Текст книги "Тридцатая застава"

Автор книги: Януш Сикорский

Соавторы: Ф. Вишнивецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

5

Выполнив задание «доброго домнула майора», Падурару до вечера бродил по базару, стараясь по отдельным фразам, по внешнему виду людей понять, как они чувствуют себя без жандармов и помещиков, под «коммунистическим гнетом», как писали газеты в Бухаресте и Подгорске. Однако никаких следов этого «гнета» он не заметил. Изредка встречаются военные люди с оружием, но их никто не боится, смело разговаривают, шутят с ними. Даже повеселел бедный Тодор. Если бы сюда как-нибудь переправить жену и дочь, остался бы здесь навсегда. «А что? Рабочий человек везде раздобудет себе кусок хлеба или круг мамалыги с брынзой…»

Перед сумерками он, минуя мельницу, по небольшой тропинке пробрался к оврагу. Здесь передохнул, дожидаясь темноты, и пошел напрямик к лесу. На опушке постоял немного, раздумывая, как лучше выйти к тому месту, где затоплена лодка.

Неожиданно в том направлении началась стрельба.

– О, доамне! – напугался Тодор и побежал влево, в гущу леса.

У самого обрыва, где начинается крутой спуск к Днестру, заметил людей с оружием – бегут на звуки стрельбы. Значит, к лодке не пробраться. Надо искать брод. Перекрестясь, приготовился прыгать с обрыва, но кто-то схватил его сзади за руки, приподнял, как ребенка, и положил на бровку обрыва лицом к земле.

– Тише! Не кричать и не двигаться, – приказал человек и быстро обыскал все карманы, – А теперь подымайтесь и пойдем с нами.

Перепуганный Падурару дрожал всем телом и еле держался на ногах. А тут еще двое задержавших направили на него ружья.

– Не стреляйте, домнул! Я ничего плохого вам не сделал, – взмолился Тодор.

Великжанов успокоил нарушителя. Он таки разыскал его на базаре и сопровождал всю дорогу до обрыва.

Шум, вызванный стрельбой, утих. Как потом выяснилось, находившиеся в наряде Воронин и Иванов приняли в темноте пни срубленных деревьев за пробирающихся к реке лазутчиков и открыли заградительный огонь. Прибывшая на место тревожная группа сняла незадачливый наряд.

Байда не выдержал постельного режима – острое недомогание прошло – и явился на заставу как раз в то время, когда привели задержанного.

Падурару на вопросы Кольцова отвечал на характерном для местного населения языке, в котором свободно уживались украинские, молдавские и польские слова. Ходил, мол, к родственникам в село Грушку. При Польше граничеры разрешали им такие посещения.

– Несчастье задержало меня на целую неделю, а дома жена и дочь лежат больные. Бог знает, что с ними может приключиться… Отпустите меня, домнул командир!

Он так искренне убивался, такое неподдельное горе сквозило со слезами из его глаз, что посторонний наблюдатель готов был поверить каждому его слову.

«Ловко врет, бестия, видно, опытный лазутчик», – подумал Байда и спросил:

– Чем болеют жена и дочь?

Падурару охотно рассказал подлинную историю своей семьи, и в глазах его затеплилась надежда, что эти молодые и совсем не строгие командиры поверят и отпустят домой. Действительно, все, что он говорил о семье, было чистой правдой. Не могут они не посочувствовать. Даже дальние родственники где-то жили и в этих краях. Одно утаил Тодор: версию о родственниках подсказал ему «добрый майор».

– Как же мы вас переправим? Это не так просто делается. – медленно, словно в раздумье, сказал Кольцов.

– Вы только отпустите, а я уже сам как-нибудь доберусь! – обрадовался наивный человек.

И вдруг – то ли or вспыхнувшей радости, то ли от пережитого страха – резкая боль пронзила все его тело. Он сполз со стула, скрючился, схватившись за живот, и громко застонал. Вызвали врача, – может, симулирует, как в свое время Стручковский?

– Человек действительно болен, нужен постельный режим, а пока пусть примет опий, – заявил врач после осмотра.

Приняв пилюли, старик немного успокоился, сидел на полу, обхватив руками голову, и мрачно думал: «Что же теперь будет? Граничеры не верят. Неужели повесят?» Вспомнил больную жену и дочь – они и не подозревают, что их кормилец одной ногой уже в могиле стоит.

