Текст книги "За час до рассвета"

Автор книги: Яков Кривенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Клава исступленно кричала в лицо матери:

– Мне осточертели ваши свиньи, гуси, куры! Ваши копейки! Всю жизнь в дерьме. Себя закопала и меня в омут тянешь. Что ты видела? Что мы видим?.. А они – культурные, интересные, не то что некоторые…

Николай, отстранив опешившую мать, с кулаками подскочил к сестре:

– Вот как ты залаяла? Собственными руками задушу!

– Ой, как испугалась! – рассмеялась Клава, быстро накинула на себя пальто. И неожиданно со злостью выпалила: – Пропадите вы здесь все пропадом! – и выскочила на улицу.

СЛУЧАЙ В ПЯТИХАТКАХ

Пятихатки ожили, засуетились. В отрешенном от мира сонном хуторе всякий пустяк – событие. А тут богом посланный мастер золотые руки. Что хочешь починит: ведро, чайник, кастрюлю, горелку керосиновой лампы, замок. В каждой хате такой работы уйма.

В фуфайке, ватных брюках, стоптанных сапогах, в заячьей шапке, одно ухо которой глядит в небо, другое – в землю, жестянщик запросто заходит в дом, открывает свой сундучок, раскладывает по лавкам стамески, буравчики, ножницы, молоток, паяльную лампу и, улыбаясь, говорит:

– Мир дому сему. Если есть жестяные или прочие по металлу работы, давайте, елки-моталки! Я могу…

А как не быть, забыли уже, когда мастерового в глаза видели. Хозяйка бежит в чулан, лезет под печь. И зашипела паялка, зазвенела походная наковальня. Старичок-сермячок общительный, бывалый. А народ в медвежьем углу любопытный, интересуется, что происходит в городе, на фронтах, в мире. В беседе дело спорится. Жадности в мастере не заметно, что дадут за работу – шматок сала, пару яичек, кусок хлеба – благодарит.

Семен вернулся из парников, а в хате – походная мастерская. Старичок головы не поднял, знай стучит, прилаживает к ведру донышко. Настя вытащила из печи котел с горячей водой, плеснула в подойник, взяла белую тряпку, направилась к двери. Постояв в раздумье, повернулась к мастеровому:

– Забыла спросить: за работу деньгами берете али как?

Старичок добродушно ответил:

– Чаще всего – али как… Что есть, тем расплатитесь.

– А, спасибочко, – успокоилась хозяйка, – огурчики есть, молочко. Сейчас корову подою.

«Максим Максимович!» – обрадовался Семен и бросился к старику, как только Настя вышла.

Тот охладил его пыл:

– Тише, тише. – Рывком пожал руку и тяжело вздохнул: – В городе, сынок, флаги вывешены… В знак взятия Москвы.

Метелин опустился на лавку:

– В самое сердце…

– Поверил! – встряхнул его за плечи Максим Максимович. – А что же в народе будет?.. Знают, гады, куда бить – под дыхло. Вчера город, как снегом, листовками забросали. – Он достал из кармана клочок бумаги. – Слушай, что пишут. «Обожаемый народами земного шара божественный фюрер сегодня въезжает в стоглавую Москву». Видишь?

Максим Максимович достал из кармана сложенную вчетверо бумажку:

– Мы разоблачим эту брехню. Нужно срочно выпустить ответную прокламацию. Вот, слушай: «От имени горкома комсомола мы утверждаем: фашисты нагло врут! – начал он. – Находясь с вами рядом, мы призываем вас, дорогие товарищи, выстоять! Не скрываем – тяжело! Давайте жить так. Умываясь, скажем: еще одну ночь не сдались! После ужина скажем: еще один день не покорились! Каждый должен ежедневно давать сам себе отчет: а чем я помог Красной Армии, что я сделал для матери-России? В нынешнем году в Москве, на Красной площади, как всегда, в день седьмого ноября состоялись демонстрация и парад наших войск. На трибуне Мавзолея стоял товарищ Сталин. Знайте, товарищи: не от хорошей жизни немцы встали на путь лжи и провокации. Мы – победим!»

– Сделаю к утру, – пряча листовку в нагрудный карман, сказал Семен.

