Текст книги "Ван Вэй Тикет (СИ)"
Автор книги: Window Dark
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Я так определил, потому что Саныч остановил нас, отделил тех, кто покрупнее, да указал на правую сторону. У ближайшего корпуса на корточках сидели два угрюмых хмыря. Они неприветливо зыркали на новичков, но с корточек не поднялись.
– Смелее, – ободрил отделённых вожатый. – Заходите в корпус. Выбирайте места. Устраивайтесь. Обживайтесь. Это ваш дом почти на месяц. Я к вам зайду минут через десять.
Нас же повели к тем домишкам, что лепились слева от дороги.
Как я понял, малышей сюда не завозили вообще. И старшие отряды, куда я не попал, имели в составе парней на год или два, превышавших меня по возрасту. Некоторых я бы вообще в лагерь не пустил, настолько они мне казались взрослыми. Им бы в лицей или колледж, а не в лагерь. В лагере должны быть дети, а тут подростки. Подросткам же малышовыми забавами не угодить. Хороводы и конкурсы достали их донельзя. Чем же нас тут собираются развлекать?
Далеко мы не пошли. Вожатый сказал, что свободная палата есть в том корпусе, что стоял к нам ближе. Мы поднялись по скрипучему крыльцу и оказались в застеклённом с одной стороны коридоре. С другой стороны сквозь дверные проёмы виделись убогие комнатёнки. Сами двери кто-то снял и уволок в неизвестном направлении. Казалось, корпус не ремонтировали со дня постройки, а построили его чуть ли не век назад.
– Выбирайте палату, – весело предложил Саныч.
Я мигом вперился взором в один дверной проём, во второй. Слева увидал застеленные кровати. Чьи-то вещи на тумбочке. Справа палата представляла спартанскую обстановку. Пять кроватей с железными сетками. К спинкам приткнулись серые полосатые свёрнутые цилиндром матрасы. Распахнутые двери тумбочек являли пустое нутро. В левую мне не захотелось. Судя по всему, лучшие места там уже заняты. Бери, что осталось. Спи у выхода. Будь на стрёме и на подхвате, ведь ранее заселившиеся уже чтут себя хозяевами, а ты – новичок, которого могут принять в коллектив, а могут и выставить. А я привык избегать шестых ролей. Поэтому шагнул через порог правой палаты.
Глянь, а высоченный тут же двинулся за мной. И толстячок с рюкзаком. И очкарик. И даже Большой Башка, хотя ему я вообще не обрадовался. С такими лучше жить в разных помещениях. Или даже в разных городах. Белобрысый тоже рванулся направо, но Саныч его легонько попридержал:
– Там уже полный комплект, – сказал он. – Жми налево.
Белобрысый жалобно поглядел нам вслед и скрылся из поля зрения. Саныч же вошёл за нами.
– Простыни, наволочка и полотенце в наличии, – пояснил он. – Развернёте матрасы, увидите. Застелить постели лучше сейчас, пока света достаточно.
– А где тут розетка? – мигом поинтересовался я и, чтобы не возникало ненужных "Зачем тебе?" или "А надо ли её здесь?", немедленно добавил. – Мне мобилу зарядить.
Глаза зыркали по стенам, надеясь отыскать её без посторонней помощи, но натыкались лишь на доски, слабо пригнанные друг к другу. Впрочем, такое положение дел было даже на пользу. В таких стенах проводку не прокладывают. Её выводят наружу. Я видел такое в старых домах. Перекрученные провода в толстой изоляции, выкрашенной под общий цвет. И привёрнутые к стене блестящие округлости изоляторов, похожих на кукольные бидоны, похищенные у кого-то из дошколят. Но глаза упорно проскальзывали всё дальше и дальше, не цепляясь за линию проводов.
"Люстра, – вспыхнула догадка, – провода должны идти к ней!"
И я вскинул голову.
Не то, что я ожидал увидеть хрустальное великолепие, которым хвастаются театры. Меня бы устроил примитивный стеклянный пузырь. Да что там! Я бы обрадовался и обычной груше на проводе. Но потолок словно никогда не ведал, что такое светильники.
Я нервно повёл глазами вниз. Тут-то взор и замер, зацепившись... Вернее, даже уткнувшись. На стене висел тусклый, покрытый мутными наростами подсвечник. В его одинокой чашечке белела палочка свечи.
