Текст книги "За час до рассвета"

Автор книги: Яков Кривенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

НОЧЬ В РАЗВАЛИНАХ

Сашко просто бредил подземельем контрабандистов. С верным дружком Витькой не раз облазил развалины санатория, но ничего не обнаружил. Не встречали они и самой цыганки ни на базаре, ни на улице. Ежик решил, что она куда-нибудь уехала, но сестра вдруг сообщила, что цыганку на днях видели в казино: песнями допоздна забавляла господ офицеров.

Ирина опять попросила брата последить за цыганкой: что делает, куда ходит, с кем встречается. Сашко активизировал свои действия. Однажды он спросил у матери разрешения переночевать у друга, а Витька, в свою очередь, заявил дома, что заночует у Трубниковых.

Такое отчаянное решение возникло у них не сразу и не без основательных причин. Дело в том, что в тот день Сашко снова встретил цыганку и не просто встретил, а даже говорил с ней. Правда, этот разговор нельзя было назвать приятным, даже наоборот…

Отважившись еще раз осмотреть лестничную площадку разрушенного санатория и, наконец, найти, вход в его таинственные подвалы, Сашко обследовал каждый камень, каждую трещину в стене, но, как и раньше, ничего не нашел. Усталый, раздосадованный, присел, соображая, что бы такое еще предпринять. Сколько прошло времени – не помнит. В плечо его угодил ком штукатурки. Задрал голову – обомлел: на подоконнике стояла цыганка, в модной шляпке, в новом зеленом пальто.

– Опять ты!

Мальчик быстро нашелся:

– Тетенька, я за досками… мама послала: печку нечем топить.

– Врешь! На базаре – тоже доски?.. А в парке?.. И здесь ты уже не первый раз… Если попадешься, пожалуюсь офицеру, он найдет для тебя подходящее местечко… – И, по-кошачьи мягко спрыгнув на землю, прошла мимо смущенного Сашко.

Если по-честному, он вовсе не испугался, сделал лишь вид. А когда она отошла подальше, даже огрызнулся:

– Это для тебя и для твоего офицера скоро найдется подходящее местечко! – И побежал домой.

Тогда-то он и решил… Едва стемнело, Сашко и Витька кружным путем выбрались на центральную улицу и притаились в парадном, напротив ярко освещенного подъезда казино.

Сначала сидеть была скучно, ребята маялись, не зная, чем бы занять себя. Но вот к казино стали подходить офицеры, подъезжать машины… Изредка мелькали женские фигуры.

– Смотри, смотри, четвертая, пятая… Вот предательницы, – возмущался Ежик.

Подъехал «ганомак». Из него выскочили двое мужчин в штатском и две девушки. Машина отъехала, одна из девушек обернулась, что-то крикнула шоферу и, подхватив под руку мужчин, пошла в казино.

Ежик так и вцепился в плечо друга:

– Глянь, это же Клавка! Ну да – она… Вот гадина!

Мальчишки долго молчали. То, что они увидели, их поразило. Ну, ходят там всякие, незнакомые, цыганка и такие, как она. Но эту-то они хорошо знали… Как же это? Как она могла?..

Подавленные, они почти не разговаривали. Двери казино открывались и закрывались. Оттуда доносились музыка, отрывки песен, звон посуды.

Им захотелось есть. В надежде раздобыть что-нибудь опять сунулись к швейцару Тимофею. Сердобольный старик толкнул их за занавеску, дал по тарелке каши.

Вечером ресторан выглядел празднично. Столики почти все были заняты. Гремел оркестр, кружились пары.

Не обошлось и без Ружи, окруженной всеобщим вниманием. Самолюбивому Энно льстило, что его дама производит впечатление.

Сашко вздрогнул от звонкой отрывистой команды, будто щелкнули кнутом. Смолк оркестр. На эстраду выпорхнула Ружа. Под аккомпанемент Рейнхельта, раскачиваясь, запела:

 
Пою я песню перед вами,
Пляшу, резвлюся, как дитя.
Довольны ль мной? Скажите сами,
Собой же не довольна я!
 

Офицеры с бокалами ринулись к эстраде, подхватили певицу на руки. Тимофей воспользовался сутолокой, выдворил Сашка и Витьку за дверь.

Мальчики собрались разойтись по домам, но к подъезду подкатила немецкая машина.

