Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"

Автор книги: Window Dark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

"Здравствуй, речка, здравствуй, лес, мы попали в край чудес, здравствуй, лагерь пионерский, хорошо живётся здесь, – насвистывал я неведомо где подслушанную песенку, а заканчивал, не сбивая общий мотив, уже на иностранном. – O-o-oh, got a one way ticket to the blues".

Немного повеселев, я окунул швабру в ведро и плюхнул её на пол, где мигом разлилась громаднющая лужа. Так не пойдёт. Так лишь грязь по полу размажешь. Теперь предстояло лужу собрать и ухнуть обратно в ведро, для чего следовало старательно отжать тряпку. Этим я и занялся. Но тут же оцарапал палец.

Как будто тупая игла проткнула. Глянь, а в тряпке блестит что-то. Я поковырялся и замок-молнию обнаружил. Шипом от бегунка и накололся. Замок заело, в другое время выбросил бы тряпку, но сейчас настолько пол не хотелось мыть, что сел на табурет и начал дёргать в разные стороны. Постепенно расковырял дырочку, а в неё серый угол какой-то просунулся. Тут я уже не вытерпел, выдрал молнию с корнем. Оказалось, что в маленьком кармашке прятался обычный почтовый пластиковый пакет. Весь мятый-перемятый. Наверху следы от марок, содранных влагой да постоянным возюканьем по полу. Внизу адрес синей ручкой прописан, да только ему тоже не поздоровилось: не разобрать ни слова. Пакет заклеен. Внутри шуршит что-то. Торопливые пальцы лихорадочно отодрали протестующий клапан, безбожно уродуя конверт, и вытянули бумажный исписанный лист. Письмо чьё-то. Тут я уже про уборку и вовсе забыл.

"У нас из палаты осталось двое. Я да Артур с Крохалевки. Помните, я писал о нём. Ну, это неважно. Говорят, ребята просто разбежались по домам. Здесь очень невесело. Я тоже хотел убежать. Но вы перед отъездом сказали, что если я вернусь раньше, то будут проблемы. Я не хочу, чтобы у вас там были проблемы. Мама, папа, я дотерплю. Тут осталось-то всего лишь дожить до середины июля. Хотя уже считаю даже не дни и часы, а почти что минуты. Ещё здесь..."

И оборвано вместо новой строки. Часть листа размокла и в кашу бумажную превратилась. Даже непонятно, как это обрывок уцелел. Ни имени не узнать. Ничего. Только одно тревожно. Значит, тут и до нас кто-то был. И всё шло по тем же правилам. День за день пацанов становилось всё меньше. А оставшимся тоже говорили, что потеряшки просто дали дёру, ибо слабаки. Холодок продирал от шальной мысли: а дожил ли автор письма до середины июля? Дожил ли тут хоть кто-то до закрытия лагеря? Уехал ли обратно? А если нет? А если тут бесследно исчезают дети, то зачем привезли сюда нас?

Во мне внезапно запульсировала тревога. И даже не от письма. Кто-то был здесь. Не в палате, но рядом. Я заозирался. И замер. Потому что увидел...

На подоконник падала тень. Кто-то громадный стоял снаружи, возле окна, там, где я не мог его углядеть.

Огромная тёмная фигура внезапно закрыла проём окна. На фоне света её невозможно было описать. Так, тёмная масса громадного роста. Не из нашего отряда. И не из старшего. Не вожатый и не начальник. Вот не было таких громадин среди лагерной компании. Если бы я не увидел зловещую тень заранее, сейчас бы остолбенел. Да только я уже был готов к чему-то нехорошему. Поэтому мигом выпрыгнул в коридор, прогрохотал по ступенькам и сиганул вдоль по главной аллее.

Как назло, никого повстречать мне не довелось. Сопелка с таким усердием всасывала воздух и вышвыривала его обратно, что я ничего слыхал кроме своего сбивчивого дыхания. Нёсся ли за мной тёмный незнакомец? Или я в одиночку шпарил по лагерю? Некому было подсказать.

