Текст книги "За час до рассвета"

Автор книги: Яков Кривенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

ГЕНЕРАЛ ВОЛЬФЕРЦ ЗАВИДУЕТ

Генерал Вольферц руководил обороной. Несколько дней русские с необычной яростью ломали его позиции. Откуда у них только силы берутся? Бригада моряков в мороз, скинув полушубки, в тельняшках, с одними гранатами кинулась на дзоты. Пришлось отступить, отдать Лысый курган. Русская артиллерия подавила первую линию обороны у хутора Матвеева. О, русские тоже научились вгонять клинья!

Хорошо, что отделались только этим, думал генерал. Продвижение русских приостановлено. А надолго ли?.. Кто даст гарантию, что они не начнут новую атаку? Как тут не вспомнить добром фон Клейста, автора неприступного железобетонного рубежа. Правда, кое-кто склонен переоценивать заслуги свежих частей, прибывших из-под Харькова. Конечно, подоспели они вовремя. Но он, генерал Вольферц, отлично понимает, что их фронт спасен только благодаря заранее возведенным укреплениям.

Да, фон Клейст прозорлив. В самый разгар победного наступления никому в голову не приходило думать об обороне. А он и это учел! Как будто знал, что придется отсиживаться в ямах из бетона и железа.

Используя обрывистые берега двух рек, холмистую местность, фон Клейст разработал сложную, насыщенную огневыми средствами систему полевых и фортификационных укреплений. Сейчас на высотах уже оборудованы долговременные огневые точки, стальные колпаки. В глубине коммуникаций спрятаны артиллерийские и минометные батареи, на первом крае – противотанковые и пулеметные гнезда. Все это обеспечивает почти сплошную стену смертоносного огня. Если бы не предусмотрительность фон Клейста, русские были бы далеко за Лысым курганом.

Вольферц завидовал военному гению высокородного фон Клейста. Он понимал, что тот с полным правом донес фюреру с создании железного, образцового форпоста, представляющего собой «незыблемую государственную границу Германии на Востоке». Конечно, в рапорте не были по достоинству оценены заслуги и усилия Вольферца в сооружении этого «образцового форпоста». Его постоянно обходят более удачливые, и на его имени не останавливается взор фюрера. Это обижало, но Вольферц умел скрывать обиды, терпеливо выжидая своего часа…

На обратном пути в Приазовск он еще раз проверил боеготовность частей. Побывал и в землянках. Ничего не скажешь – жилища солдат отстроены с завидным комфортом. Стены обиты фанерой, на нарах – перины. Да, приказ фон Клейста и в этой части исполнен с педантичностью. У жителей Приазовска, окрестных станиц, сел реквизированы ковры, одеяла, полушубки, валенки. Говорили, что русская зима – союзник большевиков. Теперь пусть лютует мороз, снег засыпает окопы, немецким солдатам это не помеха: в землянках тепло и уютно.

□

Взметая искрящийся на солнце снег, бронированный автомобиль промчался мимо одноэтажных домов Северного поселка, проследовал по проспекту, обсаженному каштанами, свернул на боковую улицу, остановился у трехэтажного дома, выложенного зеленой плиткой. В нескольких метрах позади затормозил бронетранспортер с автоматчиками и зенитной установкой.

Часовой суетливо открыл ворота. Бронемашина вкатилась в четырехугольный асфальтированный двор, очищенный от снега, остановилась у боковой резной двери.

Санаторий был выстроен еще до революции предприимчивым врачом-немцем. Лечились здесь от ожирения купцы и их жены. Предприятие процветало, потому что хозяину удавалось путем изобретенной им системы быстро сгонять жир с клиентов. При Советской власти в здании, увитом плющом, разместился санаторий для сердечных больных. Сейчас в нем хозяйничали высшие чины немецкой армии.

По винтовой лестнице генерал поднялся на второй этаж. Сзади неотступно следовал адъютант. Сбросив на его руки шинель, подбитую беличьим мехом, повесив на оленьи рога фуражку, Вольферц вошел в кабинет, уселся в качалку, закрыл глаза.