– А теперь рассказывайте, кто вас послал, с кем встречались.

– Домнилор офицер! Я рассказал святую правду… И не надо меня вешать…

– Откуда вы взяли, что вас собираются вешать? – опешил Кольцов.

– Вы же большевики, чекисты?

– Верно, большевики и чекисты, но судить придется. И для вас лучше, если сразу скажете правду.

Нарушитель продолжал упорствовать. Кольцов вызвал младшего лейтенанта Тимощенко и приказал взять старика под охрану и выделить на утро наряд для сопровождения его в штаб отряда. Когда Падурару увели, Байда спросил врача:

– Вы уверены, доктор, что задержанный действительно болен? Может, симулирует?

– Не думаю. По всем признакам, у него болезнь печени или язва желудка. Нужны клинические исследования.

– Вот и пусть займутся этим в штабе отряда, – решил Кольцов.

Измученный всем пережитым Тодор Падурару в болезненном полузабытьи ждал утра, сокрушаясь не столько о своей судьбе, сколько о будущем оставшейся в поместье Грицеску семьи. Не знал он, какой крутой поворот наметился в его жизни после этих трагических, как ему казалось, событий.

6

Углубившись в лес после бегства из поместья Фишера, Яким Дахно тайно наведался на явочную квартиру в районе Силково. Рано или поздно он надеялся встретиться здесь со своими единомышленниками, не успевшими перебраться через Днестр.

И он не ошибся. Через несколько дней трое их собралось здесь: старый, уже притупивший клыки волк, его сын Гаврила Топольский, и сравнительно молодой, но уже почти беззубый поручик Морочило. Бледный, небритый, осунувшийся, в штатском костюме, он за эти дни растерял не только щеголеватый вид, но и выправку жандармского офицера. Остальных предстояло собирать по их норам, если уцелели в этой передряге.

– Чуть не угодил в лапы красных дзяблов? – жаловался поручик, – Выручило вот это старое отрепье с плеч пана Кравецкого. Чекисты приняли меня за батрака! Меня, офицера Жечи Посполитой, пся крев!

– Надо было представиться им в парадной форме, – зло пошутил Топольский. – Сберегли бы свой гонор, а жизнь… Что она сейчас стоит для вас?

– Цо то бендзе, цо то бендзе, – сокрушался поручик. – Надо спешить туда, за Днестр, пока красные не осмотрелись на новом месте. Мне ведомы все броды. И знакомые офицеры найдутся на той стороне…

– С чем мы туда пойдем? Поплакаться перед шефом? – оборвал его Топольский. – Есть другой выход… Как мне известно, Роман Коперко и диспетчер арестованы, а с ними и еще кое-кто из наших. Есть сведения, что их перевели в черемховсхую тюрьму для очных ставок. Вот и надо подумать…

Говорил Топольский спокойно, не торопясь, как говорит вожак перед своими подручными.

«Завидная выдержка! – радовался Дахно, – Видна отцовская кровь. А этот хлюпик Морочило уже скис…»

– Мы должны освободить своих и уж тогда…

– Это химера, прошу пана! – воскликнул поручик. – Что мы можем втроем?

– Не кипятитесь, поручик. Почему втроем? У нас есть связи с польскими осадниками[9]9
  Осадник – переселенец из панской Польши.


[Закрыть]. Растолкуйте им, что при красных ничего хорошего их не ожидает. Единственный путь для них – борьба. Чтобы земля горела под ногами у чекистов! А мы с отцом соберем своих боевиков. Полагаю, наберется человек четыреста-пятьсот. А после освобождения своих всем отрядом за Днестр попытаемся прорваться. А может… Может, и не на запад, а на восток двинем. Не хочется верить, что немцы ограничатся захватом Польши. Тогда уж позаботимся и о своих национальных интересах…

«Национальными интересами» Топольский называл бредовые мечты разных петлюровских недобитков о «самостийной соборной Украине». За этими высокопарными словами, символом веры всего оуновского сброда, скрывались хорошо известные украинскому народу стремления украинской буржуазии и помещиков создать «свою республику», пусть даже ценой этих самых «национальных интересов».

У Гаврилы Топольского были еще и свои мечты. Если недоучившийся семинарист Симон Петлюра сумел в те годы дорваться до верховной власти, то почему недоучившемуся гимназисту Топольскому не попытаться проделать то же с помощью великой Германии? Пусть пока Степан Бандера тешится этими планами. Придет время, и он, Гаврила, сумеет перегрызть ему горло.

