Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"

Автор книги: Window Dark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Я обогнул столовку, не увидев ни повара, ни дежурную бригаду. Это встревожило ещё сильнее. Но я не стал заходить в обеденный зал или на кухню. Я шёл к начальнику лагеря. Он старший. Пусть скажет мне. Пусть даст хоть какую-то разгадку. По-осеннему жёлтые травы стелились на громадном застоловском поле.

Дверь, за которой скрывались ступеньки, ведущие в кабинет директора, была заперта.

А ещё было как-то не по-летнему холодно.

В тоске я посмотрел назад. Потом снова развернулся по курсу. Ощущение, что я – единственный человек на Земле, терзало невыносимо. Впереди по курсу был лишь угол, за которым в ночь мести что-то таинственно стучало. Но сейчас и там была тишина.

И снова угол. И снова мрачное предчувствие. Одиночество оказалось столь непереносимым, что я перестал бояться. Обнаружься за углом гигантский монстр, распахнувший двухметровую пасть, быть может, я деловито, без лишних слов, шагну в неё, и всё закончится. Но за углом не было монстра. Зато там валялась приставная лестница.

Почему-то я не мог отправиться дальше. Мне хотелось заглянуть к начальству. Может, в его обители лежит записнушка с элитной мобилой на твёрдой корке. И тогда я её открою, чтобы узнать, насколько увеличилось число галочек. И не стоит ли одна из них перед моей фамилией?

Я глядел на лестницу и вдруг в первый раз за сегодня обрадовался. В кабинете Палыча было окно. Я же помнил, как алой звездой отразилось в нём пламя спички. Дверь преграждала путь в кабинет. Но приставная лестница предлагала обходную дорогу.

Поднявшись по отсыревшим перекладинам и замарав руки неведомой слизью, я заглянул в директорское окно. Сумрачно и неуютно. В отчаянии я нажал на раму изо всех сил и вдруг почуял, как окно продавливается внутрь. Петля шпингалета, державшего окно, вылетела, и железный стержень со скрежетом прочертил по белому подоконнику ржавую линию.

Кабинет пустовал. В шкафу ни рубашки, ни носка. На столе ни единого документа. Только набор, наглухо привинченный к столешнице.

Автоматический перекидной календарь показывал восемнадцатое октября, и, если взглянуть в окно, верилось, что так оно и есть.

– Может, прошлогодний? – я прищурился, разглядывая некрупные цифирки и почему-то опасаясь перегибаться через подоконник, внутрь директорской обители.

Нет, нынешний год значился на календаре.

А на полу валялась монетина пятирублёвая. Тускло поблёскивала. Словно звала за собой. Словно в мой карман просилась.

В один нехороший день денег у меня было – такая же пятёрка. А требовалась пятисотка. Пацаны звали прошвырнуться по торговому центру. А потом на концерт в ДК Калинина.

Я уже и не помнил, какая группа приезжала. Что-то мощное. И упоротое одновременно. Такое, что не только свои песни поёт, а ещё "Короля и шута" фигачит. И билет пять сотен стоит. Я это точно помнил. Куда карманные деньги потратил – загадка. Одна пятёрка осталась. С ней идти – позориться только. И пацаны ушлые – так просто деньги в долг не отстегнут. Только на счётчик. А мне до следующей выдачи ещё полмесяца кантоваться. Тут по счётчику натикает – мама, не горюй!

И не идти нельзя.

Пацаны крутые. С такими стильно потусоваться. Сегодня не пойдёшь, в другой раз никто не позовёт. И компаха в ДК стоящая намечалась. А пятисотки нет.

Не помню, как в мамину сумочку сунулся. Но, глянь, там тысячи стопочкой сложены. Штук шесть или семь. Я одну и взял. Решил, а кто заметит, что меньше стало? Подумают, потратилось куда-нибудь.

Не подумали.

Вечер-то классно прошёл. И билет купил. И пивом кого надо угостил. И с девчонкой рядом сидел – просто куколка! Жаль только, что у куколок таких всегда свой парень имеется.

Сутки минули. В гостиную зовут. Лица у родаков сумрачные. Напряжённые.

– Дима, у меня в сумочке семь тысяч были отложены на квартплату, а теперь только шесть, – вступает мама, а голос подрагивает. – Ты не брал?

