Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"

Автор книги: Window Dark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Блеск никеля в лесной глуши

Я проснулся с твёрдой идеей всё немедленно рассказать Лёньке. И тут же с тоскливой безысходностью понял, что сделать этого не смогу. По плану старший отряд сегодня должен плыть на лодках. Им предстояло проснуться рано утром, быстро позавтракать и пилить до дальней речки, где в сарае хранились то ли лодки, то ли байдарки. В общем, некие плавсредства, пригодные для заполнения плана мероприятий. После вечерней поверки я непрестанно ныл то возле Сан Саныча, то возле Виталь Андреича, упрашивая перевести меня в старший отряд. Но они почему-то были неумолимы. И Лёньки не было рядом. Всех старших угнали готовить снаряжение.

Неведомо сколько проворочался я без сна минувшим вечером, придумывая выход, как утром всё же отправиться в поход, но так ничего и не придумал. А среди ночи меня поднял Большой Башка.

Сейчас же мой сон прогнал весёлый крик «Подъём». Я грустно заправлял койку, размышляя, что экспедиция давно покинула лагерь. В столовой места старшаков сиротливо пустовали. И так же сиротливо и пусто было в моей душе.

Кабанец держался особняком. Ни малейшего намёка на то, что мы с ним шатались во тьме по лагерю. Я его понимал. Он струсил, сбежал. И я был свидетелем его трусости. А это тайна могла принести как полезности, так и неприятности. По крайней мере, близко к себе Большой Башка меня не подпускал.

Это означало, что весь день мне суждено провести одному. После завтрака нас усадили в коридоре корпуса, выдали ножницы, цветную бумагу и чертежи, по которым надо вырезать поделки. Я ещё не успел получить инвентарь, а уже отчаянно заскучал. Остальные тоже жизни не радовались, но покорно принимали и ножницы, и бумагу, и чертежи.

От поделок освободили лишь дежурных. Наводить чистоту от нашей палаты сегодня выпало Кильке. Он махал веником, разбрасывая мусор по округе, с таким несчастным видом, будто его только что определили в вечное рабство на галере, где круглые сутки тоже надо махать. Но уже не веником, а вёслами.

Я стоял в конце небольшой очереди. Очередь продвигалась быстро. Резать и клеить мне не хотелось до умопомрачения. Где Интернет, гады? Почему сюда не додумались провести соединение? У меня в ящике стопудово уже сотня непрочитанных посланий. Да меня ждут с нетерпением на десятке форумов. Что за древние века? Верните меня обратно!

И тут в голову пришла неплохая идея.

Я согнулся. Я скривился. Я простонал: "Я щас. Мне надо!" И в быстром темпе засеменил к выходу. После подошвы в буйном веселье загрохотали по прогибающимся ступенькам крыльца. И вот она – долгожданная свобода!!!

Минут через пять я понял, что свобода без Лёньки – это не крылья, а гиря! Ну, и куда себя девать? Неподалёку из листвы виднелся островерхий забор. А за ним – плотная стена леса. Здоровски! Проведу день, изучая лес. Вернётся Лёнька, начнёт "Вот, скажем, дуб..." А я ему "Видал я неподалёку такой дуб!!!"

Беспечно вышагивая по лесу, я вдруг обнаружил, что даже если уткнусь носом в дуб, то сочту его ещё одним деревом. Я же не умею различать деревья! И в самом деле, как опознать дуб? Дома проблема бы решилась в одну секунду. Набираешь в поисковике "дуб картинки", и перед тобой десять тысяч дубов, заботливо рассортированных по страницам. Беда состояла в том, что поисковик тут не предполагался.

Дуб?

Что я знаю о дубе?

Вспомнились жёлуди.

Мало. К тому же неясно, когда именно они вызревают.

Тогда листья.

И в памяти отчётливо представилась картинка с дубовым листком. Края которого будто бы набрали из семи кругляшков. Или из девяти. В общем, из нечётного количества.

И я загорелся идеей отыскать дуб. Надо же было чем-то занять себя, по крайней мере, до обеда.

