Текст книги "Собрание сочинений. Том первый"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Поминальная свеча

Старого старосту похоронили на деревенском кладбище под лиственницами; женщины и дети разошлись по хатам, а мужики направились в корчму дядюшки Шимона.

– Шимон, – крикнул кто-то из крестьян, когда все уселись за грубо отесанные столы. – Эй, Шимон, поднеси-ка, согрей душу! – Утерев глаза рукавом кунтуша, он со вздохом обратился к сидевшим: – Эх, нет больше нашего старосты!

– Смерти все одно, – промолвил седой Станко, – что староста, что не староста.

– Да уж, смерть не выбирает, – поддакнул Земб. – Вот так напьешься, свалишься с телеги, а она тебя поперек – и все!

– Здорово тот цыган ему предсказал, – вспомнил Станко, – давненько это было. Пришел тогда цыган в деревню, а покойник староста как раз от Шимона идет. «Что это ты, парень, смеяться вздумал!» – говорит ему староста и велит в каталажку упрятать. «Да всыпать ему по первое число!» – приказывает мне и покойному Хохличу. Всыпать-то мы всыпали, а цыган и говорит: «Староста ваш или упьется до смерти или убьется спьяну». И вот, поди ж ты, сколько лет прошло – едет староста из города мертвецки пьяный, падает с телеги – и прямо под колеса. Вот и нет его.

– Эй, Шимон, выпей с нами, – крикнул Земб, – жалко, такой был староста!

– Жалко, ох как жалко. – поддержал его Шимон, выпив с мужиками. – Помните, в прошлом году он двух бродяг запер в пустом хлеву и три дня ни крошки им не давал? А когда они просили его поесть, чтобы не умереть с голоду, только смеялся: «То-то, ребята, сами теперь видите, у нас в горах нищим плохо подают».

На четвертый день отпустил их, дал по краюхе хлеба. «Видал, Шимон, – говорит мне, – какого задали стрекача. Я им покажу… Работать надо!»

– Зато стариков нищих любил попотчевать, – продолжил Земб. – Придет старичок за милостыней. «Ты откуда, сердешный?» – «Оттуда-то». – «А отец твой?» – «Помер, хозяин». – «Не сладко тебе приходится», – скажет, бывало, староста и чуть не целую неделю старика кормит.

– Как же, помню, – сказал Шимон, – сидел как-то староста здесь, выпивал, а старик нищий заходит. «Выпей со мной, братец», – пригласил его староста. Нищий выпил и захмелел, а староста мне и приказывает: «Уложи-ка его, Шимон, да поудобнее!»

– Выпьем, – предложил крестьянин Михаил, – помянем покойного добрым словом.

Все выпили, и тут снова заговорил седой Станко:

– А мне не забыть, как сидел староста перед своим домом вечером, накануне злосчастной поездки в город. Я присел рядом с ним на лавочке, а он мне и говорит: «Станко, дружище, дай руку». Подаю ему руку, а он мне: «Слушай, брат, разве про себя наперед что узнаешь? Вон священник из Строжи всегда одно и то же твердит: из деревни, мол, уезжаешь, а вернешься, нет ли – дело темное. Так и пребываешь в вечном страхе, по себе, небось, знаешь, Станко, – кто без греха? Вот я и подумал: поставить бы в часовне святого Йозефа возле леса большую свечу во искупление моих грехов. Может, как умру, скажет мне отец небесный: «Пока свеча не догорит, будешь в чистилище, а потом на небо возьму». Так все и думаю об этом последнее время. А вчера приснилось мне, будто святой Йозеф присоветовал: «Гляди только, дружище, чтоб свеча была побольше!» Я и прикинул: вот, мол, поеду в город, куплю большую свечу. А что, как пить начну, деньги спущу, а свечу-то купить и позабуду?» Тут он мне и говорит – как сейчас его вижу, покойника: «Станко, дружище, сделай одолженье, дам я тебе денег на свечу, а как умру – купи и поставь в часовне святого Йозефа, пусть горит во искупление моих грехов. Грешен я, Станко, ох и грешен!»

Седой Станко выпил, утер набежавшую во время рассказа слезу и продолжал:

– Дал он мне деньги и говорит: «Вот тебе, дружище, три гульдена. На большую свечу хватит! То-то будет гореть, пока я буду мучиться в чистилище! Как догорит, знайте: староста ваш уже в царствии небесном. И потолще пусть будет, больно много у меня грехов. Придется помучиться. Держи деньги крепче да не забудь про свечу. Когда зажжете ее в часовне и пойдете лесом, перекреститесь и скажите: «Дай ему, господи, вечный покой, много он грешил, но бог милостив». Все это покойный староста мне за день до смерти говорил, эх, кабы знал, бедняга, что сегодня схороним его под лиственницами.