Меня вынесло к главным воротам. На удивление, они были открыты. Словно старший отряд только-только ушёл в поход. Где-то далеко раздавался стук молотка. Команда нашей палаты ремонтировала забор. И я подумал, что навру про дежурство. Скажу, что вымыл всё-всё-всё, только бы сейчас стоять вместе с ними. По возвращении в корпус придумаю правдивую версию. Я был готов на всё, что угодно, только бы не оставаться в одиночестве, когда рядом вот-вот может объявиться Чёрная Гора.

Или плюнуть на всё и дерануть сквозь лес на шоссе? Поймать попутку... В конце концов, скажите вы мне, вот что я потерял в этом месте такое, что бы могло меня заставить тут держаться до конца смены?

И ещё письмо это...

Повторяя про себя чужие строчки, я чуял, как по мне скользит нехороший такой холодок. А ноги уже шагали по дороге прочь от лагеря.

Накрапывал мелкий дождик. Дорога пустовала. Я уже не сомневался, что без приключений доберусь до шоссе. И начинали подниматься тревоги иного плана. Там-то дома что меня ждало? Вряд ли четыре дня – достаточный срок, чтобы забыть о молотке. Лёнька уверял, что есть выход. Что его обязательно найдут. Но не стоит ли мне всё же потерпеть до окончания смены?

Скорость замедлялась, а потом я вообще остановился, завидев серебристую коробочку, которой ну вот никак не могло просто так лежать на лесной дороге.

Прямо по центру, на самом видном месте, валялся Айфон.

Яркий, красочный, манящий. В серебристом корпусе.

Не будь сегодня утром той страшной тени, я не увидел бы причин, мешающих забрать мне чудо технической мысли в личное пользование. Пусть сейчас нет ни доступа в сеть, ни возможности звякнуть по любому из номеров, копошащихся в памяти.

Но именно сейчас дорогущий аппарат выглядел ловушкой. Тем самым червячком, под которым прячется жестокий негнущийся крючок.

Я не хотел заглатывать наживку, чтобы потом неведомое создание выволакивало меня в неизведанное пространство. Я не хотел даже приближаться к айфону.

Медленно развернувшись, я побрёл обратно в лагерь. Почему-то айфон меня пугал даже сильнее, чем встреча с Тёмным Страшилой.

Возле корпуса никого не наблюдалось. Остановившись загодя, я ждал, чувствуя, как тревога нарастает. Постепенно меня начала бить нервная дрожь. Стоило разыскать наших. Но для этого надо было пройти невдалеке от корпуса или снова описывать гигантскую петлю. И я почему-то отправился в Осенний Угол.

Пространство меж двух заборов постепенно сужалось. Накинь на него крышу, и оно превратится в тоннель, а я стану поездом. Локомотивом, бегущим по рельсам, где нет обратного пути. И нет пути вперёд, потому что прямо по курсу меня поджидает тупик: суровые ворота с крепким замком.

У ворот я и остановился, задумчиво разглядывая самый низ. Замок сбить невозможно. Вырвать доску затруднительно. Но кто мешает сотворить небольшой подкоп?

Идея казалось заманчивой. Тем более, занять себя нечем. Отыскав обломок толстой крепкой ветки, я превратился в землекопа, радуясь, что комки чернозёма, перемешанные с песком, поддаются легко, и работа много времени не займёт. Когда подкоп был готов, я красивой дугой запустил обломок через острый верх забора, что торчал слева. Полёт выдался недолгим. Обломок отскочил обратно и безвольно плюхнулся шагах в пяти от меня. Невидимая преграда никуда не делась. Она не пропускала ни камни, ни дерево.

Сюда бы нашу физичку! Пусть бы растолковала мне, что и как. И доску сюда школьную, чтобы было где рисовать векторы сил, действующих на невидимой границе, и подписывать их буквами F, s, g и прочей латиницей. Посмотрим, удалось бы ей получить пятёрку в этом Богом забытом месте.

За забором простирались тайные земли, куда не было хода. Terra Incognita, где привычные законы не действовали. Жёлтые деревья словно источали холод, и я поёжился. Но под боком теперь имелся короткий путь в запретную зону.

Чуть слышно пыхтя от волнения, я сполз в песчаную ложбинку. Поработал я неплохо. Щель расширилась до пределов, в которые вполне можно протиснуться. Прохладный низ ворот почесал мне спину. Главное, не застрять! Крутанувшись змеёй, тело вывалилось с той стороны.

Я перешёл границу!