Мне бы сознаться, но я не могу. Не выталкивается признание. В отказ идти легче.

– Чо я? – бурчит мой сдавленный голос. – Надо мне по вашим сумкам шнырять...

– Где деньги! – взрывается отец.

А смотрят, будто из-за меня одного во всей России так жить хреново.

И тут мне сразу ясно становится, что не будет по-ихнему. Теперь уж никак не получится.

– А докажи, что я брал! – ору навстречу.

Вижу, как слюна брызжет. И переполняет меня ярость несусветная.

Визжу, воплю, чуть ли не извинений требую за обвинение бездоказательное.

И они, замечаю, тушуются. Не могут ничего сделать с напором моим.

Мне и противно до рвоты, а всё одно свою линию гну.

Так ничем дело и закончилось.

Но понял одно: никогда больше не полезу в кошель. Ни к родакам, ни к кому другому, постороннему. Даже если случай стопудовый представится.

И осталось что-то внутри. Такой противный слой, что и вспоминать об этом не хочется. И не вспомнил бы! Но тут пятёрик этот. Лежит, блестит, словно выпал из того самого дня, который лучше бы никогда и не случался.

Медленно-медленно я слез, чуть не навернувшись в середине, и потопал к жилым корпусам, чутко вслушиваясь в пространство, ловя любой живой звук. Но округу окутало безмолвие. Никого не было в лагере. И я только теперь обратил внимание на пожелтевшую листву главной аллеи. Вся лагерная территория превратилась в Осенний Угол. Осень властвовала здесь, умертвив и усыпив всё вокруг. Я оставался единственным жителем странного опустевшего мира.

И я поплёлся к безжизненным корпусам. В царстве омертвевшей безмолвной пустоты мне хотелось быть поближе к творению рук человеческих. Так почему-то спокойнее.

Впрочем, насчёт безмолвия я ошибся.

Наплывали звуки.

Звуки барабана.

Мерный рокот барабанной дроби.

Нескончаемой барабанной дроби, будто дюжина сердитых барабанщиков получили вместо сердца вечный двигатель.

Далеко-далеко. Откуда-то с севера.

Выглянуло солнце. Всё вокруг было осенним. И солнце не выделялось из общего ряда. Оно словно светило сквозь кисейную пелену. Было холодным, неярким. Казалось, можно смотреть на него без очков, не опасаясь расстаться со зрением.

На полегшие травы упали чёрные тени. Корпуса обрели двойников, распластавшихся по земле и не имевших сил от неё оторваться. В этот миг я увидел, что тень корпуса, вытянувшаяся ко мне, не одна. Рядом пролегла большущая тень неизвестного. Кто-то длинный прятался за углом. Тень выдала его. Солнце не могло согреть мир, утонувший в осени, но оно спасло меня, обозначив зловещую тайну. Быть может, засаду. Впрочем, имелось ли у меня время плавать в раздумьях? Я рванул прочь, но краем глаза успел засечь, как качнулась чужая тень, следуя за мной. Если бы я обернулся, то увидел бы преследователя. Но жуткий страх приказывал не терять ни мгновения. Всё время, которое у меня оставалось, теперь принадлежало лихорадочному бегу.

К тени толстого ствола тополя, высившегося впереди, жуткой гигантской бородавкой приклеилась тень лохматого великана.

Вторая тень?

Определённо, не первая, так как обладатель первой сейчас топает за спиной. Я слышал его тяжёлые торопливые шаги. Я отчаянно боялся услышать, что они приближаются, что я не могу удерживать спасительную дистанцию.

Тень у тополя шевельнулась.

Но этого не может быть!

Если злобный Яг-Морт выслеживает меня, как диверсанта, вторгнувшегося в его царство, то кому принадлежит вторая тень?! Не бывает же сразу двух Яг-Мортов!

Вильнув в сторону от тополя, за которым таилась засада, я почесал к полю. Туда бежать не хотелось. Следовало выбираться к главным воротам, а от них – к дороге. Но паника не давала выстроить связные планы. Ноги уносили прочь от погони. И несли они меня прямиком к Осеннему Углу.