Седой Станко снова вытер слезы, вытащил из-за пояса три золотых, положил их на стол и сказал:

– Вон как вы весело блестите! – Поеду в город, куплю свечу большую-пребольшую. Ох, бедный наш староста, копил ты эти золотые и думать не думал, что так скоро в часовне святого Йозефа будет гореть свеча в упомин твоей души.

– А что ему было копить? – буркнул Земб. – Ведь он как? Всем известно: налоги соберет – а мы платили исправно – да и пропьет все. Куда там в город деньги возить! А если возил, так не все.

– Он сам про себя говорил, – сказал Мачех, – грешен, мол, дня нет, чтоб не согрешил. Обещал мне похлопотать, чтоб сына не забрили. «Это влетит тебе в копеечку, – говорит, – зато будь покоен, я уж с начальством договорюсь, как рекрутчина подойдет». Отдал я ему пару гульденов, а сын, почитай, третий год в уланах служит. Вот он какой был, бедняжка наш покойник. Денежки в карман – и дело с концом. Что ему три гульдена оставить на свечу!

– А то, случалось, и взаймы брал, – припомнил молодой Хохлич. – Раз ко мне пришел: «Дай, – говорит, – парень, гульден». Я дал. А потом спрашиваю как-то: «Эй, староста, деньги-то когда вернешь?» А он мне: «Помилуй, да разве я тебе должен?» – «Да что ты, староста, опомнись!» – «А чего мне тебя обманывать, – говорит, – мы с отцом твоим в ладу жили, так что прощаю тебе, парень, эту шутку.»

Земб с вожделением посмотрел на три гульдена, лежавшие на столе, и сказал:

– Бывало, и мне не нравилось, что он, бедняжка наш, сегодня взял, а завтра вроде бы и забыл. Однажды одолжил я ему гульден, а как припомнил должок, он мне в ответ: «Не помню, дружище, ей-богу, не помню, сдается, не брал я у тебя взаймы».

– Все мы грешники на этой земле, – заметил крестьянин в кунтуше. – Правильно староста говорил, грешник он был большой, но, я думаю, простить бы ему надо…

– Да вы только вспомните, – продолжал молодой Хохлич, – покойный староста и на налогах нас обсчитывал, и деньги взаймы брал без отдачи. Как в хозяйстве у него что кончалось – тоже занимал, а там ищи ветра в поле. А теперь ему еще и свечу покупать? Да за что же, я вас спрашиваю?

Земб снова с тоской взглянул на деньги, лежавшие перед седым Станко, и сказал:

– За что да за что! И так всем ясно – не за что. Правильно ты, Хохлич, сказал: и на налогах обсчитывал, и взаймы брал, и долгов не отдавал. Чего там говорить. – Земб накрыл деньги рукой. – Так что, Станко, я считаю, нечего для покойника за три гульдена свечу покупать.

Седой Станко вздохнул:

– Так ведь и у меня покойник – царство ему небесное! – взял как-то золотой, да и пропил его. Бог милостив… – Станко снова вздохнул, – и грехи отпускает по милосердию своему. Зачем же свечу покупать? – Покойник был, конечно, человек грешный, но… – он помолчал и закончил: – Но деньги, хоть и после смерти, честно вернул.

Старый Станко засунул себе за пояс один из трех гульденов и сказал:

– Один гульден по праву принадлежит тебе, Хохлич, один – тебе, Земб.

Вот почему и по сей день темно в часовне святого Йозефа, покровителя покойного старосты. Не горит там большая свеча за упокой грешной души. Темнота в часовне сливается с лесной тишиной, нарушаемой лишь, когда молодой Хохлич, Земб или седой Станко, возвращаясь из корчмы дядюшки Шимона, останавливаются перед часовней, крестятся и шепчут:

– Ох, староста, бог милостив, и без свечи распахнет он пред тобой врата небесные, а ты замолви там словечко за нас, грешных…

За трех сукиных сынов…

Вознаграждение

Я служил в налоговом управлении. Сидя на расшатанном стуле в комнате практикантов, где не было даже печки, я что-то переписывал из одной книги в другую, как вдруг кто-то похлопал меня по спине.

Я оглянулся, и перо выпало у меня из руки. Надо мной стоял заведующий канцелярией пан Комарек.