Шастая по лесу, я обнаружил, что он меня уже и не сильно-то раздражает. Нет, вот случись чудо, и неведомые силы прямо сейчас вернули бы меня на городские улицы, я бы завопил от счастья. Однако теперь уже хотелось вернуться туда с Лёнькой. И мы ведь вернёмся! Мы обменяемся адресами и уж не потеряемся в городе, даром, что в нём живёт более миллиона человек. Возвращение состоится, а пока не так погано и по лесу прошвырнуться. Если раньше для меня всё сливалось в единую массу, то теперь я начинал различать детали.

Вот пень, поросший мхом и грибами на смешных тонких ножках. Вон заячья капуста, от которой, если её жевать, кислит на языке. Вот странная ягода на остром четырёхлистнике. Или вот этот обломок ствола, почерневший от времени. Как уродливо выгнуло его. Как противно торчит клочьями его растрескавшаяся и облупившаяся кора.

И тут я с ледяным ужасом осознал, что это вовсе и не ствол.

Тёмная масса была высотой с то самое существо, которое мы с Большим Башкой повстречали ночью. Отросток вдруг качнулся и рванулся куда-то в густую поросль. Кто бы ни встретился со мной в чаще, сейчас он стоял спиной ко мне. И что-то его донельзя занимало по другую сторону от меня.

Медленно-медленно я отступил за кусты, а потом развернулся и дал такого отчаянного стрекача, что за мной вряд ли бы угнался и болид с "Формулы-1". Я бежал. Я нёсся. Я пронзал глубины леса, то ли отдаляясь от лагеря, то ли приближаясь в нему. Я мчался, пока дыхалка не сдала окончательно, а ноги не начали подворачиваться.

И тогда я увидел его!

Но вовсе не Тёмного Страшилу.

Посреди поляны высился дуб. Я чуял, дубу этому лет побольше, чем дереву, без которого не мыслил себя князь Болконский, который, то грустя, то веселясь, каждый раз приписывал дубу своё настроение. Я попытался обнять его (конечно же, дуб, а не Болконского), вжавшись в прохладную шероховатую кору, но рук не хватило. Даже вместе с Лёнькой мы вряд ли смогли взять это дерево в кольцо. Колонна ствола уходила в небо. Ветки начинались заметно выше головы и тянулись в разные стороны, густо поросшие шелестящей листвой. Я не допрыгнул бы и до нижней. Но прыгать и не хотелось. Листва образовывала плотный купол, словно я ступил под свод волшебного шатра. Берёзы и ели вблизи него казались худосочными моделями, боязливо отшатнувшимися от богатыря, случайно зашедшего на подиум. Среди качающихся листьев я разглядел жёлуди, ещё не набравшие привычный шоколадный оттенок. Сейчас они были зелёными, словно маленькие волшебные грибы, выскочившие из почвы и прилепившиеся шляпками к ветвям.

Возле дуба я успокоился и почти уверил себя, что тёмная масса в чащобе и в самом деле была сухим покорёженным стволом, чья кора пошла чёрными лохмотьями. Дуб словно охранял меня от всякой лесной нечисти. И я снова стал вполне нормальным пацаном, который в нечисть не верит.

Раз дубы отчитывают князей, посмотрим, что он мог сказать в мой адрес. Лесной великан как будто нашёптывал: "А не судьба было сегодня проснуться пораньше? Выскользнуть из хаты и пристроиться к отряду старших? Утром поди разбери, сколько голов пошло в поход. И топал бы ты сейчас вместе с Лёнькой, а не ждал от меня бессмысленных наставлений. И как не надоест тебе всё тот же глупый, бессмысленный обман! Вместо того, чтобы найти выход самому, топтаться то у тополя, то у ясеня, то подле меня... и спрашивать, спрашивать, спрашивать. Ты бы ещё у баранов совета спросил!"

Я помнил, что князя Андрея снедала депрессуха, то дуб и казался ему хмурым, неподвижным и уродливым. Но любой психолог-недоучка сейчас бы разъяснил Болконскому, что дерево ни при чём, просто не надо переносить своё состояние на окружающих людей и предметы.