Через несколько минут показалась цыганка с Рейнхельтом. Ребята так и впились в них глазами. Офицер предложил ей машину. Цыганка послушно села. Офицер что-то сказал шоферу, тот пожал плечами, развернул машину и поехал в сторону санатория.

– Он, наверно, подвезет ее к развалинам, – сообразил Сашко.

– Тю? Зачем? – удивился Виктор. – Разве она там живет?

– А где же? – в свою очередь, спросил Сашко.

– Ну, где-нибудь… в целом доме, – простодушно ответил Виктор.

– А чего же она все время крутится в этих трущобах?.. И корзины туда таскает. И переодевается там… – не согласился Ежик. – Побежим посмотрим: тут что-то нечисто.

Ночью развалины санатория выглядели совсем иначе. Обойдя вокруг все здание – не видно ли где света, ребята долго не решались войти внутрь.

Пробравшись между плитами, увидели незакрытую дверь, железные ступеньки.

– Ну да, подвал. Вот здорово!

Подвал оказался самым обыкновенным. В беспорядке разбросаны пустые бочки, какие-то ящики.

Совсем близко что-то зашуршало. Послышался писк, грызня. Витька схватил обеими руками дружка:

– Ой, что это?

– Крысы.

– Они на нас не нападут?

– Перехитрим.

Сашко любовался собственным героизмом. Засветил фонарь, крысы попрыгали в норы.

– Вот видишь! Они света боятся.

– Пойдем отсюда, Ежик. Ну чего тут еще ждать? Я спать хочу. А тут крысы… – Видно, страх придал ему сообразительности: – Давай в эту бочку влезем. – Он показал на стоящую рядом большую кадушку.

Навалившись животами на край, ребята проворно забрались в кадушку, долго возились, пока на устроились поудобнее.

Прошло минут десять – двадцать. Мальчики молчали. Вдруг по стенам метнулись световые блики. С ручным фонариком показалась цыганка. Ежик приподнял голову. Крысы от света кинулись врассыпную. По-хозяйски осмотрев подвал, она нырнула под лестницу. Оттуда донесся скрежет железа, ржавый скрип. Огонь погас. Ежик толкнул Витьку.

– Не сплю я, чего толкаешься.

Только теперь почувствовали, как им неловко было сидеть: ноги затекли, в плечах ломило. Сашко прошептал:

– Скажи, классно сработали? – И полез из кадушки.

– Куда ты?

– Ход исследуем.

– Какой?

– Цыганкин… Она ведь тут скрылась, я точно запомнил.

– А если вернется?

– Говорю тебе, она живет здесь.

Позабыв о крысах, ребята кинулись под лестницу. Но, как и раньше, ничего не нашли: гладкая стена выложена белыми плитами.

– Сам видел, сюда пошла, – не переставал изумляться Сашко.

– В стенку? – ужаснулся Витька. – Может, она ведьма?.. Колдунья?..

Как мальчики очутились на свежем воздухе и не разбились на лестнице, они потом и сами не могли объяснить. Отбежав от колдовского дома, упали под ограду и еще долго не могли прийти в себя.

Отдышавшись, Витя сказал:

– Пропади она пропадом. Обходить ее буду. Сущая ведьма! Сквозь стенку пролезла…

Прижавшись друг к другу, они дрожали от холода. С трудом дождавшись утра, разбежались по домам. При этом Ежик взял у друга клятву скрыть от всех их ночную вылазку и сам поклялся ничего не говорить Ирине.

МЕТЕЛИН МЕНЯЕТ КВАРТИРУ

Как только Метелин поселился у Луниных, Клава совсем задомовничала: бывало, не удержишь, скучно, видите ли, с родителями, а теперь все норовит в боковушку к Семену попасть – то книгу, то чаю ему принесет.

В субботний вечер Клава подробно рассказала Метелину о переполохе, который вызвал у немцев взрыв моста. Прошло больше недели, а железная дорога бездействовала.

Семен слушал ее заинтересованно. Вдруг до них донеслись голоса со двора. Дотошная соседка Маланья не без притворства сетовала:

– Нескладно получается, Власовна, – живем рядом, а по неделе не видимся. Каждый в своей норе.

– И-и, соседушка, – ответила мать Клавы, – тошно во двор выходить, запустение.

– Все собиралась спросить, что за чернявый молодец у вас появился? Я, грешница, аж залюбовалась: такой статный да пригожий.

У Семена екнуло сердце.

