Текст книги "За час до рассвета"

Автор книги: Яков Кривенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ДОПРОС

Все, что с ним происходило, Василий Трубников воспринимал, как во сне. Спал ли, ел ли – не помнит. Видимо, что-то ел, если голода не ощущал.

Запомнился плохо освещенный коридор. Его толкали в спину, тащили по лестнице. Преследовала одна мысль: какая она, эта третья камера пыток, куда волокли?

А разглядеть ее как следует не удалось. Только вошел, как его голову всунули в какие-то клещи. О чем-то спрашивали, он что-то отвечал. Потом почувствовал, что клещи начали сжиматься. В затылке, в ушах послышался звон, хруст. Дальше – провал, мрак.

Очнулся Василий в одиночке. Ощупал: челюсти – на месте, волосы в чем-то клейком. Сначала подумал – кровь. Лизнул палец, оказалось – вода. Голова, как свинцовая, – не поднять.

– Полежи, легче станет, – как постороннему посоветовал себе. Прижался щекой к мокрому холодному полу. Стало лучше. Хотелось, чтобы не тревожили, никогда не вспоминали о его существовании.

Текли тягучие секунды. Сколько он так лежал – час, сутки, неделю? Мгновенно в голове пронеслось: «А что с Метелиным, Настей?..» К чему гадать: при нем отдали приказ об их аресте.

Постепенно Василий припомнил все с самого начала: переезд, полицейского, листовки. Появилась мучительная мысль: «Я их погубил! Мать, Ежика, Настю!» Он пытался кричать, но только издал стон.

На этот раз за ним пришли не полицейские, а немцы. Привели в камеру без окон, велели смыть кровь, причесаться.

Вода освежила. В благодарность за холодную воду Василий выдавил из себя кривую улыбку.

– Кончай! – поторопили его. – Не в гости. Там лоск наведут.

Посмеиваясь, конвоиры прикладами подталкивали Трубникова, заставляя быстрее подниматься по лестнице. Из их реплик Василий догадался, что его потребовал к себе важный офицер, который почему-то «рвет и мечет».

□

С Кавказа Рейнхельт вернулся удрученным. Ко всему прочему, от генерала Вольферца пришла неприятная шифровка:

«Вами в спешке подысканный новый проводник оказался прохвостом. Наградные получил. Умышленно завел отряд в непроходимые дебри. Сам скрылся. Альпийские стрелки едва выбрались обратно. Срочно требуется надежный проводник».

Гауптштурмфюрер не находил себе места: «Надежный?.. Таким мог быть Шмель, да загадочно исчез. Опять срочно!.. А где его взять? Если попытаться найти среди арестованных?..» Ему известно, что молодежь Приазовска увлекалась альпинизмом, тот же Трубников частенько отпуск проводил в горах. «Эх, хоть бы одного заполучить. У Василия Трубникова биография благоприятная: выпивоха, бабник. Может согласиться».

Когда надо, Рейнхельт умел сдерживать себя. Трубникова встретил приветливо, усадил в кресло, пододвинул чашку кофе.

– Балбесы полицейские переусердствовали с вами, – извиняющимся тоном проговорил гауптштурмфюрер. – Они наказаны. Располагайтесь. Курите?

Василий ждал всего, только не угощений. Эсэсовец между тем взывал к душевной беседе:

– Скрывать не стану, о вас я знаю больше, чем вы догадываетесь. За то, что бросили колхоз и самовольно сбежали в город, вы исключены из партии коммунистов. Благами при Советах не пользовались. Так?.. Попав в плен, не пытались пробраться к своим, хотя возможность имелась: фронт не был стабильным. Решили, что война для вас окончена. И правильно решили. Быть в плену – не резон. Коммунисты плен называют предательством. К счастью, ваш дом оказался на нашей территории. Вернувшись домой, с помощью друзей устроились на теплое местечко: жить бы да поживать! Сестра, будучи невестой Метелина, втянула в авантюру, вынудила действовать против нас. Но то ее вина. Таковы обстоятельства, сделавшие вас нашим врагом… Кофе хотите?