Взгляд опасливо стрельнул в сторону самого Угла и замер, словно замороженный. Створки стояли нараспашку. Вернее, то, что от них осталось. Обугленные доски выгорели почти до основания. Дорога уходила в густую желтизну неприветливого леса. Оттуда, из лимонной и золотой листвы сочился запах горелого. Но не пожара, а пожарища. Что-то пылало там не так давно, но теперь пригасло, затухло, прибитое дождями и сыростью. Лишь запах ещё уносится на крыльях ветра, но когда-нибудь развеется и он.

Наверное, стоило пойти по дороге и рассмотреть всё в деталях. Место, куда не пускают, всегда притягивает. Тем более, там, в жёлтой гуще, не чувствовалось ничего живого. И ожившего тоже не чувствовалось.

Я пугливо обернулся, ожидая увидеть лохматых преследователей, но за спиной никого не оказалось.

Почему-то это подействовало на меня успокаивающе, будто никуда бежать уже не нужно. Будто я прибыл в пункт назначения. "Конечная станция. Поезд дальше не идёт".

Не торопясь, я прошёл меж обгоревших створок. Ничто не остановило меня. Упругая невидимая преграда никак не проявилась.

Жёлтый лес казался умирающим. Ноги нехотя вели меня по лесной дороге, но после я остановился. Жутчайшее чувство опасности пронзило холодной иглой. Что-то не так в обстановке. И это "не так" не стоило оставлять за спиной.

Пришлось обернуться. В который уже раз.

Распахнутые ворота. Вдали покинутые корпуса, каждый из которых теперь обрёл статус заброшенного.

Я не сразу понял, что изменилось. Но когда понял, встревожился. На лагерной территории появилось лишнее строение. Не было его утром, а сейчас стояла, будто всегда находилась на этом месте, бревенчатая избушка. Выстроили её удивительным образом – в три угла. На трёх стенах ни одного окна. И дверей, кстати, не было.

Таинственное появление избушки не давало уйти далеко. Я наворачивал круг за кругом, размышляя, зачем она здесь? И что внутри неё? А ведь можно узнать! По брёвнам забраться на крышу и поискать лаз внутрь. Мысль пришла, когда я в очередной раз огибал один из углов. Но в эту секунду передо мной возникла дверь.

Мной владело странное безразличие. Я не верил, что там, за дверью, меня ждут люди. Но одновременно не верилось, что это место сбора лохматых великанов. Однако неописуемо хотелось повстречать хоть кого-то.

Крыльца не было. Я встал на цыпочки и гулко стукнул в дверное полотно. Мерзко скрипнув, дверь распахнулась в мглистую неизвестность.

Я понял, что лагерная осенняя пустота пугает меня гораздо больше непонятного строения, и быстро запрыгнул на порог. Я лез туда, словно передо мной открылась дверь в иной мир.

Когда я шагнул в комнату, то сразу понял, что тут есть кто-то ещё.

Он был похож на плотную вязанку веток, перехваченную посередине витым кожаным поясом шоколадного цвета. Вязанка держалась на паре тонких ножек, переходивших у основания в разветвления дюжины кривых пальцев. Такие же две тонкие руки-ветки торчали из верхнего края вязанки, будто из плеч. Над вязанкой высилась небольшая голова неопределённой формы, чем-то смахивающая на комок смятого белья. Два круглых чёрных шарика-глаза пытливо осматривали меня. В выпуклой черноте причудливыми звёздами отражались отблески света. Я разглядел всё это, потому что по комнате рассыпали сотни и тысячи гнилушек, источавших мутное зеленоватое сияние, заставлявшее мрак тесниться в углах.

Мне сразу стало ясно, что передо мной Леший.

– Меня Димкой зовут, – сказал я, почему-то не решаясь произнести привычное "Димон".

– Вэрса, – рокочуще представился он, быстро пожав мне руку.

Странное рукопожатие, будто коснулись меня не пальцы, а корявые, шероховатые ветки.

– Вот мы и свиделись снова, – усмехнулся леший. – Только ты не помнишь нашу встречу, потому что она для тебя впереди.

Я промолчал, потому что не понимал смысл сказанного. В который уже раз.

– Там я бы путал тебе дорогу, – сказал леший, – Я бы крал пути из-под твоих ног. Но в этом мире меж нами нет связующих ниточек. Ты – не моя жертва, я – не охотник за тобой.