– Розетка-то где? – переспросил я, ещё не веря в невозможное.
Ну не бывает так, чтобы тебя поселили в доме без электричества.
Что, скажите вы мне, можно делать в доме без электричества?
Целый, напомню вам, месяц!!!
– Нет розетки, – хмуро сказал Сан Саныч, будто ему донельзя надоело отвечать на этот самый вопрос. – Электричество отключено. Оно здесь вам не требуется.
– А свет как? – спросил высоченный парень. – Вечером что ли впотьмах сидеть?
– Зачем же, – удивился Сан Саныч. – Разве сам не видишь.
И ткнул, зараза такая, пальцем в сторону свечи.
– Зажигать-то чем? – встрял откуда-то сзади ехидный голосок.
– Вечером спички получит дежурный, – ответил Сан Саныч.
– Детям спички не игрушка, – засмеялся тот же самый ехидный голосок.
– А ты представь, что тут УЖЕ НЕТ ДЕТЕЙ, – зло сказал Сан Саныч и посмотрел сквозь нас, будто в этой хате без электричества и впрямь царила пустота.
После он развернулся, прямо как молодцеватые офицеры в дневных латиноамериканских сериалах, и резко вышел за порог. Мы только и услышали, как тоскливо скрипят ступени от его уверенных шагов.
Я тяжко вздохнул и заозирался, обозревая сарай (а как, скажите вы мне, назвать строение, куда не догадались протянуть проводку) и всех, кто в нём находился.
– Ладно, чё там, давайте знакомиться, – предложил я. – Меня, если что, Димоном кличут.
– Мильчаков, – сказал очкарик. – Колька.
– Как-как? – переспросил громила. – Килька?
Очкарик рот распахнул, а возразить не рискнул. Так он и остался Килькой.
В палате оказалось два Георгия. Одного сразу стали звать Гоха. Он был тощим и высоченным, словно жердина или телеграфный столб, гуляющий сам по себе. Его я и приметил в автобусе по торчащей голове над спинкой сиденья. Другому мигом приклеили погоняло Жорыч. Он не возражал. Он словно и был воплощением легендарного Вечного Жора, поскольку выделенную ему тумбочку тут же принялся забивать хрустящими пакетами с печеньем, вафлями и пряниками. В щели меж них он любовно упихивал кульки с карамельками. Он напоминал Хому из мультяхи о хомяке и суслике: такой же жирный, неторопливый и запасливый. Рюкзачище, который на раз-два с ним попутаешь, Жорыч уложил на кровать и только что закончил там шариться, ибо тумбочку забил до предела.
Только Большой Башка представляться не стал, будто посчитал это дело ниже своего достоинства. Зыркнул на нас нехорошо, сплюнул деловито, угодив в тёмную щель меж рассохшихся половиц, и завалился на ближайшую койку, легко, как пёрышко, спихнув ополовиненный рюкзак Жорыча. Сетка кровати застонала от тяжести, но постепенно успокоилась.
Каждый в палате занялся своим делом. Гоха ковырялся в потрёпанном шмотнике, перекладывая футболки. Жорыча было не оторвать от припасов. Он вызывающе громко шуршал обёртками, разворачивая карамельки и смачно разгрызая их крепкими ослепительно белыми зубами. Килька согнулся над экраном телефона.
Мои пальцы как-то на автомате достали смартфон из кармана. Я даже сам не заметил как. Привычка – вторая натура. Достать-то достал, а включать поостерёгся. Зарядить-то негде. Это только кажется, что 86% заряда много. При слабой батарее научишься считать мгновения.
– Дай позвонить, а? – на плечо опустилась тяжеленная ручища.
Я развернулся и обозрел внушительную тушу Большого Башки, раза в два превышавшую мои скромные габариты. Парень был рослым: на полторы головы выше меня. Такие обычно худющие, будто все силы природы ушли в рост. Но только не этот.
– Ну, – кабанчика заминка раздражала.
Телефон отдавать я не спешил. Такой заберёт, обратно не допросишься. Не бежать же к вожатым, скуля: "А этот... нет, не этот, а тот... да-да, вон тот, с башкой огромной... телефон у меня отобрал. Скажите ему, чтоб вернул!"
– Заряда мало, – как можно беззаботнее сказал я. – Когда заряжу, тогда и сам звонить буду. Щас без толку.
