Текст книги "Тридцатая застава"

Автор книги: Януш Сикорский

Соавторы: Ф. Вишнивецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Поиск

1

Поиск и преследование прорвавшегося нарушителя– дело сложное: у него одна дорога, а перед пограничниками сотни. Как угадать, по которой прошел враг?

Байда решил идти по горячим следам. В поиске дорога каждая минута. Дождавшись тревожной группы, он сообщил через коновода о своем решении Кольцову и повел людей к железнодорожной линии Колокольня– Варваровка, полагая, что нарушитель стремится как можно скорее прорваться подальше в тыл. Однако на станции Варваровка никаких следов не обнаружил. Не считая проселочных дорог, где, надо полагать. уже действуют поисковые группы резервной заставы, оставалось четыре вероятных направления. Пришлось разбить группу на четыре парных наряда.

– Связь со мной держать через линейные отделения НКВД. Там будут знать, где я нахожусь.

Захватив с собой Ивана Недолю, он первым товарником поехал в Збручск.

– Ты не беспокойся, – утешал Байда убитого горем спутника, – хоронить погибших будем завтра, а мы к утру возвратимся в Лугины… Понимаю, тяжело тебе, но что поделаешь. Всякое в жизни случается. Вот у меня, например, еще в гражданскую войну бандиты убили родителей…

Недоля посмотрел на Антона с недоверием:

– Как же вы без родителей на командира выучились?

– У нас каждый может выучиться любому делу, к чему его душа лежит. Мы же не в панской Польше…

– Это правда, пан-товарищ?

– Забудь это слово «пан», у нас все товарищи. Вот и ты, если захочешь, можешь выучиться на командира или инженера, врача.

– А откуда денег брать? Ведь надо на что-то жить…

– На эту тему мы с тобой потом подробно поговорим, когда разыщем этого бандита.

– И вы его пристрелите, как того длинноносого?

– Какого длинноносого? – удивился Байда.

– Ну того, который недавно ходил к вам…

– А ты откуда знаешь?

– Болеслав говорил.

– А кто он?

– Брат Ванды, тоже начальником на кордоне… А Ванда такая отчаянная! – Глаза Недоли засверкали, весь он преобразился. – Видели красный стяг на доме пана Кравецкого? Ведь это она повесила мой подарок, красный платок…

Если вначале у Байды были сомнения, верно ли он поступил, что захватил с собой главаря перебежчиков, то теперь они совершенно рассеялись после этого разговора.

– А что еще говорил Болеслав? – осторожно спросил Байда, боясь вспугнуть откровенность юноши. – Он знал, что ты собираешься к нам бежать?

– Знал. Советовал и Ванду забрать, а она не хочет, боится, чтобы из-за нее не пострадал брат…

– А что ему могут сделать? Он же, говоришь, офицер.

– Там есть одни шандар… Надпоручик Морочило. Такая собака, все принюхивается да с каким-то немцем водится. Шиц или Шмиц… Ванда знает. Рассказывала, что как-то они с Морочило к пану Кравецкому притащили рыжеватого парня. Потом уехали одни, а куда девался тот парень, никто не знает, даже Болеслав. Может, к вам ушел.

– А ты давно в Лугинах живешь?

– С детства, а потом работал в Ольховом у Фишера. После одного дела пришлось бежать. Я еще тогда собирался к вам, да вот из-за Ванды…

О чем бы ни говорил Недоля, каждый раз возвращался к Ванде. Видно, тяжело переживает разлуку с ней.

Ни на промежуточных станциях, ни в Збручске, куда они приехали около полуночи, в отделения НКВД никаких донесений от нарядов не поступало. Раздобытые сведения из случайного разговора с перебежчиком многое проясняли в происшедших за последние месяцы событиях на границе. И политрук поспешил со своим спутником в штаб отряда, еще не зная, что его поисковую группу уже разыскивают по всем направлениям.

