Текст книги "Страсти по спорту"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 17
Рождение мифа

•  Пьер де Кубертен и олимпийское движение

•  Первая Олимпиада современности

•  Марафон

•  Спортсмены как культовые фигуры

•  Спортивные мифотворцы: Лени Рифеншталь и «Олимпия», Кустурица и Марадона

•  «По гамбургскому счету»

Спорт эпичен и мифологичен по сути своей, и чем он «больше», тем больше в нем мифа и эпоса. Соревнования со всеми современными атрибутами – судьями, призами, болельщиками – проводились гораздо раньше древнегреческих Олимпиад, ставших прообразом современного спорта. Древний Египет и Месопотамия, Древний Китай и Индия, Майя и инки – везде были свои чемпионаты. Историки давно уже не считают прародиной футбола Англию и спорят до хрипоты, где же на самом деле был сыгран первый футбольный матч – на берегах Нила или Янцзы.

Подобные споры – помимо безнадежной, видимо, попытки выяснения, кто же был первым, – подпитывают спортивный миф все новыми образами, именами и сюжетами. Они сталкиваются, переплетаются между собой, порождая новые. Они противоречат друг другу, при этом относительно мирно уживаются. Вслед за Кубертеном мы восклицаем: «О спорт, ты – мир!» – и восхищаемся прекрасным одноименным фильмом о московской Олимпиаде-80, забывая, что главным предлогом ее бойкота стал ввод советских войск в Афганистан (были и другие), а идея возродить Олимпийские игры пришла в голову Кубертену после унизительного поражения Франции в франко-прусской войне. Бароном, помимо общемировых гуманитарных идей, двигали и сугубо национальные политические соображения. Он писал: «Германия раскопала то, что осталось от древней Олимпии. Почему Франция не может восстановить былое величие?» По мнению де Кубертена, одной из причин поражения французов было слабое физическое состояние французских солдат, а Олимпийские игры должны были пропагандировать физическую культуру во Франции.

Кстати, считать именно Пьера де Кубертена отцом-основателем олимпийского ренессанса можно только условно. Попытки возродить Олимпиады разной степени успешности предпринимались задолго до него – такова была сила спортивного мифа, который не смог искоренить ни запрет императором Восточной Римской империи Феодосием «языческих празднеств» в 394 году н. э., ни более поздние эдикты и запреты, налагаемые на спорт европейскими монархами и церковными иерархами.

Например, во Франции во времена Директории (Наполеон был еще молодым, но уже прославленным генералом, покорителем Италии) с 1796 по 1798 год ежегодно проводился олимпийский фестиваль под названием L’Olympiade de la République. Спортивные результаты этих игр за давностью лет позабылись, но известно, что на первой Республиканской Олимпиаде в спорте впервые была применена метрическая система.

В 1859 году греческий меценат Евангелис Заппас на свои деньги провел первые Олимпийские игры нового времени в Афинах. В 1870 и 1875 годах он проспонсировал вторые и третьи Олимпийские игры, выйдя, таким образом, на график проведения Олимпиад, заложенный еще Гераклом. А с 1862 года в Ливерпуле ежегодно проходил организованный тремя британскими энтузиастами олимпийского движения – Уильямом Бруксом, Джоном Хьюлли и Чарльзом Мелли – Олимпийский фестиваль. Это были «Олимпиады для джентльменов» – только представители высших слоев общества могли принимать участие в соревнованиях. Почти как в Древней Греции, где на арену могли выходить только свободные мужчины, полноправные граждане полисов (что, правда, не мешало становиться олимпийскими чемпионками и женщинам – победителями в гонках колесниц, например, объявляли хозяина упряжки, а не колесничего, что принесло лавры первой олимпийской чемпионки дочери спартанского царя Агесилая Киниске).

Барон Пьер де Кубертен состоял в переписке практически со всеми лидерами олимпийского движения своего времени – и сумел воспользоваться их опытом. Так что заслуга французского барона в возрождении Олимпийских игр, конечно, есть, и немалая. Но в организации официально считающейся первой современной Олимпиады в Афинах 1896 года не меньшее участие принимали и Евангелис Заппас, и его двоюродный брат Константинос. Правда, миф уже жил своей жизнью, и согласно его драматургии основные лавры достались Пьеру де Кубертену.