Отмазка, как ни странно, прокатила. Кабан засопел, лёгким тычком отодвинул меня с пути и присел к Кильке. Тот опасливо покосился на незваного гостя, но не прекратил гонять по экрану цветные шарики.
После десяти секунд напряжённого молчания, очкарик пролепетал:
– Это разновидность тетриса. Тетрис изобрели тридцать лет назад. В нашей стране. За лицензию бились ведущие игровые фирмы мира...
Я видел, как шарики на экране, собираясь одноцветной группой, искристо исчезали, уступая место всё новым, падающим из-за верхней грани экрана.
– Нудило заткни, – без обиняков оборвал Кабанчик. – Дай-ка аппарат свой. Минут на пару.
Килька опасливо осмотрел присевшую рядом гору и, скорчив жалобную гримасу, способную растрогать и каменного идола, протянул телефон просящему.
Заполучив аппарат, громила звонить не спешил. Он просто сбросил игру и начал гонять шарики в новой партии. Килька сидел рядом и трагически вздыхал. Я подумал, что задерживаться в помещении не стоит. Как только нашему Кабанчику наскучит игра, он вспомнит обо мне. И вполне может прикопаться. Для таких, как он, это куда интереснее всяческих игр на телефонном экране.
Выйдя на улицу, я совершил пробежку по местности, чтобы ухватить территорию, на которой ещё не бывал.
За корпусом столовой дорога, действительно, истончалась и исчезала, словно ручей в озеро, впадая в широченное поле, где легко разместился бы футбольный стадион. Если же забрать к ограде далеко влево, то можно заметить ещё один корпус. Но ободранный и неприветливый вид предостерегал от того, чтобы назвать его жилым. Сизые тени тёмных елей, почти подступивших к его истрескавшимся стенам, придавали зданию и вовсе отталкивающий вид. Взглянешь, и мороз по коже пробежится.
Солнце уже спряталось за лесом, но половина неба ещё оставалось светлой. Вторая же наливалась чернильной темнотой. Прямо передо мной на небесах сверкала яркая немигающая звезда. Где-то каркнула ворона. И странный звук, похожий на осторожный стук молотка, донёсся из заброшенного строения.
Я насторожился, отступил и врезался в кого-то. Высоченного. Подумав, что это Кабану наскучило гонять шары, и он подкрался ко мне сзади, я решительно развернулся, чтобы все невидимые зрители мигом поверили: мне бояться не положено. Но позади оказался не Кабанчик. Я состыковался с незнакомым мужчиной. Серые брюки. Клетчатая рубаха. На ногах сандалии из вишнёвой кожи, в разрезе которой проглядывала чернота носков. Лицо неприветливое. От носа к плотно сжатым губам две суровые морщины. Волосы жидкие с зачёсом налево. Нос мясистый. Глаза тёмные, цепкие, внимательные. Старый. Куда старше вожатых. Тем по двадцатнику, не больше. Этому же под пятьдесят.
– Новичок? – резко, отрывисто, с напором спросил он.
– Угу, – я опустил взгляд, пересчитывая трещинки на вишнёвой коже чужих сандалий.
– Я начальник этого лагеря. Ефим Павлович, – голос стал грамма на три миролюбивее. – Мы всё равно бы встретились на вечернем построении. А куда это ты направлялся?
– Да так, – с натянутой беспечностью отозвался я. – Территорию изучаю.
Где-то в сети я высмотрел, что первое мнение о человеке составляется за пятнадцать секунд. И что именно его изменить очень и очень затруднительно. Поэтому мне хотелось остаться в роли любопытного неопасного середнячка, которых в любой компании пучок за тридцать копеек.
Он полуобернулся и взглянул в сторону ограды, зацепив и потрёпанное здание.
– А мне показалось, ты собираешься к заброшенному корпусу.
Следовало сказать "Да не... Зачем же... Оно мне надо... Я так... Вокруг нашего корпуса пошататься решил... Можно мне идти, а?", и карточка в моём личном деле заполнилась бы стандартной характеристикой без ненужных тревожащих пометок. Но какой-то чёртик внутри меня звал к спорам, противоречиям и даже провокациям.
– Отговаривать станете, да? – с настороженным интересом спросил я.
– Не стану, – мотнуло головой начальство. – Сломаешь шею в развалинах, нам же забот меньше.
