Текст книги "Пропавшая экспедиция (СИ)"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– То есть, найденное экспедицией городище не имеет никакого отношения к Белой пирамиде, которую столь самозабвенно искал господин Офсет?!
– А я вам, о чем! – расплылся в улыбке клерк. – О том и речь! Как видите, нет худа без добра, милейший мистер Бланк, заметил сэр Перси при этом. Все, что ни делается – к лучшему, друг мой. Теперь я богат, как царь Крез, а скоро сделаюсь знаменитым. Кто ищет, тот всегда найдет, хоть, порой, и не совсем то, что искал изначально. Впрочем, я не жалею, ни в коем случае, замена получилась равноценной, скорее, мне воздалось с лихвой...
– Поэтому, – продолжал старший партнер адвокатской конторы, – ему и не было ни малейшей надобности с боями прорываться обратно через непроходимые дебри Амазонии, рискуя угодить на ужин бесчисленным каннибалам. Сэр Перси преспокойно спустился к побережью Тихого океана, сел в порту Лимы на пароход перуанской компании, следующий до Сан-Франциско, пересек Североамериканский континент в железнодорожном вагоне, а, выйдя из поезда в Нью-Йорке, взял билет на ближайший рейс до Лондона. Полагаю, точно тем же маршрутом он и вернется в Анды...
– Но как он решился оставить сына в Южной Америке?! – недоумевали репортеры.
– А что тут такого? – искренне удивился Бланк. – Он же его не одного оставил, а в обществе мистера Вывиха и других путешественников. Молодому человеку ровным счетом ничего не грозит, в отсутствие отца, он же – под присмотром. И потом, по словам господина полковника, его сын буквально без ума от участия в археологических раскопках. Мне было жаль отрывать парня от занятия, которое пришлось ему по душе, признался мне сэр Перси, и едва не прослезился при этом, клянусь! Сказал, что не нарадуется мальчиком. Признаться, дорогой мой Бланк, я долго был не самым лучшим отцом, я бредил путешествиями и истоптал бесчисленное количество сапог, слепо веря, будто служу науке. В итоге Генри, от рождения не знавший материнской ласки, был вдобавок, напрочь лишен отцовской заботы. Я признаю свою вину, целиком и полностью, сэр. Но, я дал себе зарок исправиться, и пока держу слово. Видели бы вы, в каком восторге мой выросший в Париже сын от нашего, полного превратностей путешествия через джунгли! Я побаивался, как бы парень не спасовал перед тяготами с непривычки, а их нам выпало, будь здоров. Но, они пошли ему только на пользу. Он возмужал и закалился, как клинок из дамасской стали, и я очень рад этому...
Понятно, что заинтригованным репортерам припекло доведаться, что же такого сногсшибательного нарыл сэр Перси в перуанских Андах.
– Я задал ему тот же вопрос, – сказал адвокат. – Но полковник не захотел распространяться. Сказал только, что работы – по горло, поскольку находки нужно систематизировать. Но, сэр предпочел не вдаваться в детали, лишь намекнул мимоходом, что научное сообщество ахнет, когда результаты экспедиции будут обнародованы. А это – не за горами, сэр, сказал путешественник в заключение...
– Вот, собственно, и все, господа, что я имею честь сообщить вам, – добавил Бланк, приподнимаясь из кресла. – А теперь, прошу меня извинить, я и так рассказал гораздо больше, чем следовало бы, памятуя о профессиональном долге...
***
Пожалуй, и нам, вслед за мистером Бланком, старшим партнером адвокатской конторы "Blanck, Planck and sons", следовало бы поставить точку в истории, где все наконец-то встало на свои места, включая обязательный happy end, мода на который пришла в Европу с Североамериканского континента. Правда, отбыв в Латинскую Америку, сэр Перси больше не подавал о себе вестей. Ну и что с того? В конце концов, случались события куда противоречивее приключений отставного английского офицера, и ничего, упокоевались с миром в пыли архивов, где рано или поздно неотвратимо оказывается все. Именно так в полном смысле случилось и с полковником, его убрали в архив, когда старший инспектор Скотланд-Ярда Брехсон, сменивший дискредитировшего себя бедолагу Штиля, объявил в середине мая 1927 года, что дело в отношении сэра Перси закрыто.
