Текст книги "Собрание сочинений. Том первый"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

История о выборах

Редакторы социал-демократической газеты в присутствии издателя составляли предвыборное воззвание.

Редакторов было восемь, и вид у всех был кровожадный.

Толстый редактор сказал: «Нужно ошеломить общественность».

– Да, конечно, в воззвании должно быть побольше огня, – согласился тот, что был потоньше.

– Речь идет в первую очередь о финансовых интересах газеты, – с мечтательным выражением лица заметил издатель.

– Несомненно, – сказал толстый редактор и начал диктовать низенькому человеку: – В нашей организации состоит сто тысяч членов.

– Напиши лучше пятьсот тысяч, – посоветовал издатель.

– Шестьсот тысяч, – предложил худой редактор.

– Значит, так: в рядах нашей партии шестьсот тысяч членов!

– Будь что будет, – воскликнул издатель, – разразимся громом и молнией.

– Расколем черепа, – добавил худой, поглаживая бороду.

– Но ведь это догматизм, – заметил философствующий редактор.

– Наши товарищи без всякого нажима воспримут противоречие между собственным «я» и остальным миром.

– Сейчас, перед выборами, нам надо выступать резче.

– Мы должны быть грубыми. Бейте, убивайте, не жалейте никого, – пропел длинный редактор.

– Мне в драке мешают габариты, – попробовал пошутить толстый.

– Твой живот возвышается спереди, – сказал философ, – а это уже трансцендентный идеализм…

– Бросьте шутить, ребята, – сказал издатель. Он называл их ребятами всегда, когда был в хорошем настроении.

– Мандаты бы поделите между собой, – сказал толстый, – жаль, мне еще нет тридцати, а то бы я тоже получал в день по золотому.

– Вот эти ботинки мне сшил один наш товарищ, – сказал издатель. – Ботинки добротные и хорошо носятся. Он уже десять лет снабжает обувью всю нашу семью. Светлая голова этот сапожник – умеет так подобрать цвета для летних туфель, что они хорошо гармонируют. Например, серое полотно с черными лакированными полосочками. Давайте сделаем его депутатом.

Теперь они обсуждали, кому выдать мандаты.

Толстый редактор требовал, чтобы депутатом сделали одного товарища, с которым он играет в тарок и который обыграл самого короля тарока Куртца! Если товарищам депутатам будет в парламенте скучно, он мог бы научить их нескольким любопытным карточным фокусам, таким интересным, что, если сейчас о них рассказать, это показалось бы газетной уткой. Кроме того, он чревовещатель и в парламенте это его свойство можно использовать для запугивания противников. Например, ни с того ни с сего может показаться, что политический противник во время своего выступления ревет, как бегемот. А делается это животом. Или он мог бы, например, сбивать с толку депутатов противника во время голосования. Устроить, к примеру, так, чтобы депутаты и вправду подумали, что премьер-министр хрюкает. Ведь это могло бы повлиять на судьбы империи.

Худой редактор тоже предложил кандидатуру одного замечательного человека. Он-де знает его много лет и утверждает, что нет такого высокого чина, у которого бы этот прекрасный человек не брал в долг. Его выберут хотя бы затем, чтобы получить обратно свои деньги. Суточные депутата будут для них хоть какой-то гарантией. И вообще он человек самоотверженный. Своих политических противников норовит придушить прямо в трактире и при этом утверждает, что сам он идеалист. Он так же, как и Маркс, убежден, что только материальные отношения влияют на развитие истории, и поэтому ищет себе богатую невесту. В качестве депутата ему было бы легче ее найти, и поскольку это хороший товарищ и личный друг редактора, было бы желательно сделать его депутатом. Надо выставить его кандидатуру.

Низенький редактор заявил, что было бы желательно сделать депутатом одного спортсмена, который лежа выжимает сто пятьдесят кг. Он прекрасно разбирается в классической борьбе, а также великолепно владеет английским, ирландским и британским стилями бокса.

– Нам нужны сильные люди, – заявил редактор, – которые могли бы, если это потребуется, поломать в парламенте кресла. Атлетическая фигура этого товарища нагонит на правительство страху. Топор надо выбирать по дереву. Таким топором и будет этот товарищ. Он обладатель двух медалей по тяжелой атлетике и мало того что победил в международных соревнованиях одного негра, но еще и сделал из него социал-демократа. Побежденный негр, лишившийся чемпионского титула, до сих пор подписывается на социал-демократические газеты.

