Текст книги "Тридцатая застава"

Автор книги: Януш Сикорский

Соавторы: Ф. Вишнивецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Прорыв

1

Двадцать девятая застава выступила на Днестр посте того, как Збруч перешла армейская дивизия. Почти весь день прошел на новом места спокойно. Бойцы и командиры знакомились с местностью, выбирали удобные позиции для нарядов. И только перед вечером на стыке с тридцатой заставой вдруг вспыхнула стрельба. Как потом выяснилось, небольшая группа офицеров и солдат интернированного полка, бежавших утром из Ольхового, укрылась у реки, чтобы с наступлением темноты прорваться в Румынию. На них и натолкнулся политрук двадцать девятой Лубенченко, разводивший на левом фланге наряды. Пограничники попытались спуститься к самой реке, но их встретил плотный огонь ручных пулеметов. Завязался бой, беглецы простреливали каждый метр пологого спуска к воде.

Байда в это время разговаривал с медиками, прибывшими по вызову из Збручска, чтобы помочь раненым во время фашистского налета польским солдатам и местным жителям. Среди прибывших была и практикантка Юлия Дубровина. Она специально попросилась в эту необычную поездку, чтобы познакомиться с условиями жизни на границе, ведь осталось меньше двух лет до окончания института, а тогда, может, на всю жизнь останется здесь с Николаем. Услышав перестрелку, девушка бросилась к Байде.

– Что же это, Антон Савельевич, неужели началась война?

– У нас на границе всегда война, – ответил Байда, – только необъявленная. Но вы не волнуйтесь, Николай защитит вас от всякого врага, – пошутил он и, захватив свободных от наряда пограничников, поспешил на помощь соседу. Но было поздно: отстреливаясь, беглецы в наступивших сумерках вброд прорвались на противоположный берег.

– И надо же! Не успели ознакомиться с границей– и сразу ЧП! – жаловался другу огорченный неудачей Лубенченко. – Теперь начнут прорабатывать… А как у вас? Слышал, что целый полк разоружили. Везет тебе, Антон.

– Напрасно сокрушаешься. Прорыв на стыке застав – наша общая беда, а не вина. Сам понимаешь, какая создалась обстановка. Поговаривают, что и польское правительство бежало в Румынию.

– Грош цена правительству, которое бросает в беде свою родину. А прорыв этих бандитов не могу простить себе. Ведь смогли же вы разоружить полк…

– Сами сложили оружие. Часть после бомбежки разбежалась по домам. Штабники немного проканителились. А вот приговоренных к расстрелу просто из жандармских рук вырвали. И знаешь, среди них и тот «друг-пшиятель», что записки через Збруч перебрасывал. Он и помог нам найти общий язык с солдатами… Да, тебе привет! Там Юлия очень волнуется…

– Брось сочинять!

– Серьезно говорю. Приехала с врачами из Збручска. Когда узнала, что ты здесь сражаешься, рвалась в бой, как Жанна д'Арк. Геройская у тебя девушка! – начал балагурить Антон.

– Ладно. Вот отчитаюсь за ЧП и загляну к тебе…

Вспоминая калейдоскопический поток мыслей своего друга, Лубенченко с грустью думал о Юлии, о своей трудной любви к ней. Хорошо запомнил последнюю встречу, когда она перешла на четвертый курс. «Главное для человека в жизни – работа. Вот закончу институт, тогда и о сердечных делах можно подумать…» – говорила девушка Николаю.

«Не так легко решить, что главное в нашей жизни. – думал Лубенченко, возвращаясь на заставу, – А любовь, семья, дети – не главное? Зачем же все это дается человеку? И может ли это помешать работе? Без душевного равновесия, без ощущения полноты счастья и работа будет валиться из рук…»

За последние три года ему не раз приходили в голову подобные мысли: для полноты счастья молодому человеку не хватало Юлии Дубровиной.

2

Собрание проводили в фишеровском парке, где до сих пор могли прогуливаться только хозяева да их гости, а крестьянские дети, словно воробьи, лишь украдкой подглядывали, как развлекаются паны. Недоля, брат и сестра Щепановские вместе с комсомольцами заставы накануне готовили лозунги, транспаранты.