Максим Максимович прищурился:

– А ты знаешь, что немцы твою голову в десять тысяч марок оценили. Тебя ищут.

– Это через Василия передавала Ирина. Я страшно волновался за маму. Посылал к Луниным. Они ничего о ней не знают.

– Опомнился!.. Мы ее давно переправили на Большую землю.

– Спасибо, Максим Максимович. Теперь я спокоен. Не могу понять: почему именно меня немцы так выделяют?

Максим Максимович прошелся по комнате, поглядел в окно:

– Гестапо свое начальство обманывает. В Приазовске, дескать, партизан в природе не существует. Словом, все, что сделано, приписывают тебе одному. Поймаем, мол, его – наступит тишь и благодать. Вот почему за твою голову такую сумму обещают… Но ты здесь поосторожнее. Тебе известно, что в гестапо есть твоя фотография?

Это известие Семен воспринял спокойно, даже принялся убеждать секретаря подпольного горкома партии, что снимок сделан до войны и по нему вряд ли сейчас могут его узнать. Он оброс, как леший, носит усы, бороду, сильно похудел. К тому же добавил: если немцы приписывают одному человеку все, что делает целая организация, это тоже неплохо, других в покое оставят. Но Максим Максимович его разочаровал:

– О том, что в городе действует один Метелин, они только докладывают своему начальству. Сами же хорошо знают, что это не так. Для борьбы с нами поставили на ноги полицаев, провокаторов, регулярные войсковые части. В последние дни лютуют особенно. К тому у них есть причины. С неделю назад ночью наши самолеты уничтожили их головной склад боеприпасов. На цель бомбардировщиков навели ракеты с земли. Твои хлопцы сигналили?

– При чем тут мы? У нас и ракетницы-то нет.

Максим Максимович удивился:

– Гм… гестапо уверено, что это дело рук Семена Метелина… А третьего дня из облаков на город спикировал самолет и точно по адресу сбросил гостинец в тонну весом. Догадываешься, кого угостил?.. Главный штаб, полный офицеров, корова языком слизнула.

– Ай да летчик, ай да молодец! Вот как воевать надо. Днем, в одиночку рискнул! – восторгался Семен.

Максим Максимович улыбнулся:

– Сделал это сын моего друга, Метелин Семен Степанович. Каким образом тебе удалось связаться с Центром?

– У меня нет своей связи, вы же отказались дать нам рацию.

– Что рацию не даем, не обижайся – хлопотно с нею. У нас гарный радист, шофером в полиции служит. Вместе с карателями по округе мотается. И это ему как раз удобно: не с одного места передачи идут; иначе в два счета запеленгуют… Постой, постой, но ведь полученный от тебя адрес штаба я еще не успел нашим передать? Сначала были более важные сведения, а последнюю неделю рация вообще барахлила…

– Но тогда кто же сообщил координаты? – теперь спрашивал уже Метелин. – Кто подавал сигналы нашим самолетам?

– Значит, в городе, кроме нас, действуют еще силы, помогающие Красной Армии, – сказал Максим Максимович. – Но кто?.. Нам надо узнать и как можно скорее.

Беседе помешали голоса, доносившиеся с улицы. Семен выглянул в окно. У порога стоял пегий мерин. Из саней вылезали шумные и веселые Сысой Карпович и Василий Трубников. Навстречу им выбежала с цебаркой молока Настя.

Полицейский заглянул в цебарку, с угрозой сказал:

– Парное?.. Обжираетесь, а доброту мою не уважаете. Вот доберусь до вас, узнаете, почем фунт лиха… Сердце горит, ни днем ни ночью покоя. Эх, собачья служба.

– Что ж на воле стоите, в дом пожалуйте, гостюшки дорогие, – засуетилась Настя.

– Ай и жинка у тебя, Василий, сто сот отдашь, не пожалеешь!

– Поживей накрывай на стол, – сказал Трубников Насте.

В хате полицейский удивленно уставился на Максима Максимовича.

– Откуда это чучело? – И, подойдя к нему, тряхнул его за шиворот.