Черноволосый редактор сказал, что он тоже знает одного прекрасного товарища. Грех было бы не выставить на выборах его кандидатуру. Он встречается с ним в кафе и знает, какой это начитанный человек. Этот товарищ написал книгу о воспитании детей в будущем социал-демократическом государстве. В ней он предлагает, чтобы Первого мая лучшие ученики социал-демократы, одетые ангелочками, выстраивались у редакции социал-демократической газеты, где им вручали бы книжки в красных обложках и красные галстуки. Это очень образованный товарищ. Сейчас он собирается писать трактат о приказе как социал-демократическом средстве воспитания. У него доброе сердце, и он говорит, что хотя социал-демократы пока еще не достигли совершенства, до совершенства им не хватает сущего пустяка – иметь собственных министров.

Так распределялись мандаты. Это был генеральный штаб, который решал, кого сделать депутатом. Не были забыты ни личные друзья, ни товарищи, которым присутствующие были чем-то обязаны.

Черт побери, кого же еще сделать депутатом? С минуту казалось, что кандидат для последнего округа так и не найдется.

Редакторы повесили головы, как вдруг поднялся издатель.

– Товарищи, – сказал он, – давайте сделаем депутатом нашего служителя Гарна. Он добрый малый. Недавно просил, чтобы ему повысили зарплату, а ведь так еще лучше. Будет получать суточные. Человек он очень порядочный. Когда бы мы ни посылали его за копченым мясом, он никогда нас не обманывал и всегда приносил все, что нам хотелось. Хочется постного, принесет постного, хочется с жирком – пожалуйста. Даже если за пивом пошлешь, и то по дороге не отопьет. В социализме он, правда, не разбирается, но голова у него на месте. Мы напишем ему речь для избирателей, он выучит ее наизусть, прибавит кое-что от себя, избиратели за него проголосуют – и вот он уже депутат. Он сможет, например, продавать в парламенте и перед зданием парламента красные гвоздики или сосиски своим коллегам – товарищам депутатам: «Сосисочку с хренком не желаете?» Сгодится он и для контрольных обходов округа, научим его фехтовать и если кто из оппозиции нас оскорбит, пошлем Гарна, чтобы тот вызвал его на дуэль. Речи произносить он не будет, а будет только голосовать вместе с нами. Ну, а поскольку у него громкий голос, он сможет выкрикивать разные антиправительственные лозунги, чтобы всем казалось, что мы готовы разнести государство на куски.

Издатель подошел к телефону и позвонил в проходную:

– Сейчас же пошлите к нам Гарна!

Когда вошел Гарн, все сидели с серьезными лицами, а издатель сказал:

– Дорогой Гарн, исполнительный комитет социал-демократической партии решил выставить твою кандидатуру на выборах в депутаты парламента.

Гарн побледнел.

– Господин товарищ, – сказал он, – я ведь дурак.

– Не важно; того, что ты знаешь, вполне достаточно, чтобы быть депутатом. Мы определим тебя в такой округ, где ты обязательно победишь. На собраниях избирателей можешь говорить все, что тебе угодно. Да кроме того, речь я тебе и так напишу. Ты знаешь, что такое коллективизм?

– Нет, господин товарищ.

– Ну, как бы это тебе объяснить? Короче, на собраниях можешь говорить, что в нашем социал-демократическом государстве все будет устроено так, что приходишь ты, например, в магазин и говоришь: «Дайте мне пять плавленных сырков за четверть часа работы…»

– А шесть сырков за сколько?

Редакторы рассмеялись.

– Это я тебе потом объясню. За пять минут работы кружка пива и т. д. На собраниях можешь говорить, что угодно, ну, к примеру, что мы добиваемся, чтобы конина продавалась бесплатно.

– Нынешняя избирательная кампания обещает быть веселой, – заметил толстый редактор, после того как Гарн ушел. – Да, все-таки до слез жалко, что мне еще нет тридцати. Я бы подложил на живот подушку и произвел впечатление даже на капиталистов.