– Полковник убыл, не сподобившись уточнить, намерен ли вернуться на острова в обозримом будущем! Значит, допросить его в качестве потерпевшего никак нельзя, не переться же нашим следователям в Новый Свет! – заявил Брехсон в коротком интервью для прессы.
Налетчики, укокошившие троих констеблей и искалечившие пятерых, были мертвее мертвого, по крайней мере, двое из них, и снять с этих негодяев показания было даже затруднительнее, чем с сэра Перси. Как указывалось в официальных источниках, при обоих бандитах не обнаружилось никаких документов, по которым можно было бы установить их личности. В то же время повторная судебно-медицинская экспертиза не подтвердила сделанных ранее выводов об аутентичности отпечатков одного из налетчиков дактилоскопическим снимкам бывшего боевика партии эсеров Эрнста Штыриса, до недавнего времени, якобы служившего в центральном аппарате ВЧК-ОГПУ под фамилией Сварс. О сделанных на кириллице татуировках, имевшихся на одном из трупов, инспектор Брехсон больше не заикался. Видимо, памятуя о печальном опыте своего предшественника, он объявил их сделанными на болгарском языке, и слышать о них ничего не хотел. А когда кто-то из журналистов заикнулся о повторном исследовании, причем, желательно, в независимой от органов дознания лаборатории, скажем, в Кембридже, инспектор, состроив улыбку олигофрена, довел до сведения прессы, что оба трупа кремированы.
– Прошу простить, но бесконечно хранить тела мерзавцев в холодильнике, будто они – достояние нации – непозволительная роскошь по нынешним временам, – безапелляционно заявил Брехсон. – Нужды следствия, безусловно, важны, однако мы не можем себе позволить выбрасывать на ветер деньги налогоплательщиков...
Отповедь прозвучала столь сурово, что требовавший повторных анализов корреспондент не нашелся, что возразить. По раздобытым им сведениям, на запястье правой руки трупа, принадлежавшего верзиле, было вытатуировано имя Вася, обведенное символическим сердечком, проткнутым стрелой Купидона, а чуть выше копчика имелась надпись в стихах, посвященная бандитом кораблю, на котором ему выпало служить:
Мій Сверло – як Рiдна Хата,
Він мені – За Батька й Мати.
Журналист, добывший столь сенсационные сведения, успел проконсультироваться у знакомого лингвиста с кафедры славистики одного из университетов и знал от него, что поэтические строки, пускай и весьма сомнительной ценности, написаны, по всей видимости, на украинском языке. Из этого следовало, что инспектор Брехсон беззастенчиво врет, по крайней мере, когда распинается о татуировках на болгарском. Кроме того, от чудом уцелевшего портье отеля, где останавливался сэр Перси, журналист знал, как звали покойника. Вася Извозюк, это имя портье запомнил на всю жизнь. Однако, поскольку, после сделанных перед журналистами громких заявлений бедняга портье неожиданно слег в закрытую психиатрическую клинику на непредсказуемый срок, и врачи категорически отказывались допускать к нему посетителей, крыть журналисту было нечем, и он предпочел смолчать. Не решился выставлять себя на посмешище. Точно так же прикусили языки репортеры, носившиеся со слухами, гласившими, будто полиция нашла в доках еще один труп. Только не спешит о нем распространяться. Между тем, судя по приметам, он принадлежал третьему из бандитов, устроивших охоту на сэра Перси Офсета. Если точнее, тому лысоватому очкарику с физиономией бухгалтера, кого полковник, если верить показаниям весьма некстати сбрендившего портье, опасался даже больше остальных, называя комиссаром Триглистером. По словам одного из докеров, работавших в ночную смену, тело, со следами ужасных пыток, множеством пулевых отверстий и словом ИУДА, вырезанным на лбу перочинным ножом, валялось в узком проходе между двумя пакгаузами, где хранился кардифф. Докер разоткровенничался, польстившись на щедрую мзду. Вместе с тем, он умолял раскошелившегося журналиста ни в коем случае не ссылаться на него, и был напуган до расстройства желудка.