На моей душе веселья тоже было грамма три, не больше. Но дуб не казался мне уродливым или убогим. Напротив, я видел, что он, в отличие от меня, стоит на своём месте. Я ещё не родился, он стоял. Я помру, он будет выситься. Хотя помирать я не собирался вообще. Прессу в сети почитаешь, вот-вот бессмертие изобретут. И настанет для живущих на этом свете вечная лафа. Дуб этот иссохнет, треснет и запрокинется, ломая в падении неудачливых соседей, а я буду жить. Созвездия поменяют рисунок на небе, и Полярная Звезда отползёт от полюса, и я увижу это, иногда вспоминая, как в школе меня учили определять по ней северное направление. Я даже улыбнулся, настолько внезапно мне стало хорошо. И тоскливое пребывание в ненавистном лагере вдруг показалось просто нудной секундой. Проживи её, и пред тобой распахнётся вечность, наполненная разными интересностями.

Если, конечно, меня не прибьёт кто-то злобный и сильный.

Снова вспомнилась тёмная туша, наблюдавшая из-за кустов за нашим прибытием. И тень, преграждавшая вчера дорогу в лагерь. Я не успел увидеть, кто отбрасывал тень, а Лёнька не заметил и самой тени. И это лохматое громадное существо в ночи. Два жёлтых нехороших глаза. Бессмертие не спасёт того, по чьей линии жизни хотят чиркнуть безжалостные когти.

Так ведь, дуб?

Но могучее дерево лишь шелестело мирно и убаюкивающее, навевая спокойствие. Оно словно взяло меня под свою защиту. И я подумал, как бы ни был страшен и велик тот зверь, что бродил неподалёку, в сравнении с лесным великаном он будет выглядеть ничем не примечательным карликом.

Привести бы сюда Лёньку. Что дуб скажет ему?

И приведу! Я ведь и выискивал этот дуб, чтобы показать его Лёньке. Чтобы доказать, мол, не одному тебе лес интересен. Гляди-ка, и я могу тут кое-что необычное отыскать.

Дуб шелестел, словно приветствовал мои мысли. Словно радовался, что рядом с ним нормальный парень оказался в кои-то веки. А то всё князей заносит – больных, чахоточных и переполненных извращёнными печальными рассуждалками.

Нет, мы с дубом не такие!

Сквозь листву пробивались лучи солнца, сумевшего разогнать грустную пелену туч. Я чувствовал очарование лета. И пусть мне грустно без Лёньки и невероятно – непередаваемо!!! – тоскливо без сети, но в то же время именно здесь и сейчас я чувствовал какое-то покалывающее счастье, словно каждый добравшийся до меня луч хоть на миллиграмм, но улучшал настроение.

Я вспоминал лучшие моменты жизни. Я вспоминал день рождения, когда утром у кровати меня ждал смешной жёлтый пластмассовый паровоз с двумя вагонами: красным и синим. Вернее, это сейчас он вспоминался с улыбкой – примитивное пластмассовое литьё, схожее с кубиками на колёсах. Но в тот день не было мне лучшего подарка в мире. Я заливисто хохотал от восторга и ловил приветливую улыбку мамы и смеющиеся глаза отца.

Как мало тогда было нужно для счастья.

Впрочем, много ли нужно мне сейчас? Я не прошу сокровищ Монтесумы. Просто верните мне доступ к Интернету. В начале года я читал, что американским школьникам заплатят, если они проведут лето без гаджетов. А сейчас я сам готов заплатить всё, чем богат, только бы вместо растерянного динозаврика возник экран поисковика или окно для ввода пароля в мою он-лайн игрушку.

Дуб шелестел, будто посмеивался. Он стоял здесь, когда ещё не было всемирной паутины. И будет выситься, когда её спишут в утиль, заменив чем-то более удобным.

Я вдруг вспомнил, как несколько лет назад с отцом мы шли по берегу реки. Тогда меня захватывали пробки. Я собирал коллекцию из тех, где отпечатали рисунок. Отец вёл меня куда-то, хитро подмигивая, а потом крутой склон берега вдруг раздвинулся, и в выемке той сверкал чуть ли не миллион бутылочных крышек, скопившихся здесь с незапамятных времён.

Ликование кладоискателей, нарывших золотые россыпи, бледнело перед моим победным кличем, когда я нёсся к открывшимся сокровищам. Давным-давно с той поры я уже раздал пробки тем, кто продолжал их ценить, холить и лелеять. Пробки перестали меня греть. Но тот особенный день, когда мне подарили доступ к немереному богатству, согревал воспоминанием.

Как отец разыскал те россыпи? Почему привёл меня туда? Ведь ему пробки должны казаться обычным мусором. Быть может, даже опасным. Споткнись я тогда и распори руку о зубчатые края, тронутые ржавчиной...

