Текст книги "За час до рассвета"

Автор книги: Яков Кривенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

АРЕСТ ВАСИЛИЯ

А в Приазовске произошли трагические события: вначале был арестован Василий, а затем Надежда Илларионовна, Ирина, работники магазинов и ларьков, с которыми в тот день встречался Трубников.

Погубила Василия Трубникова неосторожность, скорее жадность к самогонке. И вот как это произошло.

В Пятихатку он приехал в то время, когда Метелин печатал сводку о больших потерях немцев на Южном фронте. Трубников спустился в погреб. Поздоровавшись с ним, Метелин сказал:

– Последние допечатаю и – смываюсь.

Если бы не слово «последние», Василий наверняка взбунтовался, повторил бы Семену то, что сказал дома: «Баста! Выхожу из игры». А такого оборота не ожидал, в недоумении переспросил:

– Последние! Почему?

Метелин, поколебавшись, ответил:

– В другое место перебрасывают.

Василий не стал уточнять куда и почему – не полагалось. Он взялся крутить ручку печатного станка, чтобы Семен быстрее управился с делом.

Задолго до рассвета Метелин с листовками и остатками шрифтов покинул хутор, пообещав на днях вернуться и забрать печатный станок.

Пачку листовок Василий согласился передать Ирине. Про себя он так решил: «Не буду отказом огорчать Семена. Но слово свое сдержу – ни от Кости, ни от Ирины не приму больше ни единого поручения. Под боком Насти буду выжидать, что будет, то будет. Пора о собственной голове позаботиться – единственная ведь!»

Весь тот вечер Василий рисовал в воображении радужные картины хуторской жизни без волнения и тревог. Перед ужином, не дождавшись ухода Метелина, он шепнул Насте:

– Женушка, родненькая, скоро перееду к тебе.

Настя, конечно, обрадовалась – давно настаивала на его переселении в хутор: не догадывалась, глупенькая, что находиться бок о бок с подпольщиком, да еще с таким, как Метелин, – большой риск. Вот почему Василий не хотел жить у Насти. Теперь все становилось на свои места: опасный квартирант съезжает.

После ужина Василий побывал у бригадира, договорился о работе: сгодился диплом агронома.

Утром Настя к завтраку выставила бутылку «дымки»: как же – муж теперь вместе с ней будет работать в огородной бригаде! Пока она хлопотала у печки, Василий выпил лишнего, позднее обычного выехал из Пятихаток, захватил для сестры упакованные в оберточную бумагу листовки.

День обещал быть тихим, солнечным. Подбадривая лошадь хворостинкой, Трубников насвистывал что-то веселое. Впервые за многие месяцы покойно у Василия на душе да и совесть у него вполне чиста. Метелин по доброй воле отказался от Настиной квартиры, теперь не надо будет трепетать при встрече с полицаем.

Телега была загружена пустыми ящиками, которые вчера Василий собрал по торговым точкам.

У шлагбаума Трубников остановил лошадь: к переезду приближался поезд. К возчику подошел полицейский, постоянно дежуривший на переезде. Частые встречи сделали их почти приятелями.

Трубников на пользу себе обратил знакомство с представителем новой власти. В часы его дежурства прихватывал опасные грузы. Таким манером переправил из города «американку», взрывные заряды.

Сейчас, уловив спиртной запах, исходящий от Василия, полицай приятно потянулся, подмигнул, зачмокал губами. У него, как всегда, с утра побаливала голова – край как хотелось опохмелиться.

– Выручи, дружок, – взмолился полицай. – Вчера перехватил. С утра маюсь, во рту будто стадо волов ночевало. Спасай, дружок, дай опохмелиться.

Случалось, что Василий наливал ему чарку-другую. На этот раз, на свою беду, поскупился, руками развел: рад бы, мол, да наличность отсутствует.

Полицай не поверил ему, проявил настойчивость, забрался на телегу, принялся шарить в пустой таре. Нашел-таки бутылку и, размотав тряпку, в которую она была укутана, поднес к носу.

