Текст книги "По эту сторону стаи"

Автор книги: Ядвига Войцеховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7

     Эти люди каким-то образом вытаскивают их за границы опеки. Дорин уже сомневается, кто это: люди, или не люди, а такие же, как Макрайан, только другой из Дворов, в этот раз Благой... На вид это люди, – ну, так и у хозяйки не было второй головы или копыт – и передвигаются они вполне как люди, запихивая их с Макрайаном в кузов армейской машины, выкрашенной в зелёный цвет. Однако вскоре Дорин замечает на их пальцах кольца – со звездой с четырьмя лучами. Ключи от зеркал. Нет, не люди, – с тоской думает она, в течение нескольких последующих часов созерцая металлическую стенку кузова.

   Их заводят в обычное с виду здание, только окна забраны решёткой, и сразу теряется ощущение времени. Вот уже пять минут или час Дорин сидит на табуретке в казённом кабинете. Ей кажется, что это место сильно смахивает на обычный полицейский участок – по крайней мере, такой, какие она видела по телевизору в старых фильмах: здесь всё, или почти всё, чёрно-белое. Серо-белое, как на киноплёнке середины прошлого века.

   Никто не причиняет ей боль, никто пока не пытается смотреть ей в глаза, и на Дорин даже нет наручников. Быть может, это сон? – думает она и снова мысленно твердит стишок про Робина Пака: "Там, в гнезде, уснул ли гусь? И лиса задремлет пусть..." – а вдруг случится чудо, и Дорин проснётся? Пусть в мрачной комнате Кастл Макрайан, пусть где угодно. И тогда, может быть, всё ещё обойдётся?

   Хотя что, что может обойтись после этого несчастного, который лежал там по её вине. Ещё вчера он ел, спал, разговаривал с друзьями, а сейчас всё это исчезло, осталось в прошлом, прерванное мёртвой железкой... Дорин вытирает руки о юбку, ещё и ещё, и понимает, что не может стереть что-то, что останется там навсегда. Один брак – и один враг... Игра слов. Такая же... забавная, как "Дорин" – "Дориш"...

   Макрайана много и хорошо бьют. Именно бьют, без всяких фокусов, абсолютно по-человечески, а он лежит на полу и закрывает руками голову.

   – Ну хватит! – кричит, наконец, Дорин – а из глаз сами собой текут слёзы. – Не надо!

   Она не понимает, откуда взялись эти глупые слёзы. Ей не жалко Макрайана... ведь не жалко? Значит, ей жалко себя, или того человека с пробитым черепом, или... Она не знает.

   Дориш перехватывает её взгляд, и она осознаёт, что сейчас он, наверное, вывернет её мозги наизнанку, хочет она того или нет.

   – Заткнись, ты. Миссис, – говорит он.

   – Не надо, – ещё раз повторяет она – и получает оплеуху.

   – Как ты развёл её на брак, Уолли? Какой ты нехороший и жестокий, – Дориш стоит над Макрайаном и потирает отбитые пальцы. – Впрочем, твоя шалава отделается легко, всего полугодом. Как видишь, закон не изменился.

   – В Межзеркалье тоже можно жить, уж тебе ли не знать? – хрипло спрашивает Макрайан.

   Дориш хмыкает.

   – Этой шлюхе – да и тебе, кстати, тоже – в некотором роде повезло. Тюрьма Олдгейт по эту сторону зеркал. Поверить не могу, насколько всё гуманно.

   – Дальше некуда, – говорит Макрайан и получает новый удар, повергающий его на пол.

   – Создатель, Уолли, как я мог забыть? – сокрушённо произносит Дориш. – Ты же до сих пор не отмотал своё пожизненное.

   – Я прервался, чтобы топить вас в дерьме, – поясняет Макрайан.

   "Что он делает?" – думает Дорин, с ужасом глядя на происходящее – и вдруг какая-то сила заставляет её броситься вперёд.

   – Оставьте! Не надо! – снова кричит она, успев подумать лишь "а зачем я это делаю?!" – и падает на пол от банального удара кулаком.

   Когда мир снова обретает чёткость, она видит над собой только Макрайана.

   – Полгода не в Межзеркалье – это не так много, – он заставляет её встать. И правда: от пола ползёт ледяной холод.