И принялся меня взглядом буровить. Будто перед ним жук на булавочке, пришпиленный к стенду в краеведческом музее.
Теперь я разглядывал его руки. Светлокожие, но морщинистые. Правая нырнула в оттопыренный карман рубахи и вытянула записную книжку. На обложке красовался дорогущий Vertu модели "Год дракона". Я видел каждую морщинку на чёрной коже отделки. Каждый блик света на золотистом металле. Так хорошо пропечатали этот замечательный агрегат. И свернувшийся на панели дракон словно собирался соскочить с обложки в дурманящие травы, что гнул ветер у наших ног. Я разглядывал и помалкивал. Я не знал, что сказать. По идее оправдания уже заготовлены. Но они оказались не нужны.
– Беги в столовую, – свободная рука начальства махнула в сторону двухэтажки. – А то ужин пропустишь.
И начал открывать книжицу свою загадочную.
– Дак вам же и забот меньше, – поддел я.
– Порцию на тебя сготовили уже, – внезапно нахмурился он, захлопнув книжку и неприятно забарабанив пальцами по обложке. – Были бы на ферме, свиньям скормили. Но у нас свиней нет.
Я мигом уяснил перемену погоды. Чтобы не нарываться и в первый же день не зачислиться в ряды местного отрицалова, я тут же изобразил послушного мальчика и со скоростью гоночного болида метнулся к двухэтажке. Мол, оцените, вы ещё распоряжение не закончили, а я уже выполнять несусь.
Палыч не обманул. Уже на подходе я учуял манящие запахи съестного. И почти сразу же услыхал, как ложки весело молотят по тарелкам, стуча, позванивая и царапая. Одним прыжком перемахнув три ступеньки, я ворвался в просторный зал, уставленный столами. И моментально углядел своих. За столиком в дальнем углу расположились Гоха, Кабан, Жорыч, Килька. И оставалось свободное место для меня. И ещё одно. Так. Про запас. А порций было пять. Будто кто-то уже знал, что появлюсь я и сяду именно за этот стол. И будто этому неизвестному ведомо, что шестого не будет.
Жорыч и Отбиратель телефонов почти синхронно закидывали в рот ложку за ложкой.
Килька же расстроено ковырял болото из жидкой пшенной каши, откуда золотой избушкой торчал угол расплывавшегося кубика масла.
– Это же невозможно есть, – Килька отбросил ложку.
Капли каши изрядно окропили дорожку меж столиками. Одна даже шлёпнулась на локоть сидящего за соседним столиком. Тот возмущённо заверещал.
– Э, тихо там, – Кабан привстал, и верещание мигом прекратилось.
Оказывается, присутствие громилы порой очень полезно.
– Пшеничная каша препятствует усвоению йода, – продолжил осмелевший Килька. – Её нельзя есть при пониженной кислотности. Кроме того, доказано, что пшёнка способствует излишнему набору веса.
Жорыч и Большой Башка нахмурились. Но я так и не понял, что их огорчило: сам факт или то, что о нём сообщил неугомонный Килька.
– Тут холодильника нет, – Гоха неодобрительно покачал головой, безмятежно приканчивая свою порцию. – Ешь давай. До завтрака никто тебе ничего не выдаст.
– А купить? – взмолился Килька. – Рекомендуется включать в рацион детей огородную и дикорастущую зелень. Есть тут магазин какой?
"Дурак, – подумал я. – Деньги засвечивает, идиот непуганый. Ночью украдут, к гадалке не ходи".
– Магазинов на территории лагеря не предусмотрено, – улыбнулся Сан Саныч.
Он так гордо стоял у нашего стола, словно на посту номер один. Рядом с ним уже высился такой же молодцеватый субчик, будто являлся воспитанником того же кадетского корпуса, который выпускает бравых Сан Санычей.
– Виталь Андреич, его звать, – просипел в моё ухо Гоха. – Старшим отрядом заведует.
– А знаешь, почему мы не беспокоимся? – спросил Саныч притихшего Кильку и тут же ответил сам. – Потому что к утру ты проголодаешься и станешь есть всё, что появится в тарелке.
– Не стану, – проворчал Килька.
Вожатые переглянулись и рассмеялись, словно слышали эту фразу сто тысяч раз. И сто тысяч раз выходило так, как предсказывали они. После они уселись за свой стол и принялись смачно отхлёбывать душистый чай из огромных жестяных кружек.