– Это здорово, – сказал я. – А то мне всё время кажется, что кто-то меня выслеживает. Зрит за мной. Наблюдает. А иногда бросается в погоню.

– Правильно кажется, – спокойно сказал леший. – Сейчас ты мне не интересен. За тобой есть кому охотиться. Заступать им дорогу я не собираюсь.

– Я устал убегать, – признание далось нелегко. – Такое чувство, что я не бегаю, а сражаюсь. Что каждый день – это битва. Но только я не понимаю, с кем и когда.

– Но ты же прошёл за ворота, – удивился леший. – Пылали все мосты. Кроме одного. Того, что привёл тебя сюда. Того, по которому шагает тот, кто утратил всё, когда ты оставил створки за спиной. Когда вы встретитесь, разрушится последний мост.

Он говорил, как Машуня. Будто я уже всё знал. Будто должен понимать с первого же слова. Будто стал кладезем мудрости. Но я не стал. И почему-то снова боялся неловким вопросом разрушить имидж всезнайки, с которым даже потусторонние существа говорят на равных.

– Ты достойно вёл себя при первом знакомстве, – сказал хозяин треугольной территории. – Надо сделать тебе последний подарок.

Он открыл дверь, за которой должна простираться лагерная территория, заполонённая осенью. Однако за ней обнаружилась небольшая комнатёнка, стены которой были увешаны часами. Циферблаты мягко светились. Розовым. Алым. Лазурным. Так светятся неоновые вывески на фотографиях прошлого века. Разноголосое тиканье наполняло комнату. Оно отражалось от стен причудливым эхом. Все часы показывали разное время.

Звуки ничуть не напоминали обыденное "Тик-так". Любые из ходиков шептали мне: "Ма-ша, Ма-ша, Ма-ша..."

– Подругу твою вряд ли разбудить земной чаровницей, – печально сказал леший. – Но можно попробовать сотворить из неё красу небес.

На круглом циферблате голубого цвета две золотые стрелки среди сиявших звёздами чисел показывали одиннадцать часов.

– Самое подходящее время, – хмыкнул леший, оказавшись рядом. – Запомни его. И луна уже выйдет на небеса. И смотрящие ещё не проснутся.

– Это всё Ваше? – уточнил я, кивая на часы.

– Моего там ноль граммов, – усмехнулся Вэрса. – Для меня нет хода в ту комнату. Там заправляет Часовых дел мастер. Живёт он в хижине на склоне горы, заросшей Чёрными Лесами. Я, так сказать, тоже не последний пенёк в лесной иерархии, поэтому могу открывать туда дверь. Но не более того.

"Ма-ша, Ма-ша, Ма-ша...", – стучало в голове, покалывало, не давало успокоиться.

– Иди, – махнул леший корявой лапкой.

Имя "Часовых дел мастер" чем-то меня пугало. Встречаться с ним не хотелось. Я опасался, что примет незваного гостя он очень неласково. Но до одури желалось как можно скорее покинуть пустой мир, пленённый колдовской осенью. Я смело шагнул через порог. Краем глаза где-то в стороне я увидел громадные часы, на которых вместо цифр были нарисованы домишки. Я вонзился во мглу, твёрдо веря, что окажусь в ещё одной комнате. Но вместо этого рухнул с высоты. Ударился. Расшибся. Потирая зверски ноющий локоть, вскочил и обернулся, намереваясь устроить жестокий разнос лешему за то, что не предупредил.

Но избушка исчезла, словно её и не было никогда.

Оглядевшись, я отметил радостный факт: листва на деревьях снова позеленела. Где-то неподалёку, конечно, находился и Осенний Угол, но туда я отказывался смотреть. Скользя пальцами по шершавым доскам забора, я двинулся в другую сторону: к главным воротам лагеря. Подушечки пальцев терзали неласковые прикосновения шероховатостей, выступов и засохших сучков. Но я боялся отпустить доски. Мне казалось: потеряй я связь с забором, и меня снова обступит тоскливый мир осени.

Я стоял на одной из вершин треугольника, две другие – столовая и заброшенный корпус. В центре треугольника высилась знакомая высокая фигура.

Нет, не Яг-Морт, как кто-то мог подумать.

Ефим Павлович, расположившись ко мне боком, листал знакомую записнушку. Пальцы сжимали карандаш, но его остриё не торопилось ставить отметки на страницах. Взбивая траву с громким шелестом, я двинулся к начальству.