– Жилишь, приятель!

С раздражением, еще решительнее зашуровал в ящиках. Раз обманул – заберу до последней капли.

Откуда-то из-под ящика выхватил пакет:

– Да у тебя и закусон? Ну и жмот!

Василий рванул пакет к себе. Полицай не отпускал. Трубников потянул сильнее. Оберточная бумага лопнула. Струя воздуха от проходящего поезда подхватила, растрепала листовки, и они, порхая, погнались за вагонами.

Взглянув на одну из бумажек, полицейский озверел:

– Ага, вот что ты развозишь! Получай, краснопузый!

Прикладом винтовки сбил Василия с телеги, поволок в сторожку.

Что с ним дальше было, Трубников не помнит. Очнулся от того, что на голову лили холодную воду. Со связанными руками усадили на стул.

Допрашивал его сам начальник полиции: где он взял листовки, кому должен был их передать?

Василий произнес первое, что пришло на ум:

– Должно быть, кто-то подсунул с пустыми ящиками.

Конечно, такое объяснение шито белыми нитками. Но утопающий хватается за соломинку. До самого вечера Трубников продолжал утверждать именно эту нелепицу. Его не били, лишь записывали, в каких магазинах и от кого получал тару, кому должен был ее сдать.

Постепенно Василий даже приободрился: ищите песчинку в море – ящиков несколько десятков, узнай, где чей. Мелькнула надежда на спасение: при чем он? Листовки найдены в пустом ящике. Его дело собрать тару и отвезти на базу, не осматривать же каждый ящик.

Не учел Василий лишь того, в чьи руки попал. Ночь провел в одиночке, без сна.

Утром ужаснулся: арестованными оказались все названные им работники магазинов. При очных ставках эти невинные люди наделяли его откровенным презрением и чуть ли не плевали в лицо.

Полицаи из кожи лезли, чтобы выслужиться перед немцами: до возвращения Рейнхельта в Приазовск хотелось поймать Метелина. Допросы, очные ставки не прекращались ни днем ни ночью.

Вечером Василия доставили к эсэсовцу, переводчицей у которого была Клава Лунина. Трубников не менял показания: не знаю, не ведаю.

Услышав, что сбор тары он начал с хутора Красный Лиман, Клава при переводе вопроса эсэсовца от себя спросила:

– Проезжал мимо, конечно, по пути к ней завернул?

Василий глазом не моргнул:

– Не успел, торопился.

Немец, понимавший немного по-русски, попросил уточнить: к кому он должен был завернуть?

– К даме сердца, – защебетала Клава. – Жениться не женится, так навещает, или, как у нас говорят, гражданским браком они живут.

Сысой Карпович, только что доставивший на очную ставку продавщицу из лавки хутора Красный Лиман, тоже решил показать, что недаром хлеб ест.

– В моем участке, в хуторе Пятихатки, его зазноба проживает, – сказал он, – с племянником.

– С племянником? – удивилась Клава. – У Насти нет племянников.

Василий поспешно разъяснил:

– Иван Бугров, с Полтавщины.

– Она с Кубани родом! – уточнила Клава. – Какой он из себя?

– Высокий, чернявый, с бородой и усиками, – сообщил Сысой Карпович.

– Высокий, чернявый? – переспросила Лунина и вдруг выпалила: – А может, это сам Метелин!

– Что ты, перекрестись! – испугался Сысой Карпович.

Эсэсовец намеренно не прекращал их перепалки. Потом попросил на карте показать, где расположен хутор Пятихатки. Сысой Карпович, тыкая пальцем в карту, оправдывался:

– Иван Бугров чахоточный, как есть совсем больной. Глаз с него не спускаю. Ничего такого… Овощи выращивает.

Немец брезгливо отвернулся от назойливого полицая и приказал:

– Немедленно арестуйте всю семью Трубниковых. К утру доставьте Настю и ее племянника. – Указав на Василия, добавил: – А с шутником поговорите по-свойски, как умеете!