Если старик похлопывал кого-то по плечу, значит, дело было дрянь.

– Прошу прощения, ваша милость, – начал я, заикаясь, хотя не чувствовал за собой никакой вины.

– Переписывайте побыстрее, – сказал Комарек, – а когда все уйдут, останьтесь и попрошу в мой кабинет. Смотрите, не забудьте. Повторяю, не уходите со всеми, а зайдите ко мне в кабинет. Запомните хорошенько, юноша!

Начальник ушел в соседнюю комнату и вскоре оттуда послышался его голос: «Вы, пан Кебл, как я посмотрю, после повышения стали себе вместо жирной грудинки копченый окорок покупать. Помните, значит, про свои годы».

Голос начальника постепенно затихал, но из соседней комнаты еще доносилось:

– А вот пан Марек даже в будни курит виржинские. Наш капитан, бывало, говаривал, что, уж если кто курит виржинские, должен одну сигару на всю неделю растягивать. Закурить в понедельник, сделать пять затяжек, а потом целый день держать погашенную сигару в зубах, во вторник опять закурить, сделать пять затяжек и весь вторник держать в зубах, и так всю неделю, а в воскресенье зажечь остаток сигары, потом погасить, опять зажечь и так докурить всю до конца.

Служитель Ваничек, который что-то переписывал в комнате практикантов, заметил:

– Старик сегодня в настроении, вас «юношей» назвал, а теперь вон все шутит.

– Пан Ваничек, зачем же он все-таки меня к себе в кабинет пригласил? – спросил я удрученно.

– У всякого «зачем» свое «потому» есть, – ответил пан Ваничек. – Может, он хочет вас спросить, не бью ли я баклуши или как выполняю свои обязанности. Так вы скажите, что я от работы ни на шаг… Ну вот, старик ушел, все спокойно, так я, пожалуй, пойду выпью кружечку. Если меня кто спрашивать будет, скажите, что, мол, нехорошо ему стало.

Ваничек ушел и оставил меня наедине с моими грустными мыслями.

– Чего я старику понадобился? – думал я. – И главное: в кабинет вызывает.

Я вспомнил про практиканта Фучика, которого старик тоже вот так вызвал однажды к себе, а Фучик вернулся от него и сказал:

– С первого я уволен.

Все уже ушли, Ваничек открывал окна, проветривал служебные помещения и собирал сигарные окурки, когда я с трепетом входил в кабинет заведующего.

Заведующий поднялся навстречу мне и, протирая носовым платком очки, спросил:

– У вас есть собака?

– У меня… Видите ли, ваша милость… – замямлил я, при этом зубы у меня отбивали барабанную дробь.

– Не отрицайте, я вчера с противоположного тротуара видел, как вы с ней прогуливались.

– Прошу прощения, да, у меня есть собака, не извольте сомневаться, ваша милость.

– Так вы любите животных, – перебил меня заведующий, – ведь правда, любите?

– Да, с вашего позволения, люблю, ваша милость, – отвечал я, весь дрожа.

– Это мне в вас нравится, – проговорил начальник, надевая очки. – Садитесь и слушайте.

Он усадил меня на стул напротив и сказал:

– Мне нравится, что вы любите собак. Вы, пожалуй, единственный во всем управлении, кто, как бы это сказать, не равнодушен к бессловесным тварям. Вы ведь к ним не равнодушны, правда?

– Не равнодушен, ваша милость, – ответил я.

– Вот это мне и нравится, – продолжал начальник, – что вы, человек с небольшими доходами, держите собаку. Я заметил, она у вас хорошо откормлена, живот почти по земле волочится. А что, умеет она у вас какие-нибудь штуки выделывать?

– Прошу прощения, пан заведующий, но она уже очень старая.

– Сколько же ей лет? – спросил заведующий.

– Я купил ее еще щенком, как раз когда стал практикантом, – ответил я.

– Ну, тогда она, пожалуй, действительно старая, – согласился заведующий. – И сколько вы на нее в день тратите?

– Пять геллеров, ваша милость, – не считая налога на собак, – ответил я.

– Что ж, это очень порядочно с вашей стороны, раз вы не бросаете собаку и даже тратитесь на нее. Да, у человека могут быть чувства, даже если он просто практикант, ведь у вас есть чувства?

– Так точно, ваша милость.

– Да, да, именно это мне в вас и нравится, – сказал заведующий, – что вы не равнодушны к бессловесной твари, которая чувствует все так же, как человек. А когда ваша собака была молодая и резвая, умела она что-нибудь делать, ну, к примеру, служить или давать лапу?

