Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"
Автор книги: Window Dark
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Темно, – пожаловался Килька. – Ничего не видно!
– Лезь ты, – теперь толчок достался мне. – От этого очкарика толку мало.
– Спички дай, – я протянул ладонь, не торопясь выполнять указание.
Кабанцу не хотелось расставаться с коробком, но я медлил, а остальные ждали. Поэтому он вытащил из кармана небольшую погромыхивающую коробочку и положил мне на ладонь.
Медленно-медленно по скрипучим деревянным ступенькам я спустился в подпол. И, конечно же, немедленно зажёг спичку. Два алых блика отразились в стёклах очков, за которыми пряталось килькино бледное лицо, искажённое от ужаса. Но как раз ничего ужасного в подвальчике не обнаружилось. На чурбачке я увидал блюдце с толстой свечой и успел запалить её тёмный фитиль, пока догорающая спичка не обожгла пальцы. Крохотный огонёк прогонял тьму не так уж далеко, но света хватило, чтобы я разглядел под ногами толстую длинную щепку. Через секунду моя рука сжимала пылающую лучину. Теперь я смог осмотреть небольшой бункер, куда нас забросило с Килькой. Помещение в виде куба. В двух углах приткнулось по паре кроватей: всего четыре. Постели заправлены, но как-то очень небрежно. Подушки валялись смятыми комками. Одеяла топорщились морщинами.
– Вооо, – раздался утробный рёв восторга со стороны Кильки.
Я обернулся и увидел, что на одной из постелей лежит мобила. И не просто мобила, а настоящее сокровище – "Vertu Signature Dragon" золотистого цвета. Лестница снова заскрипела. К нам подбавился Кабанец, а следом и Жорыч, сгорающий от любопытства.
– Глянь, аппаратик, – Килька уже подхватил золотое совершенство.
– Ништяк, – уважительно кивнул Кабанец. – Тыщ двадцать баксов потянет.
– Это серебряные столько стоят, – заспорил Килька, нежно оглаживая аппарат. – Тут золото. Зацени бриллиант на джойстике!
Наши четыре пары глаз скользнули по золотистой панели. Бриллиант меня особо не поразил. Стекляшка стекляшкой. Куда интереснее смотрелся китайский дракончик на крышке сзади. Килька поймал мой взгляд.
– Их вручную мастырят, драконов этих, – гордо пояснил он, будто дракончик являлся его рук делом. – Тридцать шесть часов на одного зверя! А сам агрегат потом в Швейцарию отправляют. Там его сертифицируют.
– Точно золото? – Жорыч сделал попытку ковырнуть по панели ногтем, но Килька, словно заботливый хозяин, уклонился от ненужной стыковки.
– Восемнадцать карат, – бесстрастно пояснил он, словно читал страницу справочника, а потом сделал неуклюжую попытку засунуть телефон в карман.
– На место верни, – тут же приказал Кабанец. – Раз фиговина эта на виду красуется, то никто из данной четвёрки, – он обвёл рукой кровати, – спионерить её у хозяина не рискует. А если спёрли мобилу, значит, сразу допетрят: засвечено убежище. На этот факт тут такие репрессии начаться могут.
– А кто эти четверо? – удивился Жорыч.
– Неясно разве? – я тоже удивился, но удивился неспособности Жорыча схватывать очевидные вещи. – Палыч – раз! Андреич – два! Саныч – три...
– И повар этот из Чуркестана, – не дал мне закончить Голова-дыня.
– Чей же будет аппаратик? – Жорыч являл собой верх любознательности.
– Палыча, – пояснил я. – У него блокнотик, где данная вещица на обложке. Значит, давно присматривал. Но это ж сколько деньжищ надо отстегнуть?
Никто не ответил, все лишь восторженно помолчали, рисуя воображением вереницы нулей.
А мне сквозь эти нули вспомнилось, как выбирали мою мобилу.
Конечно же, мне хотелось iPhone. И, конечно же, мечталось о распоследней модельке. Я ныл с утра до вечера, выпрашивая именно его. Ведь приближался день рождения. Я даже поверить не мог, что мне подарят что-то иное.
Но в универмаге меня повели не в ту сторону, где располагался фирменный павильон с яблочной эмблемой.
– Не туда, – настаивал я и тянул родителей к "надкушенному яблоку".
