Текст книги "Тридцатая застава"

Автор книги: Януш Сикорский

Соавторы: Ф. Вишнивецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Рабы капитала

1

Иван Недоля, худощавый белокурый паренек, батрак пана Кравецкого, редко встречался с радостями в своей подневольной жизни. Единственным утешением были встречи с Вандой. Легкая, быстрая и нежная девушка всегда приносила успокоение. Но как быстротечны были эти встречи! И после каждой все сильнее он чувствовал свою беспомощность: что он может сделать, чтобы вырвать ее из дома Кравецкого?

Рано овдовевший отец Ванды и Болеслава Щепановских служил лесником у Кравецкого. После смерти он оставил детям в наследство лишь доброе имя и несколько сот злотых, которые быстро растаяли в неопытных руках, и наследники остались без средств для пропитания и без крыши над головой. Болеслав ушел в армию, а Ванду взяли в панский дом на положение воспитанницы из милости. В действительности же она исполняла обязанности горничной. Это очень тяготило брата, а особенно Недолю.

А что он мог сделать? Забрать девушку и уйти обратно к Фишеру, в Ольховое? Но немец злопамятен, туда дорога заказана…

…В прошлом году, перед жатвой, Фишер привез из Германии два трактора и комбайн. Больше половины батраков-сезонников, жителей Ольхового и окрестных сел, в тот же день были уволены с работы.

– Можете уходить на все четыре… – сказал Яким Дахно, заменивший Коперко на должности управляющего. – Расчет вы получили…

На самом деле никакого расчета не было. Лишь кое-кто из рабочих весной выпросил аванс. Да еще питание и штрафы. И к вечеру уволенные шумной толпой собрались перед балконом помещичьего дома, требуя справедливого расчета. На шум вышел помещик с бухгалтером и двумя овчарками. Их встретили разноголосыми выкриками. Кое-кто из местных привел с собой жену и детей.

– Скажите, пан бухгалтер, что им нужно? Разве вы не рассчитались с рабочими?

– Как можно, пан Фишер! До последнего злотого всем уплатил! Да они и заработать еще ничего не успел… – Он раскрыл, положив на перила, толстую книгу. – Здесь все записано…

– Видите? Как вы смеете еще требовать денег? Пан Дахно! Гоните со двора это быдло! – крикнул он, и овчарки угрожающе зарычали на толпу.

И тогда Недоля сорвал кепку и взмахнул ею над головой.

– Что вы смотрите?! Кого просите? Собаки ихние живут лучше, чем мы… К черту машины…

Он показал рукой на хозяйственный двор, где в гараже стояли новые машины, и устремился туда. Взбудораженная толпа рабочих помчалась за ним. Затрещала и рухнула под напором разгневанных людей брама, послышался лязг железа, глухие удары топора, треск разбиваемых досок…

Утром нагрянула вызванная Дахно полиция, началась расправа. Недоле удалось бежать в родные Лугины. Когда стемнело, он пробрался к пограничному кордону и попросил вызвать пана Болеслава Щепановского.

До поздней ночи беседовали они в глухом, поросшем бурьяном овраге, ища выхода из создавшегося положения.

– Нехорошо получилось, Ванек, – говорил Болеслав. – Подумаешь, напугали Фишера. Соли на хвост ему посыпали. Он купит новые машины, а ты куда денешься?

– Убегу туда… – кивнул Иван в сторону Збруча.

– А что будет с Вандой, подумал?

Нет, не может Иван оставить здесь девушку, без которой он не представлял себе жизни.

И не убежал Недоля в страну по ту сторону Збруча, о которой так много мечтал. Переждав несколько дней, пока успокоилась полиция, он попросился на работу к пану Кравецкому, где его отец служил конюхом.

– Шануйся, Иванко, у них сила… С голыми руками ничего мы не сможем, только беду накличем на свои головы, – вдалбливал ему отец.

По-иному восприняла события Ванда. Не по душе ей было смирение старика Недоли; она гордилась, что ее Ванек не побоялся выступить против всесильного помещика.