– Она многое умела, ваша милость, и служить, и подавать лапу, и искать в кармане сахар.

– И это вы ее обучили?

– Да, ваша милость, это стоило мне немало труда, но все-таки я смог ее кое-чему научить.

– Да, да, – заулыбался заведующий, – я как принял вас на службу, сразу заметил, что вы человек способный и голова у вас работает. И знаете, я в вас не ошибся. Вы выполняли все как надо и угадывали каждое мое желание. Я ведь в вас не ошибся, верно?

– Думаю, не изволили ошибиться, ваша милость.

– И если бы я вам сказал, сделайте то или это, уверен, вы бы все исполнили. Например, если бы я попросил вас подбросить угля в камин…

Да нет, я не имел в виду сейчас, – остановил меня заведующий, когда я бросился к камину. – Это был всего лишь пример, садитесь и слушайте дальше. Я вижу, вы меня любите, как отца родного, ну, а я это ценю. Послушайте, вы можете оказать мне одну услугу.

Заведующий с минуту помолчал.

– У нас тоже есть собака, сучка, – продолжал он, улыбаясь, – молоденькая сучка, у которой вот-вот должны быть первые щенки. Моя супруга эту собачку очень любит, но не хочет, чтобы та ощенилась у нас дома. Моя супруга очень чувствительна, боюсь, ей сделалось бы дурно. Одна наша служанка выпустила как-то нашу собачку на улицу, хотя мы ей это запретили, так я дал ей расчет. А теперь, как я сказал, у нее должны быть щенки. Вы, я вижу, животных любите, так окажите мне услугу, возьмите нашу сучку на это время к себе. Собачка красивая и не кусается. А уж когда все закончится и родятся щенки, я вас отблагодарю. Задаром мне ничего не надо. Эта сучка чистокровный фокстерьер, так что вы уж поухаживайте за ней как следует, вы человек способный. А я вам буду признателен. Вознаграждение за мной. Наша служанка принесет вам собачку в корзинке. Берегите ее, как зеницу ока…

– А я уж вас отблагодарю, – еще раз повторил заведующий. – Теперь идите домой. Я пришлю к вам служанку после обеда.

– Большое спасибо за доверие, ваша милость, – горячо благодарил я, и в глазах моих стояли слезы, – будьте уверены, я его оправдаю.

* * *

На следующий день я рассказал служителю Ваничеку о том, что заведующий доверил мне ухаживать за своей сучкой, что его служанка вчера принесла ее ко мне, что это прелестная собачка, которая понесет самое большое через три дня, и наконец, что пан заведующий обещал меня наградить.

Ваничек сначала посмотрел в потолок, потом на меня и спросил:

– Когда вы подавали прошение о повышении в должности?

– Шесть лет назад, – ответил я. – Я работаю практикантом уже двенадцатый год.

– Ну что ж, тогда это возможно, – сказал Ваничек.

– Что возможно? – спросил я.

– Ну что в награду за это он вас повысит. Например, одного он повысил только через десять лет, – сказал Ваничек.

– Да, наверно, он меня повысит, – с радостью думал я, – ведь это ему ничего не стоит. И отблагодарит.

Когда я, радостно предвкушая свое повышение, вернулся домой, хозяйка квартиры объявила:

– Ну вот и все. Всего два щенка, один весь белый, а другой с черными пятнами.

Из моей комнаты доносилось тихое скуление, а когда я вошел, моя питомица облизывала своих деток.

Я нежно погладил ее.

– Хорошая собачка, – думал я, – если бы не ты, меня бы не повысили.

* * *

На следующий день я не шел, а летел в управление, чтобы скорее сообщить заведующему:

– Ваша милость, все в порядке.

В половине девятого, как только он появился, я постучал в кабинет и вошел.

– Ваша милость, – сказал я, поздоровавшись, – все обошлось благополучно.

– Это вы о моей собачке, – сказал он с теплотой в голосе, – так все кончилось хорошо?

– Очень хорошо, ваша милость, – ответил я, – она принесла двух щенят. Одного белого, а другого белого с черными пятнами.

Заведующий прошелся по кабинету, как бы раздумывая над чем-то, и наконец сказал: – Я обещал отблагодарить вас, и я сдержу свое слово…

– Я не осмеливался даже надеяться, ваша милость, – проговорил я дрожащим голосом.

– Отчего же, я умею быть благодарным. – возразил заведующий.