   Дорин лезет пальцем в рот и ощупывает зубы, сильно подозревая, что их поубавилось. Но нет. И то плюс.

   – Считать свои зубы – к несчастью! – грозно сообщает Макрайан, шлёпнув её по руке.

   Опять он за своё!

   – Да куда уж больше?! – горько восклицает она.

   – Всего шесть месяцев за решёткой на этой стороне зеркал. Уж не знаю, что там случилось с Утгардом, но я не удивлюсь, если то же самое, что и с Близзард-Холлом. Полгода – это не пожизненное, поверьте, – говорит он. – Только запомните хорошенько, миссис Макрайан: когда вам будут выжигать клеймо, не вздумайте даже пискнуть. Вам ясно?

   Дорин не в силах испугаться. Для неё есть только здесь и сейчас, для неё существует убитый ею человек, а всё остальное будет позже. И, наверное, она это заслужила.

   – Это дурной тон? – устало спрашивает она, чувствуя себя так, будто взвалила на плечи тяжёлый мешок.

   – Это слабость, – поясняет Макрайан. – И, да – можете курить, пока не потечёт из ушей. Если, конечно, найдёте, что.

   Вскоре их разделяют. Макрайан исчезает в неизвестном направлении в сопровождении двух дюжих молодцев. Он идёт, слегка прихрамывая; Дорин смотрит ему вслед и чувствует, как пусто становится внутри. И, нет – она не благодарна тем, кто избавил её от его общества, потому что уверена, что их общество ничуть не лучше. Дорин остаётся одна. Точнее, в компании стражника, но для неё это равнозначно пребыванию в вакууме или в жутком, тёмном месте, будто лишённом воздуха и пропитанном ненавистью. Быть тут без Макрайана гораздо хуже, чем с ним.

   – Пошевеливайся, ты, – равнодушно говорит конвоир, подбадривая её тычком в бок. – Пошла, ну!

   – Куда? – спрашивает Дорин.

   – На кудыкину гору, – он не считает нужным посвящать её в подробности.

   "Кудыкина гора" на деле оказывается небольшим помещением, где пахнет дымом и курным углём, и где её поджидает палач.

   – Руку давай, высокородная. Чего встала? – говорит он. – Или помочь?

   – Какую руку? – Дорин почему-то не понимает сути вопроса, ей кажется, что она должна дать руку Макрайану, как тогда, на горе... Но ведь Макрайана тут нет?

   – Она человек, Джонни, – снисходительно объясняет конвоир.

   – Не высокородная, значит? – Джонни притормаживает, и у Дорин появляется слабый проблеск надежды, что, может, всё ещё обойдётся, может, это ошибка... Хотя как считать ошибкой чью-то смерть по её, ЕЁ вине?! Но, позвольте, ведь она человек, почему она должна подчиняться каким-то диким законам, где нет суда и следствия?

   – Вы не можете... – начинает она.

   – Чего?! – удивляется палач. – Чего не можем?

   – Я человек... Судите меня, и тогда... – да, по её вине, но ведь она не хотела, не знала, что так выйдет, она вообще могла подумать, что в дом забрался разбойник, ведь правда?

   – Сейчас у нас быстро – хлоп, и в дамки. Раньше сядешь – раньше выйдешь, – Джонни пытается утешить её хотя бы так, но куда там. – Жалко девку, – говорит он конвоиру.

   – Нет! – Дорин пытается отодвинуться как можно дальше, но напрасно – её тут же останавливают и с такой силой сводят за спиной руки, что она вскрикивает.

   – Не обольщайся, Джонни, не просто девку, – жарко сопя ей в затылок, уточняет конвоир. – Девку из Семьи Макрайан.

   – Вот как. А. Ага. Всё мы можем, красавица, – видимо, слово "Макрайан" снова означает что-то особенное, но уже совсем, совсем другое – на лице Джонни сочувствие сменяется равнодушием. – И можем даже больше, чем ты думаешь.

   Она догадывается об этом, когда конвоир сдирает с неё платье; Дорин уверена, что он мог бы сделать это поаккуратнее, но платье трещит по швам и рвётся. Она еле успевает прижать его руками, чтобы не стоять перед ними с обнажённой грудью. Ладно, пусть так. Пусть они делают всё, что хотят, она заслужила это.