Отдохнуть не дали. Вошел лысый, сухопарый адъютант с толстой папкой. Вольферц болезненно поморщился, пересел за письменный стол. Началось самое нудное из всех занятий – чтение и подписывание бумаг.

Часа через два, когда с бумагами было покончено, генерал осведомился:

– Что в городе?

– Все то же… тревожно.

– Конкретнее!

– Из строя выведена электростанция, три высоковольтные линии, из-за неисправности паровозов эшелоны оседают на перегонах. Снова появились подстрекательские листовки. За неделю сгорели два бензохранилища.

– Партизаны?

– Больше некому.

Генерал поморщился, потом спросил:

– Я приказал откомандировать в мой штаб гауптштурмфюрера Рейнхельта. Прибыл ли он?

– Несколько дней тому назад прибыл.

– Пришлите ко мне.

Адъютант поспешно вышел, и вскоре в кабинете появился тот офицер, которому цыганка гадала у базара, называла джамадуром, князем и даже златокудрым ангелочком.

Генерал ласково оглядел новенький его мундир, выбритое, надушенное лицо и невольно улыбнулся. Да, Энно Рейнхельт – его слабость. В нем он любил себя, свою молодость, годы, которые не вернешь. Рейнхельт был привязан к генералу, со свойственной юности эгоизмом эксплуатировал чувства старого отцовского друга. По-сыновьи участливо он осведомился:

– Здоровы ли вы? Вы были на передовой, участвовали в бою? Я так тревожился за вас, мой генерал.

– Хорош! – восхищенно проговорил генерал. – Надеюсь, что тебя многому научили прежние мальчишеские выходки и ты больше не заставишь краснеть меня?

Рейнхельт растроганно сказал:

– Я не знаю, как и благодарить вас, мой генерал.

Вольферц махнул пухлой рукой:

– Не надо. Это я сделал ради твоего отца. Кофе хочешь?

– С удовольствием.

На столе появились кофе, ликер и бисквиты. Блаженно предаваясь отдыху, генерал заговорил:

– Я хотел бы тебе рассказать о совещании в ставке, где я имел честь быть. – Генерал достал свои записи. – По-моему, именно сейчас полезно тебе узнать о нем подробнее. Там как раз и была предопределена участь России. «Мы хотим добиться того, чтобы на Востоке жили люди исключительно чистой немецкой крови», – говорил Гиммлер. В третий рейх включаются Прибалтика вплоть до Двины, Поволжье, Кольский полуостров, Крым и районы севернее него… Кстати, со временем фюрер намеревается поселиться в Ливадии, в бывшем царском дворце… Одессу, Бессарабию отдаем Румынии, Ленинград сравнивается с землей, а его территория отходит финнам. Все остальные районы России подвергаем оккупации. Рейхскомиссаром Москвы и области назначен Каше.

– Лакомый кусочек.

– Позавидовать есть чему… – Генерал раскрыл кожаную папку. – С программной речью выступил сам фюрер. Проблему русских он решает так: или полное уничтожение как народа, или германизация той его части, которая имеет явные признаки нордической расы… Речь, как ты понимаешь, идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели не исчерпывает полного решения проблемы. Дело заключается скорее в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их.

– И мы это делаем.

– Да, мой мальчик. Нам еще раз напомнили о неукоснительном исполнении «Генерального плана ОСТ», разработанного Розенбергом. Главная цель – биологически истребить русских. Здесь я и подхожу к тому, что имеет прямое отношение к сфере твоей новой деятельности.

– Слушаю, мой генерал.

– Фюрер прозорливо заметил, что партизанская война, начатая русскими, дает возможность истреблять всех, кто идет против нас, более того: всех, кто неугоден нам. – Генерал воодушевился. – Фюрер сказал, что мы не допустим существования каких-либо вооруженных сил до Урала. Безопасность рейха будет обеспечена лишь тогда, когда здесь не останется чужеземной, кроме нашей, военной силы. Охрану этого района от всех возможных угроз берет на себя Германия. Железный принцип на веки веков: никто, кроме немца, не должен носить оружие.