Вдруг совершенно некстати вспомнился молоток. И настроение разом испортилось.

"Надо, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мной вместе", – в мозгу шебаршилась фраза, переписанная из толстенного тома "Войны и мира" в школьное сочинение. Признаюсь откровенно, я не разделял чаяния князя. Я не хотел, чтобы со мной вместе жили все. Я хотел, чтобы рядом находились лишь свои люди. К примеру, здесь, в лагере, мне достаточно Лёньки.

– Шишки ищешь? – я вздрогнул от голоса.

Но от неожиданности, а не от испуга. Голос-то знакомый. Но, к величайшему сожалению, не Лёнькин. Многое бы я отдал, окажись здесь сейчас Лёнька.

Оставалось повернуться и узреть Жорыча во всей красе.

– Зачем шишки? – медленно спросил я, мысленно прикидывая способы, как отсюда свинтить поскорее. Компания Жорыча мне никак не улыбалась.

– Ну, не жёлуди же, – пожал плечами незваный гость, достав из кармана пряник и сразу откусив чуть ли не половину. – Жёлуди ещё не спелые. Зелёные пока. Их надо в конце сентября собирать. Ел жёлуди когда-нибудь?

Я не ответил. Надеялся, что непрошенный визитёр потопчется, потопчется да и свалит в неизвестность. Но Жора никуда не торопился. Он дожевал пряник, извлёк из другого кармана толстую, сочащуюся влагой, перезрелую грушу и смачно вгрызся в её округлый жёлтый бок с коричневыми крапинками.

– Не, – отмахнулся я. – Чего дуростью маяться? Я в прошлое гляжу. Слыхал ведь, дуб – такое дерево, что позволяет заглянуть в прошлое.

Громкое "Чав, чав, чав" тут же смолкло. Заинтересованный Жорыч аж замер с недоеденной грушей.

– И чо? – издал он, сглотнув непрожёванный кусок. – И в моё заглянуть могёшь?

– А то! – хмыкнул я. – Вот смотри, сегодня на завтрак ты гречку хавал. А минут двадцать назад шоколадом обжирался.

Хорошо, что кусок груши уже был проглочен, а то бы он вывалился на сгнившую листву, так отвисла челюсть Жорыча от изумления.

– Точняк, – ошеломлённо прошептал он. – На завтрак – гречу. А недавно – полкило конфет "Космические". Только я в овраге сидел, ты меня не мог видеть.

По ходу дела я понимал, что степень уважения ко мне у Жорыча резко возросла. Легко ему мозги пудрить. Как сам не догадается, что завтракали мы за одним столом, где я ту же гречневую кашу в миске получил, а насчёт шоколада догадаться не трудно. Руки Жорыч вытер, да шоколадные разводы на пол-лица протянулись.

Не в силах выдать что-то умное Жора вернулся к поеданию груши.

– Шишки-то собирать зачем? – шишки меня абсолютно не волновали, однако молчание становилось слишком уж напряжённым. Конечно, если в расчёт не брать чавканье Жорыча.

Наконец, груша полностью перебралась во внутренний мир моего однопалатника.

– Для конкурса, – Жорыч вылупил на меня глазищи. – Шишки для конкурса! Забыл что ли? Сегодня из бумаги поделки ваяли, завтра из шишек человечков мастерить станем.

Я чуть с тоски сквозь землю не провалился, а Жорыча эта ситуация, видимо, нисколечко не напрягала. Казалось, дай ему совок, он меланхолично сядет в кучу песка и начнёт левой рукой заполнять ведёрко, а правой тягать из кармана всяческие ништяки и жрать их в одно горло.

– Только тут жёлуди одни, – Жорыч посмотрел на небо, закинул руку за спину и вытянул из заднего кармана плитку шоколада.

С треском разорвалась пёстрая обёртка. Заливисто захрустела потревоженная фольга. Он отломил весь верхний ряд долек и лениво закинул в рот. Секунд пять раздавалось старательное хрумканье. Мне не предложил. Да я бы и так отказался от Жориной милости. Нашёл, где шоколад таскать. Он бы ещё из носков эту плитку вытащил.

– Вон, в той ложбинке, видишь, – показал я на покачивающиеся в отдалении еловые лапы. – Там шишек завались.