Тем интереснее сейчас вспомнить, как проходила эта Олимпиада. Церемония ее открытия потрясла всех. Зрителей на трибунах стадиона, по разным данным, было от 60 000 до 80 000 – цифра для тех лет колоссальная. Потряс сам стадион Panathinaiko – по тогдашним меркам уникальное сооружение. Правда, при строительстве центральной арены возникли «вечные» проблемы: сроки срывались, денег не хватало. Спас проект меценат Георгиос Аверофф. Он дал миллион драхм на стадион из пентеликского мрамора, получивший в итоге неофициальное название «Мраморный»…

Церемония получилась шикарной. На VIP-трибуне, как сказали бы сейчас, – король Греции Георг и королева Ольга, принцы и принцессы, представители аристократии из разных стран. Хор, исполняющий Олимпийский гимн. Зрители ревут. А посреди стадиона стоят спортсмены из 13 стран, приславших на Игры свои делегации, – Австралии, Австрии, Болгарии, Чили, Дании, Германии, Франции, Греции, Великобритании, Швеции, Швейцарии, Венгрии и США. (Был, между прочим, в Афинах и представитель России – киевлянин Николай Риттер: он подал заявку на участие в соревнованиях по борьбе и стрелковому спорту, но потом почему-то забрал ее обратно.) В общей сложности набралось 311 атлетов – это официальная статистика, используемая в справочниках Международного олимпийского комитета. Но у американского документалиста Бада Гринспена, который снимал историческое событие позаимствованной у братьев Люмьер камерой, несколько иные данные. Он насчитал 245 человек. Концентрировался, по собственному признанию, во время церемонии на одном – своем соотечественнике Джеймсе Конноли. Его вид – тройной прыжок – шел в программе Игр первым. И от Конноли Гринспен ждал золотой медали.

Впрочем, перед тройным прыжком были еще предварительные забеги на стометровке. С них начались курьезы, которые, видимо, как и шикарное открытие, с тех пор стали традицией любой Олимпиады.

Медали за победу на первой Олимпиаде современности были серебряными.

Во-первых, только один спортсмен – американец Том Берк – использовал привычную сегодня технику низкого старта. И сразу стало понятно, что выиграет именно он. Берк пробежал стометровку во время квалификации за 12 секунд, его соотечественники Том Кертис и Фрэнсис Лейн отстали на секунду, остальные были еще дальше… Том Берк был недоволен результатом. Помешала неровная и какая-то мягкая дорожка. Во-вторых, француз Альбен Лермузье вышел на старт… в белых перчатках. На вопрос, зачем они ему, Лермузье изумился: «Как зачем?! Разве вы не видите, что на трибуне – король!»

Этот чудак Лермузье заявился вдобавок и на марафон. В те далекие годы спортивный универсализм еще считался нормой, но не такой же универсализм! «И как же вы готовитесь к столь разным дистанциям?» – поинтересовался Гринспен у спортсмена. «А очень просто. Один день я бегаю короткую дистанцию, но быстро. На следующий день – длинную, но медленно…»

Джеймс Конноли, кстати, соотечественника не подвел. Именно он вошел в историю как первый современный олимпийский чемпион.

Между тем в Афины Конноли попал чудом. Как, впрочем, и вся американская делегация, состоявшая из 14 человек, потому что приглашение на Игры до США дошло с опозданием. И вообще раскрутка Олимпиады была не на таком уровне, чтобы по-настоящему заинтересовать Америку. Удалось собрать только две команды – Гарвардского и Принстонского университетов. К тому же в США не знали, что в Греции используют еще старый календарь, и поехали в Афины с таким расчетом, чтобы успеть в Грецию в 20-х числах марта и иметь дюжину дней на адаптацию и элементарный отдых. Ведь им пришлось добираться до греческой столицы больше полутора недель в жутких условиях. Сначала – на корабле через Атлантику, затем из Неаполя на поезде. К намеченному сроку они успели, но по греческому календарю было уже 5 апреля – и Олимпиада открывалась через сутки!