– Есть ведь и другие хорошие аппараты, – негромко напомнил отец.
– И не такие дорогие, – добавила мама.
– Нет, – убито сказал я и замер, словно вкопанный.
Мы топтались на месте. Родители не знали, что делать, а я наливался угрюмой злостью. Ну как они не могут понять, что другой аппарат мне не нужен?! Что лучше пойти домой и не отсвечивать здесь. Что лучше я припрусь завтра в школу со старой мобилой, но с таким загадочным видом, что все разом поймут: iPhone вот-вот у меня будет.
– Лады, – вдруг сказал батя. – Ждите меня здесь.
И ринулся к выходу с такой скоростью, будто вызвали его к самому Президенту.
Мы ждали в кафе на последнем этаже универмага. Мама взяла две небольшие чашечки кофе. Я глотнул и чуть не поперхнулся от горечи. После сразу же бухнул в тёмную жидкость два кубика. Затем посмотрел на маму, мол, ты же всё равно пьёшь без сахара. Её тонкие пальцы изящно сжимали изогнутую ручку чашечки. Другой рукой она придвинула мне блюдце, где сиротливо жались друг к другу два искрящихся кубика. Теперь дело пошло на поправку, кофе можно было тянуть маленькими глоточками, не опасаясь першения в горле, грядущего вылиться в затяжной кашель. Во рту было сладко, а в душе горько.
Я уже начал проникаться мыслью, что iPhone мне не достанется. Что придётся выбрать другой телефон. Что мечту я буду наблюдать только в фильмах да у друзей в "Инстаграмме". Такова жизнь. Пока сам не станешь миллионером, никто не обязан покупать тебе дорогие игрушки.
Я нисколько не сомневался в том, что когда-нибудь буду миллионером.
Но миллионером-то я буду потом, а iPhone хотелось сейчас.
Безвыходное, тягостное, нищебродское положение.
И ничего не исправить.
И тут появился отец. В руках у него светлела коробка. По дизайну явно не айфон, но...
– Держи, – сказал он и улыбнулся.
Это была ещё никем не виданная новинка – Sony Xperia Z3!
Не веря мечте, я принял подарок. Я впитывал взором совершенство. Я вчитывался в мелкие буковки. Мой восторг взмывал на неизмеримую высоту, когда я осознал, что сегодня – именно сейчас!!! – это даже круче, чем айфон.
В жизни случаются чудеса. И если чудо происходит в день рождения, то кажется что каждое мгновение этого дня пропитано волшебством. Где-то за горизонтом копошилась странная мыслишка: как так, ещё утром не было денег, и вдруг они появились. Но мыслишка эта заботила меня не сильно.
Загадка внезапного обогащения раскрылась где-то через неделю. На книжной полке в верхнем ряду я обнаружил проём. Раньше там красовался толстенный фолиант, привезённый папой из-за границы. Когда-то он ездил на учёбу и разыскал на блошином рынке эту средневековую книженцию. Мне даже нравилось рассматривать старинные гравюры, рисунок которых складывается из тонких линий. И если вести пальцем по странице, то чувствуешь их шероховатость. Батю фолиант захватил сильно. Он утверждал, что там, среди страниц, зашифрована древняя тайна. Нужно только разобраться. Он даже в свободные вечера заучивал латынь и медленно, страница за страницей, переводил содержимое.
И вот теперь этой книги нет.
Я вспомнил, как в квартире несколько раз возникал некий Эдуард Власович. Такой низенький толстенький замухрышка в очёчках. Но замухрышкой он не был, так как оправу у этих очёчков изготовили из золота. Обеспеченный типчик был Эдуард Власович, хоть с виду и казался откровенным лошарой. Этот Эдуард Власович вечно тёрся у книжной полки. Иногда он снимал фолиант и, бережно уложив на стол, осторожно перелистывал пожелтевшие страницы, заполненные латиницей. Я безмятежно играл неподалёку и лишь фоном улавливал, что Эдуард Власович непременно эту книгу хочет приобрести. Но батя лишь посмеивался и говорил, что книгу ценит не деньгами.
А теперь и Эдуард Власович не заходит. Головоломка сложилась так, что её разгадка стала явной.
