Текст книги "Тридцатая застава"

Автор книги: Януш Сикорский

Соавторы: Ф. Вишнивецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Трудные дни

1

Первые самолеты появились над переправой до восхода солнца. Встреченные зенитным огнем, «юнкерсы» сбросили свой груз на мирных беженцев и армейские обозы, не успевшие проскочить на левый берег. Сгорело несколько машин, были жертвы среди беженцев.

Пострадал и Тодор Падурару. Он с дочерью еще на второй день войны ушел из Баштиан, угоняя скот молодого колхоза, и все это время они прятались в лесах вместе с другими крестьянами; подхваченные общим потоком отступающих, они угодили под бомбежку.

Ванда и Недоля, не отстававший от жены ни на шаг, вместе с военными санитарами разыскивали среди сгоревших машин и подвод раненых. Они и наткнулись на тяжелораненого Тодора и причитающую над ним Марику.

Старик долго не приходил в сознание, и вернувшийся утром в батальон Думитру остался с ним в Ольховом.

А бой уже приближался к переправе. Обескровленные арьергардные части не в силах были сдержать наседавшего врага. И тогда Бахтиаров забыл о приказании не вступать в бой и бросил все заставы в контратаку. Удар был настолько стремительным и неожиданным для фашистов, что они бежали под прикрытие своих танков и артиллерии. Это дало возможность остаткам армейских войск перейти на левый берег.

Последней перешла Днестр тридцатая застава и подорвала мост. Молча шли пограничники знакомой дорогой на Ольховое. Проходя мимо опустевшего колхозного двора, старые пограничники – немного их осталось с тех времен– задержались против знакомой ярко-красной вывески: «Колхоз „Заря“». Не сговариваясь, завернули во двор «старики» тридцатой – Селиверстов, Денисенко, Иванов… Захотелось взглянуть на дом и сад на те места, с которыми связано столько воспоминаний. И вся тогдашняя жизнь с ее трудностями, опасностями, тревожными ночами сейчас представилась им радужной, спокойной, безоблачной, как это чистое небо над головами.

Из дома вышел Байда, ведя плачущую Ванду. За ним Недоля тащил под мышками какие-то бумажные свертки.

– Вшистко згинело… Вшистко, вшистко… – всхлипывала Ванда.

До сегодняшнего утра она все еще надеялась, что война закончится там, по ту сторону Днестра. Попрятавшиеся в лесах люди возвратятся на свои места, и снова потечет так удивительно хорошо начавшаяся жизнь при Советской власти. Сейчас эта надежда рухнула. Всю ночь и утро войска поспешно уходили на восток.

– И ничего, ничего этого не будет… Как жить станем?

– Все вернем, милая Ванда. И «Заря» снова зардеется в Ольховом. А вот плакать санитарке нельзя, на все беды слез не хватит, – успокаивал Антон молодую женщину.

А Бахтиаров кипятился, ругал пограничников.

– Вы что, пикник здесь затеяли? Немедленно на машины! А это что? – набросился он на Недолю, заметив объемистые узлы с бумагами.

– Говорил же я тебе, Ваня, кинь к чертовой бабушке эти бумаги! – вмешался Денисенко. – Або сожги их…

Он выхватил свертки и тут же поджег. Недоля тяжело вздохнул, отвернулся и полез на машину. «Что я людям скажу, когда вернемся? Там же все записано..» грустно думал председатель «Зари».

2

Не все войска ушли на восток, как думала Ванда. Не могла она знать, что пока основные силы армии перебрасывались к старой границе, отдельные ударные группы закреплялись на левом берегу. «Знаю, тяжело будет. Противник обозлен, что выпустил нас за Днестр, будет любой ценой рваться к старой границе, – говорил командарм старшим ударных групп. – Но держитесь, голубчики, держитесь, сколько сможете…»

И они два дня не подпускали противника к реке. Берег содрогался от взрывов бомб, казалось, готовый обрушиться и запрудить реку. Артиллерийские снаряды метр за метром долбили скалы, сметая все живое. Но когда вражеские саперы совались к реке, пытаясь наводить переправы, из каждой расщелины, из-за каждого камня на них обрушивался ружейно-пулеметный огонь. И повторялось все сначала.