Американская сборная на тех Играх в командном зачете осталась второй – вслед за греческой, с подавляющим преимуществом победив в легкой атлетике. Им вручили девять из 13 разыгранных золотых наград. Вернее, тогда медали за первое место были серебряными… Греков (ими были, к слову, две трети участников тех Игр), впрочем, сильно утешило то обстоятельство, что самая престижная награда «королевы спорта» досталась все-таки стране-хозяйке. Речь о марафоне.

Идея повторить забег греческого солдата Фидиппида, донесшего в 490 году до нашей эры до Афин весть о победе над персами в Марафонской долине и скончавшегося сразу после покорения 42-километровой дистанции, принадлежала французскому филологу Мишелю Бреалю. Пьеру де Кубертену она очень понравилась. Марафон провели, хотя и были опасения, что почти полсотни километров по такой жаре станут для некоторых участников соревнований невыносимым испытанием.

На старте забега, на который рискнули заявиться 25 человек, отличился уже известный вам француз Альбен Лермузье. Кажется, спринту он уделял все же больше времени на своих тренировках и поэтому рванул так, как будто предстояло пробежать не 40 с лишним километров, а пару сотен метров. Неудивительно, что примерно на половине пути силы странного бегуна покинули, – он упал. Лидерство захватил австралиец Эдвин Флэк, победитель в беге на 800 и 1500 метров. Но примерно за четыре километра до финиша его стал обходить греческий бегун. Флэк сопротивлялся как мог – и рухнул, не выдержав темпа, прямо на дороге…

Этого греческого бегуна звали Спиридон Луис. Занимался он в своем городке Марусси развозкой почты. Был беден настолько, что денег не хватило даже на обувь для забега: ему ее купили в складчину односельчане.

После триумфального финиша (победе не помешала даже остановка на пути около деревушки Шаландри ради стаканчика вина от дяди) на Panathinaiko, за которым наблюдало около 80 000 человек, все в жизни Спиридона Луиса, конечно же, изменилось. Сразу после окончания соревнований были ликование толпы и объятия – мог ли он такое себе представить еще день назад? – короля. И подарки. Самым щедрым оказался некий греческий бизнесмен, вручивший ставшему национальным героем Греции Луису 25 000 франков. Они позволили ему наконец осуществить главную мечту жизни – жениться на любимой девушке. До этого ее отец считал бедняка Спиридона совсем неподходящей для дочери парой и брак категорически запрещал.

У первой Олимпиады было еще несколько героев. Например, французский велосипедист Поль Массон, выигравший три золота. Или другой француз-велогонщик – Леон Фламан, потрясший джентльменским поступком во время 100-километровой гонки на треке всех: дожидаясь, пока его сопернику Георгиосу Колеттису починят сломавшийся велосипед, он тоже стоял на месте (и все равно победил грека). Или немец Карл Шуманн, трижды победивший в гимнастике, а потом выигравший соревнования по борьбе. И во всех мемуарах непременно фигурирует венгр Альфред Хайош.

Состязания по плаванию проводились в те годы в открытой воде, с линиями старта и финиша, отмеченными поплавками: бассейнов еще не существовало. Так вот, вода в бухте Зеа, где состязались первые пловцы-олимпийцы, была очень холодной – около 13 градусов. Американец Гарднер Уильямс нырнул в воду, собираясь плыть стометровку, и через мгновение буквально взлетел обратно на баржу, откуда стартовали пловцы. «Замерзаю!» – кричал он.

Другие участники заплыва оказались более мужественными и дотерпели до конца. За 30 метров до конца преимущество Альфреда Хайоша не вызывало никаких сомнений. И тут вдруг все увидели, что венгерский пловец сбился с курса и направляется далеко в сторону от финиша! К счастью для него, он вовремя осознал свою ошибку и, даже несмотря на колоссальную потерю времени, сумел одержать победу.