– Гений Фридриха говорит устами нашего фюрера! – восторженно воскликнул Рейнхельт.

– Фюрер подчеркивает, что этот принцип для нас особенно важен. На первый взгляд кажется, проще привлечь к военной помощи какие-либо другие подчиненные нам народы. Но это ошибка. Рано или поздно их оружие обратится против нас самих. Только немец может носить оружие – не русский, не чех, не казак, не украинец… Так мы станем неограниченными властителями континентальной Европы.

– Какие слова!.. Об этом мечтали наши предки.

– Легкой победы я не предсказываю, мой мальчик. Если не мы – они нам гребет сломают. Середины тут нет… И предвижу огромные испытания. – Генерал нервно перебирал бумаги. – Да, где же эта… ах вот она! Ознакомься.

Рейнхельт взял циркуляр. Пока генерал мелкими глотками допивал кофе, он пытался вникнуть в сущность важного документа. В нем предписывалось любыми средствами ослабить русский народ до такой степени, чтобы он не помешал установить немецкое господство в Европе вплоть до Урала.

Душа Рейнхельта ликовала. В отличие от Вольферца, он никому не завидовал, не гнался ни за чинами, ни за орденами. У него была своя страсть: в молодости так пожить, чтобы в старости было о чем вспомнить. Поход на Восток открывал для этого неограниченные возможности. И не только потому, что предоставлял власть над людьми, еще и потому, что он знал, чего добивается. Вот закроет глаза и как наяву видит: до самого горизонта колосятся нивы, в ковыльных степях выгуливаются бессчетные овечьи отары, табуны златогривых коней. На берегу теплого моря к заоблачным высотам взметнулись каменные башни замка. И нивы, и отары, и табуны, и замок, и вся округа, пока видит глаз, принадлежат ему, Энно Рейнхельту. Перед ним снимают шапки, ему кланяются в ноги. И что он сказал – закон!

Вольферц прервал его грезы. Тяжелой походкой измеряя кабинет, генерал говорил о том, в чем убедила недавняя поездка на фронт.

– Уже сейчас мне видно, – откровенничал он, – что молниеносной войны не получилось. Значит, надо менять тактику. Без крепкого тыла русских не одолеть. И вот что я предвижу: потребуется не только кнут, но и пряник. Мы пришли в непонятную нам страну, с ее особым укладом жизни, с необычными нравами, наконец с чуждыми нам идеями. Если мы хотим здесь властвовать веками, то об этом надо сейчас позаботиться. Что касается меня, то я бы из всех русских отобрал элиту, обласкал, подкупил бы ее жизненными благами, сделал бы верными слугами…

Генерал говорил долго и нудно. Рейнхельт потерял всякий интерес к его речи. Но Вольферц этого не замечал, ему хотелось высказаться, и он целиком был поглощен своими мыслями.

– С партизанами и подпольщиками пора кончать. Теперь этим делом займешься ты, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты стал, как говорят русские, моим оком в этом беспокойном городе.

Рейнхельт расцвел от столь неожиданного предложения.

ПЕРВЫЕ ОШИБКИ

С того времени, как над городом нависла угроза немецкого нашествия, Лукич – отец Юрия Маслова – стал сам не свой. Вернувшись с завода, отказывался от чая, спешил во двор. Опершись о забор, с тревогой следил за тем, что происходит на улице.

А мимо, по Атаманскому шляху, ползли тракторы, комбайны, арбы с тентами, откуда выглядывали испуганные женщины, дети. По обочинам мальчишки гнали стада коров, отары овец, косяки лошадей.

Шли и ехали. Днем и ночью. С запада на восток.

Через полмесяца по тому же шляху из глубины смердящей гарью степи, поддерживая друг друга, потянулись раненые солдаты, командиры. Усталые и злые, они торопливо проглатывали молоко, яйца, мясо – все, что выносили им женщины. В благодарность кивали головами и сливались с клубами желто-серой пыли, окутывавшей горизонт.