– Тоже дуб подсказал? – недоверчиво спросил Жорыч.

– А то! – важно выдал я.

Тут и первоклашка бы догадался, что раз растут ёлки, то шишки будут. И если ложбинка, то, понятное дело, все упавшие шишки станут падать по склону к центру. Так всё и оказалось. Жора напихивал шишки в карманы, освободившиеся от жратвы, и довольно урчал. Он зауважал меня ещё сильнее.

– Слышь, Димчик, – заискивающе спросил он. – А ты можешь не в прошлое, а в будущее заглянуть?

– В твоё что ли? – насмешливо переспросил я, прикидывая, как отлепиться от навязчивого компаньона.

– Ну, – кивнул он и чиркнул рукой по шее. – Мне во как надо!

– Далеко глядеть-то?

– Нееее, – счастливо замотал он головой. – Смотри в третье сентября.

– Я календарь переверну – и снова третье сентября, – хотел удержаться, да не смог.

– Мой день рождения, – торопливо пояснил Жорыч. – Глянь, что родаки мне подарят, а? Тебе раз плюнуть, а мне важно.

– А сам-то что хочешь? Шмотьё или жрачку?

– Не знаю, – пожал плечами Жорыч. – Но родаки так себя ведут, будто что-то особенное приготовили. Вот и интересуюсь. То жмутся, мол, кризис. Премии не платят, оклады порезали. А то посматривают на меня и чуть не подмигивают, давай, готовься, такое увидишь, что вовек не забыть.

– А что, до дня рождения на голодном пайке сидеть? – я не знал, что сказать Жорке, поэтому мои вопросы не заканчивались.

– Не, мне покупают всё, – помотал головой Жорыч. – Только в последнее время неохотно что-то. Мы привыкли широко жить. А теперь не получается как-то. Родители недовольны. А что делать, не знают. В последнее время, чую, выход какой-то придумали. Да мне не говорят. Мол, маленький ещё. Да я и не спрашивал особо. Есть дают, и то вперёд.

Он задумался и продолжал машинально подбирать шишки.

– Слышь, Жорыч, – внезапно поинтересовался я. – Фамилия твоя как?

– Старобешев, – внятно так проговорил, словно любимое слово какое. – А чо?

Я не ответил. Я вспоминал страницу директорской записнушки. Перед фамилией "Старобешев" галочки не было. Как и перед моей.

Жорыч не обиделся за молчание. Он на меня не смотрит. Шишки подхватывает. Старательно так, ложбинку уже почти всю подчистил.

– Тут на двоих не хватит! – пришла мне в голову спасительная идея. – Собирай себе, а я за теми ёлками посмотрю.

И радостно ускорился в обозначенном направлении. Достал Жорыч по самое не хочу. Вот ведь загадка: вроде ничего пакостного Жора мне не сделал, а накипело уже выше крыши. Я вонзился в кусты, проскользнул мимо толстых ёлочных стволов и счастливо затерялся в чащобе. Впрочем, разговоры с Жорычем оставили свой след. Мне тоже захотелось есть настолько, что первоначальные планы пропустить и обед и попробовать, а правда ли ягодами нельзя насытиться, канули в пропасть. Я на автомате свернул поближе к лагерю. Но дал крюк, чтобы снова не пересечься с ненавистным обжорой.

На сколько дней в поход ушёл старший отряд? Я размышлял об этом, пока в глаз не залетел яркий солнечный зайчик. Тут я замер, словно охотник. Повертел головой и обнаружил, что на полянке слева что-то поблёскивает. Кто из мальчишек прошёл бы мимо таинственного блеска. Может, за кустами сундук с откинутой крышкой, а в нём золотые монеты! Или оружие древних воинов! Тут вспомнился Жорыч, собирающий шишки неподалёку. Не дай бог, сюда припрётся. Придётся с ним делиться. Вот Лёньке я бы легко уступил весь клад без остатка. Но отдавать Жорычу хоть одну монетину... Нет, никто меня не заставит!

С этими мыслями я шагнул на открытое пространство поляны. Средь высоких трав валялась опрокинутая инвалидная коляска. Знакомая коляска.