– Делай так, – усмехнулся наш громила и указательным пальцем долбанул по краю килькиной миски.
Та перевернулась, описала в воздухе большую дугу и звонко шлёпнулась на пол. Не разбилась, нет: алюминий не бьётся. Каша выплеснулась бесформенной кляксой. Прямо у сандалий из кожи вишнёвого цвета. Разговоры в столовой разом приутихли и превратились в шепотки: "Палыч явился, сам Палыч на проверку пожаловал".
Начальник как-то хитро кивнул головой, и кабанчик поднялся. Медленно, нехотя, но поднялся. Без слов, приказов и распоряжений. Будто ему прямо в мозг телепатировали подчиниться.
– Назовись, – приказал Палыч.
– Артём Чикаловец, – холодно ответил Кабан.
– Кабанец, – громко прошептал кто-то сзади, и народ безудержно заржал.
Громила резко обернулся, и смех сразу будто бритвой порезали. Кто-то невидимый ещё хрюкнул два раза, и всё смолкло.
Но я знал, уже поздно. Как бы ни побаивались эту гору мяса и мускулов, за глаза его до конца смены будут обозначать исключительно Кабанцом. Прозвища прилипают моментально. Отделаться от них сложно. Порой это и вовсе не получается.
– Надо убрать, – сказало начальство и вперило грозный взор в нарушителя. – Тебе.
– А не уберу если? – нарушитель не горел желанием поработать. – Чё, убьёте?
Вот не нравился мне Большой Башка, а тут я словно на его стороне оказался. В сравнении с ним суровый Палыч выглядел для меня не другом, а чужаком. Гостем с иной планеты. А Кабанец вроде как свой, только упёртый малость. А сейчас с ними фильм намечался "Чужой против Хищника". Ведь интересно же, как заставить Голову-дыню шуршать. Да ещё на глазах у всех. На мой взгляд, это провернуть абсолютно невозможно. Такой помрёт, а руки поганить уборкой ни за что не станет. Я смело записал начальника в проигравшие, но невероятно хотелось увидеть, как тот даст отступную.
Однако Палыч лишь холодно кивнул. Словно робот.
– Да не, – Кабанец внезапно приободрился, будто уяснил правила ранее неведомой игры. – Не сможете. Вам отвечать. И всё такое. Не дай бог с дитём хоть одним чо случится. Прикроют лагерь. А кой-кого и под суд могут. Вон, по телеку, вчера...
– Да не, – громко и почему-то скрипуче перебил его Палыч. – Не прикроют.
Он фигурой плавного танца шагнул сбоку к Кабанцу и чуть за него, а потом вытолкнул руку. И как-то резко повёл ногой.
Кабанец опрокинулся, будто шкаф, в который врезался бизон. Затылок его ударил по дощатому полу с каким-то странным деревянным стуком. Штанина проехалась по пятну из каши, собрав его большую часть на себя.
"Подсечка", – ухнуло во мне при виде приёма, не раз виденного в боевиках, но ещё ни разу не замеченного тут, в реальной жизни, в двух шагах от собственной персоны.
А Палыч просто пошёл к выходу. Спокойно, не оборачиваясь. Будто нормально вот так, без предупреждения, вдарить. Взрослый. Ребёнка. Конечно, Кабанца дитём не назвал бы никто. Ну и выступал он тоже не по-детски. Но не бить же за это!
И какое там битьё! Тут, если что, прямиком сотрясение мозга заработать можно. А то и вовсе черепушку пробить. Благо, что пол ровный. А вот лежи на нём какой-нибудь кирпидон...
Кабанец сел. Он морщился, потирая ушибленный затылок.
– Во дела! – только и сказал он.
Килька метнулся к сидящему, протянул руку, помог встать. Кабанец рассеяно кивнул в знак благодарности, но смотрел в спину уходящему Палычу. Словно посылал ему невидимую и неслышимую телеграмму об объявлении войны. Потом нагнулся и начал счищать кашу со штанины. Килька топтался рядом. Потом вытащил из кармана аккуратно сложенную салфетку и протянул громиле. В стёклах его очков блестели дрожащие отражения огоньков свечей.
"Услужливый пацан, – подумалось мне. – Это он сам по себе такой? Или ему просто телефон ещё не вернули?"