– Их надо бить и жечь, этих панов, слышишь, Ванеку? Бить и жечь! – И она сжимала свои тонкие ладони в кулачки.

В такие минуты Ваня забывал о всех тяжестях и невзгодах, и сама жизнь казалась ему бесценным даром, великим счастьем.

2

Последнее время Шмитц очень беспокоился. О Браунице никаких сведений от Южного. Хорошо, если удалась запасная легенда о политическом убежище, придет время, и все хлопоты с ним окупятся сторицей. А если попал в руки чекистов и не выдержал пыток? (За границей усиленно распространяли сказки о «жестоких пытках в чекистских застенках»). При переброске Шмитц дал понять Гансу, что жизнь отца и сестры зависит от него: заслужит – останутся живы, предаст будут уничтожены. Вот и надо узнать: выдержал или предал? Так или иначе, надо действовать. Штольце настойчиво требует сведений.

Пришла очередь Василия Буца. Он хорошо знал местные условия, язык, в детстве не раз бывал не только в Лугинах, но и в Збручске. Раздорожье… Ему нетрудно будет разыскать Фризина. Главное – создать условия для переброски. Пригласив Морочило. Шмитц выехал вместе с ним в Лугины, к помещику Кравецкому.

Пан Кравецкий радушно принял гостей, и Василии Буц обрадовался приезду шефа: надоело жить лежебокой и выпрашивать у дяди злотые на развлечения. Рано или поздно надо начинать то, к чему его готовили.

О судьбе товарищей по школе ничего не знал да и не интересовался.

На следующее утро возбужденный хозяин ворвался к гостям.

– Вы только посмотрите, пан Морочило, что делают эти безбожники! Священные могилы моих предков оскверняют!

Наскоро одевшись. Шмитц и Морочило поспешили за хозяином на балкон. По ту сторону Збруча, на склонах, где, по уверению пана Кравецкого, когда-то рос фамильный сад и были похоронены его деды и прадеды, стрекотал трактор. По вспаханной полосе ходили пограничники, девушки в пестрых платьях, дети. Ветер доносил оттуда отголоски песни.

В голове Шмитца мелькнула мысль: почему бы не использовать возмущение Кравецкого и под шумок перебросить Василия?

– Напрасно вы кипятитесь, пан Кравецкий. Кто вам мешает прекратить это издевательство, хуже – надругательство над семейной святыней? Что, у вас людей нет или оружия не хватает?

Ошарашенный пан вначале только глазами захлопал. Потом понял совет гостя и ухватился за эту мысль.

– Людей у меня хватает, да и оружие найдется…

– Вот и действуйте, и никто вас не осудит. А если своих людей мало, думаю, что пан Морочило поможет. Верно, поручик?

Морочило понял это как приказ и вызвал ближайший полицейский пост с ручными пулеметами. Понимал, что за это можно ожидать неприятностей по службе, но понадеялся свалить все на своеволие необузданного помещика. Знал и то, что пилсудчики смотрят на такие дела сквозь пальцы, руководствуясь известным правилом: чем хуже, тем лучше.

Забегал и Кравецкий, собирая своих людей, вооружая их чем попало. В числе других рабочих получил охотничье ружье и отец Вани Недоли.

– Неужели и вы, батько, стрелять будете? – подступил к отцу сын.

– Та коли всунули в руки ружье, треба стрелять… Думаешь, не сумею? Служил в солдатах еще при царе, а потом и у Буденного. Дело привычное…

– И то знаете, против кого придется стрелять?

– С паном, Иванко, я на раде не был – не позвал он меня. А что на той стороне мой старый друг Симон Голота живет, то добре помню, – спокойно ответил отец.

Пока во дворе помещика готовились к выступлению против «безбожников», Шмитц дал последние инструкции Василию для резидента и ушел с ним к изгибу Збруча против Варваровки, на границу «трех петухов». Расчет был такой: когда в центре, против Лугин, Кравецкий заварит кашу, все внимание пограничников будет приковано к неожиданной диверсии, и агент сможет проскочить границу.

3

Идея Байды насадить на заброшенных склонах сад увлекла пограничников, колхозников, все население Лугин.