– Надо, чтобы все было красиво, это же наш праздник! – блестя глазами, напоминала всем Ванда, повязанная красной косынкой.

И собрание действительно стало для жителей Ольхового настоящим праздником. С утра дорогу от местечка до фольварка украсили плакатами, транспарантами. Красные полотнища, прикрепленные к тополям, протянулись через дорогу. На трех языках – польском, украинском и русском – людей приветствовали лозунги: «Братский привет трудящимся Западной Украины!». «Да здравствует Красная Армия – наша освободительница!»

Празднично одетые ольховцы заполнили улицы, направляясь к саду. Агафья Семенина пришла со всей семьей.

– Он той, що в зеленому кашкеті, – то наш визволитель, – говорила сыну-подростку Мирославу и двум девочкам, указывая на старшину. Но дети видели много зеленых фуражек, и каждый пограничник был для них освободителем.

Байда и Кольцов стояли у распахнутых настежь ворот, приветствовали входящих. Старшие несмело пожимали руки командирам и удивлялись: странные паны офицеры, простому человеку руку подают, будто какому-нибудь начальству.

Байда поднялся на сбитый из нестроганых досок помост, и впервые в этом парке свободно прозвучало слово, призывающее людей к новой жизни, к объединению всех тружеников в братскую семью:

– Товарищи! Мы пришли к вам с братской помощью. На этих землях с древних времен живут такие же, как мы, украинцы. Пусть же навеки нерушимой останется наша семья! Будем в едином строю..

Дружный всплеск аплодисментов прервал его слова. Но только вокруг стихло, как раздался голос:

– То добже мувили, пан офицер. Вы пжишли вызволить своих братьев украинцев. А цо робиць нам, польскому люду? Под немца ходзить?

Спрашивал невысокий, опрятно, но бедно одетый человек. Во взгляде его темных, глубоко посаженных глаз проглядывала настороженность – то ли сомнение, то ли недоверие к словам политрука.

Пока Антон обдумывал ответ, на трибуну вышел Болеслав Щепановский и начал тихо, подыскивая нужные слова:

– Я вас понял, пан Дорожинский. Я тоже поляк, а вот эта женщина с детьми, – он указал на Агафью, – украинка. Она вступилась за польского солдата. И позапрошлой ночью мы вместе ожидали смерти. Кому нужна была наша смерть? Полякам? Украинцам?

Напряженная тишина повисла над парком. Слышно было птичий щебет.

Голос Болеслава окреп.

– Это счастье, – закончил он, – что к нам пришли наши братья, советские воины. Они не спрашивают, кто поляк, кто украинец – всем несут освобождение.

Иван Недоля, избранный председателем народного комитета, вечером второго дня проводил заседание нового органа власти. Два года, проведенные в Лугинах, не прошли даром.

– Надо решать, как быть с имуществом фольварка. Добро это добыто нашим потом и кровью. Вот и думаю я…

– Не рано ли, пан Недоля? – осторожно возразил Дорожинский.

– А чего ждать? Власть теперь народная…

Лукаво посматривая на Недолю, Ванда говорила после заседания:

– Ой, Янек, ты теперь такой большой начальник, что мне страшно с тобой идти.

– Ты лучше подумай, где и как мы будем жить… Может, и нам корову взять из фольварка?

– Зачем она нам? Это таким нужно, как Агафья, у нее дети!

– И у нас будут дети… – мечтательно сказал Недоля, обнимая ее.

– Не бардзо прентко, пан староста! – засмеялась девушка, и они скрылись в сгустившейся темноте.

3

Не простое дело – переход на новую границу. Изучение системы охраны, сооружение укреплений забирали все время у пограничников. Днем и ночью. А на политрука, кроме всего, возложена и другая забота – организация управления в местечке. Возникло множество вопросов, и все обращались к нему. Вначале казалось, что все очень просто: избрали народный комитет– пусть он и работает, как сельский совет в любом селе. Но в том-то и дело, что здесь никто, кроме Недоли, который немного привык в Лугинах к советским порядкам, не знал, что и как делать. Даже Байда часто становился в тупик и обращался за помощью во вновь созданный Ольховатский райком партии и к Симону Голоте, чтобы не наделать промахов.