А Килька внезапно распрямился и вызывающе поглядел на нас. Из глубин памяти внезапно всплыло стихотворение, которое я накропал в начале июня, заглядевшись на картинку в детской книжке.
Семейство птиц вело беседу мирно.
Вдруг ком пушистый с облаков на землю бряк!
"А ну всем быстро встать по стойке «Смирно».
Теперь я главный, – громко прокричал хомяк.
– Любому вырву глаз и надеру я хвост и уши!
Кто на меня?! Порву и на воде всех, и на суше!"
Лениво выполз пёс из конуры щелястой:
"Вот я – Полкан. Двор этот подо мной.
От вида моего дрожит даже хорёк блохастый.
Видать к концу идёт твой путь земной".
Хомяк тогда прогнулся гибким станом:
«Эй, мелкота, ну, кто на нас с Полканом?!»
Кабанец обвёл столовую взором, не смеётся ли кто. Никто не рисковал. Тогда Большой Башка рухнул на стул, возвратившись к нашему столику. Опасность получить ни за что ни про что неимоверно возрастала. Я торопливо проглотил обжигающий чай, хотя знал, что от такой скорости добра не будет. Понятное дело, сжёг язык, и тот пощипывал и зверски свербел ещё дня три. Но задерживаться в столовой мне очень, очень не хотелось. Особенно, рядом с пострадавшим. В его нутре вскипал вулкан ярости, и следовало находиться как можно дальше от района потенциального извержения. Хотя и перспектива остаток вечера тоскливо сидеть в тёмной комнатухе, пялясь на тающую свечу, тоже привлекательной не казалась.
Выбравшись на свежий воздух, я тут же наткнулся на Гоху, вопросительно взирающего на вожатого.
– А как позвонить отсюда? – Гоха настойчиво тыкал под нос Сан Санычу исцарапанную мобилу. – Сигнала нет здеся. Где сигнал, не подскажете?
– Не подскажу, – мотнул кудрявой головой Сан Саныч. – Нет сигнала поблизости.
– Но если срочно позвонить понадобится, а? – возмутился Гоха.
– Нет таких срочных дел, – холодно улыбнулся Сан Саныч. – Не надо отсюда звонить. Некому. И незачем.
– Мне велели сразу... – начал Гоха и осёкся.
Слушать его не захотели.
Сан Саныч развернулся и зашагал прочь. Широко зашагал. Как уходят от симпатичного, но надоедливого щенка, которого по ходу небрежно потреплешь за ухом, а он возьми да увяжись следом. Вот и надо шагнуть широко, чтобы семенящие лапки не успели. Так широко, чтобы и до хозяина лапок дошло, что он по-прежнему никому не нужен.
Глава 3
Лёнька
Сбившись компахой, наша застольная пятёрка впотьмах добралась до палаты. В пути все напряжённо молчали. В палате не обнаружилось ни спичечного коробка, ни вожатого, обещавшего выдать спички. Кабанец угрюмо повалился на койку, сетка которой жалобно взвизгнула от непомерной тяжести, и накрылся одеялом с головой. Мы скромно потоптались в центре комнаты, а потом полезли на свои места, стараясь не скрипеть. Не знаю, как остальные, а я от переживаний чувствовал себя настолько вымотавшимся, что провалился в забытьё почти мгновенно.
Мы спокойно спали где-то часов до пяти. Потом у кровати Кабанца подогнулась ножка, и тот с грохотом съехал на пол, разбудив всю палату. Быть может, даже в соседних проснулись. Коробок спичек так и не появился. Поэтому в сером предрассветном сумраке Кабанец лишь сдвинул искалеченную кровать к Гохиной, а сам расстелил матрас на полу и давай храпеть дальше.
Второй раз мы проснулись в восемь. В проёме высился Сан Саныч. Его весёлый крик "Подъём" разбудил бы и замороженных в криогене. В окно заливался мутный свет. День был на отвращение пасмурный и без единой надежды на улучшение. Нехотя мы вылезли из-под тёплых одеял и принялись одеваться.
– У меня это... кровать поломалась, – Кабанец указал на калеку, смешно поджавшую погнутую ногу.
– Так почини, – пожал плечами Саныч. – Ты поломал, тебе и исправлять. Больше, знаешь, некому. На весь лагерь два вожатых, начальник да повар. Остальные специалисты нам не требуются.