– Отслужим, уедем домой, а память о нас останется на долгие годы, – говорили комсомольцы.

Особенно радовался Николай Семенюк: в этом году у него кончался срок службы. Уезжать ему было некуда, решил остаться в родном селе навсегда и всей душой отдавался работе в будущем саду.

Когда объявили первый субботник по закладке сада, все вышли, как на праздник: свободные от нарядов бойцы, жены командиров, ученики, работники МТС. Герасименко с первых дней подружил с Байдой и горячо поддержал его идею, выделил два трактора – одним рвали старые пни, на другом Семенюк пахал. Мальчишки восхищенно вскрикивали, когда старые корни, словно выстрелы, хлопали над склоном, оравой бросались на коряги и с веселыми возгласами оттаскивали их к дороге.

Симон Голота, усмехаясь в усы, торжественно ходил со складнем по освобожденному от зарослей полю, отмеривал ряды будущего сада, намечал места для деревьев.

– Добре придумали хлопцы! Теперь от старой жизни и корней не останется, – и девушкам, которые тут же принимались копать ямы для саженцев: – Вы бы, девчата, политрука нашего приворожили каким-нибудь любистком… Добрый хозяин…

Поискав глазами Байду, который вдруг где-то исчез, он бросил складень и поспешил к реке.

Антон лежал и прибрежных кустах, осматривая в бинокль противоположный берег.

– Аль что неладное, политрук? – встревожился Голота.

– Да ничего, просто наблюдаю… – сдержанно, словно нехотя, ответил Байда. – Идите туда, а я – на заставу…

Семенюк, кроме песен и шума мотора, ничего не слыхал. Он уже кончал распахивать загонку и вел трактор вблизи границы, как неожиданно в общий шум ворвалась пулеметная трескотня. Еще не понимая, что случилось, Николай удивленно смотрел на фонтанчики рыхлой земли, брызнувшей перед радиатором. Вторая пулеметная очередь полоснула по кабине. Что-то горячее ударило в плечо, и он упал головой на руль. Трактор сразу свернул влево и заковылял по пахоте….

Стрельба прекратилась на минуту, потом вспыхнула с новой силой, но уже где-то левее, будто отдаляясь по направлению к Варваровке.

Замерла песня на взлете, заметались мальчишки среди кучи пней, попадали на землю девушки. А трактор продолжал стрекотать, двигаясь, словно ослепший зверь, на людей. К нему подбежали Герасименко и Голота, заглушили мотор.

На баранке руля недвижимо лежал окровавленный комсомольский секретарь заставы Николаи Семенюк…

4

Кириллу Великжанову очень хотелось поработать на субботнике, но служба не считается с личными желаниями. Выпало ему с утра заступать в наряд. Да еще с сержантом Егоровым. Командир он хороший, но какой-то подсушенный, молчаливый, с ним не разговоришься. Конечно, на службе не положено болтать, как любит Денисенко, но словом перекинуться никто не запрещает. А этот шагает впереди по тропке, словно истукан.

В последнее время со службой у Кирилла наладилось. Прошло не так уж много дней с тех пор, как они с Павлом оскандалились на стрельбах, а вчера даже сам начальник похвалил. До отличника еще далеко, но уже не летят пули в «молоко».

Небо с утра было чистым, прозрачным, почти синим. Позже побелело, будто подернулось дымкой. Потом с запада, охватив половину горизонта, стали надвигаться тучи. Вот они уже подбираются к солнцу…

– Ох, и намокнем мы сегодня, – со вздохом промолвил Кирилл.

– Намокнем – высохнем, – сухо отозвался Егоров – Знай смотри…

Когда тучи закрыли солнце, предметы на сопредельной стороне обозначились явственнее, и Великжанов заметил в своем секторе что-то необычное: между помещичьим садом и прибрежными кустами – странное движение, будто ребятишки в прятки играют.

– Посмотри-ка, сержант… В кустарнике левее сада…

– Молчи… Слушай…

Вскоре начали доноситься ружейные выстрелы, дробь пулеметной стрельбы. Немного погодя из кустарника появилась группа людей и повернула к реке, отстреливаясь на ходу. Кирилл припал к винтовке. Теперь оплошки не будет.