«Будут бить», – отметил Василий. Но другая мысль вытеснила первую: «И мать вот так, в затхлую одиночку!.. И Ежика!»

Позже не мог бы объяснить: почему, услышав об аресте всей семьи, забыл об Ирине, Косте? Мать и Сашко не выходили из головы.

Немец и переводчица уехали. Начальник полиции внушительно сказал арестованному:

– Надеюсь, ты уловил смысл приказа? Скрывать не стану, «разговаривать» с такими, как ты, у нас научились. Слово – и нет зубов, другое – лопнуло ребро. Не запугиваю. Предупреждаю. Выдумка о подброшенных листовках хороша для идиотов. Мы таких не держим. Скажу больше: листовки напечатаны в хуторе Пятихатки. Сделали это Метелин и ты. Скорее – Метелин. Сегодня уточним. Одновременно познакомимся с «племянником». Честно признаюсь: кто он, я пока затрудняюсь сказать. Если это Семен Метелин, отдаю должное: ловко нас околпачивали. Мы перепотрошили весь город, прощупали крупные станицы и села. А он – рядом, в балке пристроился. Как видите, не скрываю, выложил все свои козыри. Твоя карта бита. Если не скажешь – узнаем сами. В первом случае гарантирую жизнь, во втором – не обещаю.

– Моей вины перед вами никакой нет, – невнятно бормотал Василий. – Я – всего возчик, иначе – конюх. Прикажут полные ящики в магазин отвезти – отвезу. Скажут собрать пустую тару по торговым точкам – соберу. О листовках никакого понятия не имею.

– Га-а, рано запричитал, – прикрикнул начальник полиции. – Отвечай как человек человеку: Иван Бугров и есть Семен Метелин?

Трубников тупо взглянул на начальника:

– Метелина я один раз видел. Еще до войны. Бугров – не такой.

Не глядя на Василия, начальник бросил дежурному:

– В третью, в костоломку его. Там обработают.

Василий понял: третьей называют комнату пыток. И он ужаснулся: «И маму вот так – в третью?.. И Ежика?»

НАСТЯ

Семен Метелин, уложив в мешок детали печатного станка, ожидал глухой ночи, чтобы перебраться через бухту до «Ласточкиного гнезда»: шрифты он уже переправил.

Настя напекла ему кукурузных лепешек, снабдила помидорами, огурцами. Условились, что завтра она пустит слух об отъезде племянника на Полтавщину, а через полмесяца получит фиктивное письмо, в котором будет говориться, что Иван Бугров умер – задушила чахотка.

Сидели без огня. Семен думал: «Встретимся ли?».. Минуты молчания были томительны. Наконец Метелин проникновенно сказал:

– Спасибо, сестренка, как за родным ухаживала!

– А ты, Сема, родной и есть, – отозвалась Настя.

– И ты для меня родная. – Семен нащупал в темноте ее шершавую руку и поцеловал.

– Ой, что ты, Сема, что ты! – засмущалась Настя.

– Чем только отблагодарить тебя, сестренка?.. Нечем.

– И-и, что ты? – запротестовала хозяйка. – Ты, Сема, для всех нас больше делаешь, себя не щадишь!

В эту минуту она искренне жалела, что Метелин покидает ее дом, тревожилась за его жизнь, готова была снова терпеть короткие наезды Василия, только бы ему, Метелину, ничего не угрожало. В том, что в Пятихатках на ее глазах Семену безопасно, она твердо была уверена: что-то его ждет на новом месте?

Однако на ее вопрос, почему он покидает хутор, Метелин ответил: «Так решил комитет». И это успокоило Настю: «Им виднее, как поступить».

И все-таки ее давила необъяснимая тоска.

– Что-то Василий мой, – вздохнула она, – второй день глаз не кажет.

– Не волнуйся, он частенько задерживается.