– Дмитрий, – было видно, что Палыч весьма удивлён.

Книжечка с заветным телефоном на обложке ощутимо дрогнула. Я встал на цыпочки и сумел заглянуть на разворот прежде, чем она захлопнулась. Я ведь уже видел эту страницу. И уже знал, на каком месте там стоит моя фамилия. Глаза успели ухватить, что количество галочек напротив фамилий заметно увеличилось. И углядели, что напротив моей фамилии место тоже не пустовало. Только там темнела вовсе не галочка. Там нарисовали шарик с чёрточкой, похожий на Сатурн, кольца которого ребром вытянулись в виде тонкой линии.

– Я это... – вот совершенно непонятно, что говорить.

– Не объясняй, – отмахнулся Палыч. – Раз уж вернулся, то не опоздай хотя бы на ужин. Порция тебе пока найдётся.

Цепкий взгляд отпустил меня, а сам начальник неторопливо побрёл куда-то к столовой. Я же бочком отступил с дороги в траву и побежал к корпусу.

Я слышал голоса. Я слышал звуки. Кто-то негромко чем-то постукивал. Кто-то чего-то пытался насвистывать. Насвистывал он фальшиво, но эти ломаные ноты казались мне сейчас лучшей музыкой на свете.

Народ восторженно обступил меня плотным кругом.

– Ты первый, кто обратно вернулся. Тебя ж ещё во вторник потеряли.

– А сегодня? – спросил я, холодея.

– Сегодня, братан, четверг, – и Кабанец щёлкнул меня по лбу.

Тихонько. Ласково. Видно было, что он искренне рад моему возвращению.

– Тут за пару дней народу жуть поисчезало, – делился новостями мой однокомнатник. – Старшаки, слышь, из похода вернулись. Но даже их сейчас так мало.

– А Лёнька? – прохрипел я, чувствуя, как в одно мгновение от волнения пересохли губы, нёбо, глотка. – Среди старших Лёньку видал?

– Да не боись, – фыркнул Кабанец. – Всё нормуль с корифаном твоим. Запомни, зёма, Лёнчик – пацан крепкий. Такие не исчезают.

Огромная плита, давившая на сердце, внезапно отъехала, исчезла, бесшумно и безвредно рассыпалась. Только теперь я понял, как сладко вдыхать воздух полной грудью.

Лёнька в лагере. И этого вполне достаточно, чтобы жизнь продолжалась. Я уже потерял здесь Машуню. Исчезни сейчас Лёнька, и я чувствовал бы себя в пасти огромного дикого зверя, готового вот-вот сомкнуть челюсти.

Лёнька сидел на крыльце корпуса старшаков. Заложив руки за голову, он смотрел в дальние дали. Туда, где за верхушками забора тянулись к небу ёлки. Но Лёнька сидел с таким видом, будто видел гораздо дальше забора. Будто его взгляд пронизывал лес насквозь и убегал куда-то в Индию. Или даже Антарктиду.

Заслышав мои шаги, он встрепенулся.

Узнав меня, удивился. А потом улыбнулся. Приветливо и лучезарно.

Я понял, что безмерное счастье плескалось где-то рядом, и сейчас дверь, за которым оно скрывалось, открыли волшебным ключом.

Мы молчали. Но молчание не было тягостным. Мы просто чувствовали друг друга рядом, и от этого чувства почему-то начиналось казаться, что в мире сейчас всё идёт правильно.

– Как там, в походе? – наконец спросил я.

Лёнька помрачнел. Видно, что говорить ему не хотелось. Но я не сдавался, я теребил его. Меня снедала неизвестность собственного невесёлого будущего, которую безумно хотелось заменить хотя бы неопределённостью: плохое случится, но непонятно, когда именно всё произойдёт.