В те горестные дни вызрела и окрепла между отцом и сыном немногословная мужская дружба.

Что пережил, передумал тогда старший Маслов – неведомо, лишь на лице прибавилось несколько морщин, да смолистые волосы подернулись изморозью. Заводское начальство распорядилось отправить Маслова на Урал. «Вот демонтирую оборудование, тогда…» – воспротивился он.

Жена Лукича тоже решила остаться. «Куда я без тебя, – сказала она, – ведь вдвоем сподручнее». Старик вспылил: «А что, если?.. До тебя ли мне будет. Одной голове ладу не дашь!» Жена спокойно, как о давно решенном, ответила: «Уж как-нибудь… А если неустойка – в горы, к Айтеку уедем».

В горы уйти им не удалось. Лукич скрепя сердце вернулся на завод.

Сегодня Лукич вернулся с работы веселым, подойдя к Юрию, лежащему на кровати, спросил:

– Все лежишь? Мохом скоро обрастешь, – и протянул сыну небольшой исписанный листок. – Вот прочти да мозгами раскинь, что к чему.

Юрий с жадностью стал читать текст, напечатанный на машинке: «К тому, кто с пламенной душой…» То была листовка подпольного горкома комсомола. В конце – крупная приписка: «Прочти, перепиши и передай товарищу». Юрий бросился на кухню:

– Папа! Где взял?

– На улице подобрал.

Юноша еще раз прочитал листовку. Достал ученические тетради, химический карандаш и, торопясь, принялся переписывать прокламацию. Писал почти всю ночь.

Утром мать не обнаружила сына в комнате. Со двора доносились глухие удары. Взглянув в окошко, позвала:

– Лукич, полюбуйся.

Юрий копал заскорузлую землю под деревьями.

– Оттаял, – обрадовался отец.

Бережно перебрав листки, исписанные четким почерком сына, он скрытно от жены сунул их в чемоданчик с провизией. Во дворе похвалил:

– Молодец, сынок.

В полдень Юрий переоделся и, захватив диплом и паспорт, отправился на станцию. Начальник депо, узнав через переводчика, что Маслов по профессии техник-котельщик, обрадовался:

– Карош рус. Ощень карош!

– Я хотел бы работать помощником машиниста. Вот свидетельство.

– Сейчас паровозов мало, вот прибудут из Европы – тогда пожалуйста. А пока направим слесарем.

Выслушав переводчика, Маслов согласился.

На третий или на четвертый день работы он встретил около депо Ирину Трубникову. Оказывается, она служила совсем недалеко, в привокзальном медпункте.

Чтобы чаще встречаться с врачом, Юрий обжег себе руку. Лечила его Трубникова. Во время перевязок им раза два удалось поговорить наедине. Нетерпеливый Юрий шел напролом, спрашивал, как связаться с подпольным комитетом, от имени которого в депо появляются листовки. Ирина переводила разговор на другое.

Однажды она спросила:

– Ты регистрировался как комсомолец?

– Нет!.. Но билет ношу с собой. – Из потайного кармана достал комсомольский билет.

Девушка покачала головой с таким видом, словно перед ней находился опасно больной.

– А вот это напрасно. Надо быть предельно осторожным. А если я донесу?

– Не донесешь! Сама меня в комсомол рекомендовала.

– И чуть со стыда не сгорела. Забыл?.. Там, в горкоме, на бюро, когда принимали в комсомол?

Конечно, превеликий тот конфуз он хорошо помнит. Отвечая на вопросы, увлекся, принялся руками размахивать. Из-за пазухи выпорхнули два голубя. Ударившись о стекла, метнулись к потолку. Посыпался пух. Присутствовавшие на бюро вскочили, кинулись ловить птиц, Секретарь горкома Семен Метелин звонил колокольчиком – не помогло. Открыв окно, размахивая «Огоньком», выгнал голубей из кабинета.