Метелин мысленно выругал себя: «Конспиратор несчастный! Вот к чему неосмотрительность приводит». Клава, приподняв край занавески, выглянула в окно. Маланья стояла у забора, Власовна с пустым ведром – у кучи золы.

– А-а, приезжал… Клавин жених, – вывернулась Власовна. – Раза три приезжал.

– Где же она такого раздобыла? Стройный, лицом белый, городской вроде.

– В доме отдыха познакомились. Еще при Советской власти, – выдумывала Власовна. – Молодым пути не закажешь.

– Сами были такими… А свадьба когда? – выспрашивала любопытная Маланья.

Власовна развела руками:

– Какая теперь свадьба?.. Вот голод надвигается.

– У молодых свое на уме.

– И то правда.

Краска, предательская краска залила лицо Семена. Ему было стыдно взглянуть на девушку. А Клава хоть бы что! Отпрянув от окна, она жарко зашептала:

– Жених мой… Мама угадала: я давно люблю тебя, давно люблю.

С закрытыми глазами искала его губы. Семен еще больше смутился, что это она – шутит или опять за свое?..

– Все книжки читаешь, по ночам к кому-то бегаешь. Я боюсь за тебя, Сема, родной. Сегодня – живы, а завтра – кто знает… – Клава говорила тихо, в ее голосе не было привычной игривости. Наоборот, в нем слышалась давнишняя досада. – И о чем ты все время думаешь?.. С ним говорят, а он молчит и молчит. Тоже мне, Спиноза нашелся. А то не видишь, что возле тебя человек пропадает! И… по твоей вине!..

В коридоре звякнуло ведро. В боковушку протиснулась перепуганная Власовна:

– Беда, Сема…

– Сами слышали, – сердито прервала Клава. – А что, собственно, произошло? Ну, видела и видела, подумаешь!

– Как – что?.. У нее племянник – полицай. Иногда заходит самогонку хлебать. Как бы не напакостила.

– Вечно страху нагоняешь…

Власовна виновато заморгала глазами:

– Я – что… Вам виднее. Пойду ужин готовить, скоро Петрович с Николаем вернутся.

Семен молчал. Клава приблизилась, ее волосы коснулись его щеки.

– Так ты мне ничего и не скажешь?..

– На душе погано.

– Надоело прятаться?.. Я за тебя, Сема, жизнь отдам. Не бойся, верные документы достану: и паспорт, и прописку. Тебя на завод инженером устрою. Можешь вообще не работать. Я скрою, прокормлю. Вдвоем нам хватит. А то давай смоемся. Проживем, где тебя не знают. В переводчицах всюду нуждаются, моя профессия ходовая.

Он грубо сказал:

– Подумай, что предлагаешь… Мне, комсомольцу?

– О комсомоле забудь, у нас нет иного выхода. Не буду работать – в Германию угонят, тебя – к стенке. Насмотрелась, что они там, в жандармерии, творят: кровь стынет. Сегодня человек пятьдесят приволокли без разбора: женщин, стариков. Четверых на базарной площади повесили, толком не узнав фамилии. Для устрашения других. Остальных ночью ликвидируют. Для них, что клопа раздавить, что человека расстрелять – одинаково.

– Не простим мы им… никогда.

– «Мы»… кто это?

– Ты, я, весь наш народ.

Клава присела к столу:

– «Народ»! – это громко. А сколько осталось из тех, кто в гражданскую не уплыл за Черное море? А бывшие кулаки? А обиженные и обойденные? Отец, мать, Николай и я собрались эвакуироваться. Кто о нас позаботился? Никто. Сели начальнички в машины и укатили, свои шкуры спасли, а наши – дубить оставили. Тебя и то бросили, места не нашлось. И мы же виноваты?… Я б сейчас в Ташкенте в институте иностранных языков училась. Мечту у меня убили.

– Надо уметь забывать личные обиды, когда такое творится. – Семен сел рядом с Клавой. Руки Семена, лежавшие на столе, сжались в кулаки. – Откуда у тебя это… Откуда? Училась в советской школе, носила пионерский галстук. Тебе до предательства – один шаг.

– Что ты, Сема? Что ты? – встревожилась девушка. – Нервы сдают, там пристают с глупостями, в поселке – за службу презирают. Разве легко? – она всхлипнула.

Метелин участливо погладил ее волосы. Клава тут же улыбнулась:

– Ты сильный, все можешь. Научи, подскажи.