   Но нет, пока не всё, что хотят; пока только то, что положено. Из кузнечного горна вздымается сноп искр, когда палач извлекает оттуда раскалённое докрасна тавро. Уже после она осознаёт, что Джонни преподносит ей подарок: при желании он может проделать это куда медленнее, но нет. С силой вдавливает металл в плечо – и не держит дольше, чем необходимо.

   Но сейчас Дорин не понимает этого, она вообще ничего не понимает, не видит, не слышит... ничего, кроме шипения собственной плавящейся кожи и запаха, словно в духовке сгорело жаркое.

   – Пошла, ты! – как, надо идти куда-то ещё?

   Однако Дорин с удивлением выясняет, что отнюдь не собирается тут же лечь и умереть, она не собирается даже падать в обморок. Боль пройдёт, вот – уже проходит, и через пять минут наступят следующие пять минут, где она становится просто кем-то безликим с выколотым ниже ключицы олдгейтским номером. Начинается иная жизнь, в другом нигде и никогда.

   – Что застыла? – спрашивает стражник. – Или добавить?

   – Добавить, – сквозь зубы говорит Дорин.

   Она едва успевает заметить, что в лицо ей летит какой-то комок. Дорин непроизвольно вскидывает обе руки, пытаясь либо поймать, либо отбить его, будто мяч – и тут же шипит от боли, когда платье касается плеча. Чёрт подери!

   – Шмотки, – в руках оказывается серый матерчатый свёрток. – На полгода хватит.

   Наверное, хватит, она не знает. Полгода – это не так много. Дорин стерпит всё: и полгода, и "волчий крюк". Но впереди больше не будет ничего, ничего хорошего...

   В каждой тюрьме есть камеры, ведь куда-то же её отведут. Должно быть, ужасные камеры с пауками и крысами. Дорин содрогается. Но она заслужила это, даже если её сунут к крокодилу. Что ей до каких-то там пауков?

   Впрочем, идея с крокодилом не так далека от истины. Тут она никто, всего только человек...

   – Лицом к стене, – говорит стражник. Дорин становится лицом к стене, правой рукой одновременно пытаясь удержать тючок со своей новой одеждой и разодранное платье. Осталось только оказаться перед ними голой. Ещё чего! Но она не умеет правильно становиться лицом к стене, подумать только! Один из конвоиров бьёт Дорин по пяткам, снова вызывая всплеск боли: на этом месте выясняется, что её ведут вдвоём. Она считается особо опасной преступницей, которая вцепится в охрану и перегрызёт им глотки?!

   Дорин утыкается лбом в камень. Сейчас эта стена, сухая и холодная, кажется ей самым лучшим из того, что случилось за минувшие сутки. Конвоир долго грохочет ключами, и она успевает изучить этот камень до мельчайшей щербинки.

   – Пошла, Макрайан, – наконец, говорит он. – Будь как дома.

   Ничего страшного, – твердит про себя она. И впрямь, не так уж сильно отличается от Кастл Макрайан. Смешно... И совсем не смешно, если Дорин вспомнит, что по их законам второй срок оказывается пожизненным... "Макрайан", – вдруг думает она, внезапно вспомнив измятый цветок горной смолёвки...

   – Макрайан? – в первый момент Дорин кажется, что она сама произнесла это вслух.

   Нет, не сама. Навстречу ей с койки поднимается какая-то женщина. На сей раз это слово означает что-то ещё, уже другое, но что, Дорин пока не знает и ей всё равно. Она без сил прислоняется к захлопнувшейся двери, придерживая сползающую материю: похоже, чёртов боров постарался от души, и о платье – как о платье, а не как о половой тряпке – можно забыть.

   – Бедное дитя! – наконец, говорит женщина.

   Что ж, люди – и не совсем люди – как-то живут и в тюрьме. Женщина не истекает кровью, не прикована цепями к стене и не измождена до состояния скелета, хотя под глазами залегли синие тени. Поблёкшие от грязи белокурые волосы гладко причёсаны и стянуты сзади.

   – Вы меня знаете? – бездумно спрашивает Дорин.

   – Я знаю Семью Макрайан, и этого довольно, – говорит та. – Одна из самых древних Семей Британии, леди... – в голосе женщины слышится вопрос. Сначала Дорин не понимает, чего от неё хотят, но тут же догадывается, что собеседница желает знать её имя.

   – Дорин, – говорит она.