– Не стрелять! – приказал Егоров. – К нам бегут…

– Провокация! – не соглашался Кирилл. – Ловко подстроили…

– Какая, к черту, провокация! Не видишь – там настоящий бой… Вот уже свалился один… А как этот паренек пальнул с колена!

Тучи над головой заклубились, брызнули на землю первыми каплями, потом полил густой дождь. Сквозь его сетку еле видны беглецы, уже пробравшиеся к самой реке. Двое несут убитого или раненого, остальные прикрывают их, изредка отстреливаясь.

– Оружие на боевой взвод! За мной! – приказал сержант.

И вот стоят они перед пограничниками – пятеро мужчин разного возраста. Шестой лежит на взмокшей земле без признаков жизни.

– Примите и защитите нас, братья-товарищи… – тихо заговорил белокурый паренек, опускаясь на колени перед мертвым. – Не уберег батька… Убили, собаки… – Он пытается говорить по-русски, но слова даются с трудом. По лицу сбегают крупные капли – не разберешь, слезы или дождь. Слови «товарищи» произносит как-то по-особому торжественно, словно радуется, что может произносить его без боязни, что наконец попал в страну, где нет ни хлопов, ни панов, где с каждым можно говорить, как с равным.

С двойственным чувством слушал Великжанов его рассказ о происшедших событиях на том берегу. И стыдно становится, что собирался стрелять по этим напуганным батракам. И в то же время, если здраво рассудить, почему мы им должны верить? Ведь тот рыжеватый немец, немного похожий на этого белокурого паренька, тоже называл себя «жертвой фашизма»… Попробуй разобраться, где правда, где хитрый обман…

Тучи над головой поредели, выдохлись, вытряхнули последние капли. Заканчивая рассказ, Иван Недоля поглядел туда, откуда они бежали, и погрозил кулаком невидимым врагам, причинившим ему столько горя.

Вдруг рука его опустилась, лицо посветлело, озаренное внутренней вспышкой еще не осознанной радости. Дрожащими руками он хватал товарищей и поворачивал их лицом к помещичьему саду.

– Смотрите, смотрите… Это она! Это Ванда! – Голос его прерывался от нахлынувшего волнения.

И все увидели: над крышей дома Кравецкого трепыхалось заметно выделявшееся на фоне туч красное пятно. Вздрагивая на ветру, оно то тянулось сюда, на эту сторону Збруча, то беспомощно опускалось книзу, не в силах дотянуться.

Сержант Егоров точен и неумолим на службе. Ничем не выявляя своего отношения к рассказу перебежчика, он по-хозяйски собрал брошенное нарушителями оружие, осмотрел его, аккуратно забросил на плечи. Среди охотничьих дробовиков был один карабин. Если верить этому пареньку, он отнял его у подстреленного жандарма.

– Оставаться на месте и продолжать наблюдение. В случае чего – давай сигнал тревоги, – приказал он Великжанову и увел нарушителей.

Остался Кирилл одни на границе. Один против всех, кто притаился на той стороне. Кто знает, что они там придумают. Взглянул на красное пятно над помещичьим домом – оно еле виднелось сквозь сетку снова начавшегося дождя, а потом и совсем потухло, как зажженная на ветру спичка.

«Интересно, кто она, эта Ванда, что осмелилась вывесить там наше красное знамя?»

5

Всматриваясь в прибрежные кусты, теряющие под дождем привычные очертания, Байда спешит на выстрелы. Он еще не знает об убийстве Семенюка. Появившаяся из лощины процессия странных людей, несших какого-то человека, встревожила: неужели случилось несчастье с пограничником? Увидев увешанного оружием Егорова, шагавшего за людьми, крикнул издали:

– Что с Великжановым?

– Великжанов остался на посту, а эти бежали с той стороны, неся убитого… Вот и оружие сдали. Говорят, со своим паном не помирились.

Перебежчики опустили на землю труп и сняли фуражки перед начальником. Вперед выступил Недоля. Белокурые волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу, на щеках дрожат капли.