– В таком деле лучший советчик – собственная совесть. Ты переводчица. Узнай, где расположен штаб фон Клейста.

– Постараюсь. А зачем?

– К своим вернемся не с пустыми руками.

– Для тебя я все сделаю. Скажи, ты любишь меня?

Семен, осторожно отстранив ее, вышел из-за стола.

– Ни о чем таком думать не могу. Уедем к своим – поговорим.

Он ожидал, что девушка обидится. Но Клава лишь, вздохнула, она по-своему поняла его слова – они обнадежили ее.

– Ждать?.. Согласна.

– Нужны чистые бланки паспортов, пропусков, служебных удостоверений.

– Попробую.

– Передашь их Ирине.

Клава по-гусиному прошипела:

– И-ирине? Вот ты о ком печешься, голубчик! Пропади она пропадом, твоя Ирина!

Семен отшатнулся:

– Клава, опомнись!

Но она твердила свое:

– С ней путаешься… с белобрысой пигалицей? Не выйдет! С ней таскаешься, собственными глазами видела, она в саду тогда тебя ожидала. «С одним человеком встретиться надо!» Прямо бы говорил – к бабе, мол, ухожу.

– Замолчишь ты, наконец? – Это крикнул Николай, незаметно вошедший в комнату. Подскочив к сестре, влепил пощечину. – Говори, да знай меру!

Размахивая руками, Николай бросал обидные слова:

– Всю фамилию испаскудила, дети и то овчаркой тебя кличут. Ух, так бы и размозжил крашеную рожу! А еще других обзываешь, ты Ирининого ногтя не стоишь.

Клава, притихнув, вслушивалась. Николай, с презрением взглянув на сестру, позвал Семена:

– Старики ужинать кличут. Пойдем.

За ужином Семен чувствовал себя неловко. Выпив стакан чаю, вернулся к себе. Девушки в комнате не было. Стал укладываться спать, но из-за двери послышался голос Николая:

– К тебе можно?

– Заходи. Как Клава?..

Николай сказал другое:

– Мама мне о Маланье рассказывала. Придется перебазироваться.

– Чем скорее, тем лучше. К кому только?

– Завтра с Мишей Поляковым потолкую.

– Я уже говорил об одном хуторе.

– Дай слово, что ответа будешь ждать здесь.

– Даю. О Клаве стоит подумать, она не совсем потерянный для нас человек.

Николай с горечью, но твердо возразил:

– Потерянный. В народе говорят: свинья не родит бобра. Клавка – тот единственный случай, когда произошло наоборот.

– Одумается, если по-серьезному за нее взяться. Молодая ведь.

– Влюбилась она в тебя. Имя Ирины терпеть не может. – Неожиданно Николай посоветовал: – А ты того… приголубь ее. Ну, как другие мужчины, не любя… Иначе черт знает что натворит!

Нелепое предложение поразило Семена:

– Коля, как не стыдно, я готов ударить тебя! Николай рассмеялся:

– Не способный ты на подлость. Тогда опасайся Клавки… Завтра из дома не выходи до моего возвращения. Я с Поляковым посоветуюсь, как нам быть.

□

Семен тревожно ждал весь день. Не зная, как убить время, шатался по квартире. Вошел в узкую комнату Николая. На стенке прилажена самодельная полка. На ней аккуратно расставлены учебники по высшей математике, философии. Второй ряд отведен классикам – Пушкину, Лермонтову, Льву Толстому, Чехову. Здесь же в твердом переплете роскошно изданный роман Войнич «Овод» – любимая книга молодого Лунина.

В сумерках вернулась Клава, в чем-то упрекала Власовну, долго плескалась у рукомойника. Потом послышались звуки гитары.

В халатике из набивного креп-марокена Клава выглядела очень эффектно. Уверенная в себе, шумно ворвалась в боковушку, ловкими движениями накинула на дверь крючок. Подойдя к Семену, обхватила шею руками:

– Сема, любимый, будут документы, будут. Не могу я без тебя. Не хочешь жениться, давай так… понимаешь? Я на все согласна… Твоей хочу стать, – с трепетом шептала она, будто ничего вчерашнего и в помине не существовало.

Такого оборота Семен не ожидал – растерялся, остолбенел.

– Я твоя, твоя… – Клава иступленно целовала его.