2

Получив сообщение Байды, что тот уходит с тревожной группой на преследование нарушителя границы, Кольцов немедленно доложил коменданту о создавшейся обстановке, попросил помощи. Капитан Птицын по всем направлениям своего участка выслал наряды из резервной заставы, создав как бы второй эшелон, и позвонил Кузнецову.

– Немедленно поезжайте в Лугины, подключите в помощь пограничникам группы содействия ближайших сел и переходите всеми заставами участка на охрану по усиленному варианту, – приказал начальник отряда, – Прорвавшегося нарушителя найти, не допустив его прорыва обратно.

– Политрук Байда, как доложил начальник заставы, уже вышел с поисковой группой к железной дороге в районе Колокольни.

– Держите связь с линейными отделениями НКВД. На месте выясните и немедленно доложите все обстоятельства и последствия вооруженной провокации со стороны Польши для доклада Москве… Завтра утром буду в Лугинах…

Прибыв на заставу, Птицын узнал, что от Байды никаких сведений не поступало.

– Как вы могли допустить, старший лейтенант, такую партизанщину? – обрушился он на Кольцова. В возбужденном состоянии комендант начинал растягивать слова, заикаться, от этого еще больше возбуждал себя и не стеснялся в крепких выражениях: – И где этот баламут? Да еще захватил с собой главаря перебежчиков! Кто знает, что он за человек? А если это маневр вражеской разведки?

– Но у него убит отец! Его знают многие жители, а с его отцом служил Симон Голота… – пытался оправдать действия политрука Кольцов. – Да и принимал он решение самостоятельно, со мной не советовался. И мне кажется, что поступил он правильно: свою вину мы сами должны искупить…

– Вот и будешь искупать, когда прибудет особая инспекция. А сейчас звони во все отделения НКВД железной дороги. Не мог политрук не обратиться к ним за помощью…

День прошел в хлопотах. Из беседы с перебежчиками Птицын выяснил причины и обстоятельства вооруженной провокации. Обнаружить местонахождение Байды Кольцову не удалось, и он снова выслушивал упреки коменданта в нерасторопности, в неразумной самодеятельности…

– Вот всыплют вам с политруком и мне с вами за компанию, тогда почувствуете!..

А тем временем Кузнецов и Шумилов, получив поздней ночью донесение от Птицына, отправились к начальнику УНКВД: надо было согласовать вопросы взаимодействия маневренной группы с работниками внутренних органов охраны тыла. И когда они за полночь возвратились в штаб отряда, там уже сидел Байда со своим спутником.

– Ты почему здесь? – набросился Шумилов на политрука. – Почему на заставе до сих пор не знают о местонахождении и действиях твоей группы?

Вытянувшись перед комиссаром, политрук пытался что-то объяснить, но от утомления то ли от обиды язык еле поворачивался, и бормотал он что-то нечленораздельное.

– Что? Язык проглотил? Вот так солдат!

– Товарищ комиссар! – наконец превозмог растерянность. подавил обиду Байда. – Поругать успеете, наказать – тоже, но перед тем надо выслушать… Да вот человека покормить, сутки не ел. – Он глазами повел в сторону сидевшего в углу напуганного Недоли.

– Что за человек? – вмешался Кузнецов, только теперь заметив постороннего.

– Один из перебежчиков… С той стороны… Отца его убили…

– И все-таки твое поведение, политрук, непонятно. Ни начальник заставы, ни комендант не знают, куда девалась твоя поисковая группа, – строго заметил Кузнецов. – Если каждый пограничник станет действовать по собственному усмотрению…

– Так сложились обстоятельства, товарищ майор. Вы же сами учили нас, что в действиях пограничника особенно важны стремительность, инициатива…

– Это как понимать? Таскать за собой незнакомого человека – это инициатива сомнительная…

– А я уже познакомился с ним и верю, что Иван Недоля поможет нам разоблачить организаторов провокаций за Збручем. Думаю, вам следует поговорить с ним…

– Хорошо. Пока приготовят ужин, точнее, завтрак, поговорим.