– Нынче что-то места себе не нахожу, не знаю почему, вся в тревоге? Душа ноет и ноет.

– Успокойся, он у матери ночует.

– Ох, дождусь ли утра?..

– Это у тебя от усталости.

За окном что-то зашуршало. Настя припала к стеклу. В тусклом свете за плетнем различила конную подводу, трех вооруженных людей. Двое, крадучись, пробирались во двор, один притаился у окна, выходящего на улицу.

Настя отшатнулась от стекла. Сысой Карпович и раньше заглядывал к ней по ночам – выпить. Иногда дружков прихватывал. Так почему же сейчас екнуло сердце, подкосились ноги?.. Ухватив мешок с печатным станком, она поволокла его в сенцы.

– Ой, поберегись, Сема. В погреб полезай.

Метелин поддался ее настроению, с мешком спустился в бункер, устроенный для типографии.

В дверь постучали. Настя, помедлив, проворчала:

– Кого нелегкая по ночам носит? – Приблизившись к двери, ласково спросила: – Это ты, Ваня?

– Полиция! Чего копаешься, открывай!

– Дай хоть юбку натяну. Спала я.

В комнату ворвался Сысой Карпович. Осветив постель Метелина, спросил:

– Квартирант где?

Когда нужно напустить туману, одурачить кого-нибудь, хитрая хохлушка всегда переходила на язык предков:

– Вы легки на помине. Иван и то жалился: что-то благодетель позабыл нас, – тараторила Настя. – То-то рад-радехонек будет, – и доверительно зашептала: – у него до вас дило есть. Секретное. Я допытывалась, не сказывает.

– Соскучился? Я осчастливлю! – загадочно произнес полицай и прикрикнул на хозяйку: – Копоти не напускай. Я спрашиваю, где он?

Зажигая лампу, Настя смущенно захихикала:

– Знамо где. У крали вин.

– Ха-ха, чахоточный! – рассмеялся полицай. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Где живет зазноба его?

– Який вумный! – опять рассмеялась Настя. – Не кажет.

– В Пятихатках?

– Ни-и, у соседнем хуторе. Та вин скоро приде.

– Дуралей, в собственной хате товар закисает, а он на стороне что-то ищет. Когда вернется?

– Мы ж сродственники, – засмущалась хозяйка. – Як питухи заспивают, вин объявится.

– Говорят, что у тебя нет племянника?

– Який дурень сплетни вье?

– Клава-переводчица. И нас, подлюка, дураками выставила, в краску перед начальством ввела.

Словоохотливый Сысой Карпович тут же одернул себя: говорить этого не следовало.

Полицай пробежал по комнате, заглянул в чулан, потом по-приятельски спросил Настю:

– У тебя, хозяюшка, не найдется ли что-нибудь такого? – и щелкнул пальцем по горлу.

– Ни капельки.

– Ступай, у соседки разживись, – приказал он и, высунувшись в дверь, позвал: – Прошу, господа, заходите.

В хату ввалились два угрюмых полицая.

Накинув на плечи шаль, Настя с порожней четвертью выбежала на улицу. Сысой Карпович, как старший, дал задание каждому из своих спутников:

– Ты – давай в погреб, а ты – на горище: нет ли там кого и чего? Подождем, пока зараза Бугров от бабы вернется. До утра все равно управимся. Хозяйку не буду запугивать, пусть нам пока послужит.

Полицаи бросились выполнять указание Сысоя Карповича.

□

В поведении старшего полицейского Настя почувствовала что-то недоброе. Остановилась у подводы. «Ой, неспроста все углы обшаривают. Втроем. Не иначе – за Семой».

Раздобыв у соседки первача, попросила горсть «гадюшника» – мелко просеянного табака, которым чабаны пользуют куршивых овец. Высыпав его в четверть, взболтнула самогон.

– Угомонятся быстрее, чертяки…

Полицейских, терпеливо ожидавших ее возвращения, она нашла за столом. Поблагодарив за самогон, старшой потребовал малосольных огурцов. Со свечой в руке Настя спустилась в погреб. Отодвинув кадушку от лаза в пещеру, предупредила:

– Это я, Сема, с лихом они.