– В первую ночь трое пропали, – хмуро начал он. – Весь следующий день их искали, да толку ноль. Даже в минус ушли, ибо ещё двое исчезли. Мы все потерянные ходим, лишь Андреич бодрится, мол, вы – храбрецы и герои, а исчезнувшие – дезертиры позорные. Не выдержали суровых походных условий, к мамочкам под крыло подались. Мы помалкиваем, да только каждый уже прояснил: хотели бы ребятки свалить, дали бы дёру прямиком из лагеря. Оттуда до шоссейки тропа пробита, да и топать меньше. Вечером у костра сидим, картошку печём, да радости никакой. Всё кажется, что выскочит из лесу чудище и выхватит из нашего кольца любого, кого пожелает. А мы ничего и сделать не успеем. Поэтому молча сидим. В лесу тишина смертная. На душе тоска вселенская. И хочется лишь одного, скорей бы этот поход закончился, чтоб в лагерь вернуться, пока самому вот так исчезнуть не довелось.

Я слушал, а голос Лёньки укутывал меня, словно мягкое одеяло. Вещал он о печальных делах, но мне было тепло от самого голоса. Ведь я его мог больше никогда не услышать.

Мы не расставались до ужина. В столовой пустые места не просто зияли, а составляли большинство. Поэтому я лишь приветливо махнул Кильке, Жорычу и Кабанцу, а устроился за столом рядом с Лёнькой. Вместе с ним я неторопливо покинул обеденный зал. Проглоченная каша казалась вкуснятиной, а чай словно заварили из элитных сортов. Я понимал, что крупа оставалась той же самой дешёвкой, да и чай явно не закупали в лучших торговых домах, но голод и волнения любой продукт превращали в деликатесы.

Над верхушками леса тускло светился пятнистый поднос полной луны. А в памяти ворочались слова Машуни, смысл которых я и сейчас не очень понимал. Про отворяющиеся ворота. Про перерезанные провода. И что всё решится во второе полнолуние. Которое вот прямо здесь и сейчас. Голубая луна.

На самом деле, луна имела противный грязно-жёлтый оттенок. И казалась заметно больше обычного.

Но теперь-то я не один!

Теперь-то мы с Лёнькой хоть весь мир на уши поставим.

– Слушай, – хрипло выдавил я. – А можешь сгонять со мной в одно место?

Лёнька и рот открыть не успел, как я торопливо добавил:

– Только это сегодня ночью надо. И по лесу чапать не близко.

– Лесные дороги, – кивнул Лёнька. – Всё лучше, чем здесь.

Он не просил объяснений. Он словно верил, что всё поймёт сам, когда я его приведу.

"Самое подходящее время, – всплыли в сознании слова лешего. – Запомни его".

– Давай за час до полуночи, – выдавил я.

Фраза из липкого сна с опустевшим лагерем не давала мне покоя. "Самое подходящее время. И луна уже выйдет на небеса. И смотрящие ещё не проснутся".

– За час до полуночи, – кивнул Лёнька. – Не проспишь?

– Да вообще спать не буду! – взвился я.

– Тогда ровно в одиннадцать жду тебя на главной аллее у пятого фонаря, считая от твоего корпуса, – наметил место Лёнька. – Все заснут уже. Не июнь, темнеет раньше. А сейчас, звиняй, меня пацаны наши ждут. Кой-чего им приволочь надо.

И Лёнька исчез в мглистой лиловой темноте.

Я нёсся к себе словно на крыльях. Мне казалось, что вместе с Лёнькой мы легко разгадаем все тайны «Спящей Красавицы». И разыщем замаскированное укрытие, где держат всех девчонок. Мы спасём Машуню! В это я верил абсолютно точно.

И тут замер, словно налетел на невидимую стенку.

Во-первых, на радостях я вломил по скоростям совершенно не в том направлении. За спиной далеко темнел корпус столовой. Жилые корпуса отсюда вообще не проглядывались. Зато хорошо виднелся забор, над которым кучевыми облаками покачивалась загадочно пожелтевшая листва.

Во-вторых, в наплывающих сумерках алым сияли две точки, словно пара огненных мух. Тихо переговариваясь, курили вожатые. Неприметным сурком я юркнул поближе. Отсюда фразы доносились разборчиво.

– Их всё ещё слишком много, – сказал Сан Саныч.

– Значит, держим ворота на замке, – добавил Виталь Андреич.

В его руках виднелась связка массивных ключей. Ключи противно позвякивали.

Оба они смотрели в сторону Осеннего Угла. Даже в сумерках было видно, что на воротах, как и прежде, висел огроменный замок.

