Атон или Горизонт Атона, куда фараон, не мешкая, перенес столицу из Фив, города Амона-РА. Он пошел даже дальше, отказавшись от прежнего имени, ведь от рождения его звали Аменхотепом. Новое его, Эхнатон, означало – слуга Атона...
Еще папа утверждал, будто царица Нефертити, та самая гордячка, что стала эталоном женской красоты, любимая супруга Эхнатона, однажды подобрала крошечного младенца, когда купалась в Ниле. Ребенок лежал в корзине, медленно дрейфовавшей вниз по реке. Посчитав его появление знаком, поданным самим Атоном, Нефертити принесла найденыша во дворец и вырастила как родного сына. Повзрослев и возмужав, юноша стал известен как Моше, что, собственно, и переводится с иврита как "спасенный из воды"...
– Это был тот самый Моисей, что прославился, когда вывел наших предков из Египта, Рита. Ну, и прочими своими выдающимися деяниями, разумеется, тоже. Бог избрал Моше, чтобы вручить Скрижали Завета...
Папа был полон такими историями, они у него были вместо сказок, рассказываемых детям на ночь другими, добропорядочными и благонравными родителями, чьи детки укладываются спать, слушая всякую хрень про Иванушку-дурачка. Чтобы вырасти Иванушками-дурачками. Так что я благодарна отцу за Эхнатона, что был у меня в качестве альтернативы Иванушкам. Правда, папины истории были не по вкусу бабушке. Я этого не помню, но Мишель говорил, когда до нее долетали эти байки, бабушка, неодобрительно качая седой головой, замечала вскользь, что если уж его тезка Моисей вывел евреев с берегов Нила, то самое малое, что надлежит сделать Моше – это сходить в ближайший ОВИР. Чтобы вывезти свою семью с берегов Невы, пока тут не началась новая гражданская война, в которой обвинят сами догадайтесь, кого...
Впрочем, все это было много позже, в 1990-х, но еще до того, как сняли "Бандитский Петербург"...
А, возвращаясь к папиной юности скажу, что расстрелянный при Иосифе Стылом дедушка-чекист был, по понятным причинам, самым большим из скелетов в шкафу, доставшихся Мишелю в качестве наследства от предков, включая его экзотическое отчество. В сравнении с дедом – врагом народа, другой папин дедушка по материнской линии, сапожник Исаак Крегель, пропавший без вести осенью сорок первого года в Киевском котле, воспринимался просто как образец благочинности.
Впрочем, наверное, я зря драматизирую. Как-никак, советская власть, столь жестоко расправившаяся с Артуром Адамовым, приложившим немало усилий, чтобы ее установить, а потом защитить от всяческих недобитых белоинтервентов, черносотенцев и прочих уродов, дала его сыну Эхнатону, позже переименованному в Электрона, что только могла. По самому минимуму, и все же – немало. Вырастила, выучила в ремесленном училище, одела на три года в кирзовые солдатские сапоги, демобилизовала, одарив ПШ на память о воинской службе, наконец, трудоустроила на Кировский завод, где он честно оттрубил двадцать лет в механосборочном цеху, пока не скончался у конвейера от инсульта.
Но, Электрон Артурович Адамов никогда не забывал, как звучит его настоящее имя. И о том, кем был его отец до того, как он очутился в детдоме. Более того, поделился этой драматической семейной историей с сыном Мишкой, как только решил для себя, что тот достаточно подрос, чтобы ее выслушать. И папу, кто бы сомневался, тоже пробрало на всю катушку, до мозга костей. А разве могло быть как-то иначе? Более того, папочка ухитрился вколотить себе в голову, что именно убиенному на расстрельном полигоне деду Артуру обязан своей страстью к истории, космогонии, мистике, а то и откровенной дьявольщине...
– Он передал мне это в генах по наследству, – бывало, повторял отец, и его усыпанное подростковыми угрями лицо становилось торжественным и, одновременно, задумчивым.
– Да с чего ты взял, будто знаешь, чем там он занимался в ВЧК?!! – восклицала на это бабушка, хватаясь то за голову, то за сердце, а в душе пеняя покойному мужу: Эх, Эленька, Эленька, зачем же ты ему все рассказал, а рассказав, так скоро умер?! Мне его теперь одной растить, а голова у твоего сына – явно набекрень. И что мне с нею прикажешь делать?
Бабушка была умудренная опытом проживания в СССР женщина, и он недвусмысленно говорил ей: Ох, не даром репрессированного в тридцатые годы свекра не реабилитировали в хрущевскую оттепель, когда следователи общесоюзной прокуратуры, в рамках компании по борьбе с Культом личности Иосифа Сталина, перелопатили тонны липовых дел, состряпанных палачами НКВД и МГБ. И за каждым делом, сраной отсыревшей бумажкой, исписанной жалкими каракулями, была чья-то сломанная судьба и оборванная пулями жизнь. Тысячи, сотни тысяч жизней. Казненных и сгинувших в концентрационных лагерях, пачками восстанавливали в партии, возвращая попранную честь, добрые имена и боевые награды. Но, Артура Адамова, на удивление, не коснулся этот процесс, его оставили во врагах народа...