– Ну как? Держитесь? – по нескольку раз на день запрашивал утомленный голос из штаба армии. – Продержитесь еще хотя бы один день…

И они держались. Вечером второго дня, потеряв больше половины людей, остатки ударных групп ушли под покровом ночи на Збруч. Безмолвно проходили через Ольховое. Казалось, что селение опустело, вымерло, никто не видит и не слышит их поступи, сдерживаемых стонов.

Но это только казалось: за ними следили из каждой подворотни. Многие ольховцы не решились оставить обжитые углы, укрылись в подвалах и лесах, выжидая, пока пронесется над ними «хурделица». По ночам они вылезали из своих укрытий и до утра не спали, прислушиваясь к смертоносным звукам войны.

Остался дома и Владко Дорожинский, член правления «Зари», с такой осторожностью воспринимавший советский образ жизни. И когда Роман Коперко бежал от Симона Голоты, он в ту же ночь постучался в его хату.

– Откройте, пан Дорожинский…

– Свента матка боска! Кто это? – испуганно спросил хозяин, всматриваясь в темную фигуру за окном.

– Не бойтесь, пан Владко. Я друг, ваш старый друг…

Растерявшийся Дорожинский открыл дверь, впустил «друга» и чиркнул приготовленной спичкой. Подпирая закрытую дверь, перед ним стоял грязный, оборванный человек с заросшим густой щетиной лицом. Выставленные вперед сжатые кулаки совсем не по-дружески нацелились на хозяина.

– Не узнаете? А мы с вами не раз встречались в майонтку пана Фишера…

– Езус Мария! Пан управитель?

– Тише! Принеси какой-нибудь костюм. Из дому не выходить… Я все знаю. И про «Зарю» знаю. Погасла ваша заря… Твое счастье, что встретил меня. По старой дружбе я тебя не обижу. Но! Ниц никому! Подвал есть? Говори быстрее!

Потерявший с перепугу рассудок, не зная, какой стороной повернутся события, «пан» Владко делал все, что приказывал так неожиданно объявившийся бывший управляющий. Все эти дни он докладывал подвальному жильцу, что удалось подсмотреть или услышать. Две последние ночи Коперко сам вылезал из подвала и прислушивался к звукам боя. Он-то первый и заметил отход защитников днестровских рубежей. Ночью пробрался к реке и перед рассветом на бросовой лодчонке переплыл на правый берег.

Румынские солдаты приняли его за вражеского лазутчика к отвели к своим разведчикам. Поразился Роман, встретив здесь Шмитца. На такую удачу он не рассчитывал. Хотя тот был в военной форме. Коперко сразу признал своею шефа по большому шраму на правой щеке, по пристальному взгляду цепких, словно щупальцы глаз и почувствовал некоторое облегчение: шеф. конечно, позаботится о его будущем. Многого он не ожидал, но должны же компенсировать ему все лишения и пережитые страхи. Неплохо было бы возвратиться на старое место в ольховское имение, кто бы там ни был сейчас хозяином.

Шмитц не удивился появлению старого агента.

– Давно ожидаю вас, господин Коперко. – Память его, как и глаза, тоже была цепкой. – Вы сейчас очень нужны. Рассказывайте…

Узнав, что оборона красных ушла с Днестра, Шмитц сообщил в штаб армии и поспешил с Коперко в Ольховое. Здесь он изложил агенту свой план. Нельзя сказать, чтобы он понравился Роману. Хотелось отдохнуть. Он намекнул об этом шефу.