Машинально Василий отрицательно мотнул головой. Рейнхельт ему сочувствовал, это вызвало у Трубникова мгновенную реакцию. До того стало жалко себя, что на глаза навернулись слезы.

– Тяжело в чужом пиру похмелье искать, – продолжал Рейнхельт. – Ирина и Константин – преступники, их будем судить. Мать жалко: крестится, бедняжка, к богу взывает, а вины ее нет. При чем старуха, если дети уголовниками выросли?

Теперь Василий более внимательно вслушивался. «О Ежике умалчивает, ни слова о Насте, – соображал он. – Выходит, они на свободе».

– Скажу больше, мне по-человечески жаль Ирину и Константина – молоды ведь! – рассуждал Рейнхельт. – Жертвуют собой бессмысленно. Красная Армия разбита. Советы выдохлись. Зачем лишняя кровь? Безрассудна их борьба. Ну, взорвали док, мост, убили сотню наших солдат? А что из того? Солдат у нас – миллионы. Док поставили другой, мост восстановили… А тебя в живых не будет! Плетью обуха не перешибешь, дорогой господин Трубников.

Василий с испугом взглянул на Рейнхельта: эсэсовец говорит его словами, мыслит его мыслями. «Да что это за такое… Вот до чего докатился!» – хотелось крикнуть, а вместо этого подтвердил слова эсэсовца.

– Плетью обуха не перешибешь, – прошептал невольно.

Это разожгло красноречие Рейнхельта:

– Вижу, что мы договоримся. Да, дорогой господин Трубников, против ветра не подуешь! Я ценю патриотические чувства, но вы выполнили свой гражданский и воинский долг. Не ваша вина, что от Советов осталась дырка от бублика. Из тысячи мышей не составить одного слона. Метелин – фанатик. Такие, как он, не заменят разгромленную Красную Армию. Его игра не стоит свеч.

«Неужели он прав?» – подумал Василий. Когда такое говорил сам, подсознательно хотел услышать возражения. Но когда эти слова говорит торжествующий враг… Василий ужаснулся. Поплыли перед глазами стол и Рейнхельт за ним. Василий боком начал сползать на пол.

Гауптштурмфюрер приказал увести арестованного, и хорошенько накормить…

В СЕМЬЕ РЫБАКА

Метелин уже свыкся с необычной обстановкой и условиями работы. Покидая в последний раз Настину квартиру, когда нагрянули полицаи, он принял окончательное решение – немедленно переправить мать и дочь Трубниковых на Большую землю. Не успел: гестапо упредило. Арест Трубниковых вышиб его из седла.

Из Пятихаток в «Ласточкино гнездо» Метелин пробрался перед рассветом. В подвале его ждал заплаканный Ежик, который и рассказал об аресте Ирины и матери. Сам Сашко остался на свободе чисто случайно: был у дружка, в соседнем дворе. Как только увезли Ирину и Надежду Илларионовну, он бросился к Поляковым, у которых в это время находился его брат Костя.

Стали думать, как спрятать Константина. По обоюдному согласию Вали и Миши, Поляковы оставили его у себя. Их семья пока у немцев на хорошем счету. Определив Костю, Миша Поляков тотчас направил Ежика предупредить о случившемся Семена.

Все эти сведения Сашко выпалил без передышки, вытирая кулаком слезы. Семен сидел молча, как окаменел. Почувствовав на себе взгляд мальчика, Метелин поднял голову, растягивая слова, чужим голосом произнес:

– Са-ашко, ка-ак же мы жить без них бу-удем?

Ежик никогда не видел его заикающимся, оттого еще больше испугался. Он уткнулся в грудь Семена. Плечи его вздрагивали. Метелин усадил его к себе на колени, прижил к груди:

– У-у-спокойся, мой мальчик. Это о-общее н-на-аше с тобой горе.

Так, обнявшись, они провели остаток ночи.

Утром Семен был грустным, печальным. Сашко несколько раз незаметно погладил его по плечу, когда завтракали.

Что схвачен Василий, знали оба, с его именем связывали арест Ирины и Надежды Илларионовны, но прямо обвинить Василия в предательстве не решались, потому отмалчивались.