– Настоящий мужчина должен занимать достойное место, – сказал редактор-философ, – и настоящие мужчины всегда поддержат шутку.

– В нашей организации состоит шестьсот тысяч членов, – снова начал диктовать предвыборное воззвание толстый редактор.

Издатель чихнул.

– Вот, значит, так оно и есть, бог правду видит, – сказал худой редактор, и все они, как один, дружно рассмеялись.

Бетярская повесть

Кигио и Техер лежали во мху под раскидистым дубом и кляли целый свет, а в особенности – деревенского старосту.

Эти парни – лет тридцати от роду – принадлежали к той касте мадьярских простолюдинов, которая носит звучное имя «бетяры». Бетяром называют либо человека, пасущего скот, либо вообще шалопая, мазурика – словом, изрядного прохиндея.

Кигио и Техер, помимо того, что пасли свиней, были еще шалопаи и прохиндеи – иначе говоря, бетяры высшей пробы, – из тех, что расстаются со своей короткой трубкой, лишь попадая за лихие шалости в тюрьму, где взамен обычных для них серых портов и куртки получают серое арестантское платье.

В настоящее время они богохульствовали – дело, которое у подобных им достославных людей занимает, как правило, добрую треть всей их жизни.

Кигио только что наслал проклятие на деда старосты, а Техер в это время вспомнил, что еще не проклял старостову тетку.

Кигио сразу же спровадил в преисподнюю мать старостовой тетки, – но сверх того, сколько оба ни старались, вспомнить ни одного живого родственника старосты так и не смогли, и Кигио торжественно провозгласил «Mindt öröke, amen» (во веки веков аминь!).

Вокруг них, в дубняке, паслось стадо свиней со всей деревни Талом, – свиньи визжали, хрюкали, рыли землю в поисках желудей; в разных местах сновали и крутились поросята; в полустоячем озере валялись хряки, блаженствуя в темной трясине, холодившей их толстую кожу, распаренную жаром солнечного дня.

Каких только мастей тут не было! От розовой и почти голой кожи до черных завитков кудрявящейся шерсти. Боровы, хряки, супоросые свиньи… грозно хрюкали вепри с клыками, которыми отталкивали остальных, любвеобильно похрюкивали толстые племенные матки, то и дело питая своим молоком жадно льнувших к ним сосунов…

Вокруг носились две собаки той породы, какая используется обыкновенно при пастьбе свиней и была получена когда-то скрещиванием собаки с волком.

Они носились, лаяли, оскаливали зубы и тем удерживали в повиновении все стадо, благодаря чему оба бетяра могли полеживать под сенью дуба и даже не протягивать рук за кнутами, брошенными на мох.

Один раз Техер все же поднял кнут – когда мимо пробегал кабанчик старосты. Поднял и ловко вытянул им кабанчика по спине так, что тот с визгом кинулся искать желуди в другом месте.

Излив таким образом злость на собственность старосты, Техер опять удобно растянулся на земле, выпустил изо рта дым и, глядя, как он медленно тает в безветренном воздухе, убежденно сказал:

– Сам-то он кто, этот староста? Пропойца. Пропойца, и больше никто. И он мне, видишь ли, будет запрещать жениться на Гомлоковой Франтишке!..

– Как, ты сказал, все это у вас было? – отозвался, став вдруг серьезным, друг его Кигио.

– А было так. Два года я люблю Франтишку, а она меня. Я к ним захаживаю. Ведь, сам знаешь, Гомлоковы кабаны для меня – первые свиньи, на лучшие места вожу… Ну, старик Гомлок ничего, не против, все говорит: «Пускай ты, парень, и простой бетяр, что из того, я тоже был бетяром. Да дело разумел. Свиней, которых получал в уплату, выкармливал и хорошо сбывал. Моих свиней охотно покупали. Гомлоковых кабанчиков и поднесь вся Зала помнит. Бывало, что и украдешь какого, а свалишь на медведя или волка. Подкопишь денег – покупаешь новых; выкормил – и опять же пользу взял. Двадцать лет так бился, пока не сколотил наконец столько, что и мужик-хозяин отдал свою дочку за бетяра. Отчего и мне теперь не отдать за тебя свою? Ты только знай работай, не ленись».