Семен обхватил девушку руками, крепко сжал. Она легонько застонала, торжествующе громко рассмеялась. Захлебывающийся ее смех вернул его к действительности. Семен отбросил крючок с двери. И сделал это как раз вовремя. Без стука вошел Николай, сделал вид, что не заметил разлохмаченных волос, пылающих щек сестры, строго приказал ей:

– Иди к себе!

Клава пулей выбежала из комнаты.

– Урод, пустышка, – бросил вслед сестре и к Метелину: – Собирайся, Сема, выход найден. Миша ходил советоваться.

– С кем?

«Зачем спрашиваю? – упрекнул он себя. – Конечно же, с Максимом Максимовичем советовался Поляков».

Николай ответил:

– Мне неизвестно.

– Куда меня?

И опять излишний вопрос: кроме Насти – некуда. Семен сам рассказал Максиму Максимовичу о Пятихатках. Тот пообещал узнать все о Насте, Василии и об их хуторе.

– Не сказал, – отозвался Николай. – Я сопровождаю до явки. Действую по твоему совету: делаю, что велят, вопросов не задаю.

ФОТОГРАФИЯ МЕТЕЛИНА

По дороге на службу Клава забежала к Трубниковым. Надежда Илларионовна возилась у печки, готовила завтрак. Костя брился, Сашко еще спал. При ее появлении дом наполнился движением, звуками. Она поцеловала старуху, схватила помазок, измазала мыльной пеной Костю. Ирина в своей комнате перед зеркалом причесывалась. Клава дотронулась до ее мягких, длинных волос:

– Обрежь, не модно ведь.

– За модой не гонюсь.

– А мороки сколько?.. Хотя французы говорят: чтобы быть красивой, надо мучиться… Ирочка, посмотри, какую я кофточку отхватила. Шерстяная. Нравится? На базаре по дешевке можно купить шикарные вещи.

– У нас на картошку не хватает, – отозвалась Надежда Илларионовна.

– Всем нелегко, – притворно проговорила Клава и, захлопнув дверь Ириной комнаты, доверительно зашептала: – Мне Семе надо сказать нечто важное… Где он?

– Тебе лучше знать, ведь он у вас.

– Колька куда-то его в другое место устроил.

– Так и спроси у брата.

– Спрашивала. К своим, говорит, перебрался. Наверняка врет, чувствую, что врет. В городе Семен!

Клава была как в лихорадке. Она с гневом принялась жаловаться: ее чураются и Семен, и Костя, и даже родной брат Николай. А разве она не такая, как все, или это не она раздобыла документы Василию и устроила его на легкую работу?.. Так зачем ее избегать, лишать доверия?

На какое-то время Ирине стало жалко Клавдию, и, чтобы утешить ее, сказала:

– Краем уха слышала, вроде бы Семен улетел.

– Крылья отрасли, что ль? – подозрительно спросила Клава.

– Говорят, самолет за ним прислали в условленное место.

– Самолет?.. А я? Для жены, выходит, места не нашлось. Вот и верь мужчинам.

– Жены?.. – поразилась Ирина.

– А ты разве не знала?

Побледнев, Ирина неловко опустилась на стул.

Клавдия торжествовала. Но недолго. Ей стало жаль Ирину и она попыталась смягчить удар.

– Ну, не совсем жена, а все-таки… Ты должна понять, не маленькая…

Ирина еле выдавила из себя:

– Очень… очень рада за тебя.

А Клава с таинственным видом продолжала:

– Сема мне важное задание дал, потому я и ищу его. Смотри сюда. – Она из сумочки достала чистый бланк паспорта. – Видишь?

Ирина инстинктивно отстранилась от нее:

– А вот это служебное удостоверение, с печатью, любую фамилию вписать можно.

Равнодушие Ирины взорвало ее:

– Я головой рискую, а он?.. А вы?.. По острию бритвы хожу, а меня не понимают! – кричала она.

Ирина молча взяла серенькие книжицы, они жгли ей руки, но внешне она была спокойна. Про себя подумала: «Передам Мише Полякову, он у нас специалист по изготовлению документов».

– Еще сообщи Семену, – продолжала Клава, – главный их штаб – в санатории.

– В кардиологическом?

– Да. Устроились на широкую ногу.