Беседа длилась почти до рассвета. Незамысловатый рассказ Недоли дополнил собранные по крупицам сведения из показаний агентов абвера. Когда перебежчик упомянул начальника кордона Болеслава Щепановского, Шумилов разыскал среди документов измятую бумажку и показал ему.

– Это не вы писали?

Тот долго рассматривал полустершиеся буквы.

– Я не писал. Похоже на руку Болеслава… Да, это он писал…

Так, наконец, было установлено имя «друга-пшиятеля», перебросившего в феврале предупреждение о переходе советской границы шпионом.

Ранним утром Кузнецов с Байдой и его спутником выехали в Лугины.

Тогда же возвратились на заставу и парные наряды поисковой группы, так и не обнаружив следов нарушителя.

3

Как позже выяснилось, Кравецкий, он же по документам рабочий Казатинского железнодорожного депо Василий Федорович Буц, действовал осмотрительнее своих друзей по шпионской школе. Натолкнувшись на пограничника, он под проливным дождем бежал по направлению к Варваровке, а потом свернул севернее и скрылся в густых зарослях на глухом разъезде. Пропустив рабочий поезд, а потом и товарный, следовавшие в сторону Коростеня, он уже поздней ночью на ходу вскочил на тормозную площадку грузового состава и к утру был на станции Коростень-Сортировочная. В простом поношенном костюме, с деревянным чемоданчиком-самоделкой, Буц не привлекал к себе внимания суетившихся по путям железнодорожников, свободно бродил между составами, выбирая нужное ему направление. В последующие дни он посетил Овруч, Житомир, Фастов и другие узловые пункты. Вояж этот по плану Шмитца предполагалось совершить после встречи с резидентом и с его помощью, чтобы на местах проверить донесение польской разведки о стратегических сооружениях вдоль южной части западной границы. И если бы не встреча на Збруче с Великжановым, так бы он и сделал. Пришлось встречу с главным диспетчером Ярченко оставить на последний день перед возвращением.

«Черт бы побрал эту двуйку!» – ругался в душе Кравецкий, утомленный переездами, недосыпанием, случайным питанием в станционных буфетах и нервным напряжением. Он знал, что в Советской стране с уважением относятся к рабочему человеку, но мысли о чекистах все-таки тревожили его душу. «Никаких военных сооружений нигде не видно. Каменные карьеры, жилые дома… И разговоров о войне не приходилось слышать. Выдумывают польские разведчики, чтобы побольше получить денег от своих хозяев. – А что? Разве я не смог бы сочинить что-нибудь о военных заводах или о большевистской „линии Мажино“? Кто проверит? – Поразмыслив немного, возразил сам себе: – Проверят, сволочи. Где-то здесь, наверное, болтается и Брауниц. А такие служат абверу не за деньги…»

С такими не очень приятными размышлениями на седьмой день после перехода границы Кравецкий подъезжал к Раздорожью. Прибыл поезд на вокзал перед вечером, но он не спешил. Сдал в камеру хранения чемоданчик и стал бродить по вокзальным помещениям, как бродит человек в ожидании нужного ему поезда. Мельком видел главного диспетчера, но в кабинет к нему не рискнул заходить.

Лениво прохаживаясь по перрону, зевая, – он действительно хотел спать и уже мысленно представлял, как завтра отоспится за все ночи, – но в то же время внимательно следил за кабинетом главного диспетчера. И когда тот в конце рабочего дня направился домой, последовал за ним через центр города к окраине.

Все складывалось очень удачно. Видимо, на границе успокоились, хотя это маловероятно, однако первый пыл поисков миновал.

В глухой улочке Кравецкий приблизился к резиденту и тихо, но внятно произнес пароль…

– Вы с ума сошли, молодой человек! крикнул тот. – Следуйте за мной.