Три мелких жулика, считая себя политическими деятелями, целую ночь просидели над разработкой плана диверсии. Утро разбросало их звериными тропами по темным углам Тернопольщины. И началась в освобожденном крае невидимая при дневном свете борьба против всего, что принесли сюда советские воины.

7

Болезнь Тодора Падурару обострилась и затянулась. После врачебного обследования при штабе отряда ему сделали операцию. Все пережитое за последние дни, тяжелые думы о семье не содействовали быстрому выздоровлению. Прошло немало времени, а он все еще находился в больничной палате. Пограничники относились к нему хорошо, врачи внимательно следили за состоянием его здоровья.

«Перетянуть бы сюда семью, и будь прокляты эти домнилор Грицеску и немец-майор», – не раз думал он, пытаясь разобраться неискушенным умом в этой опасной и сложной игре, в которую он влез по своей глупости.

После длительных раздумий он наконец рассказал Кузнецову о своей беде, о Софье Крукович, о тех, кто интересовал «доброго майора».

Слишком поздно рассказал. Если бы он сделал это в первые дни, может, удалось бы предотвратить те трагические события, которые обрушились на защитников границы с наступлением зимы.

Взяв на себя организацию крупной диверсии, Топольский с помощью отца связался с представителем центрального провода ОУН, и они создали отряд отпетых головорезов в триста человек. Больше сотни осадников собрал Морочило. Оружие они успели захватить и припрятать раньше.

Последнее совещание главари диверсии провели во второй половине декабря, накануне храмового праздника.

– Мне точно известно, что Коперко и другие наши люди действительно находятся здесь, но не в тюрьме, как мы полагали, а в штабе отряда, в полуподвальном помещении, – говорил на совещании Топольский. – Это усложняет нашу задачу, придется вступить в бой со всеми местными силами. Однако откладывать мы не можем. Недавно значительная часть старослужащих пограничников ушла, их заменили молодые солдаты гарнизона.

Кроме того, в связи с метелью некоторые штабные подразделения ушли на заставы. Более удачной обстановки мы не дождемся…

– Надо использовать престольный праздник, – вмешался Яким Дахно, – и незаметно подтянуть к церкви свои главные силы. Отсюда ночью навалимся с двух сторон…

План диверсии разработали до мельчайших подробностей. Группа Топольского уничтожает охрану штаба, а Морочило прорывается в подвальное помещение и освобождает заключенных.

– Потом вы, поручик, уходите с ними к Черному лесу, а мы оттянем на себя силы гарнизона к югу, к границе, если не удастся скрыться без боя. Только бы не утихла метель, наш верный союзник…

Метель продолжалась и на следующий день. Операция началась ночью, за несколько часов до рассвета. Погода действительно способствовала диверсантам. Топольский со своей группой незаметно пробрался к главному входу штаба отряда. Без шума бандиты сняли часового и ворвались во двор. Дежурный по части успел поднять тревогу, вызвал маневренную группу, и диверсанты вынуждены были принять бой. Они проникли в вестибюль главного здания, а Морочило уже ломал двери в камерах заключенных…

Самоотверженно сражалась горсточка караульных во главе с дежурным командиром, пока прибыла подмога. Маневренная группа и подразделения авиачасти черемховского гарнизона перекрыли все выходы с территории штаба, а внутренние войска НКВД рассредоточились вокруг городка, контролируя все дороги, все возможные пути отступлении из Черемхова.

Бой продолжался до утра. Разбитые наголову налетчики питались бежать, но лишь немногим удалось вырваться из города. Среди захваченных оказались Яким Дахно и поручик Морочило. Топольскому с небольшой группой удалось скрыться.

Понесли потери защитники штаба. Несколько человек убито, среди тяжелораненых дежурный по части командир, отстаивавший после гибели часового знамя отряда.

В тот же день была задержана Софья Крукович, пытавшаяся бежать с диверсантами в Румынию. Сведенные на очную ставку с Романом Коперко, Тодором Падурару и другими нарушителями границы, все задержанные признали, что выполняли задания немецкой разведки.

Так, наконец, все звенья запутанной цепи диверсий и шпионажа на Збруче и Днестре за последние три года стали на свое место. До конца прояснилось и поведение Падурару. Он, как и показывал на допросах, действительно ничего не знал о планах вражеских агентов. Во время нападения Морочило на камеры заключенных, где находился и он, Тодор первый поднял тревогу, чем помог внутренней охране.