После долгих размышлений Метелин сказал:

– Тебе, Сашко, тоже надо спасаться. Вернее всего – уходить к партизанам, к товарищу Сидорову. Сейчас же направляйся в хутор к учительнице Марии Александровне. Держись балками. Там ты встретишь Настю, у нее тоже беда.

– А Костя? – спросил Ежик. – У Поляковых ему долго нельзя оставаться.

– И его в отряд переправим. Приготовим надежные документы и затем выпроводим из города.

Разделив Настины харчи, Метелин ранним утром отправил Ежика к связной партизанского отряда.

Часа через четыре после ухода Сашко в «Ласточкином гнезде» появился Максим Максимович. Беда вынудила его пренебречь осторожностью.

– Собирайся, Семен Степанович, да побыстрее, – торопил Максим Максимович, – в другое место уведу тебя, более надежное. Василий, он ведь…

Максим Максимович не сказал того, что он думает о Василии Трубникове. Но Метелину этого и не надо было говорить.

– Наш подвал ему неизвестен, – поняв намек, возразил Метелин.

– Береженого бог бережет, говорили в старину. Нам неизвестно, как дальше развернутся события.

– Остальным я верю! – не унимался Семен.

– И я в них не сомневаюсь. Но пусть «Ласточкино гнездо» временно опустеет. Мы за ним установим наблюдение. Если не тронут, опять вернешься сюда.

Семен подумал: «Максим Максимович что-то от меня скрывает. Сказал «не сомневаюсь», а из подвала эвакуирует в пожарном порядке. У него кто-то на подозрении? – прикидывал Метелин. – Если Василий отпадает – тогда кто? Надежда Илларионовна?.. Даже стыдно такое предположить. Ира?.. Нет, нет, кощунствую. А может, обычная перестраховка? Тогда к чему поспешность?.. Скорее всего, Василий знает больше, чем мы догадываемся. Именно это заставляет Максима Максимовича торопиться».

□

В мирное время, по выходным дням, Максим Максимович, по его выражению, «очищать легкие от цеховой копоти» уходил в поселок на окраине Приазовска, к давнишнему другу – старому рыбаку.

Пятистенный дом его под красной черепицей четырьмя окнами весело глядит на морское побережье. Бывало, часами просиживал Максим Максимович на незастекленной веранде, вдыхая горьковатый морской воздух.

Сюда, на рыбачью окраину, Максим Максимович привел Метелина после ареста Трубниковых. У калитки Семен остановился. Со двора доносились шум и гам, как из детского сада. Максим Максимович разъяснил:

– Моего друга бог детишками не обидел: шесть внуков воспитывает – двоих от дочери, остальных от невесток.

Максим Максимович представлял себе, как тяжело Семену после ареста Трубниковых, поэтому и поселил в семейный дом. Правда, днем Метелин отлеживается на чердаке. А вечером, когда засыпают дети, от которых скрывают присутствие чужого человека, спускается вниз, в беседах с хозяином отводит душу.

Целыми сутками Метелин томился своими думами в доме под красной черепицей. Хозяин-рыбак, наконец, дал знать: сегодня жди гостей.

Во второй половине дня стали появляться поодиночке: Юрий Маслов с удочками – для отвода глаз поспрашивал соседей, не сдается ли уголок для холостяка? Максим Максимович нес на плечах вязанку кукурузных бодылок – за топкой в степь ходил. Руже проще – в поселке женщинам на картах гадала. Словом, подделывались кто как мог под случайных прохожих.

Рыбак, выпроводив внуков на прогулку, приказал в горнице накрыть стол. В тарелках дымилась уха, заткнутая тряпочкой, стояла бутылка самогона.

– Это для маскировки, – указывая на бутылку, сказал Максим Максимович.

Расставив стаканы, разложив ложки, хозяйка скрылась за дверью. Проводив ее глазами, секретарь подпольного горкома партии проговорил:

– Утешать вас, товарищи, не стану. Хороших бойцов теряем мы.

Ружа всхлипнула, отвернулась. Метелин и Маслов опустили головы. Максим Максимович перевел разговор на другое:

– Присаживайтесь. Поедим, тогда будем соображать, что дальше делать.