Кое-кто из членов бюро склонялся к тому, чтобы воздержаться от приема Маслова в комсомол: несерьезный, мальчишество не перебродило. Пока шли прения, с улицы доносилось утробное: угу-у, угу-у. Метелин повернулся к окну. У открытой форточки сидели голуби, склонив головки, заглядывали в комнату, будто подавали знак хозяину: ждем, мол. Семен от души рассмеялся:

– За него ходатайствуют. Давайте примем, иначе тигров в горком приведет. От такого всего жди.

Сейчас пути их снова скрестились. Она вручила Юрию пачку листовок и попросила пронести в депо.

С тех пор он регулярно доставлял паровозникам листовки. Но такая работа его мало удовлетворяла. Он требовал боевых заданий, а Ирина не спешила.

Наконец однажды она сказала ему:

– Нам нужен динамит. Он есть на складе, что против водокачки. Достать его поручено тебе.

Юрий обрадовался: вот это настоящее дело. Трубникова указала точное время смены часовых и посоветовала, как легче проникнуть на склад…

Ночь выдалась сырая, ветреная. Низкие тучи заволокли небо. По крышам разгуливал ветер. Юрий пробрался в водокачке, лег на землю, по-пластунски пополз к сараю. В воронке от авиабомбы замер. Глаза привыкли к темноте. Различил очертания сарая. Подполз ближе. Стал ждать.

Показалась черная фигура часового. Держа наготове автомат и часто озираясь по сторонам, немец тихо напевал заунывную песенку. Прошелся до угла сарая и повернул обратно.

Когда часовой скрылся за противоположным углом, Юрий бесшумно перебежал к стенке сарая… Часовой приближался. Юноша затаился, сжался в комок. Цок, цок – стучали о булыжник кованые сапоги. На лбу Юрия выступил пот. Снова: цок, цок… Юрий слышит астматическое, с присвистом, дыхание. Дойдя до угла, немец повернул обратно. Не теряя ни минуты, Юрий метнулся вперед. На голову часового обрушился лом. Тело врага обмякло, откинулось назад, бесшумно свалилось к ногам.

Маслов кинулся к тому месту, где днем заметил небольшое окно. Подпрыгнул, ухватился руками за выступ досок, приподнялся и перекинул ногу в окно, осторожно опустился в темный сарай. Посередине сарая нащупал ящик, оторвал доски. В нем находились небольшие тяжелые бруски…

На работу Юрию Маслову предстояло выходить во вторую смену, раньше положенного времени появляться в депо строго воспрещалось. А Юрию хотелось скорее узнать, что произошло после ночной его вылазки. В привокзальном скверике заметил санитарку, из медпункта. Она сидела на скамейке, вытирала платком слезы.

– Тетя Маша, что случилось? – спросил Маслов.

– Эсэсовцы двух круговщиков расстреляли при мне. Из автоматов как рубанут.

– За что?

– Ночью часового кто-то убил. Они и взбесились.

Юрий снял кепку, помолчал.

– Ирина Ивановна знает?

– Она еле жива. Будто саму ее…

В депо узнал еще одну печальную новость. Арестована вся ночная смена службы движения – дежурный по станции, стрелочники, составители поездов. Их ждет та же участь, что и рабочих поворотного круга.

Большой кровью заплатили железнодорожники за три пуда взрывчатки.

□

В одну из стылых ночей сильный взрыв потряс улицы. Накинув на плечи шаль, Надежда Илларионовна выбежала во двор. Небо над северной окраиной полыхало зловещим заревом. Глухо доносились новые взрывы. Во двор выскочил заспанный Василий.

Он минуту прислушивался к взрывам, потом, схватив мать на руки, закружился на месте.

– Брось, ушибешь!

Опустив ее на землю, Василий возбужденно прошептал:

– Наши действуют. Склад боеприпасов – к едрене фене.

– Неужто?

– Как пить дать, склад… Вчера товар в ту сторону возил. В магазин.

– Ой, что теперь будет!