– Не хо-хотел бы, чтобы и со-со мной со-со-сотворили что-то по-подобное, сэ-сэр, – заикаясь и затравленно озираясь, сообщил этот крепкий парень с такими ручищами, которыми только цепи в цирке рвать. – Этому бе-бе-бедолаге выкололи г-г-глаза и вырвали я-язык. Ну и з-зрелище, мне те-теперь нескоро у-у-уснуть. Ве-ведь это я об него с-с-споткнулся, ко-когда по-пошел о-о-отлить...
– Дурачок, тебе-то с какой стати за жизнь опасаться? – удивился расспрашивавший докера репортер, хотя ему тоже стало не по себе.
– Ка-как это, с-с какой?! – едва не расплакался докер. – Мне о-один из па-парней, которые за-за трупом п-п-приехали, прямо с-сказал: с-слово кому ля-ляпнешь, у-урод, о том, что ви-видел, и на-на к-корм ры-рыбам по-пойдешь. Только с-с-сперва мы тебе я-яйца отрежем и в па-пасть забьем...
– Это полицейский тебе такое сказал?! – ахнул репортер. Это было неслыханно.
– Не-нет, – докер замотал головой. – О-один из тех, которые чу-чуть по-позже п-приехали. Ви-видать, их полиция вы-вызвала. То-только о-они вряд ли а-англичане. А-а-акцент си-сильный...
– Русский? – спросил репортер, кожей ощущая, запахло жареным.
– Не-не скажу. Но их г-главный – с-сразу видать, к-к-крупная птица, по-поскольку и-инспектор Брехсон пе-перед ним на цыпочках бе-бегал...
– Описать сможешь?
– На-на лорда по-похож. О-одет до-дорого. В с-смокинг и со-солидное такое пальто. И бо-бородка – к-к-клинышком...
– Минуточку, – сказал репортер, озаренный внезапной догадкой. И развернул перед носом работяги вчерашнюю газету, где была опубликована фотография советского полпреда товарища Мануальского, сделанная, когда тот отвечал на вопросы журналистов.
– Он?
Докер, вместо ответа, побелел.
– По-похож. То-точно не-не скажу, те-темно ведь было. Да и с-смотрел я и-и-издалека, по-полицейские сразу ко-кордоны повсюду вы-выставили...
Понятно, это была сенсация, но такого сорта, когда играючи можно остаться и без ушей, и без головы. В особенности, если заиграться. Тем более что докер, хоть и взял предложенное репортером вознаграждение, наотрез отказался выступать свидетелем.
– Ни-ни за какие ко-ко-коврижки, сэр! – замахал ручищами работяга. – Мне пока жить не-не-не надоело. Ме-мешки ворочать, ко-конечно, не фунт и-изюму, но, все же лучше, чем, ко-когда раки у пи-пирса обглодают!
Репортер был обескуражен, а, говоря прямо, слегка сдрейфил, обо всем доложив главному редактору. Вывалил прям на голову и пошел домой, сославшись на головную боль. Редактор, поколебавшись, ибо ему тоже стало боязно, но не настолько, чтобы преодолеть искушение, как случается всегда, когда суешь нос на чужую кухню, велел отправить телетайпограмму в Нью-Йорк, с просьбой немедленно выслать фотографию Феликса Либкента, подвизавшегося по финансовой части то ли в советском полпредстве, то ли в корпорации CHERNUHA Ltd, или даже совмещавшем одно с другим, поскольку сама компания была совместным предприятием. Нью-йоркский собкор сработал оперативно, не прошло и трех часов, как главный редактор держал в потных пальцах фототелеграмму. Не надо было быть портретистом, чтобы смекнуть: счетовод компании CHERNUHA Феликс Либкент, и комиссар Триглистер, чья жизнь оборвалась столь трагически в лондонских доках – одно лицо...