Все было на мази. А тут третьего дня, как пригнали мы стадо, ты пошел пропустить чарку – я, как обыкновенно, к Гомлокам. Смотрю, сидит старый Гомлок в горнице, а против него – здешний староста Нарва.

И так они заговорились, что не видели, как я вошел. Сел я в углу, за печкой, и стал слушать.

– Мой Ференц, – начал староста про своего сына, – по твоей Франтишке сохнет.

– Пустое дело, – Гомлок ему в ответ, – я уж ее обещал…

– Болтают, Гомлок, что ты собрался отдать дочь какому-то паршивому бетяру.

Я было хотел вскочить, но тут подумал: «Что на это скажет старый Гомлок?» Прислушиваюсь, а он говорит;

– Так ведь и Бирка отдал свою дочь паршивому бетяру, к которому ты теперь пришел.

Староста растерялся.

– Ты-то был не простой бетяр; Техер – совсем другое дело. Никто не знает, чье это отродье. Говорят, цыганское. Мать у него беспутная была – девка из господской дворни. Как жила, так и померла: хлестала горькую, пока не окачурилась…

Слышу, Гомлок на это:

– Ну, кто помер, тот уже покойник, а ведь и ты, староста, в Фараде одну испортил. Ребенок помер… Да и как было тебе на ней жениться, когда ты уже был с другой повенчан? А пить мы все пьем. Вино сотворил бог, а только ты вот пьешь не по-христиански.

– Выходит, отдаешь дочь прощелыге Техеру?

– Намереваюсь отдать.

– А что он вор, знаешь? Вот давеча пропала племенная матка…

– Как не знать, сам небось был бетяром.

– А что он на мирские деньги нанятый и я могу его погнать отсюда, тоже знаешь?

– Знаю и это. Да бетяр нигде не пропадет…

Тут староста озлился и ушел, а я тогда вылез из-за печки и говорю:

– Я слышал, что вы говорили. Отдашь, стало быть, за меня Франтишку?

– Отдам, – говорит Гомлок, – только сперва со старостой поквитайся, за себя, за меня и за всех бетяров.

– Ну, что ты скажешь, Кигио?

– Красного петуха ему пусти, – стал советовать Кигио. – Подкарауль и пырни ножом…

Техер покрутил головой.

– Это все не то. Зря только грех на душу брать, – невозмутимо выпустил он изо рта клуб дыма.

Потом, не поднимая головы, начал насвистывать и наконец затянул песню.

Это была одна из бетярских песен, о том как посреди степи стоял трактир, а у молодой трактирщицы была пригожая племянница. И полюбилась эта самая племянница бетяру. А трактирщица отвела ее зимой далеко в степь, чтоб сгубить, потому что не хотела отдать удалому бетяру.

Прознав про это, завернул он в тот трактир, да и вогнал прямо в сердце трактирщице нож.

Кигио подпевал, а потом щелкнул кнутом.

В дубняке удлинялись тени деревьев. Лес понемногу затягивало вечерним сумраком. Наступало время гнать стадо домой. Бетяры свистнули собакам, поднялись и загикали:

– Гей-га, гей-го!

Свиньи заволновались. Валявшиеся на траве или в трясине вставали и присоединялись к остальным.

Собаки бегали вокруг и заставляли их сбиваться в кучу.

– Гей-гей!

Защелкали кнуты так, что эхо в лесу прогудело ружейным выстрелом: «Праск!»

И стадо потихоньку тронулось.

Староста Нарва имел скверную привычку, выйдя откуда-нибудь, останавливаться под дверью и прислушиваться, не скажут ли чего о нем. Выйдя в тот раз от Гомлока, он тоже остановился и прислушался, не заговорит ли Гомлок сам с собой. И тут, к своему изумлению, услышал голос Техера, а затем и ответ старого Гомлока: «Отдам за тебя Франтишку, только сперва со старостой поквитайся, за себя, за меня и за всех бетяров».

Полуживой от страха, староста еле добрел до дома и заперся в горнице. Забыл и трубку, не заглянул ни разу в жбан с вином, не отвечал, когда к нему обращались, лег в постель и не мог уснуть.

Страх перед местью Техера оживил в его памяти слышанную некогда историю о бетярах давних времен, которые на Мадяр Пусте [45]45
  Возможно, название хутора.