Все разместились за столом, но к еде не притрагивались. Максим Максимович подряд хлебнул две ложки наваристой ухи, приглашая следовать его примеру. Ружа и Юрий были голодны, но виду не показывали. Отведав несколько ложек юшки, одновременно с какой-то поспешностью отодвинули тарелки в сторону.

Установилась гнетущая тишина. Чтоб ее нарушить, Максим Максимович принялся расспрашивать Маслова о том, как удалось обнаружить Шмеля.

Доложив все по порядку, Юрий спросил:

– А не превысили ли мы полномочия, казнив Шмеля?

– Нисколько! – твердо ответил Максим Максимович. – Вы судили его от имени и по поручению Советской власти. Заверяю это как депутат городского Совета.

НОВОЕ ЗАДАНИЕ

Беседа за столом затянулась. Секретарь подпольного горкома партии обвел присутствующих ласковыми, усталыми глазами и сказал:

– Спасибо вам, Ружа и Юра, за доброе дело. Ваши сведения переданы Красной Армии. Пусть попробуют сунуться фрицы к перевалам, им устроят хорошую баню… Приятно было услышать о моем старом друге Макаре. Он еще при Деникине там работал. Он надежный товарищ, не предаст. Если даже смерть подкосит его, и то в сторону врага лицом упадет. Вот какие бойцы находятся среди нас!

Максим Максимович глубоко вздохнул, задумался. Ребята, а с ними и Ружа, перестали есть, притихнув, ждали.

– Знаю, арест Трубниковых мучает вас, а обещать ничего не могу, – проговорил Максим Максимович после длительной паузы. – Под дыхло нам саданули. Одно прошу: не отчаивайтесь, не падайте духом! – и он взглянул на Метелина.

Семен его понял: ему сочувствуют, ведь он потерял невесту. В ответ на вопрошающий взгляд Максима Максимовича твердо ответил:

– Будем мстить!

– Жестоко мстить! – поддержал Маслов.

– Месть – наше оружие, – продолжал Максим Максимович. – Мы делали попытку высвободить Трубниковых. В полиции есть наши люди, начали готовить побег. Рейнхельт спутал карты: из тюрьмы забрал Трубниковых в свои подвалы. Продолжим попытки проникнуть туда. Удастся ли – покажет время.

– А через Клаву? – вставил Маслов, помня, как она помогла достать пропуск на кордон. – Она ведь у них переводчицей состоит.

– О Луниной позже, о ней – особый разговор, – остановил его Максим Максимович.

Из-под ватника он достал мягкую папку и протянул Метелину:

– Твоя?.. Поляков посылал на хутор верного товарища, жена Михеевича передала.

– Жена, говорите? – переспросил он. – А где же сам Михеевич?

– Нету бригадира. Мученическую смерть от фашистских рук принял. Немцы весь хутор перетрясли, когда на месте пожарища обнаружили обгорелых полицаев, а в погребе открыли бункер, в котором помещалась твоя, Семен Степанович, типография. Дурак догадается, что именно здесь скрывался Метелин, отсюда руководил диверсиями. Озверели эсэсовцы, женщин и детей постреляли, из всех жена Михеевича уцелела: в кустах смерть пересидела. Страсть, что сделали с бригадиром. Гестаповцы допытывались, что ему известно о Метелине. Михеевич молчал. Тогда они применили к нему особую казнь: на жаргоне палачей ее название «нимб», или «холодная лапша».

– Ой, что еще за «холодная лапша»?! – не сдержалась Ружа.

– Сколько-нибудь цивилизованному человеку такого не придумать. Михеевичу связали руки за спиной, поставили на колени. Потом на шею набросили «нимб» – петлю из свиной кожи. Один из палачей взял палку, вставил ее в петлю и на затылке принялся закручивать. У Михеевича спрашивали, где Настя, Метелин. Он оставался нем. «Холодная лапша» постепенно сжимала горло, пока Михеевич не задохнулся. Вот так, товарищи, умирают советские патриоты. Почтим память героя минутным молчанием.

Все встали, склонив головы, застыли.

– Михеевич чуял, что ему несдобровать, – проговорил Максим Максимович, опускаясь на стул. – Своей жене он строго наказал: «Если меня схватят, любыми путями сообщи Ивану Бугрову имя предательницы, а также передай папку с его изобретением».