Оба были – невысокого роста, чернявые, с мелкими чертами лица и смуглой кожей, оба таскали массивные очки и, теперь редактор в этом нисколько не сомневался, ибо был стреляным воробьем, имели непосредственное отношение к ОГПУ. Ну и, понятно, к какой-то мышиной возне, затеянной этим страшным ведомством на пару с правительством Его Величества.
– Худо дело, – пробормотал редактор, еле шевеля губами.
Между тем, это было еще не все. Собкор из Нью-Йорка сообщал, что Триглистер, он же Феликс Либкент, судя по всему, был – ой как непрост. По мнению американских коллег, с которыми успел переговорить собкор, г-н Триглистер, будучи по образованию банкиром, не один год прожил в Соединенных Штатах, где обзавелся весьма серьезными знакомствами и среди политиканов, и в офисах на Уолл-стрит, откуда мнимых народных избранников финансируют денежные мешки, чтобы потом дергать за нитки как паяцев. Триглистер обосновался в Америке задолго до мраксистской революции в России, снесшей империю Романовых, будто карточный домик. И без его участия здесь явно не обошлось, ибо, если бы не его врожденный дар переговорщика и обещания баснословных барышей, которые он смело сулил денежным тузам в случае демонтажа монархии, не видать бы Льву Трольскому ни щедрых инвестиций, ни зеленой улицы на пути в Россию, ни загранпаспорта, выписанного лично президентом США.
Ознакомившись с текстом телеграммы, редактор попросил секретаря соединить его с Нью-Йоркским корпунктом.
– Выкладывай все, что знаешь, – выдохнул он в трубку. – Про Триглистера...
– У нас поговаривают, он не просто убежденный тролист, но и близкий друг Льва Трольского. Поэтому, едва власть упала в лапы мраксистам, и Трольский стал вторым человеком в России, Триглистер тоже круто пошел в гору...
– Друг, значит, – протянул редактор, не зная пока, как ему быть с верхушкой айсберга, который угораздило всплыть.
– Они с Трольским в Гражданскую – были – не разлей вода, – подтвердил инициативный нью-йоркский собкор. Не в меру инициативный, как начал себе думать редактор, прижимая трубку к вспотевшему уху.
– Трольский как военный министр и председатель Реввоенсовета в бронепоезде по фронтам мотался, увещевая командармов и расстреливая пораженцев с паникерами. И товарищ Либкент – тенью за ним. Говорят, блестяще себя зарекомендовал, особенно в деле укрепления дисциплины методом децимации...
Ну-ну, – думал себе редактор. – Однако...
– После гражданской смуты в России Либкент продолжил головокружительную карьеру. Партия мраксистов поставила Трольского командовать Трудовыми армиями, и он взял Либкента к себе заместителем. И, так далее. Теперь, после того, как Трольского свергли, отстранив от командования Красной армией и военным флотом, Либкенту, понятно, не позавидуешь, – развивал свою мысль собкор из Нью-Йорка. – Пока был жив Феликс Дрезинский, всесильный председатель ОГПУ, Трольского еще как-то терпели, с грехом пополам, поскольку Железный Феликс, какие бы байки не ходили о его свирепости, чтил других соратников опочившего вождя, не желая пачкать рук их кровью. Смешно прозвучит, шеф, но, оказывается, среди мраксистов со стажем Дрезинский слыл либералом и, к слову, похоже, таким и был, делая все возможное для сохранения паритета между враждующими кланами. Но, теперь, когда самого Железного Феликса не стало, участь Трольского, считайте, предрешена. Его противники могущественны и полны решимости использовать шанс, выпавший им после скоропостижной смерти Дрезинского летом прошлого года, а также, не менее неожиданной смерти наркомвоенмора Михаила Фрунзе спустя всего несколько месяцев после этого. Шеф, эти смерти, как ни крути, представляются мне чертовски странными, но я их не комментирую, оставив на ваше усмотрение. Подчеркну лишь, что при нынешнем раскладе вся полнота власти перешла к непримиримому врагу Трольского Иосифу Стылому, который уже взял под контроль и армию, поставив над ней своего верного товарища Клима Воротилова, и органы госбезопасности. Формально они сейчас подчинены Вячеславу Неменжуйскому, но он вечно болеет, можно сказать, переселился в Кремлевскую больничку, и реально ВЧК заправляет Эней Пагода, – его первый зам. Пагода приходится кузеном ближайшему соратнику Вабанка Якову Сверлу, бывшему председателю Всероссийского ЦИК, но, поскольку, оба этих лидера – давно мертвы, он, предчувствуя большие перемены умудренным опытом нутром, ловко переметнулся на сторону Стылого еще при жизни Дзержинского, подозревавшего его в двурушничестве...