   – Позвольте представиться: Кэтрин Хейс, – надо же, как церемонно. Ну, что ж, она примет правила игры.

   Камера совсем маленькая. Прямоугольная каменная клетка со столом и деревянными нарами в два этажа, стоящими вдоль левой стены. Напротив жестяная раковина, вместо туалета – дырка в полу возле входа. Роскоши тут не предусмотрено.

   Дорин силком заставляет себя отлепиться от двери и тут же снова шипит, сморщившись так, будто проглотила лимон.

   – Бедное дитя, – повторяет леди Кэтрин ещё раз. – Вам очень больно, я знаю. Но надо переодеться. Вам претит надевать на себя эту дрянь, понимаю, но...

   – Боюсь, у меня может не получиться, – сквозь зубы произносит Дорин.

   – Они вернутся, и тогда вам... нам не поздоровится, – леди Кэтрин украдкой смотрит на дверь. – Такие правила.

   – Они? – ах да, ведь конвоиров было двое. Не многовато ли для одной женщины, которую ведут к другой женщине, а отнюдь не в клетку, полную вооружённых до зубов головорезов? – Зачем так много охраны?

   – Дорогая леди Дорин, двое надвое – небольшой перевес. Точнее, никакого, – объясняет леди Кэтрин. – Странно, что они пришли не втроём.

   – Что могут сделать две женщины против двух вооружённых мужчин? – наивно спрашивает Дорин.

   – Как что, дорогая? – кажется, собеседница удивлена. – То, что и следовало бы сделать с полукровым сбродом. Это, к счастью, не Утгард... а, может быть, к сожалению, не Утгард.

   Дорин понимает, что сморозила какую-то глупость. Чем тюрьма Олдгейт отличается от Утгарда, она не знает. Хотя, кажется, догадывается: тут не Межзеркалье, где власть разума сведена на нет, тут заключённые могут показать зубы. И, похоже, для неё будет лучше попридержать язык.

   Леди Кэтрин заботливо усаживает Дорин на свою койку, такую жёсткую, словно она сделана из камня, и помогает облачиться. Тюремная роба, кажется, так это называется? Нечто бесформенное и полосатое, но вроде бы чистое.

   "Леди Дорин", подумать только! Чаяла ли она, надраивая хозяйское серебро, что когда-нибудь её назовут "леди Дорин"? Господи боже, да зачем ей это?! Она предпочла бы не быть "леди", но и в глаза не видеть тюремных нар, кроме как по телевизору. Да уж, никогда не знаешь, что готовит грядущий день.

   Она сидит, не шевелясь, и боль понемногу стихает – так, что она даже отваживается коснуться пальцами того места, где под материей выжжено клеймо. Чёрт подери, это весьма неприятно, да – но не смертельно. И Дорин не ощущает чего-то такого, что, как она понимает, чувствует Макрайан. Ничего позорного и унизительного. Куда хуже было бы, если бы ей задрали юбку. И гораздо хуже, если бы это сделали несколько человек – впрочем, кто сказал, что такого не случится в дальнейшем? Судя по всему, случится, но завтра – будет завтра. Вероятно, всё это и постыдно, но ведь потом эту штуку всегда можно свести, как сводят надоевшие татуировки. Однако леди Кэтрин, кажется, об этом не знает. Дорин давно заметила, что они много чего не знают. Может быть, потому что просто не хотят?

   – Дорогая, на этом жизнь не кончается, – ласково говорит она Дорин, точно та сейчас попытается разбить голову о стену или перегрызть вены. Фу. Ужас. Дорин передёргивает, особенно когда она вспоминает хозяйкину руку.

   – Да, мэм, – вежливо отвечает она.

   – Позор мы смоем кровью. Когда-нибудь, – ну вот. И она о позоре.

   – Мэм, мне кажется... – осторожно начинает Дорин – она как раз хочет сказать о том, что проблема немного надумана.

   – Дитя, пожалуйста – Кэтрин. Олдгейт – то место, где нам следует держаться заодно, вы не находите?

   – Конечно... Кэтрин. Полагаю, свести эту штуку лазером не составит труда, – всё-таки отваживается предположить Дорин.

   – Лазером, Дорин?!

   У неё выросла вторая голова? Или на этой единственной появился третий глаз?

   – Вроде бы так люди сводят татуировки, – нерешительно заканчивает она.