Падурару находит счастье

1

Оглядываясь на прошлое, перебирая в памяти события за три года совместной службы, Байда и Кольцов не раз удивлялись: почему именно их участок границы так часто подвергался нападениям вражеской агентуры? На других заставах гораздо спокойнее.

Объяснялось все это довольно просто: левый фланг отряда, на котором находилась тридцатая, соседствовал с важными стратегическими и хозяйственными пунктами, и враги учитывали это. Собственно говоря, на всех участках служба пограничника одинаково сложна и трудна. Но так уже повелось, что каждая застава считает свой участок наиболее ответственным.

Однако никому из ребят и в голову не приходило жаловаться на возникшие трудности. Новички быстро свыклись с тревожной обстановкой и считали ее вполне нормальной.

Только поведение пулеметчика Иванова вносило некоторый диссонанс в жизнь дружной семьи заставы. Когда кто-нибудь, вспомнив сражение с пнями, подшучивал над незадачливым нарядом, Воронин стыдливо краснел и уходил прочь. А Иванов выходил из себя, а иногда и лез в драку. Это тревожило командиров, и кое-кто даже предлагал откомандировать строптивого бойца.

– Грош нам цена, если не сможем все вместе одного человека перевоспитать! – категорически возразил Кольцов – И это как раз по твоей части, товарищ политический руководитель… Для всяких собраний время находишь, а вот побеседовать по душам со своим воспитанником недосуг. Насколько я понимаю, это твой хлеб, Антон Савельевич…

Байда не обиделся на упрек начальника заставы. Он в самом деле слишком уж часто отвлекался от своих прямых обязанностей на заставе. Сначала как уполномоченный Верховного Совета, а потом просто втянулся в сложную жизнь местечка, с его бесконечными заботами. Через несколько дней попробовал вызвать ершистого новичка на дружескую беседу.

Начал издалека. Рассказал о первых шагах на службе Великжанова, Денисенко.

– А посмотри сейчас на них – орлы!

Иванов молчал, хмуро смотрел перед собой, ковырял носком сапога землю. Видимо, история «орлов» его совершенно не интересовала. Под конец попросил:

– А нельзя ли меня откомандировать в другую часть? Не подходит мне эта служба.

«Может, в самом деле избавиться от него?» – Запротестовало самолюбие воспитателя. Да и, честно говоря, политруку нравились некоторые черты характера Иванова. Его напористость, откровенность в выражении своих чувств напоминали Антону не такое уж далекое прошлое, когда он сам вот с таким же упорством добивался осуществления мечты. А есть ли она у Василия? Посоветовался с Тимощенко.

– Что-то в нем есть непонятное для нас, – ответил тот. – Какой-то винтик в голове не так закручен, вот и выпирает…

Политрук решился на крайнюю меру: написал письмо родным пограничника, осторожно указав в нем на некоторые странности в поведении и характере Василия. Обычно командиры редко обращаются к этому. Молодой боец готов вынести любое наказание, лишь бы о его неприятностях по службе не знали родные.

Ответ пришел скоро.

«Вася слишком упрям и самолюбив, – писала старшая сестра. – С детства мечтал о морской службе, с пятого класса щеголял в полосатой морской тельняшке и гордился данным ему товарищами прозвищем Боцман. Когда призвали в армию, он просился в военкомате, чтобы направили его на флот. Почему отказали – я никак не пойму. Морская служба в кашей семье уже стала традицией…»

Теперь ясно, и политрук начал искать ключ к сердцу человека. Как-то в узком кругу свободных от наряда бойцов он повел разговор о призвании, о будущих планах. У Байды в этом отношении была счастливая способность: он мог быстро и легко увлечься любой темой, поспорить, как говорится, до зубов, а потом так же легко превратить все в шутку. Обычно собеседники всегда довольно свободно вступали с ним в спор, иногда возражали с единственной целью, чтобы «накалить» политрука, подзадорить его и ввернуть что-нибудь такое, чего не скажешь в обычном деловом разговоре с командиром.