– Не время думать об отдыхе, дорогой Роман Платонович. Решается судьба великой битвы. И мы, солдаты фюрера, должны выполнить свой долг до конца. Ждать конца уже недолго…

Говорил он вдохновенно, с увлечением. Успехи первых дней войны и ему вскружили голову.

– Сейчас уже для каждого очевидно, что Россия как политическая сила погибла. Теперь ми должны лишить ее экономической мощи, захватить Украину и Кавказ. Хлеб, уголь, железо и нефть. Фюрер знает, что делает…

Шмитц не был оригинален в своих рассуждениях. Он лишь повторял то, о чем кричали газеты, радио. Не забыл он и о себе, жадным взглядом осматривал фишеровские владения, планируя в ближайшем будущем стать его хозяином. Но об этом агенту незачем знать.

Шмитц еще не знал, что в лице полковника Геллера имеет опасного конкурента, тоже претендующего на замок в стиле средневековья. Не зря тот в прошлом году наведывался в Ольховое. И оба они позаботились, чтобы на имение не упала ни одна бомба, хотя в Ольховом много домов было разрушено.

– Итак, – закончил Шмитц свои наставлении Коперко, – вы сейчас же уходите за Збруч и, нигде не задерживаясь, дальше – на Днепр, в Запорожье и Днепропетровск. Надеюсь, вам приятно будет прогуляться по знакомым с детства улицам. Нас, понятно, интересуют не улицы – эшелоны с оборудованием, войсками, железнодорожные узлы к другие стратегические объекты. Обязательно побывайте в Кривом Роге. Надо во что бы то ни стало предотвратить взрыв шахт, уничтожение оборудования… А после победы подумаем и о ваших интересах в Днепропетровске…

Снабженный рацией, необходимыми документами и туманными обещаниями насчет его «интересов». Коперко – по изъятым у погибшего советского командира документам Петров Савва Спиридонович – умчался на машине в сторону Збруча. Невесело было у него на душе. После стольких лет волчьей жизни надеялся пожить хоть немного без оглядки. Но абвер не считается с желаниями своих агентов.

В нескольких километрах от Збруча машина свернула вправо, в лес. Шмитц попрощался со шпионом и один возвратился в Ольховое.

У ворот колхозного двора раскрасневшиеся гитлеровцы весело гоготали, наблюдая, как Владко Дорожинский, с кровоподтеками на потемневшем лице, подгоняемый окриками, срывал ярко-красную вывеску. Был ясный день, но Владку казалось, что наступила беспросветная ночь и пришедшая с востока заря действительно закатилась, как говорил бывший панский управитель.

3

Сражение на старой границе было особенно ожесточенным. Два дня продолжались смертельные оборонительные бои Буковинской армии. Симон Голота до последнего находился на передовой линии, отражая вместе с бойцами непрерывные атаки. Уезжать с пограничниками в Збручск наотрез отказался. Не принял и трофейного автомата, который предлагал ему Байда.

– Что мне твоя трещотка? Да еще немецкая… Мы уж как-нибудь справимся и своим, родным оружием… – говорил он. поглаживая огрубевшими пальцами старую винтовку.

И стрелял он из нее только наверняка, неторопливо целясь, приговаривая за каждым выстрелом:

– Я твоей смерти не искал, вражина, сам ты притаскался сюда за нею…

Только после третьего ранения перед вечером второго дня его, потерявшего сознание, вынесли с поля боя и отправили на грузовике вместе с другими ранеными в Збручск. Уже в темноте прибыла машина в город и остановилась перед мостом через небольшую, но глубоко врезавшуюся в скалистые берега речку.

Денисенко и Нурмухаметов помогали контрольно-пропускному пункту разбираться в потоке беженцев, эвакуированных учреждений, разных хозяйственных тыловых подразделений, сгрудившихся на правом берегу. Подводы, автомашины, тракторы с прицепами, нагруженные всевозможным имуществом, спешили проскочить на другую сторону, к железнодорожному вокзалу. Тревожно кричали шоферы, ездовые, посматривая на затаившееся небо. В этой суматохе пограничники заметили прибывший грузовик с ранеными и с трудом вывели машину к мосту.