– Не простят… Лютовать будут. Я-то их знаю.

– Настенька-то как? До ее хутора оттуда рукой подать.

– Она спит сном праведницы.

– Сюда б забрал. Вместе оно…

– Брось, пожалуйста! У нее ж корова. В хуторе сытней, а у меня лошадь: захочу – заверну, захочу – мимо проеду. Я у начальства в большом доверии, и документы мне Клава верные выправила.

– Дома и углы помогают.

– У нее свой дом.

Василий насупился. Он понимал, чего хочет мать – подавай невестку под ее кров. Боится, что опять выйдет, как с Галей… Ох и помотала ему нервы Галина: два года веревки из него вила. Хорошо, что детей не завели.

Чтобы переменить неприятный разговор, Василий поинтересовался:

– А где Костя, Ирина?

Надежда Илларионовна знала, что дети к Поляковым в гости пошли, а про себя подумала: «А так ли?.. Не их ли рук дело – взрыв склада?..» Но Василию надо что-то ответить. Густо покраснев (хорошо, что было темно), сказала:

– Сама беспокоюсь. К кому-то на именины пошли.

– Зря волнуешься, – успокоил Василий, – там, наверно, и заночевали.

– И что это за жизнь: чуть где припозднился, там и оставайся на ночь. Даже домой пойти нельзя. – Мать тяжело вздохнула: – Значит, так и будешь жить на хуторе, а дома, как в гостях, – раз в неделю?

– Да, пока, видимо, придется так. И с лошадью там удобнее, сено рядом.

– Это верно. Конечно, работа у тебя неплохая. Держись ее, Вася. Продавать-то почти стало нечего – помогай.

– Знай… Я им, сволочам, наработаю…

□

Семья Луниных у новой власти в почете: старый машинист Петр Петрович водит поезда без аварий, сын Николай иногда в цехе по две смены вкалывает, дочь Клава – в переводчицы определилась. Соседи редко заглядывают в их дом: не знают, как держать себя с немецкими прихвостнями.

Метелину спокойно у Луниных, лицом посвежел после трубнинского голбца. Связь с членами комитета держит через Николая, в экстренных случаях к нему наведывается Ежик с пустым глечиком, как будто к хозяйке за молоком. В такие дни Власовне приходится наполнять глечик, хотя бы в целях конспирации.

На четвертый день после взрыва склада боеприпасов прибежал Ежик без глечика, взволнованный. Власовна чистила сарай, дома больше никого не было, и Семену никто не мешал беседовать с Ежиком.

Тяжело дыша, Сашко, оглядевшись, выпалил:

– Ирина просила передать, что вас, дядя Семен, сегодня вечером на Канатной ждут.

Сообщение это вызвало тревогу. Явку на Канатной улице, где обычно Метелин встречался с Максимом Максимовичем, знал один Миша Поляков.

«Что-то случилось, раз так неожиданно вызывает, – подумал Семен. – Может быть, фрицы узнали о сегодняшней; операции «Вагон»?» Пряча свою тревогу, спросил:

– Что еще просила передать?

– Беда. Дежурный по станции слизняком оказался.

– Это тот, что брался листовки расклеивать? – быстро сообразил Метелин.

– Да. Сдрейфил. Его на одно обещание хватило. Утром сестре все да единой листовки вернул. «У меня, – говорит он, – жена, дети». Ошиблись в нем.

– Как бы он Ирину не выдал.

– У него на подлость смелости не хватит. Он астматик, постоянный пациент Иры, без медицинской помощи недели не протянет. Сестра припугнула его: «Если со мной что нехорошее произойдет, тебя другой врач немедленно отравит. К кому бы не обратился, у нас круговая порука». Поклялся молчать. Ира поверила ему. Ее беспокоит, что задание не выполнено, наказала спросить, что ей делать.

– Для нас важно, чтобы народ правду о взрыве узнал.

– Еще бы! Фашисты на всякие трюки идут. Я сам читал в газете.

– Ну-ка, расскажи, а то я понаслышке знаю. Николай только сегодня обещал достать газетенку с их брехней.