На этот раз поначалу разговор не клеился. Одни, как, например, Воронин, отмалчивались, улыбаясь своим сокровенным мыслям – не каждый осмелится выносить на люди свои мечты. Другие отделывались общими фразами, что, мол, это только в песнях все легко решается – «молодым везде у нас дорога». Только Иванов категорически заявил:

– Чепуха! Если по-настоящему к чему-то стремишься, никакие рогатки не страшны. Я вот после службы иду на флот. И никто мне в этом не помешает! Так уже повелось в нашей семье: дед и отец были моряками, брат старший и сейчас плавает…

– Верно, Василий! Я тоже в детстве мечтал о морях и океанах. – поддержал Иванова Байда. – А пришлось служить на границе. И, знаешь, не жалею. Должно быть, тоже семейные традиции, как у тебя. Ведь брат мой служил в этом отряде. Между прочим, тебе можно и не ожидать конца срочной службы, у нас много морских границ. Там есть суда, катера… Я поговорю в штабе отряда. Но, думается мне, надо прицел брать выше. Не большая честь, если внук станет матросом, как его дед и отец. Почему бы тебе не готовиться в мореходное училище?

Случайная беседа не прошла даром. Иванов стал сдержаннее, чаще заглядывал в книги. Но еще немало воды в Днестре утекло, пока он по-настоящему полюбил свою службу на границе…

У Денисенко свои неприятности. Как-то политрук спросил:

– Что ходишь словно в воду опушенный?

– Понимаете, дед заупрямился. Симон Сергеевич. Все сватает меня в колхоз «Пограничник», а Варвару сюда не отпускает…

– А съездим-ка мы к нему, а? Авось, уговорим…

В следующий выходной они действительно поехали к Голоте. В ход была пушена дальнобойная артиллерия, и оборона деда не устояла.

– Хотя ты из рабочего корня растешь, а человек вредный, в глаза это тебе говорю, – упрекал на свадьбе пограничника Симон Сергеевич.

– Разве мы для тебя ее, сироту, кормили, поили, растили?

– Она сама выросла, – отбивался Павел.

– А вот и врешь! Что она для тебя – дичок какой? Сами растут только бурьяны да будяки. Одно прошу, будь человеком: после службы держи курс на Лугины. Для обоих работа найдется…

Но Денисенко не собирался уходить с границы. Он и Великжанова подбивал жениться. Тот молча увиливал от разговора. Порывистая, легкая в движениях, как дикая коза, Ванда занозила ему сердце.

Байда знал об этом, но помочь ничем не мог, только наваливал на Кирилла больше работы. А ее здесь невпроворот. Ту школу жизни, которую советские люди прошли за двадцать лет, в освобожденном районе стремились пройти за несколько месяцев. Не только из Ольхового, но и жители соседних сел часто приходили к политруку и требовали: вы принесли нам новую власть, вот и учите, как ею пользоваться, как жить по новым законам. И возникали десятки важных и мелочных вопросов, на которые надо было немедленно находить ответ…

Приезд семьи, по которой так соскучился Антон, принес новые треволнения. Жена не переставала жаловаться:

– Ты появляешься дома, как постоялец, детей видишь только спящими, а им так нужна забота и ласка отца…

– Подожди еще немного, мать, скоро все войдет в нормальную колею, и я свободнее буду… – каждый раз обещал он и в то же время сознавал, как трудно выполнить это обещание. Жизнь выдвигала все новые и новые служебные и общественные заботы.

В этих заботах и не заметили пограничники, как прошла первая половина 1940 года.

2

Тодор Падурару почти полгода пролежал в больнице. Рана зажила, излечили язву желудка. Задумался старик…

– Как дальше жить, товарищи командиры? – искал он совета у командиров заставы. – Возвращаться в Баштианы мне нельзя – полковник Грицеску доконает меня…

– Идите в колхоз, Тодор Михайлович, работа для вас найдется.

– А как же дочь Марика? Жена? Нельзя ли вытребовать их сюда? – Он не знал, что жена умерла…

– Мы не имеем права требовать: они подданные Румынии…

Вопрос о его семье разрешился самым неожиданным образом. В последних числах июня начальников и политруков всех застав вызвали в штаб отряда. Совещание было коротким.

– Произошли очень важные события. Поздравляю вас с освобождением наших западных земель Молдавии и Северной Буковины, – обратился Кузнецов к командирам. – Готовьтесь к выступлению на новую границу, правильнее сказать – на нашу старую границу по реке Прут и предгорьям Карпат. На этот раз всё решено по обоюдному согласию заинтересованных стран, и прошу избегать каких бы то ни было недоразумений с соседями. Все спорные вопросы о линии границы решает паритетная комиссия советских и румынских представителей. Соответствующие инструкции и карты получите у начальника штаба…

Возбужденные неожиданными событиями, возвращались в Ольховое Байда и Кольцов. В селе они повстречали Тодора Михайловича.