Я оказался в тайной стране раньше, чем Лёнька!

В этот самый миг что-то неведомое из пустоты мягко, но очень сильно толкнуло меня обратно. Абсолютно того не желая, я свалился в ложбинку и выкатился из-под ворот снова на территории ненавистного лагеря. Я лежал в великой печали, чувствуя, как пара острых камней неласково колет бок.

С тихим шорохом выкопанный песок медленно осыпался в ложбинку, закрывая проход в неведомое.

И хотелось плакать от какого-то невыносимого бессилия.

Мне было тогда лет пять или шесть. Я точно помнил, что это было до школы. Мы шли между серым кирпичным домом и решётчатым забором детского сада. На мне была любимая футболка с автомобилем и новёхонькие шорты. Одной рукой я помахивал красным пластмассовым ведёрком, в котором громыхал исцарапанный совок. Вторая рука покоилась в тёплых пальцах мамы. Но внезапно выскользнула. В тот миг я запнулся и упал на колено, больно его ободрав. И как же хотелось плакать. Слёзы уже стояли в глазах. Стон уже рвался наружу.

Но я смотрел на маму. А мама смотрела на меня.

И на её лице я читал величайшее беспокойство. Словно весь мир стоял на грани катастрофы. Словно вселенная должна развалиться на части и бесследно исчезнуть. Никогда я не видел, чтобы маму что-то так тревожило.

Мне было лет пять. Или шесть. Но уже тогда я понял, что если сейчас разревусь, то мир рухнет, а вселенная исчезнет. Замечательный день оборвётся, и летящее чувство совместной прогулки растает, как тают в апреле грязные одряхлевшие сугробы.

Слёзы так и остались в глазах. И мама вдруг улыбнулась. И я улыбнулся навстречу. И почему-то плакать совершенно расхотелось. И даже колено внезапно болеть перестало. Так, ерундовое покалывание, да пара капель крови из пустяковой царапины.

День остался праздничным и безмятежным, потому что я тогда не заплакал.

Конечно же, я не заплакал и сейчас. Просто потому, что мне вдруг показалось, что рядом стоит Лёнька. И смотрит на меня точно так же. Будто на мир грозит обрушиться катастрофа. Или наступил конец света.

Отлежавшись и успокоившись, я поднялся. Ноги немного дрожали, будто я пробежал километров пять без передышки. А вот дыхалка оставалась на диво спокойной.

Что же мешало мне пролезть на ту сторону?

"Пока можно лишь шагнуть в лагерь ОТТУДА, – сказал чёртик внутри меня. – Жди, когда движение станет двусторонним".

И фраза, придуманная мной (ведь не живёт же, в самом деле, внутри меня проказливый чёртик, почему-то подействовала благотворно).

Я не мог пролезть туда. Что-то не складывалось. Но не факт, что завтра всё останется прежним. Вдруг невидимая преграда исчезнет.

"Не исчезнет", – прозвучало внутри.

"Почему?" – спросил я себя. Или чёртика. Неважно кого. Мне просто нужен был ответ.

"Потому что врата пропускают тех, кто имеет цель".

Всё же чёртик? Или я сам придумываю причины и складываю из них ответы?

Издалека раздались голоса. Народ, неспешно собираясь парами или тройками, топал от корпусов к столовой. В животе призывно забурчало, и я торопливо почапал на обед.

На обеде народ оживлённо вспоминал, как Килька долбанул по пальцу молотком. Неудача не смущала даже Кильку, и вся троица добродушно ржала над происшествием. У меня же смеяться не получалось. Рассказывать им о тёмной фигуре? Кабанец поверит, но виду не покажет. К тому же, Большой Башка мог подумать, что мне плевать на его запрет трепаться о ночных событиях. Я как-то отдалялся от компахи, выпадал из команды, становился если и не посторонним, то блёклой безмолвной тенью. Стоило ли удивляться, что я раньше всех выскользнул из-за стола, поспешил в корпус, зашвырнул ведро и швабру в хозяйственный закуток (а то, глядишь, и дежурство бы не зачли) и поспешил в лес, где благополучно проспал без снов и забот. Поначалу я думал, что в лесу опаснее. Но теперь, когда загадочный великан пробрался в лагерь, мне казалось, что он подстерегает меня за любым углом.