[Закрыть]насадили хозяина на вертел и изжарили.

Мысль о жестокости этих людей не давала ему покоя. И вот на следующий день, собравшись с духом, он отправился просить совета у деревенского нотариуса.

Нотариус, человек еще очень молодой, который лишь недавно по окончании курса расстался с шумным городом и открыл здесь свою маленькую контору, принял испуганного старосту учтиво.

У нотариуса была добрая сливовица, отчасти скрашивавшая ему деревенское одиночество, и после пятого стакана несчастный староста смог наконец приступить к изложению цели своего визита.

– Плохи мои дела, ваше благородие. Завтра могу с перерезанным горлом проснуться.

– Тогда-то вы, положим, не проснетесь, – резонно заметил начинающий нотариус и улыбнулся.

– Можно и по-другому извести: придушить или же, скажем, утопить… повесить, застрелить, располосовать… Ужас берет!

И староста отер лоб рукавом рубахи, служившим ему вместо носового платка.

– Странное вы что-то говорите…

– Теперь вы меня, ваше благородие, видите живого, а через час, может, найдут мертвого. Один бог знает, что надо мной учинят.

– Да кто, кто учинит-то?

– Бетяр, ваше благородие.

Нотариус нахмурился. Ему было известно, что с людьми этого рода шутки плохи.

– Он угрожал вам?

– Мне самому Техер покуда не грозил…

И Нарва рассказал, что произошло у Гомлока.

– Ну, что он будет мстить, это точно. А месть у них, у бетяров, ужасная. И зачем только Ференц меня посылал!.. – причитал староста, – сочтены, видно, мои денечки.

Нотариус почесал лоб.

– Арестовать, что ли, Техера?..

– Сохрани бог, ваше благородие, да это все одно, что мученический венец себе уготовить.

– Может, пойти поговорить с ним мне?

– Я дам священнику два гульдена, чтоб он за вас молился, когда вы пойдете.

При всей серьезности положения, нотариус не мог сдержать улыбки.

– Меня-то он не тронет. Сейчас вот и пойду. Куда они выгоняют?

– В долину Мергеш [46]46
  Ядовитая ( пер. авт.).


[Закрыть].

Нотариус пустился в путь, провожаемый изъявлениями благодарности своего клиента.

За деревней поднялся на взгорок, потом проселком стал спускаться к дубнякам, и по мере приближения к долине Мергеш чувствовал себя все более неуверенно. Энергичная поступь сменилась вялой и развинченной… Он закурил и не спеша побрел в том направлении, откуда доносился лай и хрюканье.

Как и вчера, Кигио и Техер лежали в тени дуба. Кигио спал, удобно растянувшись на разрытой земле; Техер, посасывая трубку, думал о том, как отомстит.

В этом состоянии и нашел их нотариус, нерешительно приблизившийся к дубу.

Техер дал Кигио тычка, и оба они, приподнявшись, сели.

– Добрый день, – поздоровался нотариус, останавливаясь совсем близко от их вытянутых босых ног.

– День добрый, – отвечали они небрежно.

– Приятно полежать, правда? – пытался молодой нотариус наладить разговор – ему было не по себе в этой обстановке.

Собаки прыгали вокруг как одержимые. Кигио отогнал их кнутом и снова лег.

– Сегодня, кажется, не очень парит, – продолжал нотариус.

– И то сказать, сегодня не так чтобы очень жарко, – отозвался Техер.

Нотариус отважился:

– Я к вам, голубчик, насчет старосты.

Техер не отвечал ни слова. Ободренный этим, деревенский нотариус продолжал:

– Ему случайно стало известно, что разговор его с Гомлоком был истолкован вами превратно. По поручению старосты я должен заявить, что он произнес те слова в состоянии аффекта – сболтнул, так сказать, спьяну…

– Выходит, этот пропоец меня боится?.. – спросил бетяр, поднимаясь на ноги.

Вопрос был задан так прямолинейно, что оставалось лишь ответить «да».

– Ну, это хорошо!

– Так что передать старосте?

– Что это хорошо…

Глаза у Техера сверкнули, и он снова лег.

Нотариус, успокоенный, ушел, а староста, узнав, чем кончился поход, в отчаянии опустился на лавку.