– Вот и пригодился мой «предельный возраст», – радовался старый конник. И охотно помогал политруку и названному сыну.

Шагая с Недолей улицами Ольхового в первый приезд, поражался, глядя на покосившиеся халупы бедняков:

– До чего народ довели, проклятые паны!

– Что делать с имуществом панским? Машины, кони, коровы… Намаялись мы с этим добром… Одни требуют раздать все хозяевам, другие запугивают народ…

– А я думал, ты чему-нибудь научился за два года в Лугинах…

– Думаете, колхоз? – неуверенно спросил и тут же возразил: —Не пойдут, дядя Симон… Столько лет их пугали колхозами! Чего только не наговорили.

– А ты не торопись, подумай, с умными людьми посоветуйся. Коров, конечно, и разную там мелкую скотину надо раздать. Бывшим батракам, вдовам, бедноте… А машины надо уберечь. Может, как у нас делали в первые годы после революции, общественную запашку сделать? А пока потихоньку подбирай охотников на такое дело. И машины береги!

С коровами и мелкой живностью быстро решили: делили при всем народе. Агафья первой была на очереди в списке. Пришла с детьми и с подойником, чтобы на месте угостить малышей молоком. Когда Недоля вывел корову, женщина отступила и руки спрятала под передник.

– Ти, Іванко, не обіжайся, не візьму від тебе. Хай мені дасть сама Радянська влада. – И посмотрела на политрука.

Пришлось Байде выполнять горячее желание старой женщины.

– Поздравляю вас, товарищ Семенина! Пусть с этого дня радость и счастье не покидает вашей хаты!

Агафья отвела корову в сторону. Тут же начала доить. Две босоногие девочки присели возле матери, слушая, как звенит подойник под струями молока. Они впервые слушали эту музыку…

Когда закончили дележку, кто-то из толпы выкрикнул:

– А как же с землей, машинами и лошадьми будет? Или для Фишера будем их беречь?

– Фишерам никогда не бывать теперь на нашей земле! – отрезал Недоля. – Вы помните время, когда я бежал за Збруч. Отца моего убили жандармы. Советские друзья похоронили его на колхозной земле. В тот день я поклялся, что никогда не вернусь к старой жизни, будь она трижды проклята! Два года работал на колхозных полях… И вот что я думаю…

Бережно подбирая слова, он изложил свои соображения насчет совместного использования помещичьей, земли и машин.

Молчат ольховатцы… Каждый из них уже присмотрел себе нужный инвентарь или пару лошадок, а кое-кто и на трактор нацелился. И все это уплывает, как легкое облачко за ветром.

Всю жизнь цеплялись за свой клочок земли, бережно хранили оставшееся от деда-прадеда старое дышло, питая надежду выбиться в хозяева. И вдруг – какая-то общественная запашка. Что это такое? И к чему приведет? К колхозу? Нет, пусть поищет дураков Иванко. Для него один черт, у самого ни кола, ни двора…

Политрук понимал их состояние, в свое время видел уже что-то подобное. Кажется, целое столетие отделяет его от тех времен, когда вот так молча, упершись взглядом в землю, стояли на собрании его земляки, слушая первых пропагандистов колхозной жизни.

– Думаете, товарищи? Правильно! В таком деле не следует спешить… Хорошо бы вам наведаться в Лугины, посмотреть, как живут колхозники. А то вам много набрехали наши враги… Вот Симон Сергеевич все вам покажет…

На том и порешили. Однако через несколько дней в Лугины поехала лишь небольшая группа сельской молодежи, главным образом из батраков.

Только весной следующего года над воротами хозяйственного двора фольварка в лучах восходящего солнца загорелись ярко-красные буквы:

«Колхоз „Заря“».

На берегах Днестра

1

Шмитц перебрался в Румынию всего за день до прихода пограничников в Ольховое. «С Речью Посполитой покончено навсегда!» – с удовольствием подумал он, в последний раз взглянув на бумажку с польским орлом. Функции Шмигельского закончены, бумажка предана огню.