Сашко торопился, глотал слова:

– Фашисты народ охмуряют. Им слабо признаться, что склад подпольщики подорвали. В той газете приказ напечатан так: взрыв произошел по халатности немецких солдат, за выбитые стекла из окон населению будут возмещены убытки. Во-о, какие добрые! Хитрюги! В городе, мол, никаких партизан не существует. Это они нас дезур… дезбар…

– Дезориентируют, – подсказал Метелин.

– Ага, оно самое.

– Здорово ты их затею раскусил.

– Кабы я! Это Ира объяснила.

– Поэтому очень важно расклеить наше воззвание к народу.

– Ира точно так говорит. Я просил листовки, не дала. Сказала, что сама…

– Сама! – в гневе воскликнул Метелин. – Ни в коем случае. Немедленно возвращайся к Иринке и передай категорический мой приказ: пусть занимается своим делом! Без нее листовки распространим.

– Листовки-то у нее, – с беспокойством сообщил мальчик.

– Несколько экземпляров у меня имеется.

Семен чуть ли не силком выдворил Ежика. Оставшись один, достал из-под кровати чемодан, в котором хранилось все его богатство. Вытащил из него парик, широкополую войлочную шляпу, старомодное пальто, коробку с гримом. Навыки, приобретенные в студенческом драмкружке, теперь очень пригодились…

В этот же вечер в городе появились листовки такого содержания:

«Товарищи, граждане Советского Союза! Взрыв на складе боеприпасов – сигнал к борьбе. Наш к вам призыв – становитесь в ряды народных мстителей!

Фашисты врут, заявляя, что склад взорвался по вине их солдат. Это мы его уничтожили!

Рады сообщить, что рука народного гнева занесена над оккупантами! Враги временно захватили наш город, но нас не покорили!

Каждую ночь гестапо расстреливает в Петрушиной балке замученных патриотов. Враги хотят запугать жестокостью, сломить нашу волю. На жестокость мы отвечаем жестокостью, на кровь – кровью!

Товарищи! Жгите запасы продовольствия, портите оборудование, саботируйте мероприятия коменданта и продажного бургомистра! Уничтожайте проклятых фашистов всюду и чем можете!

Родина не забудет ваших подвигов!

Приазовский горком комсомола»

□

На Канатной улице, в низком деревянном домике (хозяйка работала в ночной смене), собрались Ирина, Костя, Николай Лунин, Михаил Поляков. В сторонке сидел Юрий Маслов, худощавый, подтянутый.

Пришли все в назначенное время, но почему-то разговор не начинался. «Видимо, еще кого-то ждут», – подумал Маслов.

Костя курил, Ирина уже дважды выбегала во двор, то якобы за водой, то получше прикрыть ставни…

Поляков, наконец, возмутился:

– Это, товарищи, не дело. Неужели нельзя было послать кого-нибудь из нас. Ему надо запретить такие штучки. Ведь он руководитель и не имеет права рисковать.

– Не в том дело. Листовка важная, фашистов разоблачает, а я подвела. Вот он и не стерпел.

– Впредь нам наука, – назидательно проговорил Лунин. – Руководитель вынужден делать то, что поручено нам. Я полагаю так: раз тебе дали задание – умри, а выполни.

– Ты вправе осуждать меня, Коля, – подошла к нему Ирина. – Да, я виновата, ничуть не обижаюсь за твои справедливые слова, даже благодарю, что говоришь в глаза. Я сама себя казню… Меня подвел дежурный по станции. И его понять надо, впервые на такое дело шел. Он опять ко мне приходил, просит не лишать его нашего доверия.

– Хлюпик? – удивился Поляков. – Нам он не нужен.

– На первом задании показал себя – и довольно, – категорически заявил Лунин.

– А мне его жаль, – призналась Ирина. – Я бы еще раз ему поверила.

– Ты будешь делать то, что велит комитет, – жестко продолжал Лунин. – Никакой самостийности.