Он посмотрел мне в глаза, подошел ближе и сказал:

– Так какого вы хотите себе оставить, белого или того – с черными пятнами?..

Рекламная сцена
(Американская юмореска)

По одной из оживленнейших улиц американского города, название которого не имеет значения, в час пик шли навстречу друг другу два человека приятной наружности, с чисто выбритыми лицами.

Они почти столкнулись, и тут господин в сером цилиндре спросил господина в мягкой шляпе:

– Простите, сэр, не имел ли я чести встречаться с вами?

– Отнюдь нет, сэр, я вас не знаю, – ответил господин в мягкой шляпе.

– Это поразительно! – громко, чтобы было слышно прохожим, воскликнул первый. – Итак, вы утверждаете, что никогда меня не видели?

– Никогда, – удивленно подтвердил второй.

– Тогда разрешите спросить, – продолжал господин в сером цилиндре, – почему вы так внимательно разглядывали меня издали?

Во время разговора вокруг них начали собираться зеваки.

– Эти господа могут подтвердить, что я на вас не смотрел, – сказал второй.

– Нет, смотрели, сэр! – весьма громогласно ответил первый. – Если вы джентльмен, извольте ответить, почему вы это делали!

– Я вас не знаю, считаю ваш вопрос совершенно неуместным и…

– Продолжайте, пожалуйста, что «и»… – сказал первый господин. – Что вы хотели сказать этим «и»?

– Я не собираюсь отвечать, – спокойно проговорил второй и, обращаясь к окружающим, которые с возрастающим интересом прислушивались к этому необычному спору, добавил: – Господа могут подтвердить, что я не сказал ничего дурного.

– Тогда, значит, думали нечто дурное, не так ли, господа? – спросил возбужденно первый.

– Я отказываюсь отвечать и на этот вопрос, – сказал второй господин, – так как…

– Что «так как»? – прервал его господин в сером цилиндре. – Вы хотели, по-видимому, сказать: «Так как не собираюсь больше пачкаться о вас»?

– Я этого не говорил, – возразил господин в мягкой шляпе, – потому что…

– Что вы разумеете под этим «потому что»?

– Абсолютно ничего, сэр!

– Но вы сделали на этом «потому что» какое-то особое ударение, сэр.

– Не думаю.

– Ну, так не обременяйте меня своим присутствием, – раздраженно рявкнул первый.

– Я могу стоять, где мне угодно, хотя…

– Словом «хотя» вы собирались оскорбить меня, сэр! – прорычал господин в сером цилиндре.

Количество зевак и любопытных между тем возросло.

– Вас? И оскорбить?! – спокойно ответил второй господин. – Едва ли это возможно!

– Что вы хотели сказать этой фразой?

– Ничего, кроме…

– Что вы разумеете под словом «кроме»?

– Под словом «кроме», – ответил второй рассудительно, – я разумею, что вы, сэр, осел.

– Дайте ему! – посоветовал кто-то из зрителей. – Пристрелите его!

Господин в сером цилиндре поставил свой цилиндр на землю и начал засучивать рукава.

– За это вы ответите, сэр! – крикнул он.

– А ну, подойдите! – произнес второй. – Повторяю еще раз, что вы осел!

– О’кей! – воскликнул первый. – За это я выбью вам зубы!..

– Попробуйте!

– Что ж, попробую! – угрожающе произнес первый и стукнул господина в мягкой шляпе по зубам с такой силой, что тот упал на землю.

Наступила сумятица. Все бросились на зачинщика… Но в это время потерпевший поднялся, встал против своего противника, которого присутствующие уже собирались линчевать, и совершенно спокойно сказал:

– Леди и джентльмены, посмотрите на мои зубы: не пострадал ни один из них. – И он показал окружающим свою челюсть, в которой сверкали прекрасные белые зубы.

– Джентльмены, смотрите и помните! Мои зубы искусственные. Фирма «Мартенс и К°» производит несокрушимые искусственные зубы – наилучшую замену настоящим!

После этого первый господин взял второго под руку, и оба они прокричали:

– Рекомендуем вам искусственные зубы фирмы «Мартенс и К°»!

Затем оба, закурив сигары, спокойно отошли.

* * *

До сего дня эти двое служащих фирмы «Мартенс и К°» были добрыми приятелями. Но после вышеописанной сцены между ними возникли разногласия по денежному вопросу.

– Вильям, – сказал второй, когда они после своего выступления пошли подкрепиться в ресторан, – вот твои три доллара.