У Максима Максимовича задергалась правая бровь. Несколько дней он кочевал по хуторам, недоедал, недосыпал, видел, как полицаи издеваются над колхозниками. Все это вконец издергало, и нервы не выдержали, он сорвался:

– Ну ты, потише на поворотах!

– Что-что? – опешил Сысой Карпович. – Ты с кем разговариваешь, скотина!

– Я повторяю: осторожнее на поворотах, – уже не мог остановить себя Максим Максимович.

– Партизан! – как резаный, завопил полицай и выхватил пистолет. – Руки вверх!

Метелин обмер – вот так история! Он лихорадочно соображал, что бы предпринять. А полицай уже привычными жестами ощупывал Максима Максимовича, из нагрудного кармана вытащил дерматиновый бумажник.

– Документы я проверял, в порядке. Ведра он чинит, – попытался урезонить его Метелин.

– Днем дыры чинит, а ночью склады взрывает – ученые! Покарауль! – приказал полицай Василию.

Он вытряхнул содержимое бумажника на стол. Осмотрел паспорт, пенсионную книжку. Семен старательно ему помогал, радовался, что вовремя прибрал листовку.

Полицай налитыми кровью глазами рассматривал мастерового. Подергал за волосы, усы – настоящие! Заглянул на него справа, слева, что-то соображая.

– А может, ты и есть Семен Метелин, а?

– Мастеровой я.

– Знаем мы таких мастеровых! – не унимался полицай.

– Вы же говорили, что тому двадцать семь, – вмешался Василий. – А из этого песок сыплется. Смешно! Сами видите.

Сысой Карпович потоптался на месте, что-то соображая.

– И то правда. – Потом обратился к Максиму Максимовичу: – А ну-ка покажи, что ты тут чинил? В этом деле мы кое-что кумекаем.

Семен проворно подал ему починенное ведро. Полицейский, видимо, остался доволен работой:

– Умеет, старый!.. Эх, мне бы Метелина схватить. Десять тысяч! Ведь это надо!.. А схвачу! Ей-богу, схвачу – и деньги мои будут. Брошу тогда собачью службу, куплю усадьбу, барином заживу. Рядом с домом – смородина, крыжовник, речка, – размечтался он.

Появилась замешкавшаяся Настя: в одной руке – четверть самогонки, в другой – тарелка с огурцами.

Полицай выбрал огурец, понюхал, сунул в рот. Задвигались мощные челюсти, послышался смачный хруст.

– Харч важнющий!.. Налей-ка, хозяюшка, напитка ангельского.

Хлопнув стакан, подобрел:

– Эй, ведерник, к печке ступай, подальше от двери – с собой заберу. Там получше моего разберутся. Василий, садись. С утра маковой росинки во рту не было.

Семен все еще никак не мог придумать, что же предпринять. Если полицай заберет Максима Максимовича, оттуда он не выйдет. А что сделать, как поступить? Единственный выход – прихлопнуть полицая… Одному без шума трудно, а Василий и Настя не пойдут на убийство, они не подозревают, что задержан подпольщик. Положение казалось безвыходным. Пока решил тянуть время. Подсел к полицаю, налил в стаканы самогонки.

– Давайте выпьем за нашего ангела-хранителя, за моего личного благодетеля, Сысоя Карповича.

Василий и Настя дружно поддержали. Все выпили. Как только стаканы опустели, Семен снова наполнил их:

– С одним углом хата не строится. Поехали!

Сысой Карпович не успел как следует прожевать огурец, а у неугомонного Семена новый тост готов:

– Известно, господь бог троицу любит!.. Ощетинились!

Польщенный всеобщим вниманием, полицай впал в философию:

– Человек я свойский и в жизни везучий. Правда, университетов, как Максим Горький, не кончал. Образовался сам по себе. Значит, бог умом не обидел. Хозяюшка ухмыляется, не верит. Это у нее от необразованности, академика Дарвина не читала.