– Ну, отец, готовься! Завтра утром едем в гости к твоей Марике!

– Все шутите, товарищ начальник, – вздохнул старик.

– Какие шутки, Тодор Михайлович? Завтра к обеду будем в Баштианах! Пойдете с нами, проводником будете.

Эта весть, словно утренняя роса, освежила человека. Сколько раз он мучил себя упреками, что оставил жену и дочь среди злейших врагов. Кто знает, что они с ними сделали. Оглядываясь на командиров, он поспешил к домику Крукович, где его поселили после выхода из больницы.

А у ворот заставы толпились жены командиров и свободные от службы пограничники. Что нового привезли командиры с совещания?

Сообщение о переходе на новые рубежи не очень обрадовало. Только обжились, свыклись с обстановкой, и снова все бросай… Особенно недовольны были жены командиров. Им с детьми труднее всего.

– Вот судьба жены пограничника! – сетовала Анна Семеновна Кольцова. – Сегодня не знаешь, где будешь завтра. А сколько подруг растеряешь на своем пути. Надо бы издать закон, чтобы на границе служили только холостяки…

Поразмыслив, сама себя и опровергла:

– Глупости, девочки. Разве для любви могут быть какие-то законы?

…Оставив небольшой заслон в Ольховом во главе с младшим лейтенантом Тимощенко. Кольцов увел пограничников на новые рубежи. Их провожали всем селом. Оказалось, что за прошедшие месяцы, много друзей приобрели здесь солдаты в зеленых фуражках…

3

Петляя между высотками, бежит родившийся где-то в предгорьях Карпат ручей, чтобы соединиться с Прутом. Вдоль изгибов, густо поросших ветлами, раскинулось большое село Баштианы, расползаясь кривыми улочками по ближайшим холмам. Через село пролегла шоссейная дорога из Подгорска в Румынию, а с северо-востока, по левому берегу Прута, тянулась железная дорога на Молдавию.

Полковник Грицеску выстроил большой кирпичный дом в центре села, а на юго-западной окраине, в широкой долине, расположилось его имение с жилыми и хозяйственными строениями. И уж совсем на отшибе, на опушке леса, – красавица-вилла.

Граница прошла в двух километрах южнее Баштиан. От Прута на юго-запад через холмы, вдоль опушки помещичьего леса. Если в Лугинах и в Ольховом для обозначения границы служили водные рубежи, то здесь надо было устанавливать линию границы на пересеченной местности, что было связано с большими трудностями и усложняло охрану участка.

Согласно договору румынское правительство обязывалось в трехдневный срок вывести все гарнизоны из Молдавии и Северной Буковины. Но когда утром четвертого дня пограничники заставы двинулись на машинах из Подгорска в Баштианы, они обогнали несколько воинских частей, тащивших на волах и лошадях военную технику.

– Ну и му-артиллерия! – потешались бойцы, посматривая на ленивых волов Не думали они тогда, что в недалеком будущем им придется встретиться не с «му-артиллерией» в смертельном бою, а с танками жестокого противника, который вот уже несколько лет ведет на границе необъявленную войну.

Когда прибыли в Баштианы, все поразились: село словно вымерло.

– Где же люди, мей? – спросил Денисенко у Падурару, который все время держался около старшины, помогая ему в разных хозяйственных делах.

Тодор и сам с тревогой осматривал опустевшие улицы. Где народ? Где Марика и жена, о которых не переставал думать с той тяжелой ночи, когда ушел за Днестр.

Пока застава располагалась в центральном помещичьем доме, Падурару побежал к хатенке Думитру Лабу, затерянной среди кривых улиц. Вот и знакомый двор. Но кто это бежит навстречу?

– Марице! Как хорошо, что ты здесь… А где же мать, Думитру? И почему село опустело? – забросал он вопросами бросившуюся на грудь дочь.

– Ой, что здесь делалось! Полковник и тот немец майор грозились убить меня, если не скажу, где ты девался. А я ж ничего не знала… Пряталась у людей в погребах да на чердаках…

Глотая слезы радости, дочь рассказывала о пережитых страданиях. Думитру ушел с пограничной стражей, а мать еще весной похоронили. Последние дни перед приходом советских войск жандармы ходили из хаты в хату и выгоняли людей.