Почему-то мысль о проданной книге не давала мне успокоиться. Я дорожил подарком, но как-то странно. Я даже запретил себе говорить "Sony Xperia Z3", называл её просто смартфоном, будто это могло как-то поправить дело. Конечно, я не считал, что произошла какая-то трагедия. Без старинной книги вполне можно жить и дальше. Отец и жил, больше не вспоминая о ней. По крайней мере, при мне. Мысленно я тысячи раз говорил ему спасибо. Но вслух сказать до сих пор как-то не пришлось. Хотя мобиле уже почти десять месяцев.
Воспоминание о дне рождения пригасило восторг о дорогущем аппарате, который настолько очаровал Кильку, что тот не выпускал его из рук. Даже самый дорогой телефон мира не мог нам помочь. Здесь он сродни сундуку с золотом, который находился на острове Робинзона Крузо. Огромное сокровище, на которое невозможно купить даже то, что в любой лавке стоило меньше фартинга. Техническое совершенство, превратившееся в бесполезную игрушку там, куда не пробьётся сигнал с вышки.
Даже великолепный Vertu являл дисплей, где индикатор уровня сигнала, получаемого от вышек мобильной связи, жизни не подавал.
– Ты это... список звонков зацени, – Килька показал экран даже не Кабанцу, а мне, словно я сейчас был главным.
И я увидел строчки сеансов связи. Свежих не было. Но напротив трёх явно значилось "Yesterday". Это означало, что где-то в нашей непередаваемой глуши пряталось место, откуда можно позвонить в нормальный человеческий мир.
Глава 1
1
Игольчатая вышка
После завтрака мы возвращались к корпусам. Во рту задержался отвратительный вкус овсянки. А черепушка то и дело выдавала мне картины убежища, которое мы обнаружили в начале вчерашнего дежурства. Как ловко оно устроено. Раз, и все взрослые в укрытии. Значит, действительно, есть чего опасаться на территории лагеря. Иначе зачем им прятаться? Теперь ясно, почему начальника не было в кровати, когда Большой Башка, пылая местью, вместе со мной влез в его обитель той примечательной ночью. Значит, мохнатый лупоглазый страшила мог садануть любого из нас, ухватить и уволочь в глушь неведомую. Как Яг-Морт из легенды, рассказанной Килькой.
Я вращал в памяти кадры, как мы вчера, оставив дорогущую игрушку с дракончиком, покинули убежище и положили линолеум на место. Как Голова-дыня придирчиво проверял по пыльным полосам и присохшей грязи, так ли лежит разлохмаченный лист. Как предъявили вернувшемуся повару свежечищенный картофель. Как наскоро пообедали, а потом мыли посуду за всем лагерем. А после тщательно отскребали котлы. И до ужина. И после него. Повар больше никуда не отлучался, и мы работали в каком-то молчаливом отупении, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Впрочем, мне не хотелось ни с кем говорить. Я думал о тёмной громаде, преследующей меня последние дни.
– Ты, слышь, далеко не убегай, – притормозил меня Жорыч, догрызающий оставшуюся от завтрака горбушку. – Саныч с Палычем хозяйство глядят. А нас пацаны зовут. Судить будем.
– Чего судить? – секунду назад я мучительно придумывал отмазку, по которой меня никто не имел права искать до обеда, но сейчас вдруг стало интересно.
– Да так, чаму одного, – пожал плечами Жорыч. – Пацаны сказали, в соседнюю палату приходить.
Мы подбирались к аллее. Жорыч вышагивал рядом и ныл:
– Вот чо за хавчик? Утром каша. Вечером каша. На обед суп постный и пюре с котлетой из хлеба. Ну, или с курицей, а у курицы этой рост – дециметр, а из мяса лишь кости.
Он печально вздохнул, а я вспомнил, как недавно хрустели кости несчастной курицы под мощными зубами Жорыча.
– Мясо хочу, – загундосил он в продолжение. – Полцарства за банку тушёнки!
Но полцарства не было ни у него, ни у меня.
У крыльца нас чуть не сбил с ног белобрысенький. Он вылетел из своей палаты лёгким мячиком. Растрёпанный. Взъерошенный. Похожий на одуванчик, готовый вот-вот распрощаться со своими пушистыми семенами-парашютиками.
Но за ним выскочили его два шустрых соседа по палате, ухватили за плечи и утянули обратно.
– Светлого видал? – спросил Жорыч. – Его судить и будем.