И спокойнёхонько отправился в соседнюю палату будить ещё не проснувшихся.
Понятное дело, Кабанец ничего чинить не стал. Отделил сетку от боковин и вышвырнул её в окно. И боковины туда же полетели. А сам он дождался, пока Саныч свинтил из нашего корпуса, приволок из дальней палаты незанятую кровать и кинул постель на неё.
"Ещё и сутки не прошли", – с ужасом подумал я, пялясь на ворочавшего тяжести Большого Башку. Время здесь тянулось очень медленно. Казалось, за лагерные ворота по окончании смены я выйду белобородым дряхлым старцем.
Гомон в столовой несколько развеял сонную безнадёгу. Завтрак заканчивался. Все усердно заправлялись рисовой кашей. Даже оголодавший Килька подъел полтарелки. А хлеб с маслом ел с таким наслаждением, будто ему кусок торта с кремлёвского стола отрезали.
Тут возле нашего стола остановился Сан Саныч, заметивший, что Жорыч давно заскучал, а Килька допивает последний глоток чая.
– Вы двое сейчас отправитесь со мной, – распорядился он. – Остальные выберите дежурного. После завтрака он приступает к уборке комнаты и территории возле корпуса.
Я мигом утерял интерес к завтраку. Выберите дежурного... В голове сложилась весёлая картинка, как Кабанец, согнувшись крючком, старательно выметает нашу комнатуху, а потом, урча от удовольствия, возит по полу мокрой тряпкой. И чуть не согнулся от смеха, понимая полную абсурдность ситуации. Ведь даже если сам Палыч назначит Кабанца дежурить, дежурным тот будет чисто номинальным. Остаёмся мы с Гохой. А я вчера не дал Кабанцу мой смартфон.
Поэтому, быстренько допив чай, я выскользнул из столовой и резво почесал по дорожке. Но не по главной, что вела к корпусу, а по боковой, которая вела в сторону и скоро истончилась, скрывшись под зеленью густо разросшихся трав. Мы как бы не успели выбрать дежурного, значит, им будет тот, кто получается в остатке. Вот пусть Гоха и пошуршит сегодня. А там видно будет. Мне же требовалось где-то отсидеться до обеда.
Впрочем, поблизости никаких достойных укрытий не намечалось. Недолго думая, я нашёл шатающуюся доску в лагерной ограде, со скрежетом выдернул гвозди из пазов, пролез в получившуюся щель и оказался в лесу.
Со свинцовых небес осыпался мелкий дождик. Вот вроде закончилось всё, ан нет, пять минут покоя, и снова незаметная, но ощутимая изморось. Промокнешь и не заметишь, откуда столько воды нахватал. Я уже даже начал жалеть, что не остался дежурным. Конечно, пришлось бы вспахивать аки конь какой, но зато в сухости сидишь. Да и книжонкой какой вдруг разживёшься. Глядишь, время до обеда и натикает. Я присел на камень под раскидистыми еловыми лапами. Сюда дождь не дотягивался. Но теперь стала одолевать тоска. Я бездумно пялился на тёмное пятно почвы, чернеющее средь трав в трёх шагах от меня. В голову лениво лезли мысли. И все до единой их пропитывала безразмерная грусть. Ещё чуток, и я, чтобы не взвыть от вселенской печали, потащил бы из кармана мобилу, сжигая заряд на простенькие игрушки.
– За барсуками приглядываешь? – по голосу я понял, что за спиной стоит не взрослый, а лишь мальчишка. Вроде меня.
– Почему за барсуками? – удивился я, неторопливо оглядываясь.
Пусть никто не думает, что я чего забоялся.
Возле камня стоял паренёк меня повыше и покрупнее. Он выглядел крепким человечком. Не столь могучим, как наш Кабанец, но у Кабанца башка была, каких поискать. А у этого всё в какой-то приятной норме. Таких на плакатах рисуют. И если, к примеру, надо нести флаг олимпийской сборной, то флаг этот всегда вручают знаменосцу, похожему на этого парня.
– Но это же барсучий след, – он присел и пальцем, едва не касаясь земли, обрисовал нечто.
Я вгляделся. Действительно, на сырой земле виднелся отпечаток звериной ступни.