Ирина отвернулась к шифоньеру, стала перебирать коробки, белье, соображая, куда бы спрятать понадежнее бланки. Клава от нечего делать перелистывала лежащий на столике семейный альбом. Увидев снимок, на котором были Ирина и Метелин, она проворно вытащила его из альбома и, воровски оглядываясь, сунула к себе в сумочку. «Возьму на память, – решила она. – Сема все равно будет мой, никому его не отдам». Она поправила у зеркала прическу, бросила в спину Ирине, которая все еще возилась у шифоньера:

– Ну, я побежала, – и выскользнула из комнаты.

Оставшись одна, Ирина не выдержала и расплакалась. В висках стучало: «Грязь, какая грязь».

Узнав, в чем дело, Надежда Илларионовна не утешала дочь, наоборот, прикрикнула:

– Кому поверила? Стыдно о Семене плохое думать. Не такой он!

ТИПОГРАФИЯ ДЕЙСТВУЕТ

Василий Трубников старался. Развозя товар по магазинам, ко всему зорко присматривался, важное запоминал. Не раздумывая, согласился поселить Метелина у себя в Пятихатках. А через неделю перевез в хутор шрифты и печатный станок, помог Семену в погребе оборудовать типографию.

Поляков изготовил Метелину паспорт на имя колхозника из Полтавской области. В хуторе все знают, что у Насти обширная родня. Соседям и знакомым она отрекомендовала Семена как своего двоюродного брата. Врач Ирина Трубникова снабдила справкой, в которой указывалось, что Иван Бугров страдает открытой формой туберкулеза.

Семен отрастил бородку, небольшие усы. Василий заблаговременно показал документы «шурина» полицейскому, с которым водил дружбу, и даже попросил устроить больного родственника в огородную бригаду.

Через несколько дней полицейский приехал лично посмотреть на Ивана Бугрова. Опьянев, стал хвастаться умением с первого взгляда распознавать партизан.

– Мой глаз – алмаз, – любил повторять полицейский. – Партизан сразу угадываю.

Василий охотно ему поддакивал: «У Сысоя Карповича проницательность завидная, любого насквозь видит».

– Талант имею. В нашем деле иначе нельзя, – встряхивал рыжими кудрями полицай, бил себя в грудь. – Издали партизана различаю, по запаху чую. Поведу глазами и мне ясно, что за человек. Говорю одному: «Ага, а ты, голуба, большевик – следуй за мной». А надысь фрукт попался: «Э, да ты подпольщик!» – и руки ему назад… Почти не ошибаюсь.

Метелин молча наблюдал за ним, оценивая представителя «нового порядка», подбирал ключи, чтобы при надобности отомкнуть этот несложный механизм.

Полицай пообещал в следующий приезд определить к делу родственника хлебосольной хозяйки. И слово сдержал, вскоре Метелин был определен на работу в огородную бригаду.

□

С того дня Сысой Карпович повадился к гостеприимной Насте. Опрокинет стаканчик-другой самогонки, поспрашивает у Семена: не появился ли кто подозрительный и – восвояси.

Как-то, застав гостя в хате, Василий шутливо пригрозил:

– Ох, поломаю вам ноги, Сысой Карпович. Что-то вы к моей Настеньке зачастили…

Язык Сысоя Карповича начал заплетаться:

– Потише на поворотах! Я к шурину твоему завернул… Служба! Иван теперь вроде моих глаз в хуторе. Друзьяки мы с ним, – и похлопал Семена по спине. – Правильно я говорю, господин Бугров?

– Уж как есть точно, – потупясь, ответил Метелин.

– У меня в каждом хуторе свои глаза и уши, – хвастался полицай. – Появится подозрительный, Бугров мне тут же даст знать. Разве не так?

– Как велели, – ответил Семен.

В упор рассматривая Метелина, полицай откровенничал:

– А если честно признаться – сволочной народ пошел. Вот, скажем, ты, Бугров: неужто тебе коммунисты или, скажем, комсомольцы не попадались? Такого не может быть! А чем ты мне помог?

Василий поспешно наполнил стаканы, обнял Сысоя Карповича:

– Опять о службе? А ну ее к… Давай лучше по единой…

□

Утром бригадир встретил Семена сочувственными словами:

– Сдаешь, хлопец, борода да усы остались. Что с тобой?

Бессонные ночи в сыром погребе давали о себе знать: глаза у Семена ввалились, губы почернели.

– Ты же видел справку. У меня чахотка, а лекарства кончились.

Бригадир вел себя с почтительной настороженностью: что за человек этот чахоточный? Полицаев дружок, «дымку» с ним хлещет. Семену на руку то, что хоть этот не ищет с ним короткого знакомства, не бывает в квартире: больше времени для типографии остается.