Отпив из миски огуречного рассола, он продолжал:

– Эх, Настюшка, какая же ты темная. Ничего-то ты не знаешь. Да уж ладно, разъясню: тот академик, значит, Дарвин, всех превзошел, потому – голова! Глаза нам, дуракам, открыл. Как бы объяснить не по-ученому… Отчего Адольф Гитлер всякие там Франции, Польши, Люксембурга и прочие великие державы одолел? Кто ответит?.. И ты, Василий, молчишь? Не знаешь?.. А чахоточного я и не спрашиваю – не по уму. Я сам узнал от начальства, сейчас разъясню: наш фюрер завоевал Европу потому, что он всех сильней. В мире побеждает сильнейший. В общем, борьба с существованием. Непонятно? Опять поясню. Скажем, у тебя, Василий, – лошадь, ты на санях едешь, тебе хорошо, а я иду пешком. Вразумели? Встречаю Василия. Прошусь: «Подвези, мил человек». Он не перечит: «Садись!» А что дальше? У меня пистолет, а у Василия – сопля. Я – бац его, труп – в канаву, вожжи – в руки, а сам смекаю: «Хрен кого в сани посажу». Вразумели?.. Опять непонятно? А, кажись, чего проще. Слабый полезай на сковородку, а сильный огонь раздувай. Жрать-то надо, иначе ноги протянешь. Почему вы меня угощаете? Потому что сила на моей стороне. – Он потряс пистолетом. – Вот она, борьба с существованием! Эх, раньше бы мне такую машинку, я бы не позволил себя обижать.

– Разве ж только вас обижали! – чтобы поддержать разговор, сказала Настя.

– А тебе тоже досталось? – оживился полицай.

– Еще как. Батька на Керпели мельницу держал, шесть батраков кормил. Прямо с Кубани в Соловки поперли, говорили, в кого-то из обреза стрелял. Потом в этом проклятом хуторе поселили, не прописывали в городе. Я вся перед вами.

– И мне нечего скрывать! – хохотнул полицай. – Пять лет за коммерцию отсидел. Уж такой я уродился: не по мне за сохой ходить.

Подсовывая полный стакан Сысою Карповичу, Семен поддакивал:

– На то и родились. Пей, гуляй, однова живем! Вот я хотел учиться, а поразмыслил: зачем? Конец один – могила. Что выпито – то наше, остальное – прах. Судьба – злодейка, жизнь – копейка… И пить будем, и гулять будем!..

Максим Максимович сидел на сундуке, локтями уперся в колени, склонил голову на ладони. Ругая себя, что так нелепо влип, дивился легкомыслию Семена Метелина. Угораздило ж его поселиться у дочери кулака, да и друг дома у них – гнусавый и глупый полицай. И сейчас непонятно, что с ним: ведь самогон хлещет не хуже этого Сысоя…

Потом, внимательно присмотревшись, Максим Максимович догадался, что Семен тянет время, пытается споить полицая. Но что это даст? Максим Максимович готовился к любой неожиданности.

А Семен не унимался.

– Хата четыре угла имеет. – И затопал ногами, припевая: – Выпьем там, выпьем тут, на том свете не дадут…

Четверть – сосуд вместительный, но и она показала донышко. Осушив последнюю каплю, Семен предложил:

– У соседки свежак, пошли!

– Айда, – обрадовался полицай, – а Василий вот это чучело покараулит, – и указал на Максима Максимовича.

– Непорядок, – возразил Семен, – хозяйское добро вылакали и его же вон! Идти, так всем вместе, а то не резон.

Раскачиваясь на ватных ногах, полицай тупо соображал, как ему поступить с арестованным.

– Может, его связать?

– Да на что он вам сдался, поганый старикашка. Пните в зад, пусть улепетывает со своими манатками, – предложил Семен. – Ведь вам нужен Метелин… Десять тысяч марок.

Лицо Сысоя Карповича разгладилось:

– Десять тысяч, надо же!.. Ты прав, за такого хрыча ничего не дадут. – Полицай отрывисто хохотнул и по-бычьи уставился на Максима Максимовича. – Ишь ты гордый какой: «Осторожней на поворотах!» Вот я документики твои оставлю, узнаешь, как там на поворотах. Первый же патруль сцапает… А там и… порядок. Вон отсюда, чучело гороховое!.. В случае чего, со дна морского тебя достану.

С помощью Насти Максим Максимович собрал свои вещи и, не торопясь, вышел из дому.