– Пан командир… Нас заставляли стрелять в ваших людей, вот мы и решили… Не гоните нас! А тато не дошли… Шандар подстрелил… – Голос его задрожал, он мокрой фуражкой вытер лицо. Успокоившись, рассказал о том, что произошло в поместье Кравецкого.

– Хорошо, потом разберемся. – Антон бегло осмотрел каждого задержанного, проверил сваленное в кучу оружие и приказал сержанту: – Возвращайтесь к Великжанову и продолжайте наблюдение. А вы…

Три выстрела с левого фланга – сигнал тревоги – прервали политрука. Обстановка менялась. Поначалу думал, что вся эта кутерьма на правом берегу вызвана побегом батраков Кравецкого, на этом все и закончится. И вдруг тревога.

– Стойте, сержант! – крикнул Егорову, который с места рванулся на выстрел. – Ведите задержанных на заставу… Селиверстова с Рексом немедленно сюда… И Орлика мне с коноводом.

На какую-то секунду задумался политрук и вдруг – вопреки здравому смыслу и правилам службы – подошел к Недоле.

– А вы со мной!..

Недоля, ни о чем не спрашивая, пошел рядом с Байдой. готовый сделать все, что прикажет этот незнакомый, но чем-то понравившийся ему командир…

…Когда сержант увел перебежчиков, Кирилл некоторое время постоял на том месте, внимательно осматривая правый берег, но ничего подозрительного не заметил и поспешил на прежнюю позицию.

«Жаль старика. И надо же угодить под пулю на самой границе! А сын у него, видно, боевой, даром что неказистый внешне…»

Идти было трудно, сапоги вязли в размокшей земле, скользили на крутых склонах. На одной из кочек споткнулся, подвернул ногу.

Теперь уж совсем плохо. Распухшая ступня горит, будто в сапог насыпали углей. Кое-как добрался до ближайшего дерева, сел, прислонив винтовку к стволу, попытался снять сапог. Все это заняло не больше минуты. И будь в руках винтовка, когда в каких-нибудь двухстах метрах вдруг показалась между кустами взлохмаченная голова нарушителя, все закончилось бы благополучно.

– Стой! Стреляю! – крикнул Кирилл, хватая винтовку. и рывком вскочил на ноги. Резкая боль в ступне бросила его на землю. Попытался лежа стрелять, но нарушитель исчез.

Понял: преследовать не сможет. И на границе прозвучал сигнал тревоги…

Когда подбежали Банда с Недолей, Великжанов, злой, огорченный неудачей, подпирал дерево, стоя на одной ноге. Он с ненавистью посмотрел на Недолю.

– Это из их шайки, товарищ политрук! Я же говорил сержанту, что они провокаторы!

– То есть неправда, пан командир! – вспыхнул Недоля. – Мы все пришли к вам с добром!

– А тот, что за вашей спиной скрывался, тоже с добром? Я бы встретил его не так, как вас встречали… Поверили…

– Не горячись, Кирилл, расскажи толком, – вмешался Байда.

Великжанов подробно рассказал обо всем, что произошло после ухода Егорова, описал приметы нарушителя, сколько мог заметить на таком расстоянии.

Прибыла тревожная группа во главе с Тимощенко. Только теперь узнал Байда о смерти своего лучшего помощника по комсомольской работе. Искра недоверия к перебежчику закралась в сознание… Может, Кирилл прав? А что, если вся эта история с перебежчиками специально подстроена, чтобы за их спиной забросить агента? Раздумывать некогда, надо спешить…

Собака следа не взяла. Мокрая после дождя трава, лужи в низинах помогли нарушителю. Великжанова с коноводом отправили на заставу, и начали поиск.

А на заставе, в Лугинах и следа не осталось от царившего с утра радостного оживления. Две смерти в один день…

Из комендатуры прибыл Анатолий Федорович Птицын. Комендант знал о затее Байды с садом и с радостью поддержал политрука. Опытный пограничник понимал, как важны дружественные отношения с местным населением. Кто мог подумать, что все это обернется такой неожиданной стороной. Сообщив о событиях в штаб отряда, он вместе с Кольцовым и Голотой подошел к перебежчикам. Они сидели во дворе около трупа Недоли-старшего, угнетенные смертью близкого человека, перебирая в памяти все, что связывало их с прошлой жизнью. Теперь возврата к ней нет.