– Уходите все из села! Или вы хотите, чтобы большевики закопали вас по шею в землю и стреляли, как по мишеням?

Сколько лжи и клеветы высыпали на головы запуганных людей буржуазные партии Маниу, Братиану, а особенно фашистская «железная гвардия»!

– Почти все ушли в леса и в горы, даже имущество оставили, – закончила свой рассказ Марика.

– Но это же неправда! – возмущался отец. – Пойдем сейчас к нашим командирам, сама увидишь, какие это добрые люди. Они меня спасли и вылечили, и никто не потребовал за это денег…

Человек всю жизнь прожил, расценивая отношения между людьми на деньги, и впервые столкнулся с новыми отношениями и никак не может об этом забыть.

На заставе они встретили Байду.

– А, Тодор Михайлович! Кто же это с вами? Неужели Марика? Здравствуйте! Куда же девалось население?

Смущенная девушка с помощью отца повторила свой рассказ.

– Немедленно идите вдвоем к людям! Объясните им, Тодор Михайлович, скажите, чтоб возвращались в село, они вас знают и послушают… А там и собрание будем готовить, новую власть избирать в Баштианах…

И снова началась уже знакомая работа по устройству границы.

4

Получив директиву советско-румынской смешанной комиссии об установлении государственной границы, все командиры заставы в первый же день вышли на место для ознакомления с обстановкой. Их уже ожидали там румынские представители. Установление линии границы не вызвало никаких недоразумений с обеих сторон, все происходило в спокойной, деловой обстановке. Тягач с трехлемешным плугом медленно двигался за Кольцовым и капитаном румынской стражи, а бойцы следом устанавливали пограничные знаки, перебрасываясь с соседями шутками.

Занятый сооружением укреплений вдоль границы, Кольцов редко заглядывал в канцелярию заставы, и когда позвонили из штаба отряда, к телефону подошел Байда. Штаб требовал немедленно представить точное описание линии границы и подробное донесение о положении на участке заставы. При этом работник штаба сообщил, что на тридцатую едет начальник пограничных войск.

Политрук кратко доложил обстановку и попросил обождать с подробным донесением.

– Поймите, что нам сейчас не до этого, еще не развернулись…

– Минуточку, – прервал его работник штаба, – с вами будет говорить полковник Стусь.

В трубке телефона послышался жесткий голос Стуся:

– Вы слишком много на себя берете, политрук? У вас, оказывается, до сих пор не выветрились партизанские замашки, даже начинаете давать свои советы штабу… За пререкание со старшим начальником от имени начальника войск объявляю выговор…

А вечером к заставе подкатили три машины. Генерала сопровождали Кузнецов, Стусь, Птицын и начальник местного райотдела НКВД капитан Чемерыс. Осмотрев участок границы, жилые и подсобные помещения, генерал с удовлетворением заметил:

– Словно по щучьему велению. Даже мостик через ручей соорудили. Как же вы это успели, товарищи?

– Армейцы помогли, товарищ генерал, – ответил Кольцов.

– Молодцы! – Он повернулся к своему адъютанту. – Заметьте для приказа: за проявленную инициативу и оперативность по организации службы всем командирам заставы объявляю благодарность с выдачей премии в размере месячного содержания. Всем младшим командирам и бойцам – благодарность.

– Разрешите обратиться, товарищ генерал! – громко произнес Байда, взглянув на Стуся.

– Что там еще? Вы недовольны, товарищ политрук? – улыбнулся генерал.

– Очень доволен! Но я уже получил от вашего имени одну награду. Не много ли две награды в один день?

– В чем дело? Какую там еще награду? – удивился начальник войск.

– Выговор…

– Кто наложил взыскание?

– Я, товарищ генерал, – выступил вперед полковник Стусь. – За пререкания со штабными командирами…

– Объясните, политрук!

Байда рассказал о состоявшемся по телефону разговоре.

– Вы служили когда-нибудь на заставе, полковник?

– Нет, товарищ генерал…

– Плохо. Может, поменяетесь с политруком местами? – Стусь покраснел, стушевался. – Немедленно снять взыскание! Политрук вам не подчинен. Пользоваться моими правами я, кажется, не разрешал. Понятно?

Поверяющие уехали поздней ночью. Наряды несли службу на новой границе.