Кто он?

Снежный человек?

Но снежный человек живёт в горах, а отсюда до Уральских гор ехать и ехать. К тому же о том, что в Уральских горах проживает племя снежных людей, я никогда и не слыхивал.

Я даже не заметил, как заснул в пелене этих странных размышлений. А когда проснулся, серое покрывало облаков бесследно исчезло. Весёлое солнце беспечно лучилось и начинало клониться к закату. Волшебное время, когда день уже уходит, а вечер ещё не наступил.

Места тут были такие, что незнакомыми не назвать. Вот здесь мы шастали с Лёнькой. А неподалёку Жорыч собирал шишки для конкурса. Тут где-то должен быть пруд. И в самом деле, меж высоченных сосновых стволов, что-то призывно блеснуло. Пруд. И мостик над ним, выгнувшийся невысокой аркой, в тени которой прятались распластавшиеся по воде листья неведомых мне растений. На мосту кто-то стоял. От незнакомца я бы тихо слинял и отсиделся у лагерных ворот до того, как народ потянется на ужин. Я испугался бы любого.

Но не любую.

Нет, если бы там стояла взрослая тётка, я бы и её обошёл стороной. Или если бы на мостике, беспечно болтая ногами, сидела бы малышка-дошкольница. Неведомое дитя напугало бы меня даже сильнее взрослой женщины, ибо за сотни километров от города малютки по лесным дорогам в одиночестве не бродят.

Но на мостике стояла тонюсенькая девчонка одних со мной лет. Где-то чуть повыше меня. Закатное солнце пробивалось лучами сквозь лесную чащу и падало кровавыми бликами на застывшую гладь пруда. А мостик находился в тени. И он сам, и всё на нём было каким-то сизо-серым, как фрагмент древней киноленты. Но девчонка была цветной. Потёртые голубые джинсы. Белые кроссовки. Жёлтая футболка, на которой зигзагом пропечатали иностранную надпись. И городская одежда на ней почему-то казалась высшей степенью доверия, которое я мог оказать неведомой гостье здешних мест.

Но вместе с тем, она выглядела так, будто всё здесь было ей донельзя знакомым и родным. У меня даже в голове зазвучало школьно-забытое: "Ко мне, мой младенец; в дуброве моей узнаешь прекрасных моих дочерей. При месяце будут играть и летать, играя, летая, тебя усыплять". О вампирах я подумал уже потом.

Когда я вступил на мост, доски негодующе скрипнули. Девчонка очнулась и посмотрела на меня. Дивные синие глаза. Волосами цвета спелой пшеницы играли порывы несмелого ветерка.

– Ты ведь тоже из лагеря? – спросила она, вглядываясь в меня и, одновременно, сквозь меня, словно рентгеновский аппарат.

– Конечно! – немедленно согласился я. – Моё имя – Дима. А тебя как зовут?

Она могла скривиться и выдать нечто вроде: "Меня не зовут. Я прихожу сама". Но она просто сказала:

– Маша.

– Но я не видел в лагере девчачьих корпусов, – выпалил я.

А в памяти возник и никуда не исчезал пейзаж с заброшенным домом. Куда как бы нельзя. И куда меня ненавязчиво подталкивали. Может, она живёт в нём? Но что делать такой девчонке в покинутом корпусе?

Нет, определённо "One Way Ticket" к ней отношения не имел.

– У нас разные лагеря, – вдруг улыбнулась она, и красиво взмахнули пушистые ресницы над её колдовскими глазами цвета густого предгрозового неба.

– Наверное, – тупо сказал я.

И ждал, когда ресницы вспорхнут снова.

– Тебя не станут ждать? – внезапно озаботилась она.

Я счастливо замотал головой. В обычном лагере за шастанье вне территории мне грозила бы грандиозная головомойка. Но "One Way Ticket" – совсем другое дело. Если меня не увидят в палате, все просто подумают, что я исчез. Как и все остальные. Те, кто пропал до меня. Я даже не думал, что зловещая реальность могла таить в себе некоторые преимущества.

"Разве что Лёнька, – подумалось мне. – Только бы он, если старшие вернулись, не попёрся меня разыскивать!"

– А у вас там разрешается шастать после отбоя? – спросил я, прогоняя мысль о Лёньке.