– М-да, – протянул редактор и потянулся за папиросами.
– Такая вот у них ситуация, шеф, того и гляди, польется кровь, причем, готов поставить десятку баксов против вашего пенса, это будет кровь Трольского, – продолжал нью-йоркский корреспондент. – Скоро его вышибут из кресла председателя Комитета по концессиям, которое выхлопотал для него покойный Дрезинский, возглавлявший, кроме чрезвычайки Высший совет народного хозяйства. И, как только возьмут Трольского под белы рученьки, да начнут на Лубянке сапогами охаживать, тут и до его ставленников рангом пониже доберутся. Вроде этого вашего Либкента-Триглистера...
Уже добрались, – подумал редактор, слюнявя картонный мундштук.
– Я вам скажу, процесс уже пошел, шеф, – продолжал въедливый корреспондент из Америки, словно прочтя мысли начальника. – Не знаю, как там у вас в Лондоне, но у нас в Нью-Йорке судачат, что советскому полпреду в Британии Леониду Мануальскому – тоже скоро на выход. Он, конечно, не явный тролист, но Трольскому симпатизировал, чего уж там. Плюс с Дрезинским дружбу водил, чуть ли не семьями приятельствовали. Но Железный-то Феликс – тю-тю, у Кремлевской стены упокоился. Значит, и Мануальскому – гайки. Думаете, как Дрезинского не стало, даром он, что ли, в Лондон свалил, каким-то зачуханным послом? Это после того, как он возглавлял и наркомат Внешней торговли, и комиссию по увековечиванию памяти незабвенного Ильича?! И с таких-то постов – в полпреды? Похоже на опалу, а? Или на бегство, не знаю, что вернее. Только вряд ли он далеко убежит, есть информация, что Ананас Мухлиян, поставленный генсеком Стылым на Наркомвнешторг вместо Мануальского, уполномочен, по приезде в Лондон для переговоров по каспийской нефти, снять его также с должности посла. Со всеми вытекающими, как принято у большевиков. Утром уволят, днем арестуют, к вечеру добровольное признание под пытками, потом наскоро от крови мокрой тряпкой оботрут, для проформы, и в расстрельный подвал...
– А обтирать-то зачем?
– Я же сказал, для блезира. Хоть это, полагаю, необязательная процедура...
Похоже на то, – подумалось редактору, и ему стало искренне жаль посла. Они были знакомы шапочно, перекинулись парой слов на приемах, периодически устраивавшихся в советском полпредстве при Мануальском. Посол производил самое благоприятное, впечатление. Образованный человек, безукоризненно воспитанный, никаких, традиционных для прочих большевиков перекрещенных пулеметных лент, с ним было не стыдно сесть за стол переговоров, а в перерывах – поболтать о беговых лошадях. Или о живописи с современной литературой, да о чем угодно еще, вплоть до спиритизма, поскольку, как поговаривали в высшем обществе Лондона, Мануальский был сведущ в эзотерике. Впрочем, не удивительно, раз они Гуру западных буддистов господином Вывихом были дружны чуть ли не с юности...
Вот и почивший Владимир Вабанк его Чародеем партии прозвал... – пронеслось у редактора.
– Черт побери, – пробормотал пораженный редактор, поскольку картина чьего-то замысла, громадного и дерзкого, начала неожиданно вырисовываться у него перед глазами. Только он не был уверен, будто жаждет обозреть ее целиком. Дрезинский, Трольский, Мануальский, Триглистер, Вывих...
Что же вы задумали, черти...