– У нашего Сысоя Карповича ума – палата! – воскликнул Семен. – И надо ж такое придумать: вроде бы и отпустил человека, а на самом-то деле арестовал… Эх! А смерть придет, помирать будем…

Поздно вечером, когда вернулись от соседки, оставив там спать опьяневшего Сысоя Карповича, Метелин спросил Василия:

– А что за ересь Настя об отце молола? Ее отец действительно был кулаком?

– Точно, в двадцатипятитысячника стрелял.

– И ничего не точно, – донесся голос Насти.

Она, видимо, ждала их, лежала на кровати одетая. Сейчас же поднялась, чуть выдвинула фитиль лампы – и в хате стало светлее.

– Легче всего сказать: стрелял. А видел кто?.. Я сама казню себя. Все думаю, думаю, а права ли – кто определит? Девчонкой тогда еще была. Набегаюсь, бывало, только до подушки – и уснула. А тут надо же – никак сон не идет. Смотрю – отец поднялся. Надел кожух, валенки. Встал на колени перед иконой, закрестился: «Прости, господи, за общество грех приму». Топором вскрыл половицу, вынул обрез, ушел… А утром по дороге в школу страшную новость узнала: ранен организатор колхоза, прибывший к нам из города. В окно в него стреляли. Меня будто кипятком ошпарили. Прямо – к учительнице… Все ей, как на духу.. Конечно, отца арестовали. Нас раскулачили, в ссылку отправили.

– А тебя?.. Что ж, учительница не вступилась?

– Почему – вступилась… Да разве оторвешь дочь от отца с матерью.

– А он узнал?

– Что вы?! Прибил бы. Ох и лютый был человек!

В эту ночь в доме Насти долго не спали…

А по заснеженной степи, преодолевая встречный ветер, брел с сундучком Максим Максимович. Он досадовал и на себя, и на Метелина. Теперь надо вновь менять документы. А без них и в город не явишься. «Ну, да ничего, надежных людей немало, – успокаивал он себя. – Но кто же все-таки помогает нашей авиации?..»

Максим Максимович терялся в догадках.

ИСПОВЕДЬ РУЖИ

Зима стояла суровая. С осени ударили лютые морозы. Воробьи замерзали на лету. На улицах горбатыми сугробами затвердел снег. Казалось, что сама природа позвала сюда, в теплые края, сибирские метели и вьюги на гибель врагу.

Кутаясь в старенький пуховый платок, Ирина шла по пустынным улицам. Рядом с ней с мешком за плечами держался Сашко. У развалин санатория они огляделись: ни сзади, ни спереди никого не было. Взяв у брата мешок, Ирина быстро скрылась в проломе стены. Ежик сделал крюк, вернулся домой.

Ирина весь день готовилась к встрече с Ружей. Запасалась хирургическими инструментами, лекарствами. И много думала. Что за человек эта Ружа, для какой цели ей понадобился хирург. Мысли о возможном предательстве ей даже не приходили в голову.

Перед входом в подвал ее поджидала Ружа. Ирина привычно спросила, где находится больной. Цыганка ответила не сразу, по всему было видно, в чем-то сомневается. Потом, схватив Трубникову за руку, Ружа прошептала в самое лицо Ирины:

– Я должна предупредить, что вы многим рискуете: узнают немцы – расстреляют, сболтнете – я зарежу. Решайте!

Профессиональное чувство врача уже овладело Ириной. Она строго сказала:

– Мы теряем время!

Тут-то, наконец, Ружа решилась:

– Пошли.

Она открыла знакомую Ирине потайную дверь. Ирина очутилась в темном подземелье. Пахло прелью, застоялой сыростью.

Ружа осветила фонариком выложенные кирпичом стены, взяла врача под руку, и они пошли по горизонтальной штольне. Временами то справа, то слева попадались прорубленные в стене карманы – отсеки – величиной с небольшую комнату.

«Вот где хранил грек контрабандные товары, – подумала Ирина. – Это и есть тот самый тоннель, о котором говорила мама».

Они шли несколько минут. Впереди показался завал из обрушившихся камней. Не доходя до него, Ружа скомандовала:

– Сюда!