– Если бетяр говорит: «хорошо», значит, он сделает, что задумал. Меня ничем уж не спасти, ваше благородие.

Когда вечером Техер рассказал о посещении нотариуса Гомлоку, тот бесстрастно заметил:

– Все равно же ты отомстишь, сынок.

– Отомщу, – будь покоен, – ответил бетяр.

Минуло лето, наступила осень, и пришла зима; землю накрыло снегом. Техер в своей хибарке, на краю деревни, думал о том, как отомстит. На дворе все искрилось от мороза, а сердце Техера пылало жаждой мести. И согревало это так, словно в потрескивающее пламя подбрасывали несчетные поленья.

Старосту между тем иссушал страх. Он чувствовал себя, как приговоренный к смерти, не знающий, когда за ним придет палач. От бетяра, которого он подверг поношению, не приходилось ждать пощады.

В один из зимних дней Нарва подался в город составлять духовное завещание. Как ни оттягивал он эту процедуру, иного ничего не оставалось.

А одновременно со старостой в город другой дорогой входил Техер, все эти дни не выпускавший старосту из поля зрения.

Близилась масленица. И надо было отомстить, чтобы затем сыграть свадьбу. В чем будет заключаться месть, он еще сам не знал, но что она будет жестокой, в этом мог поклясться.

В городе Техер потерял старосту из виду; расстроенный, побрел в трактир, откуда вышел уже вечером, вскоре после того, как староста отправился в обратный путь.

Между тем оформление своей духовной Нарва отложил, поскольку сразу по его приходе в город таким теплом пахну́ло из одной распивочной, что невозможно было пройти мимо, и он решил согреть себя глотком вина. В распивочной, конечно, одним жбаном он не ограничился, пил долго и вышел потом, когда на заснеженную равнину уже опускался вечер.

На востоке, где лежала его деревня, сумрак заметно сгущался. Все быстрей надвигалась оттуда зимняя ночь, меж тем как с запада начинал заметать на восток снежный буран.

Опьяневший староста плохо различал дорогу. Вино и снег отягощали ему путь.

Тяжелый тулуп становился все тяжелее, потому что снег падал безостановочно.

Снег облеплял усы, подтаивал от теплоты дыхания и смерзался в сосульки под наскоками леденящего ветра.

Вокруг не было ничего, кроме снега, которого все прибывало и по которому так трудно шагалось.

Ноги в этом сыром снегу скользили и разъезжались, пока, наконец, Нарва не упал.

Он сделал попытку встать. Попытка удалась ему, но тут налетел ветер и словно бы принес с собой ужасную усталость. Нарва упал лицом в наметенный сугроб.

Снег под ногами таял, и сапоги у Нарвы так же, как усы, покрылись ледяной корой.

Нельзя было подняться на ноги. В мутнеющем сознании мелькнуло, что он замерзает. И показалось вдруг, что на дворе тепло, весна, а он прилег на разогретую солнышком межу…

Тут кто-то стал его трясти, поставил на ноги и поддержал, не давая упасть.

– Ну шевелись, что ли, пропоец старый!

– Оставь, – пролепетал Нарва, стараясь снова лечь.

– И надо бы тебя оставить, чтоб ты тут замерз, – ворчливо произнес знакомый голос, – да не могу я этого.

Сильные руки подхватили старосту, и человек, взявший его в охапку, зашагал к деревне.

Староста слышал, как идущий клял его, потом забылся сном… Проснулся он уже в своей постели, под пуховиками.

– Что это? – изумился он.

– Ты лежал на снегу. Техер нашел тебя и принес к нам, – отвечал Ференц, поднося к самым губам отца бутылку со сливовицей.

Когда молодой бетяр пришел к Гомлоку и рассказал, что произошло, старый Гомлок, сам некогда бетяр, не мог удержать слез.

– Долго ты ждал, пока придет твое время отомстить… вот и дождался, – проговорил он сквозь слезы. – Вы, молодые, лучше нас. Будь это я, остался бы он на снегу… А только Франтишки тебе уж не видать.

Такова бетярская повесть.

Готов поклясться, что и все бетяры – будь то кондаши или же канаши, будь те, что выгоняют кабанов на плато бодачоня, – люди одной породы.