Многие из тех, кого он перечислил мысленно, были уже мертвы. Других, если верить абоненту на противоположном конце линии, ждала неминуемая смерть. Да и он сам предчувствовал их судьбу спинным мозгом. Тут сработал отточенный годами репортерский нюх. Он же подсказывал: не лезь туда, ох, не лезь... Это было, как заглянуть в бездну, наклонившись через перила, чтобы ощутить сочащийся с ее дна замогильный холод. Его властное притяжение. Ужас, нахлынувший на редактора, отдался в корнях волос, и они встали дыбом. К горлу подкатился мерзкий ком, одновременно с тошнотворным головокружением.
– Отступи от края, если не приспичило ухнуть вниз головой, – сказал чей-то основательно испуганный голос, он с удивлением распознал в нем свой. Отодвинул трубку от уха. Опять прижал.
– Ну, насколько мне известно, господин Мануальский много лет проработал в Баку, где занимался электрификацией Каспийского нефтеносного района, – начал он, чтобы вернуть себя из иррационального. – И, с тех самых пор, знает многих европейских управленцев высшего звена в лицо. Он лично работал и фирмой братьев Нобелей, Каспийско-Черноморским обществом Ротшильдов и с нашей "Shell", если не ошибаюсь, в те годы на Кавказе работал Маркус Самюэль. Он сегодня – птица весьма высокого полета...
– Что вы имеете в виду, шеф? – не понял собкор в Нью-Йорке.
– Что такими кадрами, как господин Мануальский – не разбрасываются даже большевики...
– Ну, положим, Ананас Мухлиян, которого вы ожидаете в Лондоне со дня на день, тоже – не лыком шит, – парировал собкор. – И серьезных связей у него хватает, причем, в тех же кругах. Они ведь с Мануальским в Баку в одно примерно время работали. Думаю, для вас не секрет, шеф, этот Мухлиян – тертый калач. В русскую революцию он был избран одним из комиссаров самопровозглашенной Бакинской Коммуны. А, когда с благословения британской разведки эсеры пустили его коллег в расход, он единственным каким-то чудом выкрутился. Сами понимаете, шеф, чтобы устраивать такого сорта чудеса, требуются нехилые связи международного уровня. Если б не заступничество англичан летом 1918-го...
Час от часу не легче, – подумал редактор, а вслух сказал:
– Значит, тем более не стоит опасаться за Мануальского, раз они с Мухлияном оба – из Баку. Получается, земляки. Найдут общий язык...
– Вы так думаете?! – усомнился в Нью-Йорке абонент, после чего связь прервалась, прежде чем редактор решил для себя, что именно он думает по этому поводу, и стоит ли ему откровенничать со своим сотрудником. Отложив трубку, он задумался еще крепче. С одной стороны, все было более или менее понятно. Из того, что лежало на поверхности, разумеется, и, если не вникать в детали.
То есть, что Советы задыхались в тисках международной изоляции, которую сами себе устроили, этого факта никто, включая самого редактора, в здравом уме оспаривать бы не стал. Ведущие страны Запада, которым мраксисты грозили своей Педикюрной революцией, в отместку объявили им бойкот. И большевики, похорохорившись какое-то время, четко уяснили для себя, что без западных инвестиций с технологиями, их режим рано или поздно падет. Протянет ноги, никакая ВЧК не поможет. А, осознав эту нехитрую истину, стали искать способы, чтобы преодолеть эмбарго. А, заодно, людей, к которым Запад прислушается. Таких, какие способны дать понять Нью-Йорку и Лондону, что классовые битвы остались в прошлом, больше – никаких Педикюрных революций на экспорт, Москва в состоянии предложить своим деловым партнерам то, что их может заинтересовать. А что всерьез интересует Запад? Только то, на чем можно хорошенько поднять, то есть, нефть, алмазы и другие полезные ископаемые.
Тут без тонких дипломатов вроде Мануальского или ушлых финансистов наподобие Триглистера, не обойтись, – думал дальше редактор. – Или хитрована Вывиха, который даст фору им обоим, поскольку устроился грамотнее всех, крутит через свою чернуху такие гешефты, Ротшильды отдыхают, а, чуть, что не так, взятки-гладки, мировая интеллектуальная величина, филантроп, философ, художник, не подкопаешься...