– В город бы мне съездить. К врачу. Отпустите?

– Это можно. Отправляйся, когда захочешь.

Метелин не стал медлить. Через день, выпросив у Насти примус и старый чайник, завернув их мешковиной, он не шел, а летел на крыльях. Как нельзя кстати, Василий передал, что его в городе ждет Поляков. Семен знал, что это его вызывает Максим Максимович.

Все-таки на хуторе ему тяжело, одиноко. Связь через Василия не может заменить живого общения с друзьями. Особенно скучал по Ирине. Теперь ему казалось смешным его поведение у Трубниковых. Эта нарочитая сдержанность, разговоры только о деле. Именно тут, на хуторе, Метелин понял, как дорога ему Ирина.

У базара Семен бегло осмотрел вывески мастерских и, остановившись у одной из них, уверенно открыл дверь. Темный угол низкого помещения был забит разным железным хламом: ржавыми листами, погнутыми ведрами, кастрюлями, самоварами, кусками проволоки и прочей дрянью, которую добрые люди давно выбросили на свалку. У окна, сгорбившись над низким верстаком, сидел Максим Максимович, занятый прилаживанием дужки к солдатскому котелку.

Взглянув на Семена, приветливо проговорил:

– А, сынок, здравствуй.

Отложив в сторону котелок, достал из-под верстака хлеб, склянку с солью, луковицу, вареную морковь. Как бы оправдываясь в чем-то, сказал:

– Погляжу, не привел ли кого следом?

Он рывком открыл дверь, выглянул наружу, немного повременив, вышел на улицу. Осмотревшись, прикрепил к двери табличку: «Обеденный перерыв». Вернувшись, разрезал надвое луковицу, посыпал хлеб солью. Указал подбородком на верстак, пригласил:

– Присаживайся… – Но сам есть не стал. – Вызвал тебя вот зачем… Приказано всем горожанам с лопатами, кирками, ломами явиться на сборные пункты… Закрываются учреждения, школы, заводы, кроме тех, что заняты ремонтом военной техники. Всех жителей, елки-моталки, выгоняют сооружать оборону в самом городе, отдавать Приазовск им очень не хочется.

– Такого с немцами еще не бывало! – воскликнул Метелин. – Василий говорил: и кладбище расширяют, число госпиталей увеличивают…

– Ростов облагоразумил, – улыбнулся Максим Максимович. – Людей и техники угробили много, а «воротами» Кавказа попользовались каких-нибудь семь дней… Фон Клейст побаивается, чтобы такой же конфуз под Приазовском не повторился. Вот и закапывается в землю.

– Обороняться он вроде бы не приучен, – сказал Метелин.

– У него еще все впереди… Тут вот сводка Совинформбюро о Ростове. Надо бы поскорее, елки-моталки, до населения ее довести, а заодно народ с победой поздравить. Я кое-что набросал. Почитай-ка, а я послушаю.

Они отошли в угол, чтобы с улицы не привлечь к себе внимания. Метелин начал:

– «Дорогие наши отцы и матери, братья и сестры, все жители Приазовска!.. От имени городского комитета комсомола мы поздравляем вас с победой – Ростов-на-Дону снова советский, свободный!..»

Читаю – и прямо не верится, Максим Максимович, – не выдержал Семен и, переводя дыхание, продолжал:

– «Близок день и нашего освобождения! А чтобы он скорее пришел – становитесь в наши ряды борцов с фашизмом, бейте врага, пока не треснет его хребет!..»

Прослушав до конца листовку, Максим Максимович сказал:

– Вот еще что, сынок. Вчера меня посетил товарищ Сидоров Владимир Владимирович. Тебе и твоим хлопцам наказал кланяться. Мы с ним кое-что уточнили. Будем действовать совместно с его партизанским отрядом. Обстановка, елки-моталки, действительно обнадеживающая. Ты Лысый Курган на берегу Уса помнишь?

– Конечно.

– Его наши обошли, на пятнадцать километров вклинились в немецкую оборону. Это на севере. И от Дубовой рощи враг выбит. А это уже юго-восток! Мы с тобой люди не военные, а понять можем. Красная Армия берет Приазовск в клещи, бьет вражеские фланги, вот-вот в город ворвется.

– Это же здорово!