В это время в комнату вошел Метелин с наклеенной бородой и усами. Дверь он открыл своим ключом и немало был удивлен, когда вместо Максима Максимовича встретил Ирину с ребятами.

К Метелину подошел Поляков и упрекнул:

– Осторожность совсем забыл. Нас учишь, а сам…

Семен улыбнулся:

– Осторожность без риска – ничто. Осторожные, Миша, дежурными по станции работают. И что?.. Никакого проку. – И с тревогой спросил: – Что-нибудь произошло?

– Операция «Вагон» отменяется, – сообщил Поляков.

– Отменяется? – удивился Маслов. – А почему?

Миша разозлился:

– Твои три пуда динамита стоили пять жизней, вот почему! – резко ответил он. – А за вагон они знаешь сколько расстреляют? И тебе с Петром Петровичем не поздоровится за то, что вагон в тупик загнали. Что это сделано с умыслом, и дурак догадается. Максим Максимович против нашей операции, она плохо подготовлена, – закончил Поляков.

Выслушав Полякова, все сидели молча с опущенными головами. Распоряжение Максима Максимовича пришлось явно не по душе. Но Метелин твердо заявил:

– О расстрелах мы не подумали. Мы не имеем права ставить наших людей под фашистские пули. Выше головы, ребята, приуныли напрасно. Будет у нас и оружие и взрывчатка. Будет! Хитростью возьмем, – взглянув на часы, распорядился: – Костя и Николай, немедленно отправляйтесь к своим ребятам и отмените операцию.

Вместе с Трубниковым и Луниным ушел и Маслов. Поляков взял самовар, хитровато взглянул на Ирину и Семена, промычал что-то насчет чая, отправился на кухню. Воспользовавшись тем, что они остались одни, Ира поспешно спросила у Семена:

– Ну, как тебе живется у Луниных? Метелин ответил неопределенно:

– Тиха… Окраина, безопасно.

– Как там Власовна?

– По хозяйству хлопочет, последних кур от фрица прячет, – улыбнулся Семен.

– Ну, а Клава?

– Франтит, финтит! – усмехнулся он. – Это, пожалуй, единственное, что меня там смущает.

Ирина потупилась. Щеки ее порозовели. Семен сказал больше, чем она ожидала.

«Значит, к Клаве он равнодушен, – с облегчением подумала Ирина, – а мне-то казалось…»

Взглянув на Ирину, Семен почему-то вспомнил детство: как было все просто. В семь лет он сказал Ирине: «А я на тебе женюсь, вот подумаю немножечко и женюсь». Девочка, хлопая в ладоши, кинулась в беседку к родителям: «Папа, мама, мы поженимся с Семой». Степан Метелин в ответ улыбнулся: «А сын у меня не промах, весь в отца! Ишь какую ягодку приглядел. Ну, сваток, вся стать по единой косушечке хлопнуть, не то куры засмеют».

Сколько раз за последнее время Семену хотелось сказать слова, которые он давно носил в своем сердце. Презирал свою робость, которую испытывал, оставаясь с Ириной наедине, сердился, называл себя слюнтяем, тряпкой. Сколько раз собирался открыться, что оккупация, совместная работа в подполье еще больше их сблизили. Нет, даже не это. Что он любит ее, давно любит, с тех пор, как помнит себя. Он приготовил ей множество ласковых слов. Вот сию минуту решится, обязательно скажет то, что давно надо было сказать. Он заглянул ей в глаза, взял за руку:

– Ируся, мы с детства дружим, – произнес и смутился. – Я еще в школе… Понимаешь… я хочу сказать, в общем, сказать…

Осекся и отвернулся к окну.

Ирина чуть не крикнула: «Не тяни, милый, говори же… Ну, что же ты?..» А сказала совсем не то:

– Да, конечно… в театр ходили… в кино бегали.

Семен тяжело вздохнул:

– Да, так вот, Ира, мне уже двадцать шесть. В общем, Ира, я собирался признаться. Ты для меня, Ира… В общем, на всю жизнь…