Среди всеобщего шума и людского разноголосья затерялся зловещий гул над головами. И только когда повисли над мостом опушенные на парашютах осветительные ракеты и захлопали зенитки, напиравшие сзади подводы, машины рванулись назад. Машина с ранеными и выскочившими на подножки пограничниками по обе стороны кабины очутилась на мосту одна.

– Гони! – крикнул Денисенко шоферу.

В нескольких метрах перед автомобилем что-то треснуло, вздрогнул мост, но они успели проскочить на другой берег.

– Не разорвалась… – выдохнул Денисенко, заглядывая в кузов, и тут при свете догоравших ракет заметил знакомые усы. – Дядя Симон! Дядя Симон! – кричал он, наклоняясь к раненому, но тот лишь тяжело дышал. Что-то клокотало в его высоко вздымающейся груди, прорываясь на губах розоватой пеной.

Доставленный в санчасть полка Симон Сергеевич скончался, не приходя в сознание.

Утро 3 июля было обычным, но для старых пограничников тридцатой заставы оно казалось угрюмым и тревожным. Много смертей они видели в последние дни, много близких друзей потеряли. А вот и дядя Симон. И каждому из них не хотелось верить, что уже никогда не увидят этого старого, угловатого, внешне сурового, но с теплым взглядом глаз человека, не услышат его по-отцовски ворчливых слов, не почувствуют его заботливой ласки. Как клятву запомнили они последние слова старика при расставании в Лугинах: «Никогда того не было и быть не может, чтобы советский человек подставил шею в ярмо…»

Хоронили на заре. Никто не плакал, не говорил речей. Лишь прощальный залп тридцатой заставы проводил из жизни замечательного человека-борца.

– Запомните эту могилу, товарищи, – тихо сказал Шумилов все еще не уходившим от холмика свежей земли пограничникам. – Возвратимся сюда – а мы обязательно возвратимся и скоро! – и собственными руками соорудим памятник нашему старшему другу, бессменному пограничнику. А шашку и наган от его имени передаю тридцатой. Пусть владеет ею достойнейший из вас. Берегите его оружие, как собственную честь. И помните: на этом оружии не было ни малейшего пятнышка, унижающего достоинство советского воина…

Не думал тогда Петр Алексеевич, что не скоро и не многим посчастливится вернуться к этой могиле…

В то же утро командир полка Птицын получил приказ о немедленном выступлении в Бар. Все погранчасти фронтa сводились в ударную группу для выполнения ответственного задания. Не только рядовые бойцы, но и старшие командиры не знали и не спрашивали, что им предстоит делать. Через два часа все подразделения полка выстроились, ожидая сигнала к выступлению, но вышел Шумилов и предупредил:

– Внимание, товарищи! Сейчас прослушаем чрезвычайное сообщение из Москвы…

Замерли в напряженном молчании, повернули головы к репродуктору. Каждый ожидает услышать ответ на волнующие вопросы, накопившиеся за эти трудные дни.

Партия по-революционному правдиво, по-военному сурово, по-человечески сердечно обратилась к народу:

– Защищайте социалистическое Отечество! Создавайте партизанские отряды в тылу врага…

Умолк репродуктор. В тяжелом раздумье стоят отряды пограничников. А через час полк оставил Збручск. К ночи прибыли в район небольшого городка Бара.

На Збруче еще продолжались оборонительные бои.

4

Все эти дин стремительных маршей, неожиданных отходов с рубежа на рубеж Стусь находился в состоянии полной растерянности, какого-то болезненного кошмара. Если в первые дни войны на свои обязанности по охране тыла он смотрел, как на возможность быть подальше от непосредственной опасности, от фронта и тем самым, участвуя в войне, сохранить самое драгоценное – свою жизнь, то теперь тыл и фронт так смешались, что невозможно установить, где больше опасностей.