– Нам ещё рано спать, – рассмеялась она.

Звонко. Заливисто. Волшебно. Словно пронеслась по лесу мелодия магических колокольчиков.

– Хотя отбой не за горами, – тут же посерьёзнела она.

А мне казалось, что отголоски её смеха весёлыми пташками эха расплескались по всей округе. Я ловил эти магические звуки и не придал значения её словам. Действительно, если солнце идёт к закату, значит, скоро отбой. Хотя перед ним ещё должен быть ужин. Интересно, их тоже кормят подгорелой кашей? Или в девчоночьем лагере положены всяческие деликатесы?

Но уточнять это почему-то казалось мне невежливым. Мостик окутало молчание.

– А когда у вас там, в лагере, подъём? – спросил я.

Вопрос был тупым. Но мяться в молчании казалось ещё тупее.

– Мы долго спим, – рассмеялась она. – Мы просыпаемся лишь на молодую Луну. Если точнее, то в первую четверть лунного месяца.

Как-то оба мы вместе взглянули на Луну. Но в разные стороны. Я вперился в небо, где ночным светилом завис громадный каменный шар, несущийся в безвоздушном пространстве, отсюда казавшийся милым серебристым фонариком на фоне едва начинавшего темнеть неба. Маша опустила взгляд на зеркало воды, где отражалась та же Луна. Тот же фонарик. Только мягко покачивающийся на ряби озера.

Обе Луны, ещё недавно представавшие в виде тонкой скобочки месяца, теперь заметно поправились, но до сверкающего идеального шара ещё далековато. Луна скорее походила на букву "О", левая половина которой таинственно истончалась.

Озеро вело себя странно. Оно колыхалось. Невысокие волны перебегали от берега к берегу. Причём, в разных направлениях. Где-то булькало, и на поверхность вырывались громадные пузыри.

– Водяной гневается, – тихо пояснила Маша.

В моём представлении водяной чем-то напоминал грустное создание из мульта "Летучий корабль". Круглоглазый. Со странной улыбкой. Чем-то схожий с рыбой и с болотной корягой. Но бояться его не стоит. Такой сначала споёт, а потом подарит ящик инструментов. Или ещё что-нибудь волшебное.

– В здешних местах его зовут Ва-Куль, – добавила Маша.

И картинка из мультфильма сразу погасла. Имя звучало недобро. Его хозяин не будет петь. И от него не стоит ждать подарков.

– Сегодня он поспокойнее, – сказала Машуня. Сказала деловито, будто познакомилась с Водяным тысячу лет назад и хотя бы раз в месяц забегала к нему в подводное царство.

– А чего ему гневаться? – пожал плечами я.

Словно говоря, раз уж ты придумываешь сказку, рассказывай! Рассказывай её поскорее! Верь мне, более благодарного слушателя в округе не найти.

– Потому что мы никогда не будем ему принадлежать, – на полном серьёзе сказала Маша. – Мы с тобой каждый в своём лагере. А у водяного свой.

– Туда отправляют юных аквалангистов? – не утерпел я. – Или водолазов? Выдают ласты или даже скафандры...

– Туда отправляли, – кивнула Маша, не дослушав меня. – Но тем, кто туда уходил, скафандры не нужны.

Выглядело глупо. Но историю придумывала она. Я стараюсь не мешать, когда кто-то придумывает истории. Можно спугнуть рождающуюся сказку одной неловкой фразой. А сказки от такой девчонки я готов слушать вечно. Я парил на крыльях, оставаясь на рассохшихся досочках моста. Я был счастлив, как никогда. Я даже не думал, что могу быть счастлив, с той самой минуты, когда чуть было не швырнул молоток в батяню.

– Пошли на берег, – предложила Маша и зябко поёжилась. – Становится холодно.

Сходя с мостка, я обернулся. Волны вскипали недалеко от нас, будто здесь был не пруд, а аквариум, в котором трудолюбиво фурычил компрессор. И я представил этот компрессор размером с трансформаторную будку. А рядом с ним цепочку корпусов. Из окон смотрели лупоглазые, словно лягухи, мальчишки. И кто-то в скафандре задумчиво сидел на крыльце.

Мы шли по берегу.