Заплыв на 1200 метров был, понятно, еще более трудным. «Если честно, меня не покидала мысль: а что будет, если в этой ледяной воде у меня случится судорога? Можно сказать, что мое стремление выжить пересилило мое желание победить», – рассказывал он впоследствии. Страх за жизнь дал необыкновенный результат. Финишировал Хайош на 80 метров впереди ближайшего соперника.

16 апреля первая Олимпиада завершилась. Завершилась таким же грандиозным праздником на Мраморном стадионе, как и во время открытия. Король Георг с удовольствием награждал победителей лавровыми венками, медалями и дипломами. Зрители устраивали овацию каждому из тех, кто заслужил эти почести. Короче говоря, кое-что похожее на нынешние Олимпийские игры происходило уже тогда.

Дальнейшие Олимпиады, естественно, добавляли к спортивной мифологии все новые коллизии. Например, во время лондонской Олимпиады 1908 года королевская семья попросила организаторов перенести место старта марафонской дистанции к террасе Виндзорского дворца. Ради удобства зрителей (в первую очередь королевы Александры) изменили направление забега и на финише, на стадионе «Уайт сити». Перенос старта к Виндзорскому дворцу дистанцию удлинил, а перенос финиша – сократил. В итоге длина лондонского марафона оказалось равной 42 километрам 195 метрам. В 1924 году ее утвердили как окончательную (всего за семь первых Олимпиад длина марафонской дистанции менялась шесть раз).

Героем лондонского марафона стал итальянский бегун Дорандо Пьетри. На последнем километре он отчаянным усилием обошел лидировавшего южноафриканца Чарльза Хефферсона (тот считался безусловным фаворитом забега), но этот рывок потребовал слишком много сил. На стадион Пьетри буквально ввалился, находясь в полуобморочном состоянии… И повернул направо, забыв о том, что ради королевы Александры направление финишного круга изменили. Судьи с большим трудом направили итальянца в нужную сторону.

В 70 метрах от финиша Пьетри плашмя падает на гаревую дорожку. Два врача бросаются ему на помощь. Но он поднимается, как боксер после тяжелейшего нокдауна, и даже не бежит, а бредет дальше – только затем, чтобы вновь упасть метров за 20 до финиша. Он опять встал, и в этот момент на стадионе появился также обошедший фаворита американец Джонни Хэйс. Трибуны взревели. А Пьетри снова упал.

К нему подбежали два человека – судья и журналист (хроникеры того времени говорят, что это был сам сэр Артур Конан Дойль – «отец» Шерлока Холмса). Они подняли итальянца на ноги и довели, поддерживая под руки, до финиша. Дорандо Пьетри рвет ленточку – и становится побежденным. Судейская коллегия дисквалифицировала его за то, что он воспользовался посторонней помощью. Чемпионом был объявлен Хэйс, но восхищенная мужеством Пьетри королева Александра вручила ему золотой кубок, похожий на тот, который получил победитель.

Итальянец Дорандо Пьетри, таким образом, на какое-то время мог почувствовать себя национальным героем не только Италии, но и Англии – спортивный миф обладает способностью, пусть и не навсегда, стирать государственные границы. Но все же он несет в себе и устойчивую национальную специфику.

Своя спортивная мифология у американцев (о них вообще отдельный разговор), русских, англичан, французов. Если, например, британцы скорее оценят джентльменское поведение и fair play, то пылкие, романтичные потомки галлов с большей охотой уделяют внимание поэтике спорта, внутренней драматургии состязания и страстям его участников.

Нет, своих героев они, конечно, помнят и чтут. Рене Лакост – один из «четырех мушкетеров» французского тенниса, команды, впервые в истории Франции выигравшей кубок Дэвиса, трехкратный победитель чемпионата Франции, двукратный – Уимблдона и Форест Хилла – был при жизни увековечен благодарными соотечественниками. Лакост, оставивший спорт из-за травм в 24 года, навсегда остался в памяти французов в образе бронзового человечка в кепке и рубашке с одним закатанным рукавом, застывшего в стремительном прыжке с ракеткой.