Они свернули в ближайший отсек. Пол его был устлан ковром, в углу мерцала семилинейная керосиновая лампа, на фанерных ящиках, сложенных один на другой, стояли кастрюли, стаканы, примус, ведро.

– Сергей Владимирович, – проговорила Ружа, – к вам можно? Я привела доктора, о котором вам говорила.

Из темноты послышалось покашливание, затем глухой голос:

– Пожалуйста. За неудобства прошу извинить.

Постепенно глаза Ирины притерпелись, и она рассмотрела на полу мужчину. Он лежал на двух или на трех матрацах, прикрытый солдатским одеялом. Рядом с ним на ящике лежали колбаса, хлеб. У изголовья стоял ящик, от которого тянулись провода куда-то в темноту.

Ирина сняла пальто, подошла к больному:

– Вы можете подняться?

– Не могу, доктор, проклятый позвоночник… – болезненно закряхтел он.

Присев на корточки, Ирина прибавила в лампе огня, Ружа направила в сторону больного фонарик. Первое, что увидела Ирина, это бледное лицо и широко открытые глаза. Больному было лет двадцать пять – двадцать семь. На нем был вязаный шерстяной свитер, рядом лежало выглаженное, аккуратно свернутое военное обмундирование, на петлицах гимнастерки виднелись три кубика.

Ирина осторожно откинула одеяло, проворно размотала клубок ржавых от крови бинтов. Внос ударил тяжелый, тлетворный запах. Правая нога была ампутирована выше колена.

Ирина принялась обрабатывать рану. Больной лишь скрипел зубами.

– Кто оперировал? – спросила Ирина.

– Ружа, – ответил он.

Цыганка пояснила:

– Мы вместе с Сергеем Владимировичем… кухонным ножом.

Ирина была поражена. Если бы ей кто-нибудь рассказал об этом в институте – не поверила бы ни за что!

– Давайте посмотрим позвоночник, Сергей Владимирович. Ружа, помогите, пожалуйста.

Вдвоем они перевернули его на живот. Врачу нетрудно было определить, что у Сергея Владимировича травмирован позвоночник. Как он ни крепился, а вскрикнул, когда Ирина ощупывала спину. «И он еще жив! – невольно подумала она. – Нет, такого и железо не выдержит».

Видимо, угадав ее мысли, Ружа сказала:

– Лекарства трудно доставать. В аптеках почти ничего не найдешь.

– Я выдам нужные лекарства, но больного необходимо отправить в госпиталь… хотя бы в нашу железнодорожную больницу, там работают хорошо мне знакомые врачи.

– Безусловно, так было бы лучше, – согласилась Ружа, – а вдруг дознаются, кто он?

– Риск, конечно, немалый… Немцы время от времени проверяют, кого мы лечим… Но здесь, в такой обстановке, больному трудно…

Губы старшего лейтенанта тронула улыбка:

– Доктор, мне нужно еще немного продержаться, чтобы закончить то, что мы с Ружей делаем… А пока лечите…

– Я сделаю все, что в моих силах.

Ирина не сказала «вылечу», этого, пожалуй, ни один врач не пообещал бы старшему лейтенанту. Сейчас она прикидывала, как лучше организовать его лечение. Между тем Сергей Владимирович посмотрел на светящийся циферблат наручных часов, забеспокоился:

– Мы упускаем срок, нам пора, пора! Ружа, проводи доктора!

– Я ей доверяю, Сергей Владимирович. Ирина Ивановна – друг Метелина, того, что…

Ирина поняла, что она мешает, и отступила в темный штрек.

У постели больного погас ручной фонарик. Ружа переставила лампу на пол. Раздался мягкий писк, треск, шипение, затем дробный перестук, будто дятел стучит о сухое дерево. Через какое-то время послышался голос Ружи. Она говорила медленно, с расстановкой, как учительница при диктанте:

– Подтверждаем: штаб накрыт. Генерал остался жив, находился в отлучке. Взрывы на складе боеприпасов продолжались всю ночь. На участке реки Ус, севернее Романова Кургана, строится аэродром, туда стянуто….