Тот факт, что все трое были тесно связаны с чрезвычайкой и ее бывшим председателем Дрезинским, редактора особенно не смущал. Насколько ему было известно, для Железного Феликса это было в порядке вещей, выполняя щепетильные миссии, действовать через агентов, внедренных в другие, внешне невинные советские структуры, тот же Наркомат внешней торговли или Комитет по концессиям, их сотрудники зачастую, имели двойное подчинение, получая указания от начальника Иностранного отдела ОГПУ товарища Агрономова-Михельсона, или даже непосредственно от Феликса Эдмундовича.
Другой вопрос состоял в том, кто их начал сливать, открыв счет товарищем Меером Триглистером? Новый генсек товарищ Стылый? Подсидевший Мануальского в кресле наркома Ананас Мухлиян?
Редактор, с натяжкой, мог допустить нечто подобное, тем паче, ему, в общих чертах, были известны бытующие у большевистских лидеров нравы. Иосиф Стылый не нуждался в старой гвардии усопшего товарища Вабанка, у него хватало своих, преданных лично ему выдвиженцев. Соответственно, вчерашним товарищам по партии, всяческим Трольским, Неменжуйским и Мануальским, по мысли нового вождя, наверняка предстояло, как можно скорее, отправиться туда, где уже пребывали товарищи Дрезинский, Фрунзе, Сверло и целая плеяда влиятельных большевистских бонз первой волны.
Одно было абсолютно неясно: как в эту компанию политиканов, финансистов и откровенных упырей ухитрился затесаться сэр Перси Офсет? Он-то каким боком к мраксистам? Какого лешего поперся в Амазонию вместе с Вывихом и Триглистером, что они там все позабыли?!
Редактор еще готов был поверить с натяжкой, что старые байки сэра Перси вскружили расчетливую голову Константину Вывиху, при всем своем прагматизме Гуру не был лишен чудачества, вот и на Тибет его тянуло как магнитом, и вряд ли из чисто меркантильных причин.
Но, на кой черт Колыбель Всего далась ОГПУ? Тут у главного редактора не было вразумительного ответа. Как и сомнений в том, что без указаний Железного Феликса, никакой миноносец "Яков Сверло" не снялся бы с якоря в Кронштадте, не то, что везти путешественников в Амазонию. Так что, как говорят, из песни слов не выкинешь. По всему выходило, какая-то, сверхсекретная операция имела место быть...
И теперь, когда Дрезинский лег у кремлевской стены за компанию с командармом Фрунзе, кто-кто, обладающий пугающе длинными руками, делал все, чтобы эту операцию прикрыть, так, чтобы никто ничего не узнал. И, этот некто перешел к активным действиям, памятуя о засаде, устроенной в Лондоне сэру Перси, а заодно о печальной участи, постигшей чекиста Триглистера в лондонских доках.
И пойди разберись, кто сеет смерть, заместители покойного Дрезинского, чтобы спрятать в воду концы, поскольку даже из Лондона не хочется думать, что с ними сделают в Москве подручные товарища Стылого. Или сам Иосиф Виссарионович взялся выяснять, чем там, втайне от него, занимался Феликс Эдмундович...
Как бы там ни было, ясно одно, гибель Триглистера – далеко не последняя в череде смертей, которые очень скоро последуют...
– Тебе тоже припекло угодить под паровой каток? – спросил себя редактор и поежился, хоть за окнами кабинета парило, потому как надвигалась гроза.
Тут редактор сподобился дать ответ без промедления.
– Нет, мне это не нужно, – пробормотал он.
Затушив папиросу, редактор вызвал секретаря, попросив сварить чашечку кофе. Сунул в рот новую папиросу, закурил, выпустил дым через ноздри, проследил, как сизое облачко, клубясь, неторопливо поплыло к окну, и снова подумал о полковнике Офсете.