Я вспомнил вечернее построение. Левофланговым среди старших был как раз хозяин этих колёс. Потому что сидел, а не стоял. Я помнил его напряжённое лицо. Как он ловил взгляды. Сурово. Почти ненавидяще. Протыкал взором, мол, чо пялишься, без тебя тошно. И приходится глаза отводить. Типа, да я так, природу осматриваю, птичек вот, зверюшек разных, а тут ты сидишь, то на тебя и напоролся, но не боись, уже дальше бегу. И, действительно, скоренько так взглядом в сторону упрыгиваешь. А в памяти всё равно зацепилось: бледное тревожное лицо, маленький острый нос, блики света на коляске и тёмные глаза с непрощающим взором.

И вот вам загадка: коляска есть, а колясковладелец отсутствует. И как быть?

Жорыч словно несчастья приносит. Ведь как хорошо было без него. А тут вроде как свинтил от неприятностей, а вляпался в беду. Ведь мог же мимо пройти. Не заметить. Шёл бы сейчас, весело насвистывал, комаров отгонял. Так нет же, выбрал переться глянуть: что ж там так затейливо сверкает? Своих проблем мало, так чужие на себя навернул.

Ну, так-то не навернул ещё.

Коляска валяется, мало ли что?

А я взял да и не заметил.

Мог ведь мимо пройти.

И кому меня винить?

Нет, так дела не делаются!

Вдруг он сейчас корячится где-то из последних сил. А я свалю, как ни в чём не бывало. И почему меня вечно несёт в самую гущу, куда лучше не вляпываться?

Мысленно проклиная глаза за то, что заметили этот паршивый блеск, я принялся рыскать по округе. Не мог же пацанчик вот так вскочить на ноги и уйти на своих. Опрокинулся, и ползёт сейчас к лагерю. Хорошо, если вообще к лагерю ползёт. Может, с перепуга, не к лагерю уползает, а в гущу леса. А мне вот ищи его! А когда найдёшь, переть до коляски. Кроме того, коляска-то, быть может, поломана. Тогда тянуть на себе придётся до самого лагеря.

"Следы!" – вспомнил я.

Если уж заяц или суслик какой-то следы на земле оставляет, то тут трава должна быть содрана подчистую.

Я быстро вернулся к коляске, попутно отмечая на земле вдавленный рисунок собственных подошв. Я быстро нашёл и неглубокую колею, которую оставила коляска, виляя между стволов. Но дальше дело встало. Ни в одну сторону от коляски не уходила траншея, дающая знать: вот оно – волочащееся по земле тело. Получалось, будто птица какая загадочная когтями хватанула пацан,а и в небо!

Ещё немного потоптавшись и поломав голову над загадкой, ответ для которой никак не находился, я в быстром темпе почапал к лагерю.

«Палыч или Саныч?» – скрипели мозги, выбирая, в чью сторону направить ноги.

Вспомнив, как директор безжалостно швырнул нашего Кабанчика, я подумал, что Санычу доложить будет правильнее. А уж он с Ефимом Павловичем решит, кого направить на розыски.

– И что? – пожал плечами наш вожатый, выслушав мой сбивчивый рассказ. – Из-за пустой коляски гнать народ на поиски.

– А вы проверьте, – настаивал я. – Вот прямо сейчас давайте сходим в старший отряд. Там же остались кенты, которых в поход не взяли. Посмотрим, с ними ли тот парень, что на коляске раскатывает.

– А если не с ними? – ехидно спросил Сан Саныч. – Ты можешь допустить, что парень этот разболелся. А так как медпункта нам не полагается, его просто забрали на лечение в город. Поверь, о любом из вас есть кому позаботиться.

– Но коляска! – я отказывался быть мерилом спокойствия, как этот невозмутимый противный Сан Саныч. – Там же коляска валяется!

– Значит, за ним приехали с новой коляской, – пожал плечами вожатый. – А эту бросили, как мусор. Зачем в город везти, если она уже не нужна?

Я смотрел на него, не отрываясь. Я просто не знал, что ещё добавить. Но и оставить всё просто так почему-то не мог.

Он тоже смотрел на меня. Пристально и недовольно.

– Ну, всё понятно? – наконец, кивнул он. – Ещё вопросы остались?

Мои глаза продолжали его буровить. А он пожал плечами и лениво двинулся вдоль по аллее. Для него вопрос теперь был закрыт.