Он продолжал исполнять свои обязанности, допрашивая пленных, подозрительных лиц, задержанных пограничниками, составлял донесения, нажимал на подчиненных, которые до сих пор не могут обнаружить «чертову рацию», но все это делал как в лихорадке, каждую минуту ожидая сигнала воздушной тревоги. И эти ожидания казались ему главной служебной обязанностью, им он отдавал все душевные силы. Только ночью немного приходил в себя и обнаруживал, что забыл побриться, почиститься, не помнит уже, как пахнут любимые духи. Если выдавалась спокойная ночь, он спешил к учительнице. Свидания с ней были для него единственным утешением.

О сборе всех пограничников в районе Бара Стусь узнал поздним вечером, накануне выступления из Збручска. Все еще не зная цели этого сбора, он побежал к Грете, которая продолжала числиться товароведом военторга.

– Знаешь, Ирися, завтра я выезжаю в Бар…

– Надеюсь, ненадолго?

– Думаю, что совсем уходим…

– А как же я? – встревожилась Грета.

– Поедешь со мной. Постараюсь устроить тебя в санчасть полка хотя бы санитаркой. Там работают жены наших командиров. Трудно представить, как эти милые ручки будут копаться в ранах, в грязном тряпье… – Он взял ладони Греты, целуя каждый пальчик ее изящной руки.

– Боже мой! Что ж теперь будет? И куда мы докатимся?

– Не знаю. Ничего не понимаю. Все летит к черту! Но извини, надо готовить отдел, тороплюсь. И с твоим устройством надо поспешить…

Все обошлось как нельзя лучше. Даже этот недоверчивый и упрямый помощник комполка Кольцов поддержал желание молодой учительницы работать санитаркой. И женщины – Марина и Юлия – приветливо встретили новую помощницу. У каждой из них свое горе, как не посочувствовать молодой девушке, застрявшей в потоке беженцев?

Не знал Стусь, что после столкновения с десантом на Днестре Кольцов всех своих работников переключил на розыск таинственного воздушного пирата. Что он где-то поблизости, ясно: об этом говорят перехваченные радистами шифрограммы. Еще раз пересмотрел дела прибывших в последние дни в полк людей. Иван Недоля? Ванда и Болеслав Щепановские? Попович? Исключено. Жизнью рисковали, спасаясь от преследований своих прежних хозяев.

Привлекла внимание Кольцова и спутница полковника Стуся, учительница Ирина Кривошлык. Однако ее поведение пока не вызывало подозрений. И документы как будто в порядке. Ничего удивительного, что учительница попросилась в санитарки – а что ей делать в это тревожное время?

Бытует мнение, что разведчик часто проваливается на мелочах. Это, конечно, неверно. Опытный разведчик понимает, что в его работе мелочей нет. Грета, видимо, еще не приобрела такого навыка, и это предопределило ее судьбу.

Она даже обрадовалась, что так удачно складывается обстановка: работая в санчасти чекистского полка, она будет свидетелем всех событий во фронтовом тылу. За все дни знакомства со Стусем у нее создалось впечатление, что советские воины излишне беспечны и доверчивы. Поэтому она не обратила внимания на маленькую санитарку в не по росту сшитой красноармейской форме, похожую на мальчика.

А Ванда сразу признала в этой красивой девушке посетительницу Ольхового в прошлом году, и недоброе чувство шевельнулось в ее сердце. На марше из Збручска в Бар Ванда разыскала мужа.

– Послушай, Ванек! У нас появилась новая санитарка. И знаешь кто? Та красивая немка, что приезжала в колхоз с Чемерысом!

– Почему немка? Может, то была переводчица?

– Не нравится мне она! Говорит, с большим командиром разъезжает на машине…

– Ну и пусть разъезжает, тебе-то чего беспокоиться? Я не большой командир, да и машины у меня нет, – улыбнулся Недоля, пытаясь отмахнуться от такого разговора с женой.