Памятники спортсменам, конечно, не редкость и не прерогатива французов. Прижизненного памятника удостоился и легкоатлет Сергей Бубка, и великие футболисты Пеле, Марадона, Ромарио, и другие. Даже теннисные успехи экс-мэра Москвы Юрия Лужкова отлиты в бронзе Зурабом Церетели.

А 18 февраля 2009 года в английском Ипсвиче состоялось открытие памятника легендарному регбисту Александру Оболенскому (одним из главных жертвователей – с суммой £5000 – на устройство памятника выступил Роман Абрамович), русскому князю, ставшему национальным героем Великобритании. О его игре писал в «Николае Гоголе» Владимир Набоков: «Несколько лет назад на регбийном матче в Англии я видел, как великолепный Оболенский на бегу отбил мяч ногой и, тут же передумав, в броске поймал его руками». Возможно, Набоков имел в виду ту самую игру, которая сделала Оболенского легендой, – матч «Англия – Новая Зеландия» в январе 1936 года.

Он вошел в истории английского регби, как «Обоматч», а Оболенского прозвали «летучим князем» (и «летучим славянином») за его немыслимую скорость передвижения по полю. По сути, Александр тогда выиграл матч для сборной Англии – это, кстати, была первая победа англичан над грозными All Blacks[7]7
  All Blacks («Все в черном») – название национальной сборной Новой Зеландии по регби. Эта команда – практически бессменный лидер мирового регби – славится еще и исполнением перед каждым матчем яростного боевого танца новозеландских аборигенов-маори – хака. – Прим. ред.


[Закрыть]. 19-летний юноша, впервые выйдя на поле в форме сборной (ради этого он принял британское подданство) совершил два заноса, один из которых до сих пор входит в число лучших за всю историю мирового регби. Оболенский получил мяч на правом фланге и, совершив рывок по диагонали через все поле, обойдя полкоманды новозеландцев, приземлил мяч на левом фланге в зачетном поле соперника. Этот эпизод, кстати, можно найти в Интернете.

А во время турне сборной Англии по Латинской Америке Оболенский установил еще один «вечный» регбийный рекорд, совершив за один матч 17 (!) заносов.

Но все-таки в поэтизации спорта мало кто может сравниться с французами. Например, ралли «Париж – Дакар» для них гораздо больше, чем гонки на машинах по песку. Это что-то среднее между философией и поэзией. Сами они говорят, что иначе быть не могло, потому что у них во Франции «Маленький принц» Антуана Сент-Экзюпери – вторая Библия. «Маленький принц» – это ведь своего рода гимн пустыне, одиночеству среди песка, которое делает человека настоящим. Так, во всяком случае, полагают французы. Теперь гимном пустыне стал «Дакар».

И «Тур де Франс» – не просто велогонка. И даже не только символ Франции. В первую очередь «Тур» – это эпическая поэма. «Как в “Одиссее”, эта гонка оказывается и хождением по мукам, и обследованием пределов всего земного шара. Как Улисс несколько раз добирался до внешних врат Земли, так и “Тур” в нескольких местах вот-вот выйдет за пределы человеческого мира… на Мон-Ванту мы уже покидаем планету Земля и оказываемся рядом с небесными светилами», – писал об этой гонке в 1955 году Ролан Барт, на первый взгляд чуждый спорту французский философ и публицист.

«Тур де Франс» – лучший пример тотального мифа.

Ролан Барт, философ и публицист

Барт находил в отношении французов к «Туру» следы языческой космогонии и феодальной этики, божественный произвол и восстание Человека против Бога, театральную условность и жестокий реализм повседневности. Он называл «Тур» «лучшим примером тотального мифа – экспрессивного и проективного, реалистического и утопического», «завораживающе ярким фактом французского национального сознания».

Возможно, таким же ярким, каким для аргентинцев стал Диего Марадона. Эмир Кустурица (возможно, один из главных мастеров-мифотворцев современности), готовясь к съемкам документального фильма о неистовом аргентинце, обнаружил на его родине церковь, служители которой почитают футболиста за бога. Обряд посвящения в ее послушники заключается в том, что надо забить мяч в ворота рукой, как это сделал в 1986-м в Мексике Диего Марадона. А церемонии бракосочетания в этой церкви завершаются ударом жениха по футбольному мячу.