Как хотелось ему явиться сейчас в Тернополь или еще лучше в Варшаву не в роли советника или какого-нибудь фиктивного агента, а в роли победителя. Нельзя, Штольце точно определил ближайшую задачу: после окончания польской кампании оставаться в Румынии и готовить кадры для предстоящих решающих событий. А главное – установить негласный контроль над деятельностью разведки «дружественной» страны, перетянуть на свою сторону все, что осталось от двуйки. Делать нечего, настоящий воин фюрера умеет подчиняться…

Однако события развивались не совсем так, как предполагали работники абвера. За одни сутки красные войска оказались под Львовом! Мало того, по странному недоразумению они столкнулись там с одной из отборных дивизий группировки военного министра генерал-полковника Гаусса и изрядно потрепали ее. Конечно, виновники этого где-то в высших сферах, но так уже водится, что отвечать приходится тем, кто пониже. И Шмитц растерялся– ведь красные прошли на опекаемом им участке. Теперь неприятностей не оберешься…

И Шмитц не ошибся в своих предчувствиях. От фюрера к Гауссу, от Гаусса в разведуправление полетели молнии-запросы: почему бездействовал военный министр? Почему разведка в свое время не доложила о планах большевиков?

Не опоздай Волк со своими донесениями всего на один день, все могло произойти иначе…

Молнии сверкали в верхах, а гром докатился до Шмитца. Через день он летел самолетом в расположенный западнее Львова городок Янув. А там фыркал и шипел, точно закипевший самовар, полковник Штольце. От недавних почти дружеских отношений и следа не осталось.

– Черт возьми! Это же надо умудриться… Под вашим носом прогрохотали советские танки и орудия, а вы прошляпили! Сам министр вмешался, до фюрера дошло…

Он не скупился на выражения, не стеснялся в выборе слов.

На прощанье объяснил направление работы в новых условиях:

– Остаетесь, майор, в Румынии при управлении пограничной стражи. Мы должны знать все, что делается у красных от Збруча до Львова. В Румынию, как вы знаете, бежало много поляков, оуновцев. Среди них найдутся наши люди…

Через несколько дней в Подгорске приземлился немецкий самолет, и майор Шмитц прямо с аэродрома отправился к начальнику отделения румынской разведки – сигуранцы – полковнику Грицеску, с которым уже приходилось встречаться. Тот приветливо принял офицера союзной державы. Откровенно говоря, он не чувствовал особой симпатии к немцам, но понимал, что только они помогут осуществить мечты бояр о великой Романеи.

– Не угодно ли вам, майор, посетить мое родовое поместье? – предложил полковник на следующий день. – Там можно спокойно отдохнуть от всех этих передряг.

Карл не возражал. Действительно, следует отвлечься от всех неприятностей, собраться с мыслями.

Покачиваясь в старомодной бричке, вспоминая прежние встречи в Ольховом и жалобы ездового Падурару на состояние здоровья, Шмитц прикинул, что с помощью этого болезненного человека можно попытаться восстановить нарушенные связи. Ведь он и до этих событий не раз выполнял поручении своего шефа, бывал в Ольховом и знает в лицо Дахно, Морочило. Крукович.

Возница Тодор Падурару далек был от замыслов своего хозяина и тем более гостя. Его одолевали семейные заботы. Жена болеет, все на сердце жалуется. В свои сорок семь лет старухой выглядит. А самого много лет язва желудка мучает. Одна надежда на Марику, восемнадцатилетнюю дочь, да в последние дни и с нею что-то приключилось. Нужен врач, а где взять денег?.. Всю жизнь мечтали с женой о собственном хозяйстве, но, видимо, так и дотянут свой век батраками Грицеску.

Тодор Падурару не интересуется высокой политикой, хотя иногда почитывает газеты и по-своему судит о событиях. Бывая со своим господином на границе, он в последние дни наслушался разных слухов о непонятных происшествиях по ту сторону Днестра. Поговаривают, что помещичье добро роздали батракам, бедным людям…

«Если бы не больные, попытал бы и я счастья», – подумал он. подъезжая к господской вилле, уютно расположившейся в небольшой рощице рядом с селом Баштианы.