– Не так я думал свидеться с тобой, Петро, – обнажив седую голову перед давнишним другом, грустно говорил Симон Голота. – Разве за это мы с тобой воевали? И негоже тебе здесь лежать… – Он говорил так, как говорят с живым после долгой разлуки. – Может, отнесем его в клуб и положим рядом с Миколой? Думается мне, что и поховать их надо вместе… Как скажете, товарищи командиры?

Кольцов позвал пограничников и приказал перенести тело старика в клуб, где уже лежало тело Семенюка.

– А что думаете с этими делать? – обратился Голота к Птицыну, указывая на растерявшихся, пригорюнившихся перебежчиков. – Люди они нам известные, все село их знает, когда-то вместе росли. И если бежали к нам, то не от хорошей жизни. Вот давайте и припишем их к нашему колхозу…

– Я им верю и сочувствую, Симон Сергеевич, но доверие и сочувствие не всегда хорошие советчики для пограничника. Есть порядок, который не следует нарушать. Ваше мнение я доложу командованию, а там уж как решат. Честных людей наша власть никогда не обидит, так и скажите им.

6

На следующий день тридцатая застава хоронила своего комсорга. Могилу копали на небольшой площади перед будущим садом. Кто знает, может, придет время и назовут сад его именем, ведь всю свою недолгую сознательную жизнь отдал он защите этих земель. Начальник отряда приехал с духовым оркестром.

Недоля стоял около тела отца и никак не мог избавиться от чувства вины: ведь это он уговорил его бежать к советским друзьям, словно на смерть позвал. А в то же время не давали покоя мысли о судьбе Ванды. Удастся ли вырвать ее оттуда?

Голота понимал настроение юноши, часто подходил к нему, отвлекая от мрачных раздумий.

– Не журысь, Иванко, все мы на этом пути. Вот попрошу начальников, и останешься у меня вместо сына. А там и подходящую работу подыщем. За работой всякое горе забывается…

Старика Недолю хоронили всем селом на старом кладбище. Его хорошо помнили сельчане. Шли за гробом, тихо переговариваясь.

– Вот и войны нет, а стреляют, аспиды, людей убивают. Чего им не хватает? Пожил бы еще человек, ведь моложе нашего Симона.

– А сирота Николай? Еще и не нажился… – и вспоминали, как водится на похоронах, все лучшее, что знали о погибших.

Перед вечером от заставы поплыли на село печальные звуки оркестра. Они катились над холмами, над вспаханной загонкой, где все еще стоял трактор, над небольшой речкой, разделившей село на два мира.

Гроб несли комсомольцы. Лица строгие, задумчивые. Кажется, что за одни день повзрослели ребята на десяток лет.

Колхозники вернулись с одних похорон и потянулись за пограничниками на другие. Девушка с затуманенными глазами протолкалась к самому гробу. Это Варвара Сокол, колхозная звеньевая. Когда опустили гроб на рыхлую землю у могилы, пограничники расступились перед ней, освободили место у изголовья. Говорили речи, произносили клятвы, а она, окаменев, ничего не слышала и не видела, кроме его лица – дорогого, любимого и такого далекого сейчас.

Опустили гроб, прогремел салют. Пошатнувшись, вскрикнула Варвара. Стоявший рядом Денисенко поддержал ее и отвел к Симону Голоте.

Над заставой сгущались сумерки.

…До поздней ночи беседовали командиры с перебежчиками: у многих из них здесь были родственники, и все попросились оставить их здесь, в колхозе или при МТС.

– Пока живите при заставе, а там видно будет. Надеюсь, начальство уважит вашу просьбу, – пообещал им Кузнецов.

Обстоятельства побега были понятны и не вызывали сомнений, но обстановка на границе создалась тревожная, и начальник отряда сам решить этот вопрос не мог.