Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"
Автор книги: Window Dark
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Мы уселись на косую перекладину, с которой сползала проржавевшая сетка. Я повыше. Килька пониже. Две нахохлившиеся птицы в холодный осенний день. Мёрзлое ощущение чего-то мёртвого заползало всё глубже. Нельзя давать ему одержать верх. Я попытался отогнать его разговорами о делах дальних, но тоже невесёлых.
– Тебе родители пишут? – спросил я.
Собственно, это меня ни капельки не интересовало. От своих после случая с молотком я не ждал писем. И сам им писать не собирался.
– Нет, – тихо сказал он, очень тихо, слово нехотя выскользнуло из-под сжавшихся губ.
– А чего так? – задал я следующий вопрос. Просто так, чтобы не молчать в этой могильной тишине.
– Их нету, – голова Кильки развернулась ко мне, и сквозь линзы очков я увидел большущие глаза, наполненные безмерной грустью. – Их в прошлом году на машине расшибло. Утром ехали к тётке, а навстречу ди-джей какой-то с радио после пьянки гнал. Заснул за рулём. На встречку выехал. Лобовое столкновение. Сам в лепёшку, и мои погибли. Да везде писали. На памятник даже в Интернете собирали.
– Родителям твоим? – удивился я неравнодушию людей.
– Ему, – снова едва слышно ответил Килька. – Родителей моих кто знает?
Мы помолчали.
– Ты что, – спросил я, проникаясь самым настоящим интересом, – один теперь живёшь?
– Не-а, – мотнул головой Килька. – Одному нельзя. У тётки живу. Только худо. Из школы пришёл, по хозяйству шурши. И так до самой ночи. А сейчас каникулы, так с самого утра. У неё хозяйство большое. Кур держит. Свиней. Всех покорми. За всеми убери. Я в лагере этом первый раз за год отдохнул. Знаешь, какое счастье, когда можно ничего не делать!
– Тебе, наверное, в детдоме лучше было бы.
– В детдом нет, – сказал Килька. – Тётка за меня денежку получает. И квартиру мою сдаёт. Продать хотела, но сказали – не положено. Я вырасту, сам решать буду. Она неделю злилась, исходила желчью вся. А потом ничего, подобрела. Даже вон путёвку мне сюда оформила.
– Тут тоже несладко, – сказал я. – Посчитай, сколько наших уже поисчезало. И не факт, что к добрым пришельцам.
– Не хочу считать, – прошептал Килька. – Я сейчас часто думаю: вот закончится смена, и опять на тётку батрачить. Аж плохо становится. А потом представлю, что исчезну, как Гоха, и хочется к тётке. Страшно потому что. А иногда и представить не получается. Не укладывается в голове, как это: раз – и меня нет!
Мы снова помолчали.
– Хуже всего, что Линукса отобрали, – разорвал тишину Колька.
– Линукса? – слова казалось отдалённо знакомым.
– Пса нашего так звали, – и Килька улыбнулся, словно пёс встал перед его глазами вместо полуразваленного корпуса. – Батька мой программёром впахивал. У него на системнике операционка Линукс стояла. Очень он её уважал.
– Что за порода пса? – спросил я.
– Так, – пожал плечами Килька. – Дворняга беспородная. Мы его на дороге подобрали. Его выкинул кто-то. Он в обочине сидел. Грязный такой весь. И грустный. Не шёл к нам. Не верил.
– А сейчас он где? – не утерпел я.
Губы Кильки плотно сжались, потом нехотя разлепились.
– В приют отдала. Это она так говорит. А я боюсь, усыпила. Или собачникам.
Он снова замолк.
– Не говорит, где приют? – догадался я.
– Не говорит, – согласился Килька.
Он как-то сжался, словно в его голове не укладывалось, как можно пса, который бегает, хвостом виляет, жизни радуется, взять и собачникам отдать. Или усыпить, что ничем не лучше.
– Ладно, – вскочил я. – Харэ сидеть. Давай ещё поищем немного. Не может быть, чтобы в таком огроменном корпусе хоть что-то полезное не сыскалось.