– Догадываюсь. Один из них сюда со спичками заглядывал, – сообщил Метелин. – Хорошо, что я лаз кадушкой прикрыл.

– Тикай через запасной ход.

– А как же ты?

– Пока не знаю.

– Запоминай, что скажу, – припал к ее уху Метелин, – в случае опасности направляйся в хутор, что на берегу Соленого лимана. Знаешь? Найдешь учительницу Марию Александровну, она при школе живет. Скажешь, что я прислал. Она переправит к партизанам. Прощай, сестричка, спасибо за все, что для меня сделала.

– То было от сердца.

Потайным ходом Семен пробрался за сарай. Пригибаясь под тяжестью мешка, заторопился к Шамаиному ерику.

Настя как ни в чем не бывало вернулась в хату. Поставив на стол огурцы, подала хлеб, стаканы. Сама присела поодаль на лавке.

Не выпуская из рук винтовок, полицаи, крякнув, выпили. Закусывая, Сысой Карпович поинтересовался:

– Позапрошлую ночь Василий у тебя ночевал?

– Туточка, – призналась, ничего не подозревая, Настя.

– Угу-у, понятно, – с довольным видом протянул он. – Признавайся, курва, у кого он листовки взял?

– Яки таки листовки? – недоумевала она. – Шо ты мени там кажешь? Дывитесь, люды добры, як вын мене взлякав.

Сысой Карпович подошел к ней, положил тяжелую руку на плечо:

– Кто к вам приходил? К кому он заезжал? Отвечай быстро!

Настя, себе на удивление, была спокойна, она развела руками, показывая, как поражена нелепыми вопросами:

– Чужих никого не бачила, ей же богу, никого не бачила. – И Настя сняла его руку с плеча.

– Ха-а! Не бачила! Скажешь, что в хате тебя не было? Корову отлучалась доить?

– Ни-и, она стельная. В хате сидела. Як приихав, вин спать завалился.

– А Метелин чем занимался?

– Який Метелин? Шось несуразное плетешь, Сысой Карпович, господин старший полицейский.

– Я спрашиваю: что Бугров делал?

– А вин уснув.

– О, Настя, веревки вьешь?

– Яки веревки? Вы не первую годину нас знаете. Як на духу уся тут.

– Закуковала, не переслушаешь. Заткнись.

Сысой Карпович вернулся к четверти. Настя, сдерживая внутреннюю дрожь, быстро соображала: «О листовках допытывается, знать, Василия изловили. Как же мне поступить?» Подойдя к полицаям, невинно спросила:

– Мужика мово чи не бачили в городе?

Чернявый полицай, опрокинувший в рот самогон, сквозь смех ответил:

– Как же, довелось. Не журись, нынче встретитесь.

– Спасибочко, а то я соскучилась.

«Так и есть, Василий заарестован, – определила она, – за мной и Семой приехали. Запросто не дамся».

Демонстрируя свое миролюбие, Настя сняла со стенки зеркало, разыскала губную помаду, коробочку пудры, присела к лампе.

Сысой Карпович, наблюдая, как она прихорашивается, спросил:

– На свиданье?

– Мужа ожидаю.

– Ну-ну, давай, раз нетерпячка напала… Что-то чахоточный ухажер задерживается. Сладкая, должно быть, попалась, оторваться не в силах.

В тон ему Настя ответила:

– Це дило спешки не любить. Шоб усе было зроблено по форме.

– По себе судишь? – спросил чернявый.

– Шо касаемо того – не отрицаю. – Она игриво повела плечами. – Шо вы, як диты, с оружием цацкаетесь? Ложитесь в постель, отдохните.

– И правда, – подхватил чернявый. – У меня ноги гудят, целые сутки за торгашами гонялся. Черт знает, когда зазноба его отпустит. Он, видать, добрая кобелина.