Глава 1

4

Однажды. При голубой луне

А всё же я заснул. Но что-то толкнуло меня, пробудило, встрясло. Народ дрых. Из-под простыни свисала рука Жорыча. Запястье обнимал ремешок часов. На циферблате неярко сияли фосфорные деления. «12» отмечалось двойной чертой. Такие же полоски чарующего зеленоватого света тянулись по стрелкам. Вернее, по единственной, уставившейся на деление перед полуночью. Выходило, что сейчас без пяти одиннадцать.

Пока я добрался до коридора, успел покрыться липким потом, ибо половицы нещадно скрипели. Но никто не проснулся, словно какое-то волшебство отделяло меня от них.

На всякий случай я пробрался к комнатухе Саныча. Пляшущего света свечи не наблюдалось. Осторожно сунув голову в проём, я увидел на кровати тёмную массу, закутавшуюся в одеяло с головой. Но комок казался подозрительным. Не дыша, я подошёл к кровати. Чужого дыхания не слышалось. Изнывая от ощущения провала, я потянул простыню на себя. Думал, увижу руку или голову и остановлюсь. Но простыня сползала, а взору представало нечто несуразное. Я никак не мог опознать увиденное, пока вдруг не догадался, что это грубый зимний тулуп.

Саныч исчез. И почему-то я твёрдо был уверен, что он сейчас прячется в подземелье под кухонным полом. И вместе с ним там конспирируются Палыч, Андреич и повар.

А ещё я очень обрадовался, что ночь эту проведу вне лагеря. Не хотелось оставаться в месте, где знающие люди скрываются в убежище.

Меня волновала лишь мысль о том, что у назначенного фонаря не обнаружу Лёньку. Но Лёнька ждал. И когда я его увидел, в сердце поселилась уверенность, что мы всё сделаем, как надо!

Мы шли за Машуней. Нас окутывала тьма. Лишь серебряные лучи полной Луны пронзали завесу листвы. Спицы таинственного света словно указывали маршрут. Я думал не о Луне. Я думал о костре, горящем далеко на севере. И я боялся, что тот, кто разводит костёр, не сидит сейчас возле него, а идёт по нашим следам. Я был благодарен неведомым силам, что нам не надо идти к северу.

– Вспомни, – настаивал Лёнька, пока мы шли неприметными тропинками ночного леса. – Что-то там должно быть не так. Что-то должно показаться странным. Вот в этой странности и прячется отгадка.

Я вспомнил, когда показалась ограда "Спящей Красавицы".

– Водокачка, – восторженно прошептал я. – Первый раз видел водокачку, к которой уходили бы электрические провода. Много проводов.

– Тогда в первую очередь идём к ней, – решил Лёнька.

Я не спорил. Мне отчего-то казалось, что Лёнька лучше сечёт ситуацию.

Почему-то я опасался, что башня исчезнет. И тогда Лёнька рассердится. Но чёрный гриб стоял на месте. Где-то вдали. У самого забора. В глухом углу, густо заросшем кустами. Сами кусты в ночи казались чёрными, спустившимися на землю грозовыми тучами. Водокачка угрюмо темнела, хотя над лагерем висел круглый фонарь Луны. Обычной, серебряной с лимонным оттенком, хоть по-научному она сейчас и звалась голубой. Луна освещала обратную нам сторону водокачки. Со всей округи к зловещей башне уходили провода.

– Прежде, чем внутрь соваться, надо посмотреть, что те провода питают, – предложил Лёнька. – Если в башне источник, то надо искать, куда он подаёт ток.

Мы огляделись.

Фонари вдоль центральной аллеи выглядели искорёженными столбами. Ни один из них не давал света. Провода явно шли не к ним.

Нити чёрной паутины устремлялись к корпусам. В прошлый раз я не обратил на это внимания, а теперь увидел. К каждому домишке уходило по нескольку проводов: где десяток, где дюжина. И всего один к двухэтажной столовой. И ни одного к дальнему, заброшенному корпусу.

Мы шли по коридору. Старые доски жалобно поскрипывали. Скрип нервировал. Каждый тёмный угол казался засадой. И малейшее поскрипывание выдавало, где я сейчас иду. С другой стороны, если бы тут кто делал засаду, он бы поймал меня ещё при первом визите. Хотя, кто знает, может, зловещие наблюдатели караулят лишь ночью. А днём они безмятежно спят.