Мы выбрались в коридор и продолжили исследование в соседней палате. Кроватей здесь не обнаружилось. Из мебели тут нашлось лишь две опрокинутые зелёные табуретки. Да ещё по всему полу рассыпали осколки большого зеркала. Они противно хрустели под ногами. Я сдвинул десяток-другой в сторону, но под стеклом лишь темнел пол. Становилось тоскливо, будто на последние деньги купил лотерейный билет, а он и не выиграл. Килька поднял табуретку и уселся. Я подхватил вторую, поставил рядом и тоже сел. Стены словно отгородили нас от внешних звуков. Было прохладно и тихо, словно мы сидели в склепе. Я поёжился. Килька просто замер, будто заледенел.
– Когда, говоришь, второе полнолуние? – прогнал я нехорошую тишину.
– С тридцатого на тридцать первое? – губы Кильки едва-едва разлепились.
– А до него что?
– Вторая четверть Луны, – пояснил Килька уже чуть громче, словно оттаивал. Словно знания в его голове придавали ему значимости и прогоняли леденящую робость и морозную неуверенность.
"Мы просыпаемся лишь на молодую Луну. Если точнее, то в первую четверть лунного месяца", – вспомнились слова Машуни.
– Вторая, – протянул я. – А первая когда была?
– Позавчера закончилась, – пробурчал Килька, осматривая комнату.
Я ничего не сказал. Просто горько и тоскливо понял, почему вчера Машуня не явилась. А потом отогнал эту мысль. Слишком уж она казалась нереальной. Невозможно поверить, что вполне обычная с виду девчонка может проспать три четверти месяца. Я и не верил. Но снова печалился. И надеялся, что как-то неправильно понял слова Машенции. Что ещё придёт она на мост. Просто вчера случилось нечто такое, отчего она не смогла. Я размышлял и разглядывал пол у себя под ногами. Осколки. Одни осколки. Хаотические созвездия павших звёзд.
– Ещё две палаты, – напомнил я, чтобы отогнать тоскливые мысли. – Чем скорее осмотрим, тем быстрее уйдём.
– А что ищем-то? – спросил Килька с искренним непониманием.
Если бы я сам знал это. Если только поймал какой-то намёк. Но инфернальные подсказчики безмолвствовали.
– Ищи то, что на мусор непохоже, – принял решение я. – Вещица, которая странно выглядит. Или которой тут быть не должно.
– Такое? – Килька внезапно нагнулся и подхватил нечто тёмное и небольшое.
Потом его рука разжалась. На ладони лежал чёрный кубик.
– Дай глянуть? – потянулся я за находкой.
Килька мигом спрятал кубик под сжавшимися пальцами и отдёрнул руку.
– Не дам. Мне, может, тоже пригодится. Сначала сам позырю.
Вот тебе и компаньон. Вот тебе и друг задушевный. Донельзя бесит такое отношение к делу.
– Ну, тогда двигаем в следующую палату.
Очередная комната больших сюрпризов не принесла. Мебели тут не было вообще. Зато мусора хватало, аж глаза разбегались. Рваный башмак. Фонарик с отвинченным дном и треснувшим стеклом. Пожелтевшая газета. Пара мятых тряпок. Засохшие листья. Ничего интересного. Одна никому не нужная шняга. Килька рыскал по комнате, что твоя борзая. А мне почему-то снова вспомнился пустой мост.
– Позавчера, – я загнул два пальца под тихий шёпот.
И всё же получается, что я напрасно ждал у моста Машуню. Если первая четверть закончилась. Я повстречал свою новую знакомую в её последний день. Она не могла прийти.
Но почему она мне не сказала, что не придёт?
"Разве?" – проснулся озорной чёртик.
Пришлось с ним согласиться. Мне сказали прямым текстом. Только в тот момент я ничегошеньки не понимал. А она, наверное, так надеялась, что мне всё понятно. До единого слова.
Килька закончил пробежку, так ничего с пола не подхватив. После остановился рядом, катая кубик по ладони. Находка оставляла чёрные следы, которые быстро расплывались от килькиного пота.
– Глянь, чернота, – обратил я внимание.
– Вижу, – кивнул взъерошенный напарник. – Копоть какая-то. Или сажа.
Он послюнявил указательный палец и принялся тереть одну из граней что есть сил. Внезапно из черноты проявился оскаленный белый череп.
Килька мигом замер, разглядывая страшную картинку. Видно было, что кубик стал нравиться ему намного меньше. Тем не менее, отдавать его очкарик явно не собирался.