   – Не знаю, что и сказать, – после секундного замешательства произносит Кэтрин. – Должно быть, вы не знаете, что утгардские клейма нельзя уничтожить. Наверное, даже если забыть стыд и прибегнуть к помощи человечьих... умельцев... Впрочем, я не проверяла...

   В её голосе слышится плохо скрытое осуждение, и Дорин в очередной раз мысленно даёт себе зарок не трепать языком. Молчание затягивается.

   – Надеюсь, вы простите мне мою болтливость, Дорин, – похоже, недостаток общения заставляет слегка поступиться какими-то хитроумными правилами. – Я довольно долго пробыла одна.

   – Я люблю поболтать, – говорит она.

   – Вот как? – судя по всему, Кэтрин позабавила её фраза. – В таком случае, дорогая, вам ужасно не повезло. Я немного знаю Уолли, он страшный нелюдим.

   Дорин теряется. Она сама не понимает, хочет ли она разговаривать об Уолли или не хочет – и стоит ли это делать вообще.

   Кэтрин смеётся.

   – Я права? – весело спрашивает она. – Правда, я видела его всего два раза, да и то мельком.

   – И где же? – из вежливости спрашивает Дорин.

   Ей окончательно становится ясно, что Кэтрин даже не подозревает, что она человек. Может быть, это вообще нельзя почувствовать, если специально не задаться такой целью, а, может быть, восприятие притупляется в заключении, – Дорин не знает, но ей от этого не легче. Как поступить, что сделать и что сказать, чтоб не быть убитой на месте?

   – На ежегодном собрании Внутреннего Круга, – Кэтрин вздыхает. – Естественно, когда Внутренний Круг был Кругом, а не теперешним сборищем нищебродов, и когда милорд Хейс был жив.

   Да, ведь Макрайан тоже состоял во Внутреннем Круге, – вспоминает Дорин, думая совершенно о другом.

   – Какая ирония судьбы! – говорит тем временем Кэтрин с горечью. – Мистер Хейс, будучи комендантом, держал Утгард в кулаке, а теперь я заключена в его дрянной копии, и всякая шваль держит в кулаке меня.

   – А что случилось с мистером Хейсом? – собеседница, должно быть, вдова.

   – Разве вы не знаете? – Кэтрин удивлена. – Мистер Хейс убит три года назад, перед самым переворотом.

   Дорин не остаётся ничего другого, как выразить сожаление по поводу столь тяжёлой утраты. Она только сейчас начинает понимать, каким длинным был этот день. Долгим, словно несколько лет. Должно быть, снова что-то произошло со временем, потому что в обычные сутки, хоть тресни, не впихнуть столько событий. Эмоций, переживаний, страха, напряжения, боли. Дорин кажется, что ещё чуть-чуть – и всё это полезет через край.

   – Вы с ног валитесь, моя дорогая, – решительно говорит Кэтрин. – Лягте, поспите. Хотите, я одолжу вам свою кровать?

   Нет, зачем. Что такого страшного произошло? С ней всё в порядке, не в порядке только с тем, кто лежал мёртвый в коридоре Кастл Макрайан... Дорин обрывает себя на середине мысли. Она не в состоянии больше думать о нём, это невыносимо. Сейчас – это сейчас, и даже не "сегодня утром, сразу после завтрака". Думать об этом ещё хуже, чем о том, как существовать на территории в несколько квадратных футов бок о бок с нечеловеком, который, наверное, готов порвать человека на куски. И это "сегодня" должно, наконец, закончиться. А завтра – будет завтра.

   С этой мыслью она залезает на верхнюю койку и забывается сном, больше похожим на бред.

Глава 8

      Наступает вечер. То есть, скорее всего, вечер: определить точно невозможно, тут нет даже крохотного оконца, только тусклый свет под потолком. Дорин несколько месяцев не видела электрического света, и первая лампа, которая попалась ей на глаза, оказалась плафоном в тюремной камере неизвестной тюрьмы Олдгейт.

   В скважине с лязгом проворачивается ключ. Дорин напрягается: она всей кожей чувствует опасность. "Беспредельная власть любого, кто пожелает", – звучат в голове слова Макрайана. Любого. Судя по всему, этот любой и тогда, и сейчас – один и тот же: полукровка. Который ещё так недавно был бы почти соотечественником, почти ровней... Недавно – когда слово "О`Греди" для неё ещё что-то значило...