– Кого же он назвал?

– Клавдию Лунину. Видимо, эти данные он получил от Насти. Мы сейчас проверяем, так ли это. – Помолчал, потом, словцо сбросив с плеч тяжесть, выпрямился. – Теперь о главном, ради чего вас собрал. Получено важное задание – уничтожить на главном направлении железнодорожный мост. Через него немцы питают группировку войск, завязнувшую на Кавказе, пополнение подвозят, боеприпасы доставляют. Лишив их моста, мы усилим мощь Красной Армии. На гужевых дорогах врагу тесно: партизаны почти полностью их контролируют, особенно в горах. Если мы подымем на воздух железнодорожный мост, фашисты быстро выдохнутся. Не буду скрывать… Наши пытались взять мост с воздуха – зенитки не подпустили. Партизаны трижды подбирались, штурмовали его. Не вышло! Через кольцевую оборону дзотов и дотов не прорвались. Гитлеровцы хорошо понимают, что значит для них этот мост. Задача перед нами поставлена трудная, а не выполнить ее нельзя. Я думаю, смекалка и находчивость нам помогут. Есть у нас специалисты по мостам! – и он по-отцовски взглянул на Метелина.

– Разве через речку Ус был мост? – не принял похвалы Метелин. – Простая кладочка. То была проба сил. И только!

– О, было о чем вспоминать, Максим Максимович… Тот мост – не в счет, – усмехнулся Маслов. – А этот целый фронт питает, специальные войска его берегут. Одному не управиться.

Максим Максимович разгадал, куда Юра клонит – напрашивается Метелицу в напарники. Вдвоем было бы надежнее, да возможности ограничены – в их хозяйстве лишь один плавательный костюм. Тот, каким пользовался Метелин при уничтожении дока, сейчас, в холодную пору, непригоден.

А Максим Максимович вовсе не случайно остановил свой выбор на Метелине. После ареста Ирины парень сделался сам не свой. Для лечения душевных ран трудное задание, тяжелая работа – самое целебное лекарство.

– Ты совершенно прав, Юра. С гарантией оно было бы лучше, – ответил Максим Максимович. – Но человек, которого мы пошлем, не подведет. На него можно вполне положиться!..

МАТЬ ПРОКЛИНАЕТ СЫНА

Гестапо и контрразведка занимали лучшее здание Приазовска – пятиэтажный Дворец пионеров с его обширными комнатами, в которых прежде размещались различные кружки и мастерские юных изобретателей. Теперь там были тюремные камеры и комнаты пыток. Здание было обнесено высоким забором с колючей проволокой.

На втором этаже, в бывшей комнате музыкального кружка, находился кабинет Рейнхельта. За массивным письменным столом восседал сам хозяин. В двух шагах навытяжку стоял главный вахмистр.

Василий робко вошел, в кабинет, затоптался у порога. Толчками в спину его пододвинули к креслу. Было видно, что он надломился: сгорбился, впалые щеки покрыли землистые пятна, на висках выступила густая изморозь.

Лицо Рейнхельта озарила приветливая улыбка. Главному вахмистру показалось, что его начальник вот-вот бросится и заключит арестованного в братские объятия.

Гауптштурмфюрер действительно вышел из-за стола, приблизился к Василию, участливо предложил:

– Присаживайтесь.

– Спасибо, вволюшку насиделся.

– Скоро опять по улицам запрыгаете.

Василий присел, криво улыбнулся.

На столе, стоящем в сторонке, главный вахмистр разложил бумаги, приготовился записывать показания.

– Продолжим нашу беседу, – проговорил Рейнхельт, – надеюсь, вам не мешали сосредоточиться и как следует подумать о себе, о том, как жить дальше.

– Я думал.

Все эти дни Василия занимал вопрос: почему его мысли совпали с мыслями и стремлениями гауптштурмфюрера? К трусам себя не причислял, искренне помогал подпольщикам. Попав в окружение, не сдался. Избегая лагеря, скрытно пробрался домой. Поиски ответа отодвинули на задний план остальные тревоги.