Я пялился ему вслед. Я всё думал, почему они, здешние взрослые, так себя ведут? Перед ними ставишь проблему. Так будь мужиком, решай её! Однако нет! Выясняется, никакой проблемы не существует. Это ты сам не знаешь, чего хочешь. Ты сам виноват в том, что тебе постоянно чего-то не хватает. А у нормальных людей и без тебя дел на миллион. Нормальные люди разворачиваются и уходят. Они будто отгораживаются от тебя. Словно выжидают в стороне чего-то. Быть может, когда ты успокоишься и перестанешь ныть. А может, когда ты вообще сдохнешь.

Опустевшая опрокинутая коляска то и дело вставала перед глазами.

Перед ужином выяснилось, что из нашей комнатухи исчез Гоха. Сидел, клеил себе домики из цветной бумаги. Потом его видели сидящим на крыльце. А после не видели. На обеде никто особо не волновался. Ну, опоздал человек, что такого? Может, он вообще обед решил пропустить.

Теперь мы сидели и смотрели на пустое место. И беспокоились. До тревожной липкой противной дрожи.

Все беспокоились. Кроме Сан Саныча, который выдвинул версию, аналогичную дневной: про то, что его, как и колясочника, забрали родственники.

– Да никто не приезжал за Гохой, – настаивал я. – Вчера, на построении, он брякнул, что живёт втроём – с родителями, а те в Испанию вот-вот должны укатить на целый месяц. Так что его некому забирать.

– Уверен, Шепелев просто отправился домой, – с нажимом сказал Сан Саныч. – В первый же вечер начал приставать, мол, срочно позвонить надо. Позвонить отсюда невозможно. Вот он и решил нас покинуть.

– Но если он не доедет? – сурово спросил Кабанец. – Если заблудится?

– Почему же? – искренне удивился вожатый. – Вы сами видели, до дороги тут рукой подать. Заблудиться практически невозможно. А там поймал попутку, и через четыре часа: "Здравствуй, мама! Я живой!"

– А могилы? – с нажимом спросил Килька. – Там, в лесу. Вы же сами показывали!

– И ты поверил, что они настоящие? – усмехнулся Сан Саныч.

В этом все взрослые. Любой факт выгнут в свою пользу. Сначала заставят тебя истово верить во всякую чепуху, а потом над твоей же верой жёстко насмеются.

Ужин закончился, началось вечернее построение. Начальство зачитывало план на завтра. Всё, как обычно: подъём, завтрак, поделки из шишек.

Но ведь это всё неправильно, когда исчезли люди!

– После обеда футбольный матч между палатами младшего отряда, – заунывно продолжил Палыч.

Я не понимал только одного. Как можно преспокойно читать план следующего дня, когда в строю недостаёт тех, за кого ты отвечаешь? Будто ничего и не случилось.

Вот это несоответствие меня сильно напрягало. По-нормальному, мы сейчас должны выстроиться поисковой цепочкой и прочёсывать лес в надежде разыскать пропавших. Ефим Павлович же должен был телефон обрывать, призывая сюда МЧС, полицию, врачей... Да кого угодно! Да всех, кто должен быстро реагировать, когда раздастся призыв "Пропали дети!!!"

Вспомнились статьи о заблудившихся в лесу. Их искали всей деревней или посёлком. Даже вертолёты над лесом летали. Нам тоже не помешал хотя бы один вертолёт.

В голове ясно представилась картинка, как я лечу над верхушками леса. Лоб прижат к выгнутому чуть мутноватому иллюминатору. Глаза зорко шарят по зелени, надеясь среди неё увидеть яркую одежду потеряшек.

Тут в приятный рокот вертолётных двигателей вклинился посторонний звук. Картинка померкла, рокот вертолёта рассеялся, а звук остался. Это сопел Килька. Вид у него был из разряда "Сейчас урыдаюсь".

– Не ной, – строго пресёк я возможное выпадение осадков. – О доме вспомнил, да? Нам продержаться-то до конца смены всего две с половиной недели. Ну, чуть больше.

– Я не потому, что лагерь, – со всей серьёзностью признался Килька. – Я только подумал, что, может, вот так же пропаду. А всё пойдёт дальше. Будто я и не терялся. Будто меня и не было. Никогда не было.

Я похлопал его по плечу, чтобы чуток приободрить. Но у меня самого по телу от его слов поползли очень нехорошие мурашки.