   Но пока её страхи напрасны; открывается не вся дверь, а лишь небольшое окошко, похожее на собачью дверцу: это только ужин. Если, конечно, можно назвать ужином нечто, плавающее в жестяной миске. Дорин с тоской вспоминает зачерствевший хлеб на кухне Кастл Макрайан и ей отчего-то становится не по себе. Но эту еду она съест, всю без остатка. Она выдержит всё то, что заслужила, а для этого надо выжить.

   – Подъём, высокородная. Жрать пора, – объявляет тюремщик. Дорин замечает, что второй стоит у него за спиной. Снова двое.

   Кэтрин встаёт и забирает миски. Она с распущенными волосами: похоже, была занята тем, что причёсывалась.

   – Леди Дорин, дорогая, слезайте вниз, – весело говорит она, видя, что Дорин не спит. – Конечно, еда весьма дурная, но это лучше, чем ничего.

   – Смотрю, Хейс, ты поумнела, – в оконце появляется круглое лицо стражника и расплывается в ухмылке. – Гляди-ка, может, скоро отучишься задирать нос.

   Дорин ещё не успевает ступить на пол, как понимает, что это конец.

   – Джонни... Джимми... Томми... как тебя там... никак не могу запомнить, уж извини, – равнодушно говорит Кэтрин, но Дорин нутром чует, что она напрягается, словно туго натянутая тетива. – Перед таким сбродом, как ты, сам Создатель велел задирать нос, тут уж ничего не попишешь.

   – Джерри, если вам будет угодно, высокородная, – он отвешивает шутовской поклон. – Но тогда называйте и меня "лорд Джеральд", чем я хуже Макрайан?

   Кэтрин так резко оборачивается к Дорин, что коричневая жижа выплёскивается через край и капает на пол.

   – Как звучит, а? – спрашивает стражник кого-то, кто стоит позади него. – Лорд Джеральд Бигсби из тупичка Полуденной Зари. Целый титул. Королева сдохнет от зависти.

   – Нет, можно сказать ещё длиннее, – Дорин слышит радостное бульканье. – Прибавь туда дом два, второй этаж и свою комнату.

   – На втором этаже всего одна комната, и она моя, – говорит стражник, трясясь от смеха. – Но ты прав, так будет значительно круче. Она человек, Хейс, даже не полукровка. Чтоб ты знала. Приятного аппетита.

   Оконце со скрежетом закрывается. Дорин ещё успевает услышать, как проворачивается в замке ключ, потом шаги удаляются, а следом за этим совсем рядом раздаётся грохот и что-то обжигает её ногу. Жижа из миски, со всей силы ударившейся об пол. Не успевает Дорин и слова сказать, как получает звонкую пощёчину.

   – Какого дьявола, миссис Макрайан, вы не сказали мне, кто вы? – лицо Кэтрин искажается такой яростью, что Дорин ожидает мгновенного болевого шока или даже смерти... но ничего не происходит.

   – Идите к чёрту, – говорит она, понимая, что её начинает трясти.

   – Извольте называть меня леди Кэтрин, миссис Макрайан, – с ледяным презрением отвечает Кэтрин.

   Снова эти игры в слова, – думает Дорин, отметив холодное "миссис Макрайан". Она вспоминает тот взгляд у порога, в первые несколько секунд её пребывания здесь. Словно пароль: "Свой?" – "Чужой?"

   Нет, не чужой. "Миссис Макрайан". Но и не свой. Серединка на половинку. "Ладно, мэм, шесть месяцев – это не так много, но и не так мало; полагаю, мы придём к взаимопониманию", – прищурив глаза, про себя решает Дорин.

   – Так за что вы попали сюда? Ведь не за кражу столового серебра? Отвечайте! – резко спрашивает леди Кэтрин.

   Да, не просто Кэтрин, а леди Кэтрин. Куда там, – думает Дорин. Гусь свинье не товарищ. Она же всего только человечья девка с Изумрудного Острова, на которую надели золотой ошейник древней фамилии, неизвестной никому из шести миллиардов ныне живущих на земле людей.