– Конечно, барсучий! – воскликнул он, словно убеждая уже самого себя. – Упор на всю ступню. Это раз. Ступил он тут знатно – подошва, пальцы и когти словно включены в единый контур. Хотя пяточка явно глубже пропечаталась. Линейку бы сюда, замерили бы длину точно, но всё равно видно, что до дециметра не достаёт. Вот передняя лапа: когти пропечатались отчётливо. А вот задняя: сам видишь, отпечатки заметно слабее. Вообще, барсучий след порой путают с медвежьим. Но они же размерами несравнимы!
Я тоже ступил, но не как барсук на песке, а как двоечник у доски.
– Скажи ещё, что тут медведи водятся!
– А то! – его глаза распахнулись, словно перед ним стоял забывака, который и таблицу умножения из памяти выкинул. – В нашем крае примерно пять тысяч медведей. И большинство из них на севере края в глухих лесах. А мы с тобой где? На севере! И прямо в лесной глуши.
Было видно, что он готов рассказывать о медведях ещё тысячу фактов, но сначала ему надо убедиться, что я жду от него эту инфу. Он не выпаливал знания при каждом удобном случае, как Килька. Но там, в его голове, я чуял, сидит нечто не слабее Википедии. И доступа в сеть ему тоже не требуется. Что надо, помнит на отлично.
– За зверями и о себе забыли, – вдруг спохватился и он и протянул руку мне навстречу. Я – Лёнька.
– Димка, – ответил я, торопливо кидая свои пальцы навстречу новому знакомству.
Рукопожатие было крепким, но в меру. Ободряющим, а не стремящимся показать свою мощь и силу. Я почему-то обрадовался, что назвался Димкой вместо привычного "Димон". Он – Лёнька. Я – Димка. Выходило как-то созвучно.
"Ну, познакомились, а дальше что?" – вертелась в голове навязчивая мысль.
– Да тут полно интересных экземпляров, – Ленькин палец указал следующий отпечаток. – Вот это что?
И посмотрел на меня с хитринкой. Хорошо ему. А мне откуда выцепить сейчас все эти знания? И я решил положиться на фантазию.
– Ну тут... – многозначительно протянул я, мучительно раздумывая, на что он похож. – Заячью бошку в песок ткнули. Вот два уха, а вот сама голова. Ну, контуры.
– Это кабанчик, – рассмеялся Лёнька. – Его следы. То, что тебе ушами заячьими кажется, копыта раздвоенные.
"Он старше, – вывел я, прицениваясь к его росту, мускулам, повадкам. – Вероятно, он в том отряде, где заведует Андреич. Интересно, а тут переводят из отряда в отряд?"
– Тоже кабан, – я отбежал недалеко и ткнул палкой близ почти такого же следа.
– Лосёнок это, – покачал головой Лёнька. – Маленький ещё. В июле они все такие. Как это ты его с кабаном перепутал. Их следы, как небо и земля различаются.
– Откуда ты в следах шаришь? – удивился я.
– Так в школе же проходили! – ответно удивился Лёнька.
– Ээээ, мало ли что в школе проходили, – отмахнулся я. – Забылось оно давно.
– Таблицу умножения-то не забыл? – участливо осведомился Лёнька. – Тоже давно проходили. Во втором классе.
Он ехидничал, но не обидно. Он подкалывал, но не чтобы меня унизить, а чтобы нам обоим стало смешно. Ценное качество характера. Сейчас мало таких пацанов. Большинство либо бычат сразу, либо такие тупые подколки несут, что уши вянут. А Лёнька тихонечко так, осторожно.
– Её не забыл, – пришлось согласиться. – Но она-то нужна! Считать, и всё такое. Потому в памяти и держится.
– А мне следы нужны, – сообщил Лёнька на полном серьёзе.
Я порадовался, что этот парень налетел на меня в лесу. Он не таким был, как все в нашей палате. Я бы не мог откровенно контачить ни с кем. Взять Кильку. Знает, наверняка, не меньше Лёньки. Но постоянно нудит знаниями. Не может высказаться по делу. Вроде и слов нашёл миллион, а толку ноль. Жорычу до меня интереса не было. Его только жрачка завлекала. Гоха... Это сам в себе паренёк. Такого не разговоришь. А если и разговоришь, быть может, сто раз ещё и пожалеешь. Ну а о Кабанце вообще речь не идёт. Он ни с кем на равных не будет себя вести. А шестерить перед ним мне ни грамма интереса.