Кустурице для того, чтобы выйти за рамки документального кино и рассказать, отчего же Аргентине – и не только Аргентине – нужен Марадона, пришлось сделать почти невозможное. В своем фильме он увязал в единое целое футбол, кокаин, отдающие паранойей высказывания Диего в адрес Джорджа Буша, дружбу с одиозными политическими лидерами, приобретенное амплуа не просто кумира, а уже почти бога для тысяч или миллионов людей, и показал, что одно не противоречит другому.

Под стать Кустурице выступил и британский режиссер Кен Лоуч, снявший художественный фильм «В поисках Эрика». Но фильм оказался почти документальным. Французского футболиста Эрика Кантону сложно назвать великим на фоне, допустим, Пеле, того же Марадоны или его знаменитых соотечественников Мишеля Платини или Зинедина Зидана. Но вот по популярности Кантона великим никак не уступает.

Это необъяснимо. Хотя бы потому, что карьера Эрика Кантона – это не только список голов (более 200), но и не менее длинный список дисквалификаций и выходок, за которые его ими награждали. Во Франции он кидался мячом в зрителей и судей, а бутсами – в лицо партнеру по клубу «Монпелье», ссорился с тренерами, рвал на себе футболку, когда его сажали на скамейку запасных.

По совету Мишеля Платини он переехал в Англию, но и в «Лидсе», где отыграл свой дебютный британский сезон, и в «Манчестер Юнайтед» остался прежним – необузданным, взрывоопасным. Он плевался и выходил из себя во время матчей. А в январе 1995 года на стадионе клуба «Кристал Пэлас» совершил самую знаменитую выходку в своей жизни. Вырвавшись из рук манчестерского тренера, уводившего его после удаления в раздевалку, Кантона кинулся к трибуне, с которой его поливали оскорблениями, и ударом ногой, словно занимался не футболом, а кунг-фу, свалил известного хулигана Мэтью Симмонса. Его отлучили от футбола на девять месяцев, а чиновники из английской премьер-лиги называли тот легендарный удар не иначе как несмываемым позорным пятном.

Но вот что удивительно: в памяти тех, кто видел игру Кантона, он остался все-таки отнюдь не пятном позора, не игроком, сделавшим все, чтобы похоронить свой природный дар. Почему – рационально объяснить невозможно. Хотя, с точки зрения фана «Манчестер Юнайтед», все безумно просто. «Он был нашим сердцем и нашей душой. Единственным искренним, настоящим человеком в игре, где давным-давно в моде заучивающие наизусть приятные публике роли актеры», – скажет он, когда вы упомянете фамилию француза.

Таков спортивный миф, требующий открытости и самоотречения, выходящих за рамки вроде бы единых для всех правил, миф, возносящий героев-одиночек над им же заданным догматом «командной игры», смакующий боль и ярость и чурающийся холодного расчета, который вернее всего приводит к победе – кульминации любого мифа. Он противоречив и последователен в своих противоречиях, прекрасен и ужасен одновременно.

Под стать ему и одна из самых великих его творцов и жриц – Лени Рифеншталь. Самое известное – и до сих пор самое скандальное – кино об Олимпиаде, «Олимпия», посвященное берлинской Олимпиаде 1936 года, появилось на свет через два года после Игр. И почти сразу (точнее, в ноябре 1938-го) стало символом нацистского агитпропа. Рифеншталь угораздило приехать в США с «Олимпией» как раз накануне Хрустальной ночи – резне евреев в Германии. Реакция последовала незамедлительно – сначала США, а потом и Британия бойкотировали киноленту. Голливуду понадобилось почти 20 лет, чтобы признать «Олимпию» одним из десяти лучших фильмов мирового кинематографа.

«Олимпия» стала идеальным мифом – от руин Акрополя, мироновского «Дискобола» и нагих олимпийцев, мечущих в замедленной съемке диск, копье и ядро на берегу моря, до эстафеты факелоносцев, переносящих олимпийский огонь из античной Греции на берлинский стадион 1936 года. Пафос первой серии подчеркивался реалистичным натурализмом второй – утренний лес, в котором бегуны по пересеченной местности, словно тени, возникают перед зрителем и обнаженными прыгают в воду, сауна, блестящие тела атлетов, березовые веники, смеющиеся лица под душем.