– А кроме водяного тут кто ещё водится? – я хотел подвести разговор к лесному великану, но опасался испугать девчонку. Рядом со мной она не должна бояться.

Машенция изящно ткнула в сторону груды высоких рыжих валунов, над которыми высился древесный ствол.

– Это бук или вяз? – спросил я, уже видя, что листья на нём явно не дубовые.

Свет падал хитро. Казалось, что складки коры образуют грубое лицо, застывшее в усталой, но жестокой гримасе.

– Это Пам. Он долго без дела, поэтому его опасаться не стоит, – негромко продолжила Машуня. – Его зона ответственности давно в прошлом.

Тогда я увидел, что рыжие валуны – это вовсе не обыкновенные камни. Это развалины зданий из красного кирпича.

Неужто лагерь?

Только давно разрушенный?

Девчонку тоже околдовал лес. Как и Лёньку. Но Лёнька оставался самым реальным челом, даже вещая о следах и деревьях. Эта же складывала лесные сказки.

– Мне надо знать, кто смотрит за твоим лагерем, – внезапно сказала Маша.

– Да легко! – мигом ответил я. – Начальника звать Ефимом Павловичем. Мы его для краткости "Палыч" кличем.

– Нет-нет, – со странной улыбкой покачала головой Машутка. – Начальник просто исполняет обязанности. Смотрит другой.

– И как я выясню, кто это? – пожал я плечами. – У вожатых поспрашивать?

– Они не скажут, – замотала голова Машуни, а прелестные волосы взметнулись и красиво опали на плечи. – Никто не скажет. Тех, кто могли сказать, уже давно нет. Ищи то, что от них осталось.

– Где искать? – тупо спросил я.

– Там, где никто не живёт, – был мне ответ.

В травяной поросли, средь которой светлели бутоны цветов, вилась узенькая тропка. Маша следовала по ней странным способом, ставя каждый следующий шаг в прямую линию от предыдущего. Казалось, она не задевала ни стебелька по бокам от тропы. Мне думалось, протяни над пропастью паутинку, и Маша легко перейдёт над пустотой, заполненной смертью.

– А за твоим лагерем кто смотрит? – сказал я, чтобы оборвать молчание.

Она ответила коротко. Слово прозвучало странно. Мне послышалось что-то вроде "Йома", но я не был уверен. Я не хотел выглядеть дураком, поэтому кивнул, изображая, что всё понял. Потом я долго жалел, что не переспросил, не обратился за разъяснениями. Может, это во многом помогло бы мне в будущих вылазках. Но я не думал о будущем. Мне хватало настоящего. Я забыл о прошлом. Даже о Лёньке. Я не хотел заглядывать в грядущее. Мне просто хотелось, чтобы солнце остановилось, а наша прогулка по лесу не закончилась бы никогда.

Солнце сверкало над миром, но в лесной чаще властвовали сумеречные тени. Спицы лучей красиво падали во тьму.

– Дай мне свой телефон! – попросил я.

Нас удивление быстро её рука скользнула в карман джинсов и вытащила аппарат. Древний – даже дисплей не цветной. И мёртвый – потому что экран не светился.

– Зачем он тебе здесь? – удивилась Машуня.

– Да не, – рассмеялся я. – Не сам телефон, а его номер. В город вернёмся, я тебе там позвоню. Встретимся. Сходим куда-нибудь.

А внутри я чуть ли не молился, чтобы она мне не отказала.

Она называла цифры, и комбинация легко падала в извилины моего мозга. Всё просто, кроме кода оператора три восьмёрки, две шестёрки, а между ними пять и девять.

– Я тебе сразу-сразу позвоню, – пообещал я. – Как смена закончится.

– Ты думаешь, она закончится? – теперь Машутка удивилась ещё сильнее, а потом вдруг как-то успокоилась. – Ах, да... Ты же сам сказал, что недавно приехал.

– Конечно, закончится, – с непреклонной уверенностью сказал я. – Правда, ждать ещё долго. Но если считать в днях, то почти пустяк.

Она не ответила. Она словно и не слушала меня сейчас. Она выглядела так, будто живёт в одном-единственном дне, который никогда не кончается.

– А когда твоей смене финиш? – спросил я, чтобы не молчать.