Здесь поджидала его новая неприятность: управляющий имением требует немедленно освободить квартиру.

– Куда же я с больными? – взмолился Тодор.

– А это не моя печаль. Твоя семья – твоя забота. Найдется в селе какая-нибудь халупа, а этот дом будем перестраивать.

Возница знал жестокий характер управляющего, знал и то, что жалоба на его действия не поможет: щадя свое сердце, полковник не вмешивался в хозяйственные дела.

Известна Тодору и подоплека такого отношения управляющего. Красавица Марика не раз жаловалась на него отцу – не дает ей проходу. А что может сделать бедный, больной человек? У примара[5]5
  Примар – староста.


[Закрыть] или претора[6]6
  Претор – начальник волости.


[Закрыть] искать защиту от посягательства на его единственное сокровище – доброе имя дочери? Но кто не знает, чью руку тянет домнилор[7]7
  Домнилор – господин.


[Закрыть]. Нет, бороться с управляющим – все равно, что выходить с вилами против ветра.

Правда, у Марики есть заступник. Недобрым огнем вспыхивают глаза у Думитру Лабу при встречах с управляющим. Вот только беда, что слишком тесно у них со старушкой матерью в маленькой хатенке с полусгнившей крышей. Для одной Марики нашлось бы место. А куда им с женой деваться?

Думитру молод, у него крепкие руки и светлая голова. Построит настоящую касу[8]8
  Каса – хата.


[Закрыть] из дикого камня, и тогда всем будет хорошо. А пока…

Тяжело задумался Тодор Падурару. В голове от мыслей шум. как в потревоженном улье от пчел, а морщины на сухом, почерневшем лице будто еще глубже прорезались.

И вдруг пришла неожиданная помощь. Кто мог подумать, что этот суровый, неразговорчивый майор, неизвестно для чего появившийся в поместье, окажется таким добрым человеком? И врача вызвал из Подгорска. и денег на лекарства не пожалел, и удар управляющего отвел. Прошло не больше двух недель, а в жизни бедного молдаванина сразу столько радости прибавилось.

«Очень добрый человек, даром что немец, – думал Падурару. подсчитывая, сколько денег истратил майор. – Чем я оплачу за его доброту?»

2

В октябре жизнь на заставе вошла в нормальную колею. Тщательно исследована местность нового участка границы, изучены привычки и поведение румынской стражи, подготовлены необходимые сооружения и огневые точки. Установлен тесный контакт с местным населением. Иван Недоля оказался хорошим помощником в этих делах. Ему помогали Ванда и Попович, оставшийся на работе в местной больнице. А вскоре и жена Тимощенко Марина была переведена на работу в Ольховскую школу. Постепенно создавался в местечке актив, возглавивший перестройку работы по новым, советским порядкам.

Труднее всего приходилось политруку. Он все еще продолжал выполнять обязанности главного консультанта по всем вопросам общественной жизни. Нина с детьми оставалась в Москве, и новая квартира, как и во время холостяцкой жизни, превратилась в зал ожидания для транзитного пассажира.

Не лучше чувствовал себя и старшина Денисенко. Варвара Сокол категорически отказалась переезжать в Ольховое. «Что мне там делать? Был бы колхоз…» Колхоза не было, а иждивенкой быть не привыкла.

В эти дни прибыло новое пополнение, и неустроенность в личной жизни забывалась. Надо готовить к уходу пограничников, отбывших срочную службу, и одновременно обучать молодых бойцов.

Из штаба отряда сообщили, что заставе предоставили два места для тех, кто из старослужащих пожелает поступить в военное училище и всю жизнь посвятить охране рубежей Родины. Желающих оказалось много. И первым экзаменом для них стало комсомольское собрание. Рекомендовали лучшего пулеметчика сержанта Егорова и инструктора служебных собак Селиверстова. Больше всех огорчались Денисенко и Великжанов.

– А вы ничего не теряете, – успокаивал их политрук. – Поработаете с новичками на сверхсрочной годик, а там и перед вами откроется семафор… Если любите свою работу, никуда от вас училище не уйдет.