Лёнька нырнул в палату и тут же замер. Носом я чуть не клюнул его спину. Потом шагнул в сторону и понял, что остановило Лёньку.

Кровати не пустовали. На кроватях в длинных ночнушках спали девчонки. Их закрывали невесомые почти прозрачные покрывала с серебряными узорами, походившими то ли на развалины лабиринта, то ли на буквы неведомого алфавита. Хуже всего, что девчонки тоже были полупрозрачными. Сквозь них я видел матрацы с серебряными полосками, а сквозь матрацы проступала сетки старых кроватей.

Чёрные провода сквозь оконные проёмы вонзались в комнату, где отвесными толстыми нитями спускались к кроватям. В комнате они становились серебряными и расплывались тонкими почти невидимыми пузырями. Пузыри эти коконами охватывали девчонок, безболезненно проходя сквозь спинки кроватей и боковины сеток.

У окна спала Машуня. Я бросился к ней. Проткнул невидимый кокон и коснулся пальцами плеча, чтобы тряхануть как следует и разбудить ту, кто не пришла к мосту. Вернее, мне только показалось, что я коснулся. На самом деле, рука просто прошла сквозь полупрозрачную фигуру. Кончики пальцев ощутили холод металла пружинистой сетки. Сетка была реальной.

– Такого же не бывает, – я обвёл рукой, показывая на спящих красавиц. – Такого просто не может быть.

– Мы это видим, – сказал Лёнька. – И ты. И я. Значит, не глюки. Значит, это есть. По-самому по-настоящему.

– Словно призраки, – я поёжился от тревожного ужаса перед неведомым.

– Похожи на привидений, – кивнул Лёнька. – Но не забывай о проводах. Может, всё дело в них. Вот если бы разбудить хотя бы одну спящую красавицу.

– Они просыпаются лишь на молодую Луну, – вспомнил я. – Когда первая фаза.

Лёнька уставился на ночное светило, заглядывающее в комнату через окно.

– Сегодня полнолуние, – прикинул он. – До новой луны ещё ждать две недели.

– Когда родится новая луна, нам стоит сюда вернуться, – сказал я.

– Вопрос только, будем ли мы ещё здесь, – пожал плечами Лёнька.

Тогда я думал, что он это о смене, которая могла закончиться. Несмотря на жуткие исчезновения, я по-прежнему верил, что как только истекут проклятые три недели, за нами – оставшимися – приедет автобус и повезёт в город – в привычную благословенную жизнь.

– Один конец электрической цепи нам известен, – прошептал я. – Теперь можно поглядеть, что за питалово прячут в водокачке.

– Может, всё наоборот, – послышал мне Лёнькин ответ. – Может, ток уходит в водокачку. А питалово – это вот они.

Бледная Лёнькина рука обвела спящих красавиц.

Мы торопливо покинули корпус, но до грибообразного строения так и не дошли. Я прямо чуял, что от чёрной башни исходила подозрительная неслышимая дрожь. Внезапно непонятное строение осветилось лиловыми сполохами. А потом под её крышей словно замерцали звёзды. Только на небесах звёзды неподвижны. Эти же не стояли на месте. По тёмным проводам скользнули сиреневые искрящиеся кольца. На каждый провод по кольцу.

– Не нравится мне такое электричество, – прошептал Лёнька. – Ходу отсюда. После вернёмся. Днём. Когда ты днём тут разгуливал, не видел никаких разрядов?

– Нет, – мотнул головой я.

Кольца стремительно приближались. Уже слышалось мерзкое пугающее потрескивание, словно к нам спешила стая диких электрических котов.

– Чего стоим? – Лёнька пребольно пихнул меня локтем, и мы понеслись прочь. В лес. В места, где не тянулись провода и не строили водонапорных башен.

Где-то мы сбились с дороги. Потому что выбежали не к распахнутым воротам, а упёрлись в стену корпуса. Длинного корпуса. Корпуса, стоящего отдельно от остальных. С удивлением я обнаружил, что к этому строению, действительно, не тянется ни один из проводов. Мы свернули за угол. Теперь здание закрывало нам тёмную башню, и мой страх несколько поутих. Но тут же родился новый. Перед тем, что могло, затаившись, поджидать нас в пустом доме.

Назад к карточке книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"