И он начал петлять глухими переулками, пока с наступлением темноты не остановился за городком в густом кустарнике. Здесь они просидели около часа. Должно быть, резидент предупредил, что поиск продолжается, и посоветовал немедленно пробираться на север, в лесистые места, где легче проскочить границу. В ту же ночь нарушитель выехал в Казатин, где встретился с Коперко, адрес которого дал ему Ярченко, а оттуда – на Коростень – Овруч. Сойдя за Овручем на небольшой станции в лесу, Кравецкий облегченно вздохнул. Кажется, пронесло… Граница, почитай, рядом… Не мешкая, углубился в старый лес, который, он знал, тянется почти до самой границы. Здесь, наконец, можно отдохнуть, собраться с силами, продумать дальнейший план действий…

4

После похорон, поздно вечером, Кузнецов в присутствии Вайды и Симона Голоты беседовал с перебежчиками. Они снова попросились оставить их здесь, в колхозе. Голота горячо поддержал просьбу.

– Мы их знаем. До революции жили одним миром, вместе против панов боролись, вместе батрачили напомещичьих землях. А Ваню, сироту, прошу оставить у меня, за сына будет…

– Своей властью решить этот вопрос мы не можем. – Кузнецов помедлил и осторожно спросил: – Вы хорошо знаете всех своих людей? Из тех, кто шел с вами сюда, никто не отстал где-нибудь?

– Своих людей мы добре знаем, все, кто шел с нами на такое дело, здесь, кроме убиенного. А если кто и проскочил под шумок через Збруч, то мог быть какой-нибудь чужак…

– На такое дело, мне кажется, мог решиться только один, – добавил Иван Недоля.

– Кто?

– Недавно появился в панском фольварке племянник Кравецкого – Васька. Перед началом стрельбы я видел его в панском саду.

Отпустив людей, майор оставил Недолю.

– Что вы о нем знаете?

– А что я могу знать? Говорят, что сирота, каждый год приезжает летом на побывку. Где-то работает или учится…

Недоля не все сказал о панском племяннике – Ванда почти каждый день жаловалась, что проклятый паныч прохода ей не дает.

«Это к делу не относится», – подумал он и добавил:

– Да и что может знать батрак о своих панах? Они с нами и не разговаривают по-человечески, разве что обругать могут.

– Попробуйте описать его внешность.

– Человек как человек… – Недоля поморщился, – Высокий, широкоплечий, с лохматой шевелюрой на голове… Ходит вразвалку…

– Глаза заметили?

– Разве он девушка, чтобы в глаза ему заглядывать? Злые глаза. А брови широкие, черные, почти срослись на переносице…

С большим трудом Байде и Кузнецову удалось набросать с помощью Недоли словесный портрет нарушителя. Той же ночью он был передан всем поисковым группам. Недолю Кузнецов взял с собой в Збручск.

– Поживешь при штабе отряда, отдохнешь от всего пережитого, пока решится вопрос о месте жительства перебежчиков…

О подлинной цели этого приглашения Недоля узнал лишь следующего дня, когда его подключили к группе наблюдения за диспетчером Ярченко. Начальник УНКВД вместе с начальником отряда решили, что рано или поздно нарушитель попытается встретиться с резидентом, и знающий Кравецкого в лицо юноша поможет задержать и разоблачить шпиона.

Пограничники и группы внутренних войск разыскивали нарушителя по всем направлениям от Киева до Тирасполя, но безрезультатно. Не помог и словесный портрет. Целую неделю Недоля почти не спал. Менялись люди в группе наблюдения, а он неотлучно находился в районе раздорожского вокзала. Когда на седьмой день Кравецкий, наконец, появился здесь, Ваня, конечно, узнал его. Но очень поразился: рабочая одежда, грязная, измятая, небритое лицо, походка утомленного после рабочего дня человека – ничто не напоминало прежнего Ваську, самоуверенного, холеного, нахального. Он даже походку изменил, как-то ссутулился. Одетого в приличный костюм Недолю Кравецкий не узнал. Да и едва ли он мог помнить в лицо всех батраков своего дяди.