Старший лейтенант раздраженно проворчал:

– Ружа, пореже, я шифровать не успеваю…

«Подслушиваю! – упрекнула себя Ирина. – Вот почему он хотел, чтобы я ушла». Она отошла подальше в темноту и какое-то время оставалась одна. Наконец Ружа позвала ее к Сергею Владимировичу, а сама отлучилась за свежей водой.

Сергей Владимирович долго, с надрывом, кашлял, потом заговорил быстро, будто торопился излить душу:

– Я хочу вам сказать: своих я не дождусь. Пороха не хватит!.. Ружа заслужила не только мою благодарность… Наши бомбардировщики уже не раз были наведены на цель фактически ею. Она одна заменила целый разведотряд. Такое нельзя забывать. Вы должны доложить о Руже подпольному горкому партии.

□

Ружа привела Ирину в другой отсек, засветила лампу. Он тоже был кем-то обжит. На полу лежали матрацы, на стене висели пальто, пара платьев, на ящике – небольшое зеркало, пудра, помада, автомат и ракетница. «Ага, вот кто подает сигналы нашим самолетам», – догадалась Ирина и спросила:

– Вы здесь живете?

– Не всегда. У меня в городе есть комната. Сюда прихожу в определенные дни. Если разузнаю что важное, сообщаю Сергею Владимировичу, он передает в штаб фронта.

– Железный он человек! – с восхищением проговорила Ирина. – Живого места не найдешь, как через мясорубку прошел.

Ружа тяжело вздохнула:

– Он под фашистским танком побывал.

Вытирая слезы, Ружа рассказала, как это произошло. Их табор стоял у рощи, на окраине Приазовска. Ружа возвращалась из города к своим. Кругом стреляли. Она спрыгнула в окоп. Там были красноармейцы. Неожиданно совсем близко появились танки с крестами. В них из окопов полетели связки гранат, бутылки с горючим. Вспыхнул один танк, другой… Но танков было много, а наших бойцов осталась горсточка.

Несколько танков, смяв оборону, устремились к городу.

Две машины свернули в сторону табора. Поломали телеги, шатры, подавили людей.

Ружа отлежалась в окопе. Когда скрылись танки, то к месту боя, из ближайших домов, подбежали женщины, дети. Убитых было много, живой – один. Им оказался Сергей Владимирович. Ружа с женщинами втащила его в чей-то дом, добрые люди дали гражданский костюм. А что делать дальше?.. Ружа знала, что фашисты запросто добивают раненых командиров на месте, расстреливают тех, кто прячет их.

Вот тут она вспомнила о санаторном подвале. Помочь ей вызвался подросток лет пятнадцати. Поздно ночью они несли Сергея Владимировича на руках. У развалин санатория она отпустила мальчика, и сама, одна (откуда и силы взялись), перенесла старшего лейтенанта в подвал.

Перед утром Сергей Владимирович спросил: «Где я?» – «В надежном месте», – ответила Ружа. Тогда он сказал, что рядом с цыганским табором размещался их штаб, что там должна быть рация. Умолял разыскать ее, если уцелела, перенести сюда.

На Ружу напало безразличие: убьют не убьют – все равно! Фрицы, заняв город, пьянствовали. На многих улицах их еще не было. И это спасло Ружу. Она нашла и перенесла рацию.

С того дня Ружа лечит и кормит Сергея Владимировича. Натаскала в подвал матрацев, одеял. У мертвых фрицев забрала стерильные пакеты, из брошенных санитарных сумок – различные медикаменты. Из разбитых магазинов запаслась продуктами. Воду берет из разрушенной кухни, где водопровод каким-то чудом оказался неповрежденным. Заботы о раненом отвлекли от собственного горя…

Ружа сидела сгорбившись, как старуха, лишь большие глаза в темноте поблескивали. Иногда горло сдавливали спазмы, и тогда голос ее прерывался.

– Убежище это надежное, кроме меня, о нем никто не знает, – тихо проговорила она. – Теперь еще вы с братом…

– Ежик не выдаст.

– Не сомневаюсь, – сказала Ружа и спросила: – Вижу, вам, Ирина Ивановна, хочется узнать, откуда пришла ко мне тайна подвала? Так вот, мой дед состоял на службе у грека, был его доверенным по контрабанде.