Значит, всплыло что-то такое, отпугнувшее следователей. Нечто, заставившее их отложить дело расстрелянного коллегами чекиста, сунув куда подальше с глаз долой... – думала бабушка. – И, это НЕЧТО очень даже запросто выплывет на свет из влажного, провонявшего прелой бумагой архивного небытия, когда ее единственный сын Миша заполнит подробную анкету с обязательным перечислением предков до третьего колена. Где был ваш дед в сорок первом году? По любому подвернувшемуся поводу, а их при мраксистах хватало с головой, было бы столько же колбасы, Советский Союз бы до сих пор процветал. Скажем, анкету потребуют при поступлении в институт, на институтскую военную кафедру – так точно, – мучилась сомнениями бабушка. – Или, когда сына отправят работать в НИИ, а там, ОБА-НА, понадобится допуск по такой-то форме. И – ТЮ-ТЮ! Анкета, заполненная сыном, уляжется на стол к ответственным товарищам из первого отдела, а номер ему, понятно, присвоили не зря. Товарищи изучат бумажку в лупу или микроскоп, минуточку, скажет один из них, вскинув бровь, а это еще что такое? Чем запустит довольно странный механизм, причудливую советскую вариацию машины времени английского писателя Уэллса. Чекист Артур Адамов зашевелится в своей безымянной могиле, и утянет внука Мишеньку за собой под лед. Не в прямом смысле, естественно, просто все, какие только ни есть двери, захлопнутся перед внуком государственного преступника навсегда, и иди, трудоустраивайся на рынок грузчиком. Если, конечно, возьмут.
Бабушка, конечно, не имела даже отдаленного представления, за что именно казнили свекра полвека назад. Однако, из ее неосведомленности вовсе не следовало, будто первый отдел будет столь же слеп. Вдруг Артур Адамов учинил нечто из ряда вон? Такое, что не пролезет ни в одни ворота! О чем стыдно даже вслух сказать! Скажем, лелеял планы покушения на жизнь Всесоюзного старосты товарища Калинина! Или хотел передать Чукотку Японии! Выдал неприятелю стратегический секрет, марку стали, из какой у нас штампуют саперные лопатки?! Или породу дерева, из которого строгают рукоятки к ним. Да мало ли в чем еще мог провиниться Артур Адамов, чтобы бросить длинную тень на своего не рожденного внука, ибо, как верно говорят у нас, яблоко от яблони – недалеко падает...
Застой был в самом разгаре, и в моду вошло помпезное празднование всяческих общенародных торжеств. Как не тридцатилетие нашей Великой победы над фашисткой Германией, так шестидесятилетие Великого Октября, наш военно-патриотический ответ ежегодным карнавалам в Рио, прекрасный повод тиснуть миллионы почетных грамот, начеканить побольше юбилейных медалек, а народу, как водится – водки пожрать да выпустить пар. С экранов телевизоров, из динамиков радиоточек и со страниц советских таблоидов многоголосым рефреном звучала фраза НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО, принадлежавшая ленинградской поэтессе Ольге Берггольц. Ее перепевали и так, и сяк, подразумевая вечную память о жертвах, принесенных нами на пути к благоденствию и счастью. Бабушка была тертым калачом и легко улавливала скрытый подтекст этого невообразимо заезженного слогана: память у нас долгая, а руки длинные. В точности, как в советском блокбастере тех лет, "Джентльменах удачи" Александра Серого, когда, услыхав слова героя Евгения Леонова – где бы вы ни были, я всегда буду помнить о вас и обязательно вас найду, герой Савелия Крамарова, Федя Косой, переиначил их по-своему: А чего тут понимать? Где хошь, говорит, найду и горло перережу...
– История... – морщилась бабушка, с сомнением наблюдая за длинным носом своего единственного отпрыска, по обыкновению уткнувшемся в очередной исторический фолиант, добытый сыном в центральной городской библиотеке, поскольку все, чем могла похвастать районная, было им давно проштудировано и даже замусолено до дыр. – Вы только посмотрите на этого глупого ребенка, – размышляла она дальше про себя, – он, видите ли, вздумал стать историком! Нашел, тоже, где это сделать! И как, спрашивается, мне растолковать ему, что в этой стране есть только одна история, занимаясь которой, можно заработать на булку с маслом, – история коммунистической партии Советского Союза. А за все прочие истории тут можно самому попасть в такую историю, что потом не обрадуешься. Так даже что касается истории КПСС, там никому никакие историки не нужны, на самом деле, там нужны одни писари, чтобы регулярно переписывать ее, меняя одни страницы на другие, которые сверху спускают, из Идеологического Отдела ЦК. Только он же не захочет ничего переписывать, держите меня, ему же нравится копать! Раз копнет, где не надо, и его самого сразу же зароют, и не поморщатся...