Дальше поисковая группа следила за каждым шагом нарушителя, сторожила его во время беседы с резидентом, сопровождала до Казатина и дальше до Овруча, оберегала его отдых в лесу.

Взяли нарушителя, когда он меньше всего ожидал, когда стало ясно, что свидание в Казатине с Коперко-Таратутой было последним этапом этого восьмидневного вояжа в приграничной зоне.

Отдохнув в густой поросли подлеска, Кравецкий после полуночи следующего дня осторожно пробирался к границе, не чувствуя за спиной никакой опасности. Все его внимание было сосредоточено на том, как незаметнее пройти оставшиеся два-три километра. И когда сзади раздалось тихое: «Стой! Руки вверх!» – он даже не испугался.

– Гражданин, вы забыли свой чемоданчик.

Чемоданчик он действительно оставил на месте привала за ненадобностью.

– Ах да, вот растяпа… Знаете, после работы в Овруче грибков хотел поискать и заблудился… Спасибо… – и протянул руку к чемоданчику.

– Не беспокойтесь, мы поможем и на дорогу выведем.

В темном лесу не видно было его лица, но голос спокойный, словно он разговаривал со случайным встречным.

– Очень вам благодарен. Мне надо спешить в Казатин, в утренней смене работаю…

– Поедем в Казатин и дальше, там и познакомимся с вашей работой.

– Не понимаю… Вы что-то путаете. Я рабочий железнодорожного депо станции Казатин… Василий Федорович Буц…

– Что ж, заедем с вами и в депо. А теперь руки назад и двигайте к той станции, где вы сошли Не вздумайте бежать – пуля догонит…

Кравецкий, видно, понял, что игра а прятки закончена, и всю дальнейшую дорогу молчал. Привезли его в Збручск. Как и все нарушители, он снова попытался выкрутиться, немного изменив легенду: раньше, мол, действительно работал в депо, но поссорился с мастером, бросил работу. И вот уже несколько месяцев вынужден жить случайными заработками. Приходится много разъезжать…

Все это было слишком наивно, чтобы долго упорствовать; после первого допроса и очной ставки с Адамом Стручковским и Иваном Недолей Кравецкий-Буц раскрылся, но не до конца. Свою встречу с Ярченко и Коперко-Таратутой категорически отрицал.

Итак, из трех воспитанников берлинской шпионской школы лишь Ганс Брауниц упорно придерживался легенды о «политическом убежище», помня угрозу, что в случае предательства интересов райха отец и сестра будут расстреляны.

Полагая, что они ловко увернулись от опасности и замели следы, Фризин-Ярченко и Коперко-Таратута продолжали действовать, но уже под «контролем» наших охранных органов. Прошло почти два года, пока действующие лица этой небольшой главы не по собственной воле снова встретились с посланцами Карла Шмитца. К тому времени умерли родители Стручковского, не дождавшись своего Адася, были расстреляны отец и сестра Ганса Брауница в Моабитской тюрьме, не дождался наследника бездетный пан Кравецкий, мечтавший все годы о возвращении потерянных в революцию владений…

И памяти по себе не оставили, разве что Карл Шмитц иногда вспоминал своих агентов. О Стручковском до него дошли слухи, что тот погиб на границе при возвращении. В действительности Адам был легко ранен во время задержания, а потом, после первого допроса, пытался симулировать помешательство, но безуспешно. Больше всего тревожило Карла отсутствие сведений о Браунице. Он знал, что его родителей гестапо расстреляло, и все еще надеялся, что тот даст о себе весть. Ведь версия об эмиграции по политическим причинам была разработана с дальним прицелом. Если ему посчастливится акклиматизироваться в красной России, он еще послужит paйху.