«Мама нам об этом тоже говорила», – хотелось сказать Ирине, но цыганка продолжала:

– Под наблюдением деда перевозились, прятались запрещенные товары. Только не впрок пошла старому цыгану собачья должность. Он поругался с греком при дележе добычи. И это стоило ему жизни. Однажды ночью они плыли на лодке к паруснику, прибывшему из дальней страны. В открытом море грек веслом убил цыгана.

Руже, видимо, хотелось высказаться до конца:

– Плохо о нас люди думают: цыгане – вольные птицы, не трудятся, а живут сытно. А я врагу такой жизни не пожелаю. Шатры, песни, пляски у костров – и правда красиво… А того не знают: что ни шатер – горькие слезы, что ни костер – пустые животы. Моя мать родила двенадцать – выжило двое. Да и мы с сестрой, видать, в недобрый час на свет появились. Старшую сестру отец выдал замуж насильно: она любила другого. Уж такой у нас порядок: отцовскому слову не перечь. А утром после свадьбы на шатер налетели разъяренные родственники и дружки жениха и жестоко избили отца и мать. За что?.. Будто не сберегли честь дочери. Среди цыган мы стали отщепенцами. Сколько раз мать просила отца остаться где-нибудь в городе или в деревне, бросить кочевую жизнь, он не соглашался. А ведь в это время многие цыгане начинали новую, оседлую жизнь. И как им помогали…

– А сестра как же?

– Больше не видела.

– И не искали?

– В могиле не сыщешь… С тех пор отец и мать неусыпно следили за мной. Но в сердце взгляд не проникает. Пришло и мое время. Приглянулся молодой цыган, но я голову не потеряла. Поставила условие: хочешь, чтобы была твоей, кончай с табором. Долго он решал-думал, а я от своего не отступала. По-моему все-таки сделал. Вместе с несколькими семьями отстали мы от табора. В городе остались. Я на швейную фабрику устроилась, он – учеником электромонтера… Когда родился сын – получили комнату в большом доме. Оба учились в вечерней школе, а маленького Алешу отдали в детские ясли. Отец проклял меня, когда я вышла замуж без его согласия. Тогда мне никакого дела до этого не было, счастье ослепило меня. Мы уже неплохо зарабатывали и даже готовились поступить в техникум… И вдруг – война. Мужа призвали в армию. Через месяц пришла похоронная. Я пыталась наложить на себя руки, да помешали соседи…

Цыганка говорила тихо, лицо ее было печальным. Слушая ее, Ирина с трудом сдерживала слезы.

Отец и мать немедленно прибыли в город, ради внука простили дочь. Спасаясь от надвигавшихся гитлеровцев, отец взял их в свою повозку. Постепенно отступая из Молдавии, они вместе с табором докочевали до Приазовска. Потеряв надежду уйти от немцев, отец собрался хоть на время боя укрыться в глубоком подвале, принадлежавшем когда-то греку, в котором он в детстве не раз бывал с дедом. Отец послал Ружу проверить: цел ли подвал, и открыл ей секрет потайной двери.

Выполнив поручение, Ружа возвращалась к своим, хотела скорее обрадовать хорошей новостью – подвал невредим и узнала, что под немецкими танками погибли мать, отец и Алеша, ее шестилетний сын.

С убитого отца Ружа сняла кинжал и в отместку решила зарезать кого-нибудь из немцев. Сергей Владимирович помешал. Он не отпускал ее от себя, удерживал в подвале, оберегая от бессмысленного поступка, не уставая, внушал: «Ты, допустим, убьешь одного, что из того?.. Врагов много, Красной Армии этим не поможешь. Их силе надо противопоставить ум и хитрость. У тебя острые глаза, светлый ум», – с благодарностью вспоминала Ружа. И добавила:

– Я сейчас делаю то, что велит Сергей Владимирович. Вот азбуку Морзе учу. «Умру, – говорит Сергей Владимирович, – рация не будет ржаветь». И не будет! Теперь я не одна – с вами.

Ирина обняла ее, прижала к груди. Думали они сейчас одну думу, горевали одним горем, их ненависть к мучителям удесятерилась.