– Мне полагается получить еще два, Джон, – возразил Вильям. – Ведь господа «Мартенс и К°» платят нам по пять долларов в день.

– Правильно, – ответил Джон. – Но со вчерашнего дня ты должен мне два доллара.

– Ничего подобного!

– Вильям, – сказал Джон беспокойно, – разве ты не помнишь, что занял их у меня вчера до того, как упился?

– Я не упивался, – защищался Вильям. – Это ты был пьяный.

– Хорошо, – ответил Джон. – Ты был трезв и не занимал этих двух долларов, ты просто взял их у меня.

– Но я взял только свои, Джон, потому что позавчера ты вынул у меня из кармана мундштук для сигарет стоимостью в два доллара.

– Мистер Вильям, вы лжец!

– Мистер Джон, вы вор!

– Пьяница!

– Черномазый!

В зале ресторана раздался своеобразный звук, происхождение которого объяснил мистер Вильям:

– Мистер Джон, за эту пощечину мы еще рассчитаемся!

И служащие фирмы «Мартенс и К°» разошлись во гневе…

– Джентльмены! – сказал мистер Мартенс на другой день, когда бывшие друзья явились в канцелярию фирмы. – Наш компаньон мистер Уоттер был весьма доволен, можно даже сказать, восхищен тем, как великолепно вы сыграли вчера вечером на Четвертой авеню рекламную сцену. Вы провели ее совершенно естественно, – за что выражаю свою признательность как вам, мистер Джон, так и вам, мистер Вильям. Сегодня вы сыграете нашу рекламную сцену на Шестой авеню в семь часов вечера. Проведите ее как можно естественнее. Я уже говорил с начальником полиции, и он мне обещал не чинить вам никаких препятствий, так как не видит в этом ничего противозаконного…

Мистер Вильям, водрузив на голову серую шляпу, ушел с завереньями:

– Будьте спокойны, мистер Мартенс, нашу рекламную сцену мы сыграем самым естественным образом…

Итак, в семь часов вечера по Шестой авеню шли навстречу друг другу мистер Вильям в сером цилиндре и мистер Джон в мягкой шляпе.

Мистер Уоттер, компаньон мистера Мартенса, был восхищен сегодня еще более, чем вчера, так как в голосе мистера Вильяма звучал подлинный гнев.

Сцена протекала вполне естественно.

– Вы хотели, по-видимому, сказать: «Не собираюсь больше пачкаться о вас»? – говорил мистер Вильям мистеру Джону, подхватывая уже известную нам фразу: «Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, так как…»

– Я этого не говорил, – произнес мистер Джон, – потому что…

– Что вы разумеете под этим «потому что»?

– Абсолютно ничего, сэр!

– Но вы сделали на этом слове какое-то особое ударение, сэр.

– Не думаю.

– Ну, так не обременяйте меня своим присутствием!

– Я могу стоять, где мне угодно, хотя…

– Словом «хотя» вы хотели оскорбить меня, сэр!

– Вас? И оскорбить? Едва ли это возможно.

– Что вы хотели сказать этой фразой?

– Ничего, кроме…

– Что вы разумеете под словом «кроме»?

– Великолепно! – воскликнул мистер Уоттер, компаньон мистера Мартенса, находившийся в толпе.

– Под словом «кроме» я разумею, что вы, сэр, осел!

– Потрясающе! – восхищался мистер Уоттер, так как мистер Вильям с еще более угрожающим видом, чем вчера, начал засучивать рукава.

– За это вы ответите, сэр, – говорил мистер Вильям мистеру Джону.

– А ну, подойдите! – отвечал мистер Джон. – Повторяю еще раз: вы осел!

– О’кей! – воскликнул мистер Вильям, набросился на мистера Джона, повалил его на землю и начал молотить, приговаривая: – Это тебе за вчерашнюю пощечину, вор!

– На помощь! – закричал мистер Уоттер в ухо полицейскому, который спокойно наблюдал за этой сценой. – Вмешайтесь, пожалуйста…

– Это же разрешенная рекламная сцена, – возразил полицейский с улыбкой. – Господа играют необыкновенно естественно.

На следующий день в газетах появилось следующее сообщение:

«Нижеподписавшийся начальник полиции запрещает проведение рекламных сцен, поскольку на днях при подобной рекламной сцене мистер Джон, служащий фирмы «Мартенс и К°», получил, согласно медицинскому заключению, серьезные увечья от мистера Вильяма, служащего той же фирмы, причем у мистера Джона была полностью разбита его искусственная челюсть».