Холеное лицо Рейнхельта раздражало. Он наполнился злобой к этому расфуфыренному петуху, отгадавшему его настроение, повторившему слова, которые он говорил брату Константину.

И Василий приказал себе: «Не опускайся, будь человеком!»

Навалившись грудью на стол, Рейнхельт спросил:

– Говорят, что вы альпинизмом увлекались?

– Был такой грех.

– В Сухуми через хребет приходилось ходить?

– Никогда, я и дороги туда не знаю.

Окинув Василия тяжелым взглядом, Рейнхельт неожиданно задал вопрос:

– Адрес Метелина вспомнили?

Василий потер левый глаз, выделяя слова, заговорил:

– Я Метелина не встречал.

– Где живут родители Насти?

– Умерли.

– Адрес родственников?

– С ними никогда не виделся. Кто они – понятия не имею. Спросите у моей жены.

Ссылкой на Настю Василий надеялся узнать что-нибудь о ней и Метелине: Рейнхельт как раз о них ничего не говорил.

– Кто из родственников Насти знаком вам?

– Кроме Бугрова, никто.

«Зачем понадобились ее родственники: неужели ей удалось бежать?» – осенила надежда.

– Гм… говоришь, кроме Бугрова? Выходит, только с липовыми родственниками знаетесь? Нескладно получается… Под домом вашей жены обнаружена типография. Кому вы должны были отвезти листовки?

«Полный провал, – внутренне ужаснулся Василий, – теперь не отвертеться, это конец».

– Смелей, Трубников. Бугрова в природе не существует. То был Метелин. С ним вы фабриковали листовки. Видите, мне многое известно. Ну, давайте его адрес – и вы свободны.

Василий поднял на офицера красные глаза, глухо, с присвистом, сказал:

– Я ничего не скажу.

Подойдя к окну, Рейнхельт забарабанил пальцами по стеклу. Главный вахмистр бросал ему в спину полные иронии взгляды: «Ну как, умная башка, поставил на колени? А ведь этот – не коммунист, его выгнали из партии как непригодного».

Гауптштурмфюрер вернулся к столу. Налил рюмку и стакан коньяку, приподняв рюмку, спросил:

– Хотите?

Василий судорожно вылил из стакана коньяк в рот, вытер губы рукавом. Темные пятна на лице побагровели, он часто задышал, глаза заблестели. Крякнув, с вожделением взглянул на недопитую бутылку. Перехватив его взгляд, Рейнхельт налил еще, пододвинул стакан.

– Спасибо за угощение, – отвернулся Трубников, – больше не могу: душа меру знает.

Рейнхельт вкрадчиво проговорил:

– Со смертью шутишь, Трубников. В доме вашей жены под фамилией Бугров скрывался Метелин. Я требовал самую малость: назвать адреса распространителей листовок. Теперь придется сказать, где Метелин.

«Ага! – подумал Василий. – Семен на свободе».

– Это последняя ваша возможность… или немедленно отправитесь в мир теней.

Не поднимая головы, Василий повторил:

– Я ничего не скажу.

Гауптштурмфюрер позвонил. В кабинете появились два дюжих верзилы. Одеты они были в черные мундиры с черепами и костями на рукавах.

– Не понимает моего языка, – мягко обратился Рейнхельт к молодчикам. – Может, с вами станет сговорчивей.

Приветливо махнув Василию рукой, он скрылся за обитой войлоком дверью, где помещалась комната отдыха.

– У нас мертвый заговорит!

Верзилы в черном шагнули к Василию. Один вывернул ему руки, другой саданул кулаком в солнечное сплетение. Охнув, Трубников свалился. Его подняли под мышки словно куль, набитый отрубями, поволокли из кабинета. Как только за ними захлопнулась дверь, вернулся Рейнхельт.

– Послушаем, что скажет милосердная сестра. Давайте ее, – приказал он главному вахмистру.

Ввели Полину Филипповну – медсестру из привокзального медпункта. Была она в разорванной кофточке, с синяком под левым глазом.

– Ирину Трубникову знаешь? – спросил Рейнхельт, не предложив ей сесть.

– Вместе работали.

– Кто к ней ходил?