А мне донельзя хотелось отыскать нечто подобное – непонятное и таинственное. Но в этой палате после килькиной пробежки ловить было нечего.
– Меняем дислокацию, – отдал я строгий приказ. – Последняя палата осталась.
Килька не возражал, но вперёд не лез. Дождался, пока я выберусь в коридор, и пристроился следом. Я слышал, как он шумно дышал мне в спину.
Последняя палата встретила нас абсолютной пустотой, если не считать ком сухой травы, приткнувшийся где-то в углу. И снова в груди поднималась тоска. «Там, где никто не живёт», – сказала Машуня. И вот я здесь. Тут нет жизни, это бесспорно. Но нет тут и никаких подсказок. Килька, конечно, кубик непонятный заимел, но что с этим кубиком делать, кто бы разъяснил потолковей.
– Димон, – прошептал Килька, на глазах белея. – Идёт сюда кто-то.
Говоря о могильной тишине, я приврал немного. Шорохи и поскрипывания прописались здесь на постоянку. Но сейчас мы определённо слышали шаги. Негромкие. Вкрадчивые. Где-то на уровне дальней от нас палаты. Но хуже всего оказалось то, что шаги определённо приближались. Высунь я голову в коридор, глаза узрели бы непрошенного гостя. Но ужас, напротив, толкал меня как можно дальше от дверного проёма, уводящего в коридор. А Килька тот вообще от страха в каменный столб превратился.
– Ну-ка, не дрейфь, – пихнул его я.
Килька бессильно отвалил челюсть, но не издал ни звука, только ткнул пальцем куда-то по диагонали. Я понял его без слов. Выход из корпуса только через коридор. А в коридоре сейчас невесть кто невесть зачем. Но для мальчишек выходом служит не только дверь, а любая щель и любое отверстие.
– В окно вылезем, – прошептал я, с шевелящимися волосами прислушиваясь к приближающимся шагам. – Только ступай тихо. На носочках.
Полностью бесшумно идти не получалось. Половицы поскрипывали. Но в общей череде таинственных звуков, которые извергал корпус, два лишних аккорда симфонию не испортили. Шаг, другой, и мы у окна.
К подоконнику ржавой иголкой пришпилили бумажный лист. Я впивался взглядом в пол, поэтому раньше его не замечал. "Ещё одно письмо? – мелькнула суматошная мыслишка и сразу была вытолкнута продолжением. – А что, если это другой обрывок письма? Того, что я не дочитал!"
– Можно, я первый? – заскулил Килька, и я даже не успел взглянуть на лист. Просто отодрал его, а потом пропустил Кильку вперёд. И стоял, сжавшись, представляя, как неведомая тварь вцепляется мне в спину. Но не мог повернуться, чтобы отважно глядеть в проём, ожидая появления того, чьи шаги приближались к нашему укрытию. Просто смотрел, как Килька, пыхтя, переваливается через подоконник и мешком валится в траву. А после одним прыжком я вылетел из корпуса, пружинисто приземлившись.
Не сговариваясь, мы сдвинулись к углу и юркнули за него, замерев на самой середине стены. Теперь неведомая тварь если и выглянет в окно, то нас не заметит. А если появится из-за угла, успеем дать дёру.
Я прислушался. Тишина. Ветер шумит. Листья шуршат. Травы колышутся. А из корпуса ни звука. И коварных шагов не слыхать. Не дрожи Килька, как лист осиновый, я бы вообще подумал, что шаги мне там, в корпусе, причудились.
– Рванём к столовке, а? – шёпотом упрашивал Килька.
– Погодь чуть, – замоталась моя голова. – Так увидят нас, бегущих. Выждать надо. Не случится ничего, двинем потихоньку. Мол, гуляем по округе, а корпус этот просто по пути подвернулся. На-ка вот, глянь, чего с подоконника уцепил.
Я развернул смятую от волнения находку.
"Работа на конкурс ГОСТИ НАШЕГО ЛАГЕРЯ", – надпись печатными буквами занимала верхний край листа.
На правой половине листа квадрат, увенчанный приплюснутым треугольником, являл нам просторный дом с невысокой крышей. В доме стоял стол. Вокруг него сидели дети. Все парни – в рубашках и брюках. Нарисовано по-детски. Всё в плоскости. Головы – шары. Волосы – солома. Глаза – точки. Носы – закорючка угловатая. Не улыбается никто. У всех рты палочкой. Или дугой опущенной, как у смайла расстроенного.