– Нескоро, – улыбнулась Машуня, но я видел, что улыбка выдалась кривой. – Ворота заперты крепко. Провода натянуты туго. Мы уедем. Мы уплывём. Или улетим. Но не сейчас. Однажды. При голубой Луне.

– Никогда не видел, чтобы Луна была голубой, – пожал плечами я. – Разве что песня есть такая.

Теперь Машенция рассмеялась. Заливисто. Уже по-настоящему. Мне удалось её сильно развеселить. И снова будто звенели волшебные колокольчики, от звука которых внутри сладко, колко и холодно.

– Это просто поговорка, – внезапно посерьезнев, сказала она. – Не знаком с выражением "Once in a Blue Moon"?

Я просто замотал головой, подтверждая, что мы вторглись на территорию неизвестной мне темы.

– В русском языке о том же самом говорят "После дождичка в четверг".

– Но сегодня четверг! – вдруг вспомнил я. – И сегодня был дождь! Вот как раз сейчас и есть то самое "После дождичка в четверг".

– Поэтому я здесь, – кивнула Машуня. – Но сегодня нет голубой луны. Сегодня ворота закроются. Сегодня провод не оборвёшь.

Она словно подлавливала меня на чём-то. Словно я уже что-то знаю важное. Такое, что её слова сразу наполнились смыслом.

Но я ничего не понимал.

Однако это ни грамма не портило впечатления от встречи с ней. Девочки-загадки невероятно притягательны. Хотелось, чтобы и я предстал перед ней эдаким кладезем мрачных тайн. Впрочем, я ведь тоже жил в странном лагере. И в нём тоже происходили неведомые дела. Дела, не поддающиеся объяснению. Маша вела себя так, будто знала обо всех этих делах всё, что только можно. И будто думала, что моя осведомлённость не меньше.

Мне бы спросить. Но кладезь тайн не задаёт идиотские вопросы. Впрочем, уже тогда кладезь тайн подозревает, что никаких тайн в нём не имеется. Но жаждет, чтобы девочка-загадка это не раскусила.

Может, мы говорили о чём-то ещё. О милых пустяках, которые потом и не вспомнить. Потому что важны не слова. Важно ощущение от встречи. Чувство, как к другому человеку тебя привязывают нити. Сначала нити, но тебе хочется, чтобы они обернулись цепочкой, которую не в силах оборвать никто на всём белом свете. Правда, потом понимаешь, что никакой цепочки нет. Когда видишь, что Маша уже в отдалении.

– Мне пора, – последние её слова того чарующего дня.

Она уходила, ускользала, уплывала.

– Я приду сюда завтра! – суматошно вырвалось изо рта. – В это же время.

Она даже не повернулась. Не замедлила шаг. Она отдалялась, и между нами вырастала прозрачная невидимая стена, поглотившая мой выкрик. А я чувствовал себя так, будто провожаю большой корабль, на котором уплывает в неведомые дали кто-то, очень для меня значимый. Или стою на перроне, с которого вот-вот отчалит поезд, из которого уже вышли все провожающие.

Миг, и светлая фигурка затерялась в лесных тенях.

Стоило броситься за ней?

Если так, почему она не позвала её проводить?

Быть может, мне запрещено знать, где её лагерь?

Но я ведь узнаю!

Быть такого не может, чтобы я да не узнал.

Я шёл обратно, не разбирая дороги. Я не боялся заблудиться. Мне было всё равно. Попутно я отмечал ориентиры, которые могут пригодиться завтра. Когда я вернусь к озеру. Когда на мостик вернётся та, кто сейчас уходит всё дальше и дальше.

"Ван вэй тикет", – вспомнилось. И подумалось, что сейчас билет в один конец не в моих руках.

Тоненькая нить, связующая меня со Счастьем, истончается всё сильнее, превращаясь в паутинку, готовую оборваться.

"Мы ведь даже не коснулись друг друга, – с удивлением подумал я. – Ни разу".

Глава 8

У моста на следующий вечер

Сон, приснившийся в ту ночь, стал самым чудесным в моей жизни. Я угодил в городок аттракционов. Но не один. Рядом была Машуня. Странные решётчатые конструкции вздымались над головой, заканчиваясь извилистыми волнами, на которых поблёскивали тоненькие полоски рельсов. Повсюду тянулись нити, на которых сияли разноцветные лампочки. Где-то в стороне раскачивались качели и вращались карусели, но мы шли не к ним. Сквозь деревья виднелся цветастый шатёр. Что скрывал он? Бродячий цирк? Или комнату кривых зеркал? Нам было неинтересно.