Комсомольцы

1

Пережитое за последние дни у многих на заставе вызвало тревожные раздумья. Никто из начальства не предъявлял бойцам и командирам каких-либо конкретных обвинений, но люди не могли избавиться от чувства вины за смерть Семенюка. Кольцову казалось, что будь он на месте происшествия да выстави усиленный наряд, – ведь работали люди у самой границы, – можно было предотвратить это бандитское нападение. Еще больше было оснований для угрызения совести у Байды. Он-то мог предупредить людей, когда заметил подозрительное оживление в поместье Кравецкого. При разговоре с Голотой у него даже мелькнула такая мысль: убрать людей из опасной зоны. Потом устыдился, боясь прослыть паникером.

– Не кажется ли тебе, Сергей Васильевич, что мы незаметно превращаемся в обыкновенных чинуш, что ли, как-то обюрократились и полагаемся только на приказ? Ведь за все время у нас не было большого, настоящего разговора с комсомольцами. А это же важнейшая обязанность коммунистов. И на место Семенюка надо избрать достойного человека. Вот давай и проведем собрание, поговорим с ребятами, послушаем их.

– Я тоже думал об этом. Хорошо бы пригласить кого-нибудь из отряда, скажем, комиссара.

– И пригласим, «Солдат» не откажется, – улыбнулся Антон, вспомнив, как пограничники величают между собой Шумилова.

Нелегко проводить большие собрания на границе, где днем и ночью, не зная передышки, приходится стоять на вахте: наряды не отменишь. А почти все бойцы – комсомольцы. Часто даже положенное время для отдыха приходится отбирать у пограничника. Бытующая в армейских частях поговорка «солдат спит, а служба идет» совершенно не вяжется с пограничными условиями. Чувство ответственности за охрану границы здесь господствует над всеми помыслами человека. В любую минуту может прозвучать приказ: «В ружье!», и тогда не до сна и отдыха.

Время для собрания выбрали перед боевым расчетом. Военком откликнулся на просьбу политрука, приехал в Лугины. Старшина Тимощенко все предусмотрел. В последние дни он с особым тщанием осматривал свое хозяйство: его назначили помощником начальника заставы. Это не могло не радовать человека, и в то же время ему почему-то жаль расставаться с прежней должностью. Все здесь делалось под его непосредственным руководством, а зачастую собственными руками. Сумеет ли сержант Егоров, которому поручили исполнять обязанности старшины, усмотреть за всем хозяйством?

И вот они сидят в ленинской комнате. Все минувшие события, горестные и радостные, помогли комсомольцам взглянуть на себя иными глазами, как бы со стороны. Хотя говорил Шумилов об известных всем фактах, сейчас они воспринимались совершенно в новом свете. Задумался Селиверстов, притих балагур Денисенко, опустил голову Великжанов…

…– Много славных подвигов по охране границы вписали в историю заставы ветераны, которые смотрят на вас со стен вашей ленинской комнаты. Я верю, что и вы оправдаете доверие народа, вручившего вам ключи от священных рубежей Родины, – закончил Шумилов в напряженной тишине.

Взоры всех невольно обратились к портрету Семенюка в траурной рамке, память о котором еще так жива.

Потом выступали комсомольцы. Говорили кратко, словно рапортовали, возвратившись из наряда. Пограничная служба научила их дорожить временем.

Кто-то внес предложение пригласить на заставу первых ее командиров, оставшихся в живых ветеранов.

– Учти, политрук, дельная мысль. И немедленно напиши брату, – шепнул Байде Шумилов.