– Больные железнодорожники. Чаще других кто посещал?

– Регистрационная книга у вас. В ней все обозначены.

– Из тех, кто не записывался?

– Как можно не записывать! Без надобности к нам не заходили. Как есть всех регистрировали.

– Что о ней вам известно?

– Ничего плохого. Доктор душевный.

– Пошла вон! – взревел Рейнхельт. – В третью ее!

□

Надежда Илларионовна, крестясь, вошла в кабинет. Рейнхельт внимательно осмотрел ее сухонькую фигурку, морщинистое лицо. «В чем только душа держится?» – удивился он.

– Когда последний раз видели Метелина? – глуша раздражение, спросил Рейнхельт.

Давно видела, – охотно ответила Надежда Илларионовна, – еще когда в городе вас, супостатов не было.

– Он – жених вашей дочери?

– Каждая мать мечтает о таком зяте.

– С кем дружили сыновья?

– На Урал эвакуировались их дружки. Теперь дома сидели: к нам – никто, мы – ни к кому…

– Или скажете, где Метелин, или уничтожим всю вашу семью с корнем.

Надежда Илларионовна пожевала губами:

– Уж как водится – не пощадите. О Семе я ничего плохого не скажу.

Офицер выразительно кивнул главному вахмистру, и тот вышел. Верзилы ввели избитого Василия. Волосы у него были мокрые – только что отливали водой, из носа сочилась кровь.

Главный вахмистр снова занял место за столом.

– Ой, что сделали, аспиды! – ужаснулась мать. – Васенька! – И кинулась к нему: – Сынок мой!

Один из молодчиков швырнул ее к стене. Поднимаясь с пола и зажав ладонью разбитые губы, Надежда Илларионовна с ненавистью глядела не на того, кто ее ударил, а на Рейнхельта – главного мучителя ее сына.

– Не сладко, Трубников? – спросил Рейнхельт. – Будет еще хуже. Себя губишь и мать не щадишь. Отвечай, где Метелин?

– Не знаю…

– Приступайте, – бросил Рейнхельт и поспешно скрылся за обитой дверью.

– Подойди сюда, волчица, – обратился главный вахмистр к Надежде Илларионовне. – Встань тут. Положи руку на стол. Так. Понятливая, – похвалил он. – Сейчас проведем маленький опыт, – и ударил кулаком по большому пальцу старухи.

Она не поморщилась. Главный вахмистр достал из ящика стола небольшой молоток с железной ручкой, улыбаясь, обратился к Василию:

– Такая штучка легко дробит кости. Верьте мне, вашей матушке будет очень больно. Скажите, что требуется, и я оставлю ее в покое.

Василий поймал суровый взгляд матери. В нем он прочел: «Молчи».

Эсэсовец поднял молоток:

– Отвечай!.. Иначе я сделаю с нею такое, что тебе во сне не снилось. Ну, говори!

Он ждал слов. Ждал терпеливо. И не дождался. Треснула кость, палец расплющился. Стол обагрился кровью. Василий рванулся к палачу. Двое верзил схватили его за руки, удержали. Надежда Илларионовна сдавленно ахнула и плюнула в лицо мучителю.

– Не поверю, – крикнула она. – Женщины таких не рожают!

Эсэсовец достал платок, спокойно вытер лицо.

– Не нравится! Опыт продолжим. – И в сторону Василия: – Отвечай, или тебе не жалко родной мамочки? Ну!

Мать, вскинув голову, ласково взглянула на Василия и, словно бы за него, внушительно сказала:

– Не дождешься. Мой сын не предатель!

Не спеша четыре раза поднялся и опустился молоток. Старуха не издала ни единого стона. Подняла руку. Вместо пальцев висели кровавые куски. У Василия закружилась голова.

– Вторую руку на стол, – приказал старухе эсэсовец.

– Перестаньте, скажу, все скажу! – крикнул Василий – Не бейте маму!

– Давно бы так, – обрадовался Рейнхельт, входя в комнату.

Мать, обернувшись к сыну, с презрением крикнула:

– П-про-кли-наю тебя, Василий, на веки вечные!

Застонав, Василий, как подрубленное дерево, рухнул на пол.