Глава 7

Встреча у моста

«Четвёртый день, – с тоской размышлял я, закидывая в рот перепревшую перловую кашу. – Только лишь четвёртый. Да тут за три недели с тоски помереть несложно. Скорее бы Лёнька вернулся, что ли».

Вернётся Лёнька, жизнь мигом перестанет казаться скучной. Вот только когда он вернётся? За горестными раздумьями я пропустил момент, когда возле стола возник как всегда бодрый и молодцеватый Сан Саныч.

– Тебе дежурить, – кивнул он в мою сторону. – Остальные, как закончите приём пищи, все со мной.

– Опять поделки лепить, не? – пронизываясь недовольством, спросил Кабанец.

– Займёмся физическим трудом, – Сан Саныч шпарил фразами, будто газету зачитывал. – У сарая возьмёте две доски. Я выдам молоток и гвозди. Кое-где забор подправить надо.

При слове "молоток" я вздрогнул. При слове "забор" напрягся.

А ну как всю шарагу нашу поведут к Осеннему Углу?

Но команда двинулась куда-то за спальные корпуса. Прижавшись к дверному косяку выхода из обеденного зала, я следил, как Жорыч и Килька утаскивают две положенные друг на друга доски, сгибаясь от тяжести. А рядом, как командир, вышагивает Кабанец, сжимая рукоять молотка. Доски ему, видать, таскать не положено. Сан Саныч держался позади, соблюдая дистанцию. Он словно был оторван от этой маленькой компании, но держал их на невидимом поводке. Хозяин зверинца, выведший питомцев на прогулку.

Возвращение в полном одиночестве к корпусу мне даже чем-то понравилось. Сначала я думал, что мне не повезло с дежурством. А вышло наоборот. Всё равно очередь убираться меня бы настигла. Но сегодня вспахивали все. И, не достанься мне дежурство, волок бы я сейчас тяжеленные доски. А их ведь потом ещё куда-то приколачивать надо.

Интересно, если отодрать доску у забора, за которым Осенний Угол, можно ли будет пролезть в жёлтое царство?

В корпусе никого не оказалось, кроме светловолосого пацанчика, которому приклеили прозвище Крысь. Того самого, с кем я взирал на таинственного великана, прячущегося в листве. Эту же тёмную массу я видел ночью с Кабанцом. И, наверное, вчера в лесу. Кто оно, это таинственное лесное чудище?

Крысь скорострельно домывал свою палату, а потом, выплеснув возле крыльца грязную коричневую воду из царапанного помятого ведра, быстро куда-то свинтил. Может, опасался, что я его припрягу на свою территорию? Но я особо не расстроился, что остался в одиночестве. Хуже нет, чем убираться под взглядами зрителей: "Вон там не домыл. Здесь протри лучше. Сам разве не видишь, что мусор остался..."

И ещё сто тысяч пятьсот всяческих замечаний.

Вот что меня дико бесит дома, так это уборка. Я должен мыть свою комнату не реже раза в неделю. И чистить все ковры и дорожки. Вроде всё вымыл до блеска. Вроде дорожки чистейшие до невозможности... Нет же, придут, глазища вылупят и обязательно отыщут недостатки. А ты стой, слушай и переделывай. Ещё хуже, если демонстративно включат ревущий пылесосище и прочистят ковёр повторно. Мол, глянь, вот теперь на нём, действительно, ни соринки.

Впрочем, здесь неизвестно ещё лучше ли чем...

С Саныча станется покритиковать. Надо закончить со всем побыстрее и тоже затеряться до обеда. А там народ наследит, нового мусора накидает. Поди докажи, что это я плохо убрался.

Кряхтя, я выволок из хозяйственного закутка ведро и длинную швабру, нижнюю перекладину которой обмотали старой серой и донельзя разлохмаченной тряпкой. То ли холщовый мешок, то ли чей-то рваный и грязный свитер. Кряхтел я не от тяжести, а от огорчения. Нельзя сказать, что ремонт забора, куда увели остальных, был чем-то желанным. Но всё же теперь мне казалось, что с забором возиться не так тяжко, как мыть полы.

Я сбегал с ведром к жестяному корыту, над которым протянулась вереница водопроводных кранов. Струя с радостным грохотом долбанула по дну ведра, быстро наполнив его до краёв.