Последним говорил Кольцов:

– Я внимательно слушал ваши выступления. Было сказано много хороших слов. А в слове заложена большая сила, как в снаряде. Но если снаряд не попадает в цель, его сила пропадает впустую. Так и слова. Если за ними не следует дело, что остается? Пустой звук! Скажу откровенно: во многом виноват и я. И как начальник ваш, и как коммунист… Иногда слышу жалобы на трудности нашей службы. Верно, она не легка. А они, – Кольцов пробежал взглядом по портретам, – разве они искали легкой жизни? Им намного труднее приходилось, и никто из них не дрогнул даже перед лицом смерти.

Комсоргом избрали Кирилла Великжанова. Сибиряк с первых дней завоевал симпатии пограничников. И не только искусной игрой на баяне. Вдумчивый, неторопливый. он всегда находил нужные ответы на всевозможные вопросы товарищей.

– Почему не выступил? – окликнул его Байда, о чем-то беседовавший с комиссаром.

– А что говорить? Правильно сказал старший лейтенант: если за словами не видно дел, они остаются пустым звуком.

– Не торопи его, политрук, дай парню осмотреться, – посоветовал Шумилов. – А теперь веди, показывай, как живешь вне служебных дел, – неожиданно огорошил Антона комиссар.

Байда растерялся. В самом деле, как устроена его личная жизнь? Заходил он в свою квартиру, как транзитный пассажир заходит в зал ожидания, чтобы подремать, отдохнуть до прихода поезда. Как же вести туда начальство? Но Шумилов уже направился к его комнате, – должно быть, он заходил к прежнему политруку.

– Странно. В казарме, во всех помещениях порядок, чистота, и внешний вид бойцов отличный, а сам живешь, как медведь в берлоге, – поморщился Петр Алексеевич, осматривая запущенную квартиру. – Какой пример для подчиненных! Заглядывают, небось?

– Бывает, – смутился Антон.

– Ну и солдат! – упрекнул Шумилов, беря со стола карточку Нины. – Знает ли эта симпатичная девушка, что у тебя такой беспорядок? А то и написать могу, если скажешь адрес, – пошутил комиссар.

«А ведь Нина должна скоро приехать! Как же это я?» – растерялся Байда, словно впервые увидел свое жилище, где только аккуратно заправленная кровать имела жилой вид. Привычка эта прочно укоренилась еще со времени учебы. На столе – шахматы.

– Играешь? Это хорошо, шахматы прочищают мозги, развивают сообразительность. Сразимся, что ли?

– Сразимся!..

И они молча начали расставлять фигуры.

2

Застава продолжала нести нелегкую службу. После собрания бойцы острее стали замечать все, что делается на границе. Возвращаясь из нарядов, подробно докладывали о своих наблюдениях.

Великжанов как-то сразу, без заметных усилий освоился со своими обязанностями. Однажды он напомнил Байде:

– Когда же мы проведем встречу с ветеранами? Надо бы подготовиться… И приедут ли они?

Обязательно приедут! – заверил Антон и вспомнил. что так и не удосужился написать брату. – «Евгений, конечно, приедет. Сегодня же напишу».

Вечером он действительно сел за стол и приготовился писать, но пришлось отложить: из МТС позвонил Герасименко.

– Немедленно приходи, Антон! Очень нужен. Жду… – и повесил трубку.

«Черт! Хотя бы намекнул, в чем дело», – встревожился Антон и ускакал на Орлике в МТС.

Герасименко встретил его в дверях кабинета, бросил на ходу:

– Заходи, я сейчас…

– Да ты что, шутить вздумал? – начал было, заглядывая в комнату, и тут же умолк: у окна стояла Нина.

Настоящая, живая, раскрасневшаяся от волнения, устремив к нему светящиеся радостью глаза…

Мысль о том, что Нина могла бы работать в МТС, как-то между прочим высказал сам Байда. Герасименко посоветовался с Батаевым, и они решили помочь политруку в устройстве его семейных дел: написали письмо директору института, в котором училась Нина, и попросили направить ее после окончания института в Лугинскую МТС…

И вот, наконец, наступила долгожданная встреча. Радостный Байда подхватил Нину на руки и закружил с ней в кабинете.