Увидев «Олимпию», Сталин предложил мне сделать фильм о нем.

Лени Рифеншталь, режиссер

Венчал «Олимпию» мужской прыжок в воду, переходящий в невесомый полет в небо. Затем на экране возникал олимпийский стадион весь в огнях, слышался колокольный звон, горел олимпийский огонь, а украшенные лавровыми ветвями флагштоки склонялись друг к другу. Олимпийские знамена и «храм света», созданный молодым архитектором Альбертом Шпеером, завершали фильм.

По словам самой Рифеншталь, увидев «Олимпию», Сталин предложил ей сделать фильм о нем.

На первую встречу с Гитлером она напросилась еще в 1932 году, безошибочно чувствуя, что долг режиссера – видеть и свидетельствовать. А еще – трудно представить, чтобы хоть один вменяемый режиссер отказался от уникальных технических условий, которые предоставил бы ему хоть черт, хоть дьявол. Но у Рифеншталь была еще и возможность сохранить для истории образ величайших событий века, и она ею воспользовалась в полной мере. В конце концов только благодаря Рифеншталь мы можем увидеть, как все происходило.

Она снимала с самолета, ставила операторов на роликовые коньки, крепила камеру на подъемнике, взлетавшем одновременно с нацистским флагом, прокладывала круговые рельсы вокруг трибуны с Гитлером, чтобы обеспечить разнообразие ракурсов. Железный организатор, она безупречно руководила работой 30 камер, 36 операторов, 80 помощников, предоставленных в ее распоряжение фюрером. Гений монтажа, Рифеншталь собирала свои фильмы месяцами и годами, проводя за столом по 20 часов в сутки.

Ее монтаж создавал прямые зрительные связи между волей к победе немецких олимпийцев и аплодисментами Гитлера (или Геббельса и Геринга). Она рисовала импрессионистские картины тела в полете при прыжках с шестом и в воду, передавала беспрецедентной накал борьбы в марафонском беге – замедленное движение ног символизировало покидающие тело силы, а сцены улиц в ускоренном воспроизведении и с динамичной музыкой – огромную волю. Она переходила от музыкальных пассажей к спортивному комментарию и реакции трибун…

По прошествии времени кадры «Олимпии» просветляются дополнительным историческим знанием. Видишь ядреные обнаженные торсы веселящихся гитлерюгендовцев – и представляешь их замерзающими на Восточном фронте. Через просыпающийся сказочный Нюрнберг просматриваются его руины 1945 года. Соревнование между немецкими и польскими конниками – и их же рубка в 1939 году.

Кроме того, заговорили детали, как-то не укладывающиеся в привычную манихейскую схему истории. Экстаз простых немцев при появлении вождя – вещь хрестоматийная и для советских людей привычная. Но вот проходит перед трибуной, на которой милуются Гитлер и основатель олимпийского движения барон Пьер де Кубертен, французская делегация, и все как один вскидывают руки в приветствии легионеров. Не только Франция – почти все страны демонстрируют свое преклонение перед «возрожденной Германией». И такие увиденные современным взглядом «мелочи», между прочим, подтверждают казавшиеся провокационными и оскорбительными тезисы французских «новых философов» 1970-х годов, утверждавших, что фашизм – онтологическое свойство того, что они назвали «французской идеологией», да и европейской просветительской традиции в целом. И тут понимаешь, отчего так долго травили Рифеншталь, боясь заглянуть в подставленное ею зеркало.

По гамбургскому счету, Лени Рифеншталь стала жертвой мифа, который она сама и создавала. Кстати, само выражение «по гамбургскому счету» – часть спортивного мифа. В обиход оно вошло благодаря русскому советскому писателю и литературоведу Виктору Шкловскому. В одноименном эссе он писал: «Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера. Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы. Они борются при закрытых дверях и завешенных окнах. Долго, некрасиво и