– Спать нам нельзя, – запротестовал Сысой Карпович.

– А мы по очереди дежурить будем.

Услужливая хозяйка сбила пуховики, откинула одеяло.

Тупо посмотрев на четверть, в которой осталось не более одного стакана, Сысой Карпович смилостивился:

– Ложитесь, я покараулю.

Двое полицаев, не раздеваясь, утонули в хозяйской перине. Настя прилегла на постель Метелина. Делая вид, что дремлет, принялась легонько похрапывать. Сысой Карпович, покосившись на нее, допил остаток «дымки».

В хате было тихо, за печкой уютно стрекотал сверчок. Через полчаса голова Сысоя Карповича начала хилиться к столу, затем склонилась на локоть левой руки. На всю хату раздался его храп.

Настя быстро встала, накинула шаль, с книжной полки захватила папку с чертежами Метелина, из печурки взяла спички, из-под лавки – бидон с керосином, оглядев комнату, выскользнула в сенцы, колом приперла дверь.

Корова, потревоженная в неурочный час, не поднималась, мычала. Глуша ее голос, Настя целовала корову в теплые губы, тянула за шею. Подталкивая, наконец выпроводила ее из хлева. Охапками натаскала к двери хаты соломы. Поднявшись по лестнице на горище, чиркнула спичкой, поднесла к крыше. Сухой камыш задымился, затрещал. Спустившись, облика стену керосином, подожгла солому. Не оглядываясь, направилась к дому бригадира. Постучала в окно. Хозяин, выглянув в дверь, закричал:

– Пожар! Горим!

– Успокойся, Михеевич, это я подпалила.

– Сама? Зачем? – поразился бригадир.

– Вместе с полицаями. Жизнь порушена, ничего не жалко.

Широко открытыми глазами бригадир уставился на женщину:

– Себя не пощадила, дуреха. Что ты наделала?

– Успокойся. Ты бумажку полицейского, Сысоя Карповича, в которой он приказывал тебе перевести Бугрова на легкую работу, сохранил?

– В папке подшита.

– Вот и хорошо. Ты вне подозрения.

– Ой, что же я, надо пожар тушить!

– Подожди… Задохнутся, тогда поднимай людей – для виду. Корову мою возьми. Молоко у нее жирное. Посоветуй, как мне повернее отсюда выбраться к Соленому лиману.

Михеевич только теперь заметил, что он в подштанниках, засмущался, скрылся в хате. Вернулся с ременным недоуздком. Сунув его в руки Насти, тихо сказал:

– У ключа пасется моя лошадь. Она смирная, бери и скачи. Для безопасности держись подальше от железной дороги. Лошадь оставь, где тебе сподручнее, сама вернется. Ну, с богом!

– Если Бугрова встретишь, сообщи, что его выдала Клава. Он догадается, о ком речь, – сказала Настя.

– Передам.

Из-под шали Настя достала папку:

– Здесь его изобретение якорной электростанции. Передай или сохрани, после войны вернешь.

Бригадир прижал папку к груди:

– Верну… Настенька, я давно собирался спросить – кто он? Примечал: Бугров не тот, за кого себя выдает.

– Не спрашивай, не скажу. Бывай здоров!

– Счастливо тебе, горемычная!

Михеевич слезящимися глазами следил за удаляющейся женщиной. Вот она поравнялась с горящей избой. Багровые отблески осветили невысокую, закутанную в шаль фигурку.

Пламя гудело, облизывало стены, как бы пробуя их на вкус. В один миг ярко-красное кольцо опоясало всю хату, искры клубами вздымались в темную высь. Крыша качнулась, рассыпалась огненными шарами, осветив деревья, плетень, колодец. Огонь, вырвавшись на свободу, понесся в игривом танце.

Из горящей хаты раздались раздирающие душу крики. Михеевич вздрогнул. Он слышал: так вопили шакалы, попавшие в капкан.

Бригадир поспешил будить людей.