Почему-то, раз за разом, мы шли именно к гигантским волнам, по которым сновали вагончики, где весело верещали счастливчики, которых покручивало и переворачивало. Мы тоже хотели быть там.

Я отчётливо помню, что каждый раз мы немного задерживались на площадке, дожидаясь очередного состава из сцепленных сидений. Я держал Машуню за руку. Она смотрела на меня задумчивыми счастливыми глазами и загадочно улыбалась. Справа на звёздном небе висел громадный круг Луны. Раз в двадцать больше обычной. По жёлтому шару пробегали приятные голубые сполохи, словно волны тёплого прибоя. Луна не казалась мне страшной. Напротив, я твёрдо верил, что всё так и должно быть. Что мы с Машей просто на далёкой планете. В парке космических аттракционов. И пробудем здесь долго.

Состав прибывал уже пустым. Будто те, кто сел в него до нас, исчезли по пути. Но нас с Машенцией это ничуть не страшило. Сиденья были двойные. Мы удобно устраивались рядом. Опускали защитную раму, слушая приятный щелчок. И снова моя рука сжимала её пальцы. Или лежала на запястье. Я не помню, как всё было по-настоящему. Но помню само волшебство прикосновения. То, чего не случилось у озера.

А потом поезд стремительно взмывал к небесам, и нас начинало кружить и вращать во все стороны. И сзади, и спереди кто-то восторженно орал, а мы помалкивали и не теряли прикосновения. Луна возникала то слева, то справа, то ныряла во тьму, будто и не было её никогда. Я посматривал на неё с опаской. Я боялся, что она полностью станет голубой. И тогда Машуня уйдёт.

Но Луна, невзирая на бирюзовые сполохи, перекрашиваться не желала. И поезд притормаживал, защитные рамы с лязгом откидывались вверх, а мы с Машуней вылезали наружу, чтобы, немного послонявшись по сумрачным тропинкам под разноцветными гирляндами, снова идти на станцию, куда прибудет поезд.

Я чувствовал себя невероятно счастливым. Говорят, что сны – наши иные жизни. Если бы так было на самом деле, я бы легко порвал с реальным миром, навсегда оставшись с Машуней в сумеречном парке аттракционов под огромной золотистой Луной, искрящейся голубыми блёстками.

Тем обиднее проснуться и обнаружить себя в ненавистном лагере. Сквозь окно сочился мутный рассвет, а уши немилосердно терзал храп Кабанца. Ещё секунду назад не было на свете человека, радостнее меня, а тут навалилась суровая реальность. И надо в неё вживаться.

Но не стоило проваливаться в безразмерную тоску. Надо просто дождаться вечера. Просто улизнуть к пруду. Просто снова взойти на скрипучий мостик, где меня ждёт Машуня. Интересно, что снилось ей в эту ночь? В каком парке аттракционов была она? И находился ли я рядом?

Я и днём словно спал. Проваливался в грёзы. Вспоминал подробности сновидения. Стыдно сказать, даже радовался, что поход старшего отряда затянулся, и Лёнька не возвращается. Я не знал, что делать с Лёнькой, если бы он вернулся. Не тащить же его к мосту. Мост – место встреч для двоих. И третий там лишний, будь он даже Лёнькой – самым замечательным парнем на свете.

В этот день мне всё время хотелось что-то совершить. Грандиозное. Несусветное. Подвиг какой-нибудь. Пусть даже самый дурацкий, но подвиг. Чтобы вечером мой разговор начался бы солидным «А знаешь, чего сегодня я...» Ну, и так далее.

Но какой подвиг совершишь в лагере, где время заполнено нудной пыльной тоской. Саныч, не сводивший с нас глаз, привёл всю палату к маленькому сарайчику позади корпуса старшаков и выволок оттуда рассохшуюся лодку. Он долго и скучно объяснял, как её конопатить. А потом выяснилось, что нет подходящего тряпья.

– У повара можно взять драные полотенца, – сказал Саныч. – Ну, кто метнётся кабанчиком в столовую?