– Вот молодец, что ты приехала!..

3

Никогда не померкнут в памяти воина те волнующие минуты, когда знаменосцы под звуки торжественного марша проходят перед строем части, держа в руках боевое знамя. Не только взоры – мысли и чувства прикованы к алому полотнищу, символу всего самого дорогого. самого заветного для каждого советского человека. В памяти встают великие деяния старших поколений, совершавших под этим знаменем бессмертные подвиги.

 
Око горит и ярко рдеет —
То наша кровь горит огнем.
То кровь работников на нем…
 

И вот оно – знамя отряда с прикрепленным к нему орденом Красного Знамени – взметнулось перед пограничниками в ленинской комнате тридцатой заставы. Затаив дыхание, вытянулись бойцы и командиры, застыли в почтительном напряжении гости-колхозники.

Как на параде, отдав честь знамени, выходят к столу ветераны заставы: Петр Кузнецов, Евгений Байда, Симон Голота.

– Товарищи! – торжественно звучит голос капитана Птицына. Он явно волнуется, говорит медленно, растягивая слова, чтобы не заметно было заикания – Перед боевым знаменем отряда почтим память героев-пограничников, павших смертью храбрых в борьбе с агентами иностранных разведок.

Молчание. Взоры всех устремлены на портреты, на отрядное знамя – люди впервые видят его у себя на заставе. Где-то в задних рядах вырвался глубокий вздох, похожий на стон: то Варвара Сокол среди гостей не сдержала сердечной боли…

– А сейчас поделится с нами своими воспоминаниями старейший среди нас представитель ленинской гвардии Симон Сергеевич Голота.

Чуть тронув пальцем седые усы, встает Голота.

– Други мои! Дети мои! – Голос его дрогнул, стиснутая в кулак рука застыла над головой. – Великий Ленин… Наш дорогой Владимир Ильич в первые дни революции повел нас на защиту родной земли…

И слушают бойцы воспоминания о делах минувших дней. Голоту сменяет первый политрук заставы Евгений Байда.

Майор Кузнецов вспоминает, как здесь же, на правом фланге заставы, был задержан матерый шпион одной заокеанской разведки, рыскавший несколько месяцев по стране, собирая сведения о стройках первой пятилетки, о военных возможностях и стратегических резервах Советской державы. Долго не удавалось напасть на его след, видно, недаром хозяева дали ему кличку Неуязвимый. Лишь в последнюю минуту при переходе границы на «заколдованном месте» его взяли…

Сколько тяжелых бессонных ночей провели пограничники! И на исходе одной из них вспыхнула жаркая схватка. Ранены два пограничника, но Неуязвимый не прошел…

Майор не говорит, что лично задержал шпиона, но об этом знают пограничники из истории заставы… Волнуясь, вышел к знамени политрук Байда.

– Перед святыней отряда заверяем вас, товарищи ветераны, и клянемся, что на участке комсомольской тридцатой заставы враг не посмеет ступить на нашу родную землю! Никогда!

– Никогда! – эхом отозвались комсомольцы.

Стихло на заставе. Молча расходятся ночные наряды. Только в командирских квартирах необычное оживление. Такие события не часто случаются на границе. Приехал Батаев из Збручска, Шумилов, друзья с двадцать девятой. Стесняются молодые командиры – нарушена всякая субординация: две Аннушки командуют за свадебным столом – жены Кольцова и Евгения Байды. У них свой порядок, своя субординация…

– Большая радость у тебя, Антон, – с грустью говорит кубанец Лубенченко, думая о своем.

– Чем больше радости, тем легче человек шагает по жизни, – подхватил Батаев. – Радость – спутник счастья. Вот и пожелаем молодым столько счастья, сколько смогут удержать на своих плечах! – И десятки рук потянулись к жениху и невесте, благословляя их на долгую к большую жизнь.