   – Вам какое дело? – говорит она, догадываясь, что интересоваться такими вещами до сих пор было дурным тоном. До сих пор – пока они были равны. Чёрт подери! Будь проклят тот тюремщик, который придумал засунуть её в клетку вместе с этой фурией! Лучше было бы сидеть одной, сутками созерцая стены. Хотя кто она такая? Она не просто человек, случайно прикончивший кого-то из них, но человек с фамилией Макрайан, и сейчас ей придётся расплачиваться за это снова, теперь она даже знает точный срок – ближайшие полгода. Дорин окидывает взглядом леди Кэтрин и с грустью вспоминает свои фантазии о пауках.

   – Считайте, мне интересно, – насмешливо произносит леди Кэтрин.

   – Любопытство кошку сгубило, – отвечает Дорин.

   – Не смейте дерзить! Я знаю, кто такой Уолли – он мясник. В этом есть... – она щёлкает пальцами, – ...своя изюминка, да. Правда, не для всех. Но это очевидный факт.

   Ах, вот как, мэм?!

   И не для вас?

   – Наверняка он многому научил вас, правда? Уолли такой фантазёр.

   Не для всех, мэм?

   Вы хотите сказать что-то ещё о мистере Макрайане?

   – Ну же, отвечайте, живо! Я приказываю вам, – велит леди Кэтрин и берёт отложенный гребень. Конечно, ведь мадам нужно закончить вычёсывать вшей, как Дорин могла забыть!

   – Так заставьте меня, – говорит она, ожидая всего, чего угодно: она ещё не забыла болевой шок хозяйки. Точнее, бывшей хозяйки.

   "Нет уж, мэм, дудки. Я не ваша служанка", – думает Дорин – и сама поражается своему спокойствию.

   – Вы – дура! – с презрением цедит леди Кэтрин. Дорин вызывающе смотрит на неё, но та почему-то даже не пытается поймать её взгляд.

   – Я не настолько плохо воспитана, чтобы позволить себе сделать что-то с членом Семьи, равной моей, – говорит она. – Так же, как и позволить себе разговаривать с вами в таком тоне в присутствии посторонних.

   – Что не мешает вам наедине называть меня дурой, – парирует Дорин.

   – Запоминайте хорошенько, миссис Макрайан, – где-то она уже слышала и эти слова, и даже эти интонации. – Я должна обращаться к вам на "вы", будь вы хоть коровой или кобылой. Если милорд Макрайан посчитал нужным заключить... такой брак – на то были свои причины, и это не обсуждается. Никем и никогда. Но я не должна называть вас "леди Дорин", в то время как вы обязаны называть меня леди Кэтрин. Вам ясно?

   Она говорит спокойно и холодно, уж куда там Снежной Королеве, но с яростью дёргает гребень, натыкаясь на колтун. Её рука срывается и гребень, не удержавшись в волосах, падает на пол.

   – Поднимите и подайте мне, – приказывает леди Кэтрин.

   – Поднимите сами, – говорит Дорин.

   – Вы не слышали, что я сказала? – леди Кэтрин начинает раздражаться. – Вы, должно быть, не понимаете своего места, миссис Макрайан.

   Кажется, Дорин знает, в чём дело. Для злобной мегеры так же неприятно делить с человеком эти несколько квадратных футов, как и для Дорин. "Но это ваши проблемы, мэм", – дерзко думает она.

   А впрочем...

   Дорин встаёт на колени и извлекает из-под койки злополучный гребень.

   Леди Кэтрин откидывает волосы назад, и Дорин видит её шею и синюю наколку под ключицей. Всё-таки здесь ужасно кормят, выступающая косточка такая острая, что хочется потрогать её пальцем и проверить, так ли она остра. А над ключицей бьётся жилка...

   – Вы считаете, что утгардскую, точнее, уже олдгейтскую наколку нельзя уничтожить? – вдруг спрашивает Дорин. – Ну, почему же?

   – Вы уже забыли предмет разговора? – одной рукой леди Кэтрин собирает в гармошку ворот платья, а другую протягивает за гребнем. – Дайте сюда.

   – Думаю, вполне можно вырезать её лезвием, – задумчиво говорит Дорин и очерчивает в воздухе прямоугольник, прикидывая размер.

   – Каким, к чёрту, лезвием?

   – Разве вы никогда не видели опасной бритвы? – удивляется Дорин – не столько сути вопроса, сколько тому, зачем она вообще городит эту чушь...