Но не так-то легко переупрямить Ванду. Пришлось идти с ней к Байде. Так уже повелось у них с того памятного дня в Ольховом, что со всеми трудными вопросами они обращались к своему политруку.

Байду заинтересовал рассказ Ванды. Он попросил никому ни слова об этом не говорить и, когда вечером полк остановился на окраине Бара, разыскал Кольцова.

– Ура, Антоша! встретил тот друга восторженными возгласами. – А что я говорил? Вот они – письма!

То неважно, что письма писались на третий день войны, из Полтавы, и где-то блуждали почти десять дней, хотя раньше доходили за три дня. И то, что в них сообщалось уже известное – «благополучно прибыли в Полтаву, завтра выезжаем дальше», – нисколько не умаляло самого факта получения письма. Ведь каждая буква в этих строчках – неровных, торопливых – писалась руками любимых и, казалось, хранила в себе их тепло. И другое радовало: невзирая ни на что, жизнь идет своим обычным порядком. Сколько рук прикасалось к этим конвертам, чтобы они не потерялись, попали к тем, кто их ждет.

Байда присел под машиной, присвечивая фонариком, быстро пробежал глазами по дорогим строчкам. Секунду-две задержал взгляд на каракулях Саши, – видно, мать водила его пальчиками – и спрятал письмо в карман.

Почувствовав тревогу в молчании друга, Кольцов спросил:

– Ты что такой? Может, с детьми неладно?

– О детях не беспокойся, с ними все в порядке. А вот у тебя, товарищ главный разведчик, под носом делается неладное. – И Антон рассказал все. что узнал от Ванды.

– Ты понимаешь, чем это пахнет? Надо немедленно схватить ее!

– Это худшее, что можно придумать. Я уже несколько дней присматриваюсь к спутнице Стуся. Для того и помог ему устроить ее в санчасти. Взять немудрено. А Стусь? Какова его роль?

– Ты допускаешь?.. – медленно проговорил Антон, глядя в упор на Кольцова.

– В таком деле все можно и надо допускать, но действовать – только наверняка. Поэтому…

И они занялись разработкой плана действий. Поскольку это касалось начальника следственного отдела управления, следует доложить начальнику войск. И Кольцов уехал к Кузнецову, который со своим штабом остановился в центре городка.

5

В мирные годы небольшое старинное местечко Бар, юго-западнее Винницы, было очень оживленным. Там постоянно квартировали воинские части. Бывало, до поздней ночи в городском саду, как местные жители с гордостью называли скромный скверик, слышался оживленный говор, смех девушек, песни – одним словом, как в каждом провинциальном городке, где стояли воинские части, никто не жаловался на скуку. Что таить, бывали горести и печали, особенно во время ухода из армии отбывших срочную службу красноармейцев. Но… такова жизнь.

Теперь местечко опустело, притихло, стало похожим на дом, в котором лежит тяжелобольной. По темным улицам лишь изредка неслышно промелькнет тень. Прибывшие для переформирования погранчасти расположились в окрестностях, ожидая приказа. Штаб приютился на южной окраине в небольшой школе.

Утомленный до предела, не спавший несколько ночей, Кузнецов уточнял с начальником штаба план предстоящей операции на фронте. Выслушав Кольцова, он предупредил:

– Не торопитесь. Надо взять ее с поличным, на месте преступления, и немедленно доставить сюда. За полковником мы сами установим наблюдение. Сам понимаешь, подозревать девушку на основании прошлогодней встречи – сомнительный аргумент…

Не допуская мысли, что его отношениями с учительницей могут заинтересоваться разведчики, Стусь наведался в санчасть и увел ее на квартиру, в домик на окраине городка. Там, в небольшом садике, ее и взяли после полуночи, во время очередного сеанса связи.