Господи, как же тебя, старого дуралея, угораздило вляпаться в такую скверную историю? Причем, ладно бы, самому, ты ж в это темное дело сына втравил, совсем еще мальчишку...
Где же его сын, в таком случае? Убит?! Захвачен в заложники?!
– Безумец, – проговорил главный редактор еле слышно. Впрочем, чем-то таким, пожалуй, и должна была окончиться эта эпопея, дурацкая с самого начала. Вполне логичный финал для чудака, бредившего какой-то мифической пирамидой, ломившегося туда, как голодающие в буфет, чтобы, в конце концов, расплатиться за свое маниакальное упрямство жизнью сына, на которого он до этого плевать хотел, навещая в пансионе от случая к случаю, раз в пару лет...
– Ваш кофе, – сказал секретарь, абсолютно бесшумно появившись в дверях.
Редактор, вздрогнув, кивнул и показал на стол. Секретарь, оставив поднос, удалился. Дождавшись, чтобы за ним захлопнулась дверь, редактор выдвинул нижний ящик стола, кряхтя, нагнулся, выудил початую бутылку бренди. Поморщившись, отхлебнул раскаленный кофе, плеснул в чашку приличную порцию спиртного. Отпил, зажмурился от удовольствия, пока огненная вода, миновав пищевод, скатываясь в желудок.
– Хорошо, – удовлетворенно произнес редактор, и ему действительно стало лучше. Он снова подлил в чашку бренди, причем, на этот раз, до краев. Осушил залпом. И, неожиданно расхрабрился, ощутив прилив сил разом с острым желанием докопаться до правды. Перед мысленным взором даже мелькнул заголовок резонансной статьи, которую он усядется писать прямо сейчас. Редактор увидел ее опубликованной на первой странице утреннего выпуска и минуту, а то и две, нисколько не сомневался, что всыплет в ней всем, и старому дурню, наконец-то наказанному за слепоту с безответственностью, и кровавым кремлевским вурдалакам, и чопорным лордам, омерзительным в своем умопомрачительном цинизме.
– Будет емко, хлестко и забористо, – обещал себе он, уже понимая, что врет. Еще не написанная статья, шедевральный текст, метавший громы и молнии по адресу сильных мира сего, рассыпался, скукожился и поблек. Вместо него в воображении редактора нарисовалось раскрасневшееся, сильно разгневанное лицо высокопоставленного чиновника из Home Office, куда редактора вызывали для доверительной беседы. А, если без реверансов, то для форменного разноса, и все из-за того, что газета, зациклившись на сомнительной личности полковника Офсета, муссирует откровенные сплетни, переливая из пустого в порожнее, даром будоража общественность и, наконец, бросая тень на правительство, за что в скором времени распрощается с лицензией.
– Вы хотя бы понимаете, какой нежелательный резонанс возымеет ваша бестолковая возня вокруг похождений Офсета в Лондоне! – проскрежетал зубами воображаемый чиновник, состроив такую свирепую гримасу, что редактор живо представил себя болтающимся на рее. – Мало вам скандала, устроенного вами же, когда вы имели глупость опубликовать фальшивку, выданную за открытое письмо председателя Коминтерна Карла Гадека английскому пролетариату?!
При этих словах редактора передернуло, хоть с тех пор, как он оконфузился, минуло несколько лет. Тогда в газету прислали копию сверхсекретного циркуляра Коминтерна, якобы адресованную британским братьям по классу, с пламенным призывом начинать Педикюрную революцию. Дерзайте, товарищи, не робейте, а за нами не заржавеет, поддержим вас из всех стволов, писал Гадек из Москвы. ДАЕШЬ ИПАТЬЕВСКИЙ ДОМ ПРЯМО В СТЕНАХ БУКИНГЕМСКОГО ДВОРЦА! УРА, ТОВАРИЩИ!!
Редактор, недолго думая, пустил материал в номер. А буквально на следующий день всплыло, что это розыгрыш. Советское правительство вручило Британскому ноту протеста. Газету едва не прикрыли.
– Имейте в виду, господин редактор, второй раз испугом не отделаетесь! Больше вам с рук не сойдет. Вам понятно?!