   Чушь?

   Неужели?

   – Правда, есть риск задеть артерию – ну, так и что ж с того? Кто не рискует, тот не пьёт вина, ведь так? – продолжает она. – Пожалуй, я помогу вам. А потом вы сможете сделать из этого куска кожи обложку для записной книжки. Правда, прелесть?

   – Пойдите прочь, – говорит леди Кэтрин. – Вы, наверное, больны и несёте бред.

   Больна? Нет, вряд ли. Никогда Дорин не чувствовала себя такой здоровой, даже несмотря на голод. Однако миска с едой осталась только одна...

   – Вы разлили мою еду, – напоминает она.

   – Скажите спасибо, что я не сделала большего, – леди Кэтрин снова тянется за гребнем, но Дорин отдёргивает пальцы, всё так же стоя на коленях. Левая рука леди Кэтрин повисает в воздухе.

   Левая рука... Интересно, как выглядит клеймо у неё? Верно, тоже рельефное на ощупь. Плоть, плавящаяся под натиском раскалённого металла – красота воплощённой боли...

   – Я предлагаю сыграть на эту миску похлёбки, – говорит Дорин, испытывая острое желание выгнуться, как кошка. И почему бы и нет, ведь она всё равно стоит на коленях, упираясь ладонями в грязный пол. Подумаешь, грязный. Плевать. Она отбрасывает в сторону гребень, тот попросту мешается.

   – Я припоминаю отличную считалку, – говорит она и делает маленький шажок вперёд. Одной лапкой. – Я научу ей вас.

   Какая чудесная игра.

   Совсем, совсем другая игра, но ничто не вечно под луной.

 
   One for sadness, two for mirth;
   Three for marriage, four for birth;
   Five for laughing, six for crying:
   Seven for sickness, eight for dying;
   Nine for silver, ten for gold;
   Eleven a secret that will never be told.
 

   – Повторяйте за мной, – говорит Дорин, сама не зная, где именно в своей голове она откопала эту ребяческую абракадабру.

 
   "Раз – горевать, два – веселиться,
   Три – выйти замуж, четыре – родиться..."
 

   – Видите, леди Кэтрин? Одно сменяет другое: и горе, и радость... И, конечно, брак, о, да...

   – Пойдите прочь, – неуверенно повторяет леди Кэтрин.

   – Ну же! – Дорин засовывает в рот указательный палец и посасывает его, словно веточку от только что съеденной вишенки из коктейля, а потом проводит по губам – туда и обратно, – а дальше снова считает, указывая по очереди на себя и на леди Кэтрин.

 
   "Пять – посмеяться, а шесть – разрыдаться,
   Семь – заболеть, ну, а восемь – скончаться..."
 

   – Прочь, я сказала! – между их зрачками будто образуется натянутая струна. Нет, ничего такого, никаких запредельных фокусов, ведь она всего только человечья девка с Изумрудного Острова...

   – Это игра. Такие правила, что поделать, – ОНА сказала. Уже не важно, что ОНА сказала. Дорин, не отводя взгляда, двигается ближе. Ещё крошечный шажок.

 
   "Девять – сребро, ну, а десять – и злато,
   Одиннадцать – ..."
 

   Натянутая струна, кажется, звенит, как хрусталь.

   – Прочь, – шепчет леди Кэтрин.

 
   «...Одиннадцать – тайна, что скрыта когда-то...»
 

   – Но ведь мы же никому не скажем, правда? Это такая игра, вы не забыли? Кто проиграет – тот умрёт, – сообщает Дорин и делает ещё один шажок. Последний.

   Леди Кэтрин вскакивает с места и бросается к двери. Она стоит там, словно надеясь выйти спиной вперёд и оказаться в тюремном коридоре.

   Дорин поднимается с колен и подходит ближе. Бьётся синяя жилка над рунической строчкой наколки. Красота запечатлённой боли... А теперь она желает проверить, так ли остра косточка ключицы. О, да, остра.

   – Кажется, похлёбка досталась мне, леди Кэтрин, – она подводит итог – и словно просыпается.

   – Кэтрин, прошу вас, – вдруг говорит та. – Вы позволите мне называть вас Дорин?

   Кэтрин?! Надо же, мэм, с чего такая милость? Вам на голову надели ведро с холодной водой, что вы решили забыть об этикете?