– От восторгов пока воздержимся. На наш участок враг срочно перебрасывает свежие танковые части. Бои предстоят жаркие. Одно ясно: впервые немцы вынуждены не наступать, а обороняться. А это кое-что да значит! Тут от нас для Красной Армии подмога потребуется. Как только наши части прорвут их оборону, мы ударим с тыла.

– На заводах созданы тридцать две боевые группы из молодежи, – сообщил Метелин. – Ребята рвутся в бой.

– А оружие? Автоматы, пулеметы?

– Маловато… Но у нас есть одна задумка, – сказал Метелин. – На комбайновом заводе они организовали мастерские по ремонту оружия. Так вот…

Максима Максимовича заинтересовала задумка Метелина, он принялся выспрашивать, что и как. Семен на все его вопросы отвечал обстоятельно…

Лукич и Николай Лунин уже несколько недель ведут наблюдение. С немецкой точностью, каждую субботу в одно и то же время за отремонтированным оружием приезжают одни и те же люди. Перед выездом с территории завода они останавливаются у проходной и заходят к начальнику караула. Все до мелочей продумано.

Провожая Метелина, Максим Максимович строго предупредил:

– Накажи хлопцам не своевольничать. А то есть такие горячие головы. Всем ждать сигнала. Ударим в спину – по штабам, узлам связи, когда нам скажут. До этого – ни-ни!

□

От Максима Максимовича поспешил в медпункт, к Ирине. Сколько не виделись, а девушка встретила его более чем холодно.

Сделала вид, что занята неотложными делами: что-то искала на столе, переставляла склянки, перелистывала журнал приема больных… И все это как-то уж очень нарочито.

Семену хотелось так много ей сказать: и порадовать новостью о наступлении Красной Армии, и хотя бы намекнуть на то, как ему там трудно без нее. Но подавленность Ирины и даже какая-то отчужденность его отпугивали. Ни о чем подобном он говорить с ней сейчас не мог.

Чтобы прервать затянувшееся молчание, Ирина сказала:

– Листовки мы теперь разносим по почтовым ящикам. Для этого привлекли группу учителей.

– У Маслова как идут дела?

– Отлично. Еще несколько паровозов на длительный ремонт отправили.

– Пожалуй, ему уже пора заметать следы. А то и себя подведет и Петра Петровича… Передай Юрию, что комитет решил направить его в порт, в доке работать. Пусть обратится на биржу труда к Вале Поляковой. Мы с нею уже условились, она поможет. Ну, а как ты?

Ирина скупо рассказала о том, как обвела вокруг пальца врачей-экспертов. Для горожан слово «биржа» было ужасно. Через нее лежал путь на каторгу. Но в Германию не брали больных трахомой, экземой, туберкулезом. Спасая советских людей, врачи-подпольщики выдавали фиктивные справки. Трубникова зерном клещевины натирала глаза здоровых людей, веки краснели, как при трахоме. Такое массовое «заболевание» вызывало у немцев подозрение. Одну молодую работницу из депо положили в госпиталь для тщательного исследования.

И тут помог Юрий Маслов. Через знакомую санитарку, работавшую в госпитале, передал девушке приготовленный Ириной порошок клещевины. Эксперты подтвердили прежний диагноз: трахома.

– В других местах пользуются твоим методом?

– Кажется, да.

– Ну, а о себе что же ничего не расскажешь?

Ирина удивленно посмотрела на Семена.

– Как там Надежда Илларионовна? – поспешил добавить он.

– Ничего. Клава раза два прибегала. О тебе все спрашивала. Волнуется очень.

– Для нее меня нет.

Расхрабрившись наконец, Ирина приготовила вопрос: «Муж ли он Клавы? Или это…» Произнести не успела, вошла медсестра.

Ирина повернулась к умывальнику, стала намыливать руки. Семен на бланке рецепта написал: «Хорошая! Я люблю тебя. Всю жизнь одну люблю». И вышел.

Вымыв руки, Ирина автоматически спросила:

– Много больных?

Медсестра пододвинула ей записку:

– Тот оставил.

Ирина смутилась, почувствовала, как краснеет…

Осматривала ли больного, выписывала ли рецепт, что бы ни делала, перед ней во весь рост стоял Семен – худой и бледный. «Дура я, набитая дура! – укоряла себя. – И что наделала! Бежать за ним?.. Нельзя». Сердце сжималось от стыда и раскаяния. Одно утешение – записка. Тайком раз десять прочитала ее.