Левую половину занимала лохматая гора, подбирающаяся к крыльцу. Чудище походило на злобного медведя или гориллу. Но почему-то его схожесть с горой никак меня не покидала. До первой ступеньки оставалось немного – шага три. У горы были мощная пара мохнатых ног. И две руки, поросшие густой чёрной шерстью. А ещё огромные круглые глаза, закрашенные ярким золотисто-жёлтым цветом.
Все дети смотрели в сторону двери, от которой ниспадало крыльцо.
– Я знаю, кого тут нарисовали, – Килька осторожно, мягким касанием ткнул кончиком пальца в мою бумаженцию.
Туда, где неведомый живописец изобразил лохматого великана.
В тот же миг на нас упала длинная тень, а плечо моё придавила тяжеленная ручища.
Ноги стали ватными, коленки подогнулись, и если бы не надо было держать фасон перед Килькой, который тоже побледнел, что сугроб январский, я бы сел от ужаса. А так ничего, устоял, даже взгляд скосил, ожидая увидеть то ли пасть, готовую захавать меня по самые кроссачи, то ли угрюмое лесное существо, о котором упомянул Килька.
Но надо мной навис не лохматый житель дремучей чащобы, а вполне себе привычный Сан Саныч.
– Кто разрешил здесь шариться? – спросил он, пытливо посверливая меня взором.
На Кильку даже не взглянул, будто разом определил, что маршрут сюда – моя задумка.
– Ефим Павлович, – честно сказал я. – В первый же вечер у него спрашиваю, мол, запрещено ведь сюда лазать. А он такой, чего же запрещено? Сломаешь шею в развалинах, нам же забот меньше.
Ужас отхлынул помаленьку, и я стою довольный весь такой: уел вожатого.
– Так ведь не сломал шею-то, – на полном серьёзе обратил внимание Сан Саныч. – Остались с тобой заботы.
Он ловко повернул меня к себе и обыскал карманы столь быстро, что я даже не успел опомниться и воспротивиться. Мелочь и всяческие вещички Сан Саныч сбросил мне под ноги, а вот чужой рисуночек цепанул.
Расправил его. Полюбовался. Хмыкнул. А потом достал зажигалку и спалил.
– Зачем же? – прошептал я, глядя, как оранжевый язык огня танцует по творчеству неведомого живописца.
– Меньше знаешь, крепче спишь, – пояснил вожатый.
И противный чёртик снова запрыгал во мне, подталкивая к неприкрытому нахальству.
– Так я же знаю теперь, – въедливо процедил я, – а спать буду крепко.
– Можешь не проснуться, – хмуро поставил точку Сан Саныч.
А после широченными шагами утопал обратно, в места обитаемые.
Мы остались стоять близ заброшенного корпуса.
– Ну, чё, – проворчал я. – Как тебе наш робот? Похож на инопланетянина? Может, надо было его по ноге садануть? Звон металла его бы и выдал.
Колька не расположен был шутить и мой юмор не понял.
– Я думал, он нас сейчас в шею отсюда погонит, – тихо сказал он.
– Чует Саныч, что дельного ничего мы тут больше не отыщем, – подбил я невесёлый итог.
– А листок? – не утерпел Килька.
– А нет теперь никакого листка, – пожал я плечами.
– Но мы-то видели!
– Видели, конечно, – мысленно я соотносил нарисованное чудище с громадной массой, что незримо возникала то тут, то там вблизи меня, но Кильке рассказывать не хотелось. Он и так напуган выше крыши. Скажи я ему, что видел ночью великана с конкурсного рисунка, а в свидетели позову Кабанца, ему вообще поплохеет. Хотя слова "Меньше знаешь, крепче спишь" сказали в мой адрес, но сильнее они относились к Кильке. А мне не хотелось дарить кому-то бессонные ночи.
Вечером я бегал к мосту над лесным прудом. Но там снова никого не было.
Глава 1
0
Дежурство по столовой
– После завтрака не разбегаться, – приказал Саныч, объявляя подъём. – Сегодня ваша палата дежурит по столовой.
– Чо делать-то? – недовольно спросил Голова-дыня, а потом зевнул так, что чуть челюсть себе не свихнул.
– Поступаете в полное распоряжение повара, – пояснил Саныч и, уже энергично вываливаясь в коридор, добавил. – Работы много, но основная – чистка картошки на обед.
Вот умеют люди прямо с утра испортить настроение. Заканчивалась неделя с момента, как я переступил порог лагеря, но мне казалось, что мой срок здесь приближается к бескрайней, печальной, запорошенной пылью вечности.
Зал столовой быстро опустел, и мы остались в его середине, словно небольшая стайка птиц, решившая воздержаться от предзимнего полёта в тёплые края.
– Тоскаааа, – простонал Кабанец, но в его исполнении стон больше напоминал злобный рык, заслышав который и лев счёл бы разумным свернуть в сторону.
В проёме комнатухи, где на внушительного вида плите фырчали котлы, появился повар. До этого дня я его как-то и не замечал особо. Впрочем, и сейчас отметить было нечего. Невысоконькая худосочная фигура, на которой мешком болтался синий замызганный халат. Круглая, начинавшая лысеть голова. Смуглое лицо, то ли восточное, то ли просто пропечённое жарким июльским солнцем. Узкая полоска тёмных усов, из-за которой он почему-то казался разбойником. Но не атаманом и не первым громилой, а так, на подхвате, создавая общую массу грозной шайки.
В дальнем углу повар, натужно покряхтывая, вывалил горой мешок картошки.
– Сюда! – ткнул он крючковатым пальцем в чан с чистой водой. – Бросать сюда будете.
Раздал ножи и словно испарился. Но не запропал. Послышалось, как он где-то неподалёку раскалывает чурки на мелкие полешки, способные залезть в прокопчённое жерло печи.
Мы молча расставили вокруг картофельной горы исцарапанные шатающиеся табуретки и присели, посматривая друг на друга и словно ожидая команды. Кабанец по пути прихватил со стола половину кривоватой лепёшки с румяной корочкой и сейчас смачно отгрызал здоровенные куски.
Наконец лепёшка дожевалась, и Большой Башка обвёл непонимающим взором собравшихся:
– Чего сидим? Кого ждём?
И, словно подавая пример, начал срезать с большущей картошки извилистую змею запачканной землёй кожуры.
Так как ближе всего к Голове-дыне сидел я, то ускоряющего пинка дожидаться не стал и тоже выхватил из горы клубень. Чистить картошку мне уже доводилось. Дома тщательно следили, чтобы кожура срезалась тонюсеньким слоем, и не забывали поправлять, если нож уходил на глубину. Здесь же поучать нас некому, поэтому каждый чистил в меру таланта и желания. Белые или желтоватые округлые тела с чёрными глазками весело плюхались в чан с водой, а мы выбирали следующую «жертву». Но гора, похоже, не желала уменьшаться.
– Тут хоть порции нормальные, – хмыкнул Кабанец. – Да ещё кухня всегда открыта. Пока не видит никто, я заправляюсь. Капусты квашеной уже полкило точняк употребил.
– Тебе двойную пайку надо, – ввернул я.
– То же всем и говорю, – помрачнел Кабанец. – Да только дома кто меня так кормить станет? Дома мы сейчас на скудном пайке. Пахану три месяца не платили, он с расстройства дверью-то и хлопнул. Помыкался по округе, а нигде работы нет. Он на прежнее место ломанулся, мол, извиняйте, погорячился чуток. А те уже не берут. И долг не выплачивают, мол, своим сначала. Перебежчики, мол, потерпят до лучших времён. Если чо, говорят, судитесь, но себе же хуже сделаете. А мамка пока работает. Кладовщицей. Ей в получку немного капает. В общем, деньжат в обрез. Я дома борщ трескаю, а пахан с маманей чуть ли не в рот заглядывают. Чую, скажут щас: "Хорош жрать". Ладно, лагерь дешёвый подвернулся, меня сюда и упихали. Мол, дома по деньгам больше сожру.
– Мать кладовщицей – неплохо, – сказал Килька. – Если это продуктовый склад. Консервы там всякие. Рыба. Тушёнка.
– Если бы, – Кабанец мечтательно прикрыл зыркала. – Стройматериалы там у неё.
– Ну и спёр бы пару досок или кило гвоздей, – хмыкнул Жорыч. – Продал бы на рынке, всё деньги.
– Там без меня есть кому воровать, – ещё больше помрачнел Кабанец. – Умников таких, как псов нестрелянных. А её, знаешь, как за каждую недостачу штрафуют.
Очередная шрапнель свежевычищенных клубней вонзилась в водную гладь чана, погнав сильную рябь к его стенкам. Я обратил внимание, что Килька кивает мне головой, прося придвинуться. Ну, мне не лениво.
– Помнишь рисунок? – сказал Килька. – Я же сказал, что знаю, кто там нарисован.
Просверлив Кильку недоверчивым взглядом, я лишь хмыкнул, что, впрочем, означало почти стэнд-аповское "Вот явно ты соврёшь, но всё же ври, готов тебя я слушать".
– Яг-Морт, – выпалил Килька.
– Кто? – моё лицо аж сморщилось от непоняток.
Слово было абсолютно незнакомым. Звучало оно странно. Так брякает крышкой сундучина, который лучше не открывать. Так клацает затвор ружья, ствол которого упирается в твою грудь.
Незнакомое слово. Но пульсирующие нервы подсказывали, что оно станет для меня значимым. Весьма и весьма.
– Яг-Морт, – повторил Килька. – Лесной человек.
Я почти не расслышал килькино разъяснение. Я вспоминал, как листал кем-то выброшенный учебник французского, где наткнулся на слово "mort". Так писалась "смерть" по-французски.
– Яг-Морт, – хмыкнул сидящий справа от Кильки Жорыч. – Не бывает такого имени.
– А Баба-Яга бывает? – возмущённо взметнулся Килька. – Корень-то один. Баба-Яга – лесная баба, а Яг-Морт – лесной человек.
– Хочешь сказать, что это существо в нашем лагере бродит, – начал я и (как ни хотелось продолжать) всё же закончил, – и парней похищает. Гоху там, колясочника из старшего отряда?
Спрашивал, а перед глазами стояла высоченная фигура в проёме окна. И вспоминалось ещё создание ночи, которое мы с Большим Башкой по пути из столовой наблюдали. Краем глаза я косил на Голову-дыню, следя за реакцией. А Кабанец заинтересовался, вытянулся даже в сторону Кильки. И помалкивал. Не мешал рассказу.
– Я его не видел, – пожал плечами Килька. – Увижу, тогда и сказать захочу. Но только ему самое то места такие, как наш лагерь.
– Это ещё почему? – встрепенулся Кабанец.
– Он своих ищет, – снизил голос до заговорщицкого шёпота наш вдумчивый очкарик. – Лесную армию собирает. Только непросто ему это. Нужны подходящие пацаны. Одни пацаны, никаких девок.
– А кого он в свой отряд забирает? – это уже я вклинился, не утерпел.
– Кто бы знал, – хмыкнул Килька и шумно вобрал воздух в ноздри. – Я читал где-то, он в давние времена устраивал пристанище в глухомани, но так, чтобы селения неподалёку были. Самая известная легенда о нём, как он с Райдой ошибся.
Килька замолчал. Никто не рискнул что-то спрашивать, но молчание стало таким напряжённым, что его срочно надо было чем-то прервать.
– Райда дочерью старейшины была, – Килька переходил с шёпота на обычную громкость и обратно. – Но не обычная девчонка-плакса, а пацанка, оторва. С детства могла на самое высокое дерево залезть и самую широкую реку переплыть. Если нападал кто, то вместе с отцом в поход ходила. Даже волосы коротко стригла. И Яг-Морт её с пацаном перепутал.
Я прямо увидел эту Райду. Вертлявая, ловкая, в лазании по деревьям любой обезьяне сто очков вперёд даст. Худенькая, но жилистая, иначе не выдюжила бы походы дальние. Глаза блестят, далеко видят. Пальцы цепкие, что ухватят – уж не выпустят. Волосы чёрные косо срезаны. По ветру трепещутся. В общем, не девчонка, а Рони – дочь разбойника.
– Не, ну как можно девку с пацаном попутать, – удивился Жорыч. – Это ж каким слепошарым надо быть.
А я удивился тому, что он перестал хрумкать и пережёвывать, забыв о припасах, попрятанных по карманам.
– А он не глазами выбирает, – возмутился Килька неверию. – Он чутьём. От каждого человека невидимые волны исходят. Он по этой волне своих ловит.
– Запах что ли? – хмуро спросил Кабанец.
– Нееее, – замотал головой Килька. – Учёные это аурой называют. Где людей много, ауры перемешиваются. Тогда Яг-Морту непонятно, кого забирать. И он начинает прореживать население. Исчезают в деревеньках люди. А народ на волков это списывает или на медведя, а то и на духов лесных.
– А прореживает это как? – захотелось уточнить мне.
И не мне одному!
– Убивает? – раздался громкий голос Кабанца.
– Съедает? – вслед за ним спросил Жорыч.
– Не людоед он – это точно, – возразил Килька. – Он зверями лесными питается. Ну, коровёнку иногда тоже может по пути из стада прихватить. Может, и убивает. Ведь не возвращается никто, – он снова шмыгнул носом. – В той деревне, где Райда жила, тоже начали пропадать. Но старейшине, понятное дело, не хотелось по чащобам лазить. Думал, ну, пропадёт человечек-другой, особой беды нет: насытятся духи леса и свалят на другую территорию. А всё наоборот вышло. Когда ауры перемешиваться перестали, почуял Яг-Морт, что самая подходящая кандидатура в доме старейшины проживает. Вечером хватились, а Райды нет. Тут уже на духов леса не спишешь, родная дочь таки! Выгнал старейшина пинками народ из избёнок и отправил на поиски под предводительством жениха Райды. Тот – парень смекалистый. Вмиг отыскал следы подозрительные близ тына деревенского. По следам и отправились.
"Как Лёнька, – подумал я, и в груди тоскливо заныло. – Лёнька тоже по следам поиски бы начал".
– В чащобе заночевали, а к утру на убежище Яг-Морта наткнулись. Кости там звериные. Пепелище костра. Лось недоеденный. А у порога Райда лежит с шеей свёрнутой. Не понравилось ему, видать, что перепутал: вместо парня девчонку в войско своё прихватил.
– И чо потом? – Кабанца история явно увлекла.
– Хотели по домам рвануть. Да жених не отпустил. Сказал, не отомстим если Яг-Морту, старейшина не простит. Каждого из вас поборами сгноит или в нищете заморит. Такой расклад, понятное дело, не понравился никому. Пришлось ждать Яг-Морта, чтобы его убить.
– Ха! – Жорыч не по делу развеселился. – А чё, его убить можно? И как?
– Живое мёртвым сделать всегда способы имеются, – теперь Килька уже не хлюпал носом, а решительно утёр его ребром ладони. – Ну, там... отрубить ноги, руки, голову. Сжечь ещё лучше. После в землю зарыть. Ну и в грудь осиновый кол вбить на всякий случай.
– Осиновый кол – это для вампиров... – начал я умничать, но тут наткнулся на негодующий взгляд Большого Башки и сразу решил вести себя скромнее.
– Убили, не? – уточнил Кабанец.
– В легендах по-разному говорится, – не дал точного ответа Килька. – Как вывалилась из чащи гора тёмная, набросились на неё все. Начали колоть, рубить, сечь. Много народу полегло. Но в итоге удалось свалить его в овраг. После закидали мохнатое тело сухостоем и подожгли. Как прогорело всё, засыпали овраг землёю.
– И кол осиновый? – напомнил я.
– О коле в легенде не говорилось ничё, – Килька снова пожал плечами. – Да только некоторые истории заканчиваются тем, что отлежался он, выбрался из-под земли и снова в лес ушёл. А после опять начал армию лесных людей собирать. Тех, чья аура для этого дела подходящая.
Мы немного помолчали.
– Из окрестных сёл, из близких деревень выбирает он тех, кто составит его войско, – продолжил Килька. – Сначала сгоняет мальчишек в большой отряд, а потом выбраковывает неподходящих.
– Как выбраковывает? – Жорыч на время перестал грызть морковку.
– Нууу... – Килька выглядел сбитым с толку, очевидно, легенда такими подробностями не располагала. – Понятно как.
Килька был отличным передатчиком информации: логичным, безупречным, обстоятельным. Но там, где сказка имела провал, который надо обязательно заполнить, его фантазия буксовала. Справочником он был великолепным. Но вот сказочником никаким.
– Ты чо влез-то? – Кабанец легонько врезал Жорычу по макушке. – Сам будешь дальше балакать, трепло? – и, дождавшись, когда Жорыч отчаянно замотал головой, возвестил для всех нас. – Чо зырим? Картохан чистить! Живо!!! – и напоследок повернулся к Кильке. – Ты дальше давай. Не томи.
Килька мигом приободрился.
– Когда кандидатов остаётся тринадцать, задумывается он, – голос Кильки убавил громкость до степени заговорщицкого шёпота. – Вот из них он выбирает настоящего воина. Его-то и уводит в самую глубину леса. Тот пацан не исчезает бесследно, нет. Он в лесного духа превращается. Словно ветер, он летит по округе. Словно тень, он скользит на листве.
– А оставшаяся дюжина? – спросил Жорыч, срезая кожуру так толсто, что бедная картошка худела чуть ли не в половину.
Килька лишь мазнул пальцами по горлу и вверх их увёл, будто петлю обрисовывая.
– В расход, – расшифровал Кабанец. – Лишние рты никому не нужны.
– Не всех, – тихо сказал Килька. – Там сказано, что любой из них может стать жителем леса. Маленькой копией Яг-Морта. Тем, кто навсегда покинет ряды людей и станет их беспощадным врагом.
– В общем, не ходите, дети, в Африку гулять, – подвёл Кабанец предварительные итоги.
За рассказом куча картошки не просто заметно похудела, а начала истощаться. Кое-где между рассыпанных клубней уже проглядывал дощатый пол.
– Во вторую половину осени можно, – продолжил неугомонный Килька. – Его права заканчиваются семнадцатого октября. После он под землю уходит. Лес снегом заметёт, а он спит себе. Но если встретишься с ним в самый последний день его силы, тебе крышка.
– А если после? – не утерпел Жорыч.
– Сказано же, – и вопрошающий словил второй подзатыльник от Большого Башки. – Спит он.
– Не всегда, – осторожно возразил Килька. – Если не уснёт, то слабеет. Летом он за людьми охотился, а краем осени всё наоборот: сам он от человека бегает. Но такому даже в самой дремучей чаще не затеряться.
– Он, наверное, метра с два будет, Яг-Морт-то? – внезапно спросил Кабанец.
– Намного выше, – взмахнул руками Килька. – Точно говорю, он с сосну здоровенную. Зайди такая громада в наш лагерь...
– А я говорю, метра с два, – перебил его Большой Башка.
Я вдруг понял, что Голова-дыня пробует встроить увиденное нами ночное страшилище в только что услышанную историю.
– Но в легенде сказано...
– Я чо, вру, да? – Кабанец вскочил, шагнул к Кильке, но запнулся об угол разлохмаченного линолеума и растянулся на его грязной поверхности.
– Да чтоб твою дивизию, – взревел Большой Башка.
Килька испугано втянул голову в плечи. Досталось, впрочем, не ему. От всей души Кабанец саданул носком облупившегося кроссача по коварному углу. Линолеум не улетел в противоположную часть кухни лишь потому, что его придерживали ножки стола. А держали они крепко, ведь на столе стоял чан с уже начищенным картофелем. Зато задрался угол знатно. Чуть ли не на половину.
– Зырь, ребя! – палец Жорыча ткнул в открывшееся пространство. Доски пола пересекала щель. Щель образовывала квадрат, один из углов которого продолжал прятаться под загнувшимся линолеумом.
Кабанец лёгким толчком сдвинул стол вместе с чаном, освободив квадрат целиком. После он осторожно просунул кончик своего ножа в загадочную щёлку и зашурудил там, используя лезвие, как рычаг. Квадрат сбитых досок бесшумно вылез из паза и сдвинулся в сторону. В темноту уводила вертикальная лестница из крепких деревянных брусьев.
– Заценим, чо там есть, – кивнул Кабанец, обшарил нас пылающими от интересных предчувствий глазами, выбрал Кильку и подтолкнул его к лазу.
– А чё я? – заныл тот. – Я боюсь.
– Щас не полезешь, а полетишь, – грозно пообещал Кабанец.
Килька понял, что всё равно окажется в подземелье. Поэтому, старчески покряхтывая от огорчения, медленно-медленно полез в темноту. Мы чутко прислушивались к шагам и шорохам снизу. Воплей нечеловеческого отчаяния, когда тебя пожирает нечто ужасное, оттуда не доносилось.
– Чо там? – первым спросил Большой Башка.