– За что? – недоумевающе уточнил я.
– А я знаю? – пожал плечами Жорыч. – Есть, значит, за что. Раз зовут. Да ты не тормози. Ступай в палату, что ли.
Я не тормозил, но почему-то стало тоскливо.
Казалось, что без старшего отряда лагерь опустел. Но нет, кроме четвёрки из нашей палаты, в соседнюю набилось достаточно народа. Хозяевами тут чувствовала себя пара, с которой мы столкнулись у входа. Неделя прошла, а имени одного я так и не узнал. Второго пацаны звали Санчес. И Санчес этот знатно рубился в футбол. У меня аж живот заболел, когда я вспомнил, как Санчес пинком запулил мне под дых тяжеленный баскетбольный мячище. Я тогда стоял на воротах. А после удара уже лежал. За воротами. Хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Парни даже игру бросили, сгрудились возле. И Санчес впереди. Я не злился на него. Он не со зла так саданул же. Просто гол мечтал забить покрасившее. А тут вратарь на пути.
Белобрысый, заработавший прозвище "Крысь", хоть и жил в этой же палате, а топтался на месте, что щенок приблудный. Неуютно ему было. Неудобно. Хотелось ему исчезнуть. А народ оглядывал его, будто экспонат музейный, о котором сейчас чего-нибудь занятное трещать начнёт экскурсоводша очкастая.
– Чуваки? – раздался из задних рядов могучий бас, в котором ещё проклёвывались искры высоких мальчишеских ноток. – Чо собрались-то?
Брезгливо подцепив носком кроссовки разлохмаченный, будто обгрызенный угол дверцы, Санчес распахнул тумбочку, явив её неприглядное содержание. Как Жорыч старательно заполнял деревянный ящик со скрипучей дверцей возле своей кровати жратвой и прочими вкусными ништяками, так эту тумбочку под завязку забили потрёпанной одёжкой отвратного вида. Но хуже всего была странная вонь, немного защипавшая чуткие ноздри, когда я переступил порог палаты. Сейчас она в них вонзилась двумя саморезами. Здесь гниль смешивалась с затхлостью, пропитанной грязью давно нестиранного белья.
И вдруг я понял, что за знакомый запах ловил я от Крыся. Это был въедливый, ничем неистребимый аромат сэконд-хэнда. Я познакомился с ним год назад. Не знаю, что занесло меня в корпуса обанкротившегося завода, цеха которого заполонили тонны застиранного шмотья, но я не менее часа блуждал по громадным пространствам. Гулкие шаги по бетонному полу. Окна, заросшие пылью, едва пропускали свет, становящийся жёлтым и тусклым. Бескрайние шеренги стоек, на которых, прижавшись друг к другу, висели тысячи рубашек, штанов, футболок и юбок. Зрелище абсолютно не походило на магазин. Всё напоминало гигантскую раздевалку неведомой школы, поголовье которой, переодевшись, умчалось в спортивке на физкультуру. А обычные вещи остались висеть, дожидаясь возвращения хозяев с затянувшегося урока. Вот только непривычный запах смердил. Особенный запах. Такой, что встретишь только в развалах сэконд-хэнда.
– Вот чо, кенты, – вопросил неизвестный мне обитатель палаты. – Как жить, когда такой срач кругом? Вам чо. Вышли, проветрились, носяры прочистили и думать забыли. А тут, в вонище такой, заснуть невозможно. Голову ломит постоянно.
– Э, Крысь, – спросил тот же внушительный бас позади меня. – На что тебе это шмотьё сдалось?
– Это вещи, – пискливо пояснил Крысь. – Я их домой увезу. Мы их продадим потом.
– Это ж со свалки, верняк, – заметил кто-то.
– Ну и что? – удивился Крысь. – На свалке много дельного выискать можно. Народ сам не знает, что выкидывает. Я провод медный там беру. Детали разные. Латунь тоже ценится. А одёжку на кило можно в сэконды сдавать. Дают мало, конечно, но когда центнер наберёшь, уже денежка. А тут по округе много бесхозной байды разбросано...
Он замолчал, словно недоумевал, почему собравшиеся не видят очевидной пользы от его находок. Он не понимал, почему нельзя хранить их в тумбочке, если в сумме эта кипа тянула на неплохую для мальчишки сумму.
Народ осматривал гору тряпья, разбавленную далеко не новой обувью. Любой из нас понимал, что это явный зашквар.
– Знаешь, что херовее всего, – доверительно шепнул Кабанец. – Кроссачи-то белые явно Гохины. Я их в первый день углядел. Новьё. Только на правой нос немного ободран. И у этих всё точно так же. Захочешь – другую такую царапину нарочно не поставишь.
Я смотрел на носок сиротливо опрокинутой кроссовки, где белую кожу разрывал зигзаг, чем-то напоминающий лохматую молнию. Я думал о Гохе. Не мог же он почапать домой без кроссовок. Если, конечно, вообще сбежал. Но скажи Санычу, ответом будет: "А почему ты решил, что у него не было запасной обуви?" И я не мог доказать обратное. В гохин шмотник я не заглядывал, а туда и две пары обувки могли упихнуть.
– Ну чё, ребя, – спросил Санчес. – Делать-то с этим чмырём чо-то надо.
"Его будут бить, – грустно подумал я о Крысе. – Даже не ради перевоспитания. А просто скучно всё до такой степени, что день-другой, и тут гладиаторские бои начнутся. А пока бить будут тех, кто на бои не годится. Причину найдут. Хотя для этого Крыся и причины искать не надо. Мусорщика гонят отовсюду".
Невидимые тучи сгущались над белобрысой головой. Народ сопел. Где-то сжимались кулаки. Кому-то уже хотелось начать учёбу жизни. Атмосфера явно наэлектризовывалась.
Кто-то подцепил сплющенную мужскую туфлю и пинком ловко послал её в Крыся. Туфля с противным чмоканьем вонзилась белобрысому в грудь. Крысь не отодвинулся. Только дёрнулся, будто хотел защититься, но не решился. Лицо его стало безвольным, беспомощным. На бледной коже выступил нездоровый румянец. А где-то уже радостно загыгыкали, предвкушая потеху.
Непонятно, что меня вытолкнуло из общих рядов, но в следующий миг я уже стоял рядом с Крысем.
– Не надо так! – воскликнул я. – Нас и без разборок уже слишком мало! Если ещё и мы друг друга судить станем, что будет?
А ведь я отчётливо понимал: этот Крысь мне никуда не упирался. Вот Лёнька. Да я бился бы за Лёньку насмерть. А здесь всё наоборот. Я чуял, что должен стоять сейчас не рядом с Крысем, а с нормальными пацанами. Ещё немного, и общество подумает, что я такой же – сэконд-хэнд ходячий. И всё же покалывало внутри, что неправильно набрасываться на Крыся. По-другому как-то надо. Иначе. Чтобы и общество успокоилось. И чтобы не казнили никого показательно.
– Дак тащись в эту палату и живи с зашкварником, – предложил Санчес. – Я на твоё место переберусь. Лады? Слышь, Ромыч, – обратился он к сопалатнику. – Едем к соседям. Там одна койка свободна, а ещё одну этот овощ освободит.
Я замялся. Откровенно говоря, переезжать не хотелось. Да и Крысь этот мутный какой-то. Я не хотел с ним дружить. Но откажись, и сразу все поймут, что правы они, а не я.
Перспективы напрягали. Был бы тут Лёнька, никто и рот не открыл бы в мой адрес. Но сейчас общественное мнение не на моей стороне. "Если ты плюнешь на коллектив, он утрётся. Если коллектив плюнет на тебя, ты утонешь". Я не помнил, в какой именно Гоблиновской переделке "Властелина Колец" услышал эти слова, но отлично понимал: мой плевок в сторону коллектива уже улетел. Теперь очередь плевать перешла к коллективу. Тонуть не хотелось. Правда, оставался ещё один вариант. Вдруг, пока я тут мечусь по округе, неведомые силы утянут весь коллектив на ТУ сторону. Однако от таких предчувствий холодок шёл по коже. Казалось, уж лучше утонуть. Обсохнешь, оправишься, и живи себе дальше. А как жить, если во всём лагере вдруг останешься ты один?
Спасение, однако, пришло, откуда не ждали.
– Ничо Димон к вам не поедет, – Кабанец мощно хлопнул меня по плечу. – Он и нам пригодится. Мне порой он вот так, – Большой Башка чиркнул ребром ладони себе по горлу, – нужен.
– С этим-то что делать? – Ромыч с Санчесом одновременно ткнули в бока Крыся.
– Он щас выкинет эту шнягу, – медленно с достоинством сказал Большой Башка. – Комнату проветрит. И дежурить по палате станет до конца смены единолично.
Прямо физически ощущалось, как разряжается атмосфера. Ещё чуть-чуть, и нам с Крысём навтыкали бы по полной программе судьи, ведомые справедливостью. А так всё вроде само разрешилось. Была проблема, а сейчас рассосётся. Потерпеть только надо малёха.
Ещё я понимал, что Кабанец так долг отдаёт за ночь, когда он трусливо сдристнул от лохматого чудища. И теперь в расчёте мы. И не будет мне больше послаблений. Невзирая на громкую заяву "Мне порой он вот так нужен".
Народ расходился. Я счастливо вывалился из палаты одним из первых. Свежий воздух ласкал ноздри. Но недолго. Внезапно нюх снова стали терзать запахи помойки. Это Крысь вытащил первую партию грязных шмоток. Вид у него был расстроенный. Он не понимал, что избежал сурового наказания за чмошничество. Он жалел вещи. Ему не хотелось с ними расставаться.
– Ты, слышь, – шепнул ему я. – В заброшенном корпусе ЭТО спрячь. Там из наших никто не шарится.
И резко в сторону отошёл, а то подумают ещё, что мы с этим Крысём и впрямь товарищи закадычные.
После обеда мне не составило труда отделиться от нашей шараги и скользнуть в сторону. Жорыч откровенно лентяйничал на уборке палаты, и Кабанец сейчас решительными толчками гнал его к корпусу перемывать пол. Килька семенил рядом и радовался, что толчки доставались не ему. Я же решил найти такое место, куда из неведомых далей пробивался сигнал с вышки. Ведь весь край вышками утыкан. Ведь в любом районе, если побегать, найдёшь такой участок, где рядом с антенной на дисплее возникнет хотя бы одна чёрточка.
Но вблизи вертелся Крысь, показывая, что готов быть мне полезен во всём. А я бы тысяч пять сейчас приплатил тому, кто избавил бы меня от навязчивого общества.
Откуда мог звонить Палыч по своему Vertu? Не, была бы у него тачка, вопрос бы снялся мгновенно. Но ведь не отъезжал он никуда. Значит, заветное местечко неподалёку.
Может, проследить за ним?
Ага, и кто скажет, через сколько дней он опять попрётся звонить?
Нет, рассчитывать на слежку не стоило. Но ведь не могла же площадка, доступная для звонков, быть единственной. Высота! Мне требовалась высота! Такая высота, чтобы всем высотам высота. Чтобы даже найденный мной дуб в сравнении с ней казался коротышкой.
Крысь предано заглядывал мне в глаза.
– Слышь, не знаешь, где тут найти дерево высокое.
– Есть одно, – пожал плечами белобрысый. – Ёлка такая.
– Говори где! – мигом оживился я.
– Туда надо идти, – он махнул наискосок в сторону заката. – Там бугры такие на местности. Если далеко зайдёшь, ёлку увидишь. Ох, и высоченная.
– Красава! – похвалил я, и Крысь расцвёл прямо. – Сгоняю туда, пригляжусь. Не-не-не, ты тут остаёшься. Мне одному надо.
Радость на лице Крыся потухла, оно стало серым, как цементная стена пасмурным днём.
Но мне-то уже всё равно. Он надоел уже до чёртиков. Я хотел от него избавиться. Кроме того, если получится позвонить, лишние слушатели совсем не нужны.
Но всё-таки что-то покалывало внутри. Неуютно было, будто совершил что-то неправильное. Если по чесноку, я не мог брать Крыся с собой. Не упирался он мне никуда. Есть люди, которых лучше обходить. Которых не знать никогда лучше. Крыся я числил среди таких. Ну, познакомься я с ним ближе. Что ему предложить? Его же просто тянет на свалку. Счастье жизни в том, чтобы пошариться по округе да мусора набрать гнилого да вонючего, а потом за копейки сдать в неведомые места, куда я соваться не собираюсь. Уволоки я его от помойки, заскучает пацан. Потянет его обратно. А я, как друг, должен буду за ним следом.
Вот на фига друзья такие, скажите вы мне?!
А всё равно неспокойно на душе было.
Вроде как стыдно.
А вроде да и плевать.
Но почему успокоиться не могу? Почему не выкидывается из головы пацанчик этот?
И вспомнилось тут, как покалывало меня вот так же.
Только давно. В феврале это ещё было. В этом феврале. Морозном и метельном.
Мы тогда пособачились с маманей. Её бардак возмутил. А меня возмутило её возмущение.
Не, если стол называется моим, почему я не могу держать на нём всё, как мне надо?
Я люблю, когда под рукой всё. Рядом. Повернулся и взял.
И никогда не пойму, почему уйму полезных вещей надо распихивать по дальним полочкам и ящичкам. Или вообще в кладовку переть. Они мне здесь нужны. Нравится вещи по кладовкам прятать, суйте туда своё барахло. А моё на столе должно лежать. Чтобы не искать. Чтобы время экономить. Уши-то прожужжали, что время экономить надо. А сами...
Но маманя считала иначе.
И в этот день она просто сбросила всё моё со стола на пол. Разбирайся, мол, если по-хорошему порядок наводить не хочешь. Да и пыль протри. Пыли накопилось, дышать нечем.
И дверь балконную нараспашку. Пусть проветривается.
Я чуть не реву от злости. Бесит меня всё. Головой об стену долбанулся бы. Сижу на полу, разбираю сброшенное имущество. А сквозит, словно ветер напрямую с Северного Полюса дует. Или с Южного. На Южном-то холоднее. Мерзко так дует, словно по нервам едет и леденит.
Не выдержал я, вскочил, дверь балконную захлопнул. И в кресло свалился. "Когда, – думаю, – закончится мучение это? Когда наступит благословенное время, в которое никто мне указывать не станет, как жить надо?!"
Горюю, а краем уха стук ловлю.
Странно, дома и стук какой-то. И ведь не от входной двери. Будто ветка в окно долбится.
Уже после дотумкал: не в окно, в балконное стекло стучат.
Смотрю, а там мама. Видимо, взять что-то надо было, выскочила в одном халате. А я, не разобравшись, дверь-то и закрыл. А там, снаружи, ручки нет, чтобы открыть. Вот она и стучит.
Я поднялся с кресла, и вдруг словно ступор на меня нашёл. Злоба какая-то немереная. "Вот помёрзни, – ворочается в мозгу. – Подумай, надо ли чужие вещи на пол ронять, заботясь о порядке. Я ведь могу дверь открыть. А могу и не открыть".
А ей холодно там. Стучит жалобно.
Открывать надо! А ступор никак не кончается. Будто наказать следует. Не меня, а её наказать.
Стоим и смотрим через стекло друг на друга. Мои руки безвольно обвисли, а она, как дятел, стучит согнутым указательным пальцем. Мне и жалко её! И злость не проходит.
Не помню уже, как кинулся, как дверь распахнул. Помню, что на ресницах у неё снежинки были. И вдруг сразу растаяли. Я испуганно с дороги сдвинулся. Она мимо шагнула, посмотрела горестно и на кухню ушла. Ничего не сказала.
Вот тогда тоже покалывало. Тоже успокоиться не мог.
А потом забылось как-то. Снова всё побежало, будто и не происходило ничего. Будто не мёрзла она там, в плену балкона. А я не стоял и не смотрел, ничего не предпринимая.
Рассказала ли она отцу об этом? Я не спрашивал. Я постарался выкинуть из головы этот случай странный. Словно его и не было. Но серьёзно меня тогда кололо.
Серьёзнее, чем сейчас. Намного, намного серьёзнее.
Ломая ветки, я пёр через чащу напролом с максимально возможность скоростью. Боялся, что Крысь таки увяжется за мной, вот и гнал, чтобы он отстал гарантированно. А обернуться, чтобы проверить, плетётся он за мной или нет, побаивался. Обернусь, а он взгляд за разрешение примет. Тогда не отвяжешься. Но, отгоняя мысли о возможном преследовании, я не следил за обстановкой и навредил сам себе. Очень скоро я сообразил, что потерял ориентиры и топаю в неведомом направлении. А лес лишь густеет.
"В давние времена устраивал он пристанище в глухомани, но так, чтобы селения неподалёку были", – вспомнилась мне килькина легенда. Меня занесло как раз вот в такую глухомань. Не хватало только напороться на чудище. Прикиньте сами, несёшься ты звонить по важному делу, в мыслях уже пальцами по кнопкам барабанишь, а тут тебе навстречу монстрюга лохматая. И страшно, и смешно.
А ноги как-то медленнее шагать стали. Бодрость утратили. И я приглядываться начал к округе. Если вдруг пещеру какую мрачную замечу – туда не соваться. Сейчас не до подвигов. Сейчас появляется возможность достучаться если не до небес, то до мира привычного и безопасного. А всё потому, что есть у меня заряженная мобила.
Солнце придавало тёмным верхушкам деревьев мягкую сочность. Отбирало их у мрака. Возвращало исходную зелень. Только иногда оказывались они в тени облаков. Я задрал голову, но облаков не увидел. Бескрайнее покрывало неба, которое не мог заслонить и густой лес, а по нему нестерпимо огненный шар солнца катится.
Тогда что за тени плывут по деревьям?
Я присмотрелся, и мне показалось, что это призрачные невесомые создания. Крылатые. Будто драконы или птицы диковинные. Вернее, их форма неуловимо менялась, как у облаков. Вот только не облака это.
"Тот пацан не исчезает бесследно, нет, – снова ожили во мне слова Кильки. – Он в лесного духа превращается. Словно ветер, он летит по округе. Словно тень, он скользит на листве".
Неотрывно я таращился на странные тени, скользящие по верхушкам деревьев. Почему-то они меня ни капельки не страшили. Я словно улетал с ними. Я словно видел землю с высоты птичьего полёта. Не знаю, сколько прошло времени в этом разноцветном калейдоскопическом мороке. Но тени ускользнули, а я остался. Опустив взор с небес, я зашаркал по чащобе, стараясь сообразить, в какой же стороне находится нужная местность.
Через четверть часа я выбрался на открытое пространство. Травы кое-где разрывались зелёными облаками невысоких кустов. Если и был шанс поймать сигнал, то лишь в одном месте. К западу череда пологих холмов уводила к одному высокому. И если склоны остальных возвышенностей густо заросли разномастными хвойными деревьями, то вершину этого украшала единственная ель. Суровая. Почти чёрная. Длиннющая, сравнимая если не с телебашней, то с вышкой мобильной связи.
Сравнивать её с новогодней ёлкой я не стал. Одень свирепого дикаря в парадную военную форму, всё равно не получишь портрет бравого генерала.
Сто метров по беговой дорожке рекордсмен пробегает за десять секунд. Но если эти сто метров уходят в высоту, то на преодолении их придётся потратить даже не минуты, а часы. Время таяло, а я лез, обхватывая ногами толстый ствол и чувствуя, как неласково вонзается в ладони чешуя коры. Где-то сбоку, на длинной ветке, я разглядел яркую каплю рыжины. "Белка", – губы сложились улыбкой. Маленький зверёк не шевелился, будто не видел меня. Будто заснул, замерев где-то на границе дня и сумерек. А за ней в небесах проявился серебряный поднос почти полной луны. Будто даже и не луна вовсе, а неопознанный летающий объект разворачивался в манёвре да так и замер ни кругом, ни эллипсом. В голове застучали чёткие строчки:
Расправляет крылья ночь.
Удирают звери прочь.
Над Землёй летит тарелка.
Сладко спит на ветке белка.
Белка дремала, а я лез и лез, забираясь всё выше. В развилке двух громадных сучьев я обнаружил гнездо гигантской птицы. Забравшись в него, как в лукошко, я внезапно разглядел бечёвку, которая для крепости перехватывала ветки. Гнездо было делом рук человека. Но не взрослые руки трудились над этим гнездом. Взрослый в этой корзине явно бы не разместился. Спалку здесь готовил кто-то вроде меня. Ветки потрескивали под тяжестью, но ломаться не собирались, терпели моё присутствие. Остановившись, замерев в гнезде, я вдруг заметил, что ель покачивается. Немного схоже с лодкой на тихой воде. Еле заметно. Но приятно. Я словно стал разведчиком, следящим за передвижениями врагов. Но почему-то врагов поблизости не ощущалось. И я представил себя матросом на корабле Колумба, высматривающим ещё не открытую Америку.