И те остались на сверхсрочную службу.

Замена воинов границы новичками – сложное и хлопотливое дело. Здесь у каждого определенный круг обязанностей, и пока новичок не усвоит их, «старик» не уйдет с границы. И началась перестановка сил, ознакомление с обязанностями и обстановкой, передача оружия к опыта.

Селиверстов знакомил бывшего пастуха из Башкирии Тагира Нурмухаметова со своим хозяйством, объясняя ему сложные обязанности проводника служебных собак, характер и повадки овчарок.

– С собаками у меня давняя дружба, – говорил невысокий, худой, но жилистый Тагир. – В нашем пастушьем деле собака – первый помощник.

Слесарь из города Дно Василий Иванов, высокий, полный блондин, принимал у Егорова станковый пулемет. Самоуверенный, насмешливый, он снисходительно слушал наставления бывалого пулеметчика, посмеиваясь над описанием знакомых ему боевых качеств «максима».

– Ты не смейся, Василий, это тебе не велосипед, на нем девушек катать нельзя, нередко на спине приходится его таскать. Зато никогда тебя не выдаст. Но надо ухаживать за ним…

– Машинка эта – не девушка, нечего за ней ухаживать, – отмахнулся Иванов. – Посложнее машины видали. И если случится, то и девушек покатаем на ней. Это уж тебя не касается…

– Да ты соображаешь, что говоришь? – вскипел Егоров. Ты же присягу принимал!

– А что ты мне лекцию читаешь, как профессор какой? – с непонятной злостью в голосе отрезал Иванов. – Без тебя разберемся, что к чему…

О пререканиях со строптивым новичком узнал Кольцов. Сделав замечание новичку, он сам проверил его познания. Оказывается, парень действительно разбирается в оружии. Но откуда эта злость?

– Занозистый парень, возни с ним не оберешься, – поделился капитан своими наблюдениями с Байдой.

– Ничего! Оботрется, отшлифует острые углы и будет, как сказал бы Шумилов, настоящий солдат. Люблю занозистых.

– Имей в виду: повар на заставе главная фигура, – поучал Денисенко Ивана Хромцова, работавшего до призыва на Харьковском тракторном заводе. – Я сам два года поваром отчебучил…

– Что же это получается, товарищ старшина? Я тракторы на заводе делал, а здесь придется разные окрошки да тефтели варганить, – не то в шутку, не то с обидой говорил харьковчанин.

– Я до службы в Запорожье сталь варил, а здесь– борщи, пироги, даже вареники. Это как, по-твоему?

– Если сталь была похожа на вареник, а вареник на сталь, то большой мудрости для этого не надо, – съязвил новый повар.

– Значит, быть тебе поваром! – рассмеялся Денисенко. – Я так понимаю: нет лучшей приправы к еде, как умная шутка.

– Что ж, попробуем, – усмехнулся Хромцов и приступил к изучению кулинарной мудрости.

Прибывший из школы сержантов командир отделения Петр Воронин прошел до призыва в армию хорошую выучку в коллективе уральских металлургов. Высокий, тонкий, он молча прислушивался к остротам Иванова и краснел от возмущения.

Но вот закончили перестановку людей, отпраздновали проводы старослужащих, и молодые бойцы уже самостоятельно вышли на охрану границы. На первых порах каждый наряд возглавлял кто-нибудь из сверхсрочников или командиров.

Байда, решивший взять под свою опеку излишне развязного и невыдержанного новичка, возглавил наряд в составе Иванова и Нурмухаметова. Вышли на правый фланг, на стык с двадцать девятой.

Ночь выдалась темная. Тяжелые тучи, подгоняемые порывистым ветром, быстро надвигались со стороны Румынии, изредка сбрасывая отдельные капли, словно встряхивались над головами. Потом зачастил настоящий осенний дождь, холодный и колючий.

«И кому придет охота в такую погоду да еще через реку совать нос на нашу сторону? – поеживаясь от хлеставшего по лицу и рукам дождя, думал Иванов. – Шпион ведь тоже не из железа; дурак он что ли – лезть в такую слякоть?.. А начальники здесь тоже, видно, хорошие… Хоть бы шалашик какой сколотили…»

От этих неприятных мыслей все больше злился боец, но высказать их при политруке не решался.

3

Почти так же рассуждал и Тодор Падурару, сидя на опушке леса на другой стороне Днестра. Когда стемнело, его привел сюда «добрый майор», объяснил еще раз, что от него требуется, и посоветовал:

– Не спешите. Сперва хорошо высмотрите, что делается на той стороне, ведь это граница, а потом с богом, – сказал на прощанье и оставил одного с грустными раздумьями о событиях последних дней.

«Попробуй высмотри в такую темень… – поморщился Тодор, – Конечно, майор много сделал для моей семьи, услужить ему долг велит. А здесь и услуга небольшая: сходить за Днестр, встретиться в Ольховом с его знакомой и передать ей кое-что. Только и всего».

Не столько умом, сколько сердцем он чувствовал что-то неладное в странном поручении майора, но духу не хватило отказаться. Стараясь не шуметь, он сталкивает в воду лодку и осторожно, без всплесков правит одним веслом наперерез течению. Вот и чужой берег. Все оказалось совсем несложно. Теперь только лодку спрятать, но и это дело привычное: побольше наложить камней и затопить, где поглубже. Ночью не заметят. А на рассвете обратно.

А может, не следует спешить? Очень хочется Тодору посмотреть, как живут люди при большевиках, которых так ругают в румынских газетах.

Затопив лодку, он прислушался и, прячась между кустами, начал взбираться по обрыву к селению. Дождь притих, немного посветлело. Идти было трудно, промокшая свитка давила на плечи…

Острые глаза Тагира заметили лодку еще на середине реки. Он подполз к политруку и зашептал:

– Лодка идет к берегу…

– Вижу, – ответил тихо Байда и, заметив, что находившийся немного правее Иванов уже приподымает винтовку, шепотом приказал: – Отставить и не двигаться…

Когда нарушитель преодолел крутизну обрыва, Иванов не выдержал:

– Уйдет же, товарищ политрук! Разрешите, я его хлопну…

– Не горячись. Оставайтесь оба здесь и продолжайте наблюдение. Возможно, он не одни. А я иду на преследование. Без приказа поста не оставлять. Старшим назначаю… – Байда помедлил, как бы взвешивая, кто из них надежнее. – Вас, товарищ Нурмухаметов.

Иванов проглотил обиду, а когда политрук скрылся, недовольно пробурчал:

– Нянчится с ним политрук, а он возьмет да и сбежит. Тоже Шерлока Холмса разыгрывает…

– Молчать и вести наблюдение! – цыкнул на него Тагир.

– А что наблюдать? Тоже мне командир выискался…

Антон шел по следу. Падурару спустился в густо поросший орешником овраг, присел под кустом, отдышался.

Неожиданно у Днестра раздались выстрелы.

«Еще гость или соседи обнаружили след?» – недоумевал Байда.

А Падурару вскочил и побежал по оврагу, сколько позволяли ему силы. Выбравшись из леса, он свернул к темневшему высокому зданию мельницы.

Дозорные двадцать девятой заставы обнаружили след на стыке и дали сигнал тревоги. Иванов и Нурмухаметов видели, как появилась тревожная группа соседей и пошла по обнаруженным следам.

– Предупредить их надо, что нарушителя уже преследуют – схватился Иванов, но Тагир бросился к нему и прижал к земле.

– Не смей! Сказано – наблюдать, пока не сменят…

Заслышав сигнал тревоги, Кольцов тоже выслал группу во главе с Великжановым. Она встретилась с соседями на том месте, где отдыхал Падурару, и все вышли по следам к Ольховому.

Байда приказал Великжанову со своей группой продолжать наблюдение за домом, где скрылся нарушитель, и поспешил на заставу. Только теперь он почувствовал, что его лихорадит, рассказал Кольцову о случившемся и ушел на квартиру. Надо же переодеться и хоть немного отдохнуть.

Но почти следом прибежал за ним посыльный – на заставу приехал комендант участка.

– А я думал, что вы, политрук, уже усвоили азбучные истины нашей службы, – сердито набросился Анатолий Федорович, заикаясь больше обычного. – Одному идти на преследование! Мальчишество!

– Снимать наряд я не мог, оставлять одного, из новичков тоже не рискнул… – начал оправдываться Антон.

– Он не рискнул! А собой рисковать можно? Всыпать бы вам… – Птицын готов был обрушить на политрука поток упреков, поучений, но, заметив, как тот еле держится на ногах, вдруг оборвал: – Э-э, с-соколик, да ты весь горишь… Вызвать врача!

– Температура высокая. Боюсь, что воспаление легких, – доложил вызванный Попович. – Нужен постельный режим.

Байду увели на квартиру. Кольцов вступился за своего друга:

– Напрасно вы на него напали, товарищ капитан. Правила не могут предусмотреть всех случаев…

– Без тебя знаю, но поощрять подобные явления не могу. И тебе не советую. – Он еще долго не мог успокоиться, прорыв нарушителя не сулил ему ничего хорошего на ближайшие дин.

4

Напутанный стрельбой на границе, нарушитель не пошел в домик Софьи Крукович, а свернул к мельнице и притаился среди разного хлама в полуподвальном помещении. «Наверное, лодку обнаружили. Так и до меня могут добраться, – тревожился Падурару, – скорей бы рассветало, а там соберется базар, можно запутать следы».

Именно для этого и выбрал Шмитц базарный день.

«В случае каких-либо неприятностей, не ходи в дом Софьи ее можешь встретить на базаре».

…Наряд Кирилла Великжанова скрытно преследовал нарушителя до окраины Ольхового, но по дороге к мельнице тот исчез, растаял в темноте, как призрак. Вызвали из неподвижного наряда Нурмухаметова с собакой, но после продолжавшегося почти до утра дождя ищейка следа не взяла.

Подняли на ноги всех отдыхающих бойцов. Молодые ребята ходили пристыженные: так опозориться в начале службы!

– Теперь ищи иголку в стогу сена. – сердито ворчал Иванов – Говорил же я политруку, что того бандита надо было сразу прихлопнуть..

– Ничего ты не понимаешь, Вася. Убить человека не трудно. А может, сведения, которые он нес кому-то, важны для интересов всей страны? Нарушителя надо брать живым и заставить его раскрыть планы наших врагов. – питался объяснить Великжанов.

– Вот и бери его! – съязвил Иванов. Он по-своему понимал слова «держать границу на замке». Сложная тактика пограничной службы еще не укладывалась в его сознании. – А если бы одного, другого хлопнули, у всех этих выродков отпала бы охота совать рыло в наш огород.

А «выродок» дождался утра в своем укрытии, немного пообсушился и, заметив, как хозяйка домика направилась с корзинкой к центру местечка, где обычно собирался базар, выскользнул, как уж, из своей норы и погодя вмешался в толпу крестьян. Найти связную домнула майора в базарной сутолоке нетрудно, он еще издали заметил ее голубую шляпу в овощном ряду. Подойдя вплотную, тихо произнес пароль. Софья вздрогнула, но не оглянулась. Перебирая продукты в корзинке, еле слышно сказала:

– Идите за мной… Приценивайтесь к продуктам и не пяльте на меня глаза…

Они бродили по торговым рядам. Софья часто останавливалась, покупала всякую мелочь, а в промежутках Падурару передавал заученные инструкции майора.

– Надо разыскать Дахно и Морочило, обоим оставаться на Тернопольщине… Пусть свяжутся с диспетчером и через него разыщут следы Романа… А еще домнул майор интересуется Гаврилой Топольским…

– О Дахно и Морочило ничего не знаю… Гаврила прибыл в тот день, когда пришли красные… Работает на Силковском сахарном заводе… Роман тяжело болен, недавно помещен в черемховскую больницу… С ним и его друзья. Гаврила ищет врача…

Тодор про себя повторял эти отрывочные фразы, стараясь запомнить каждое слово, не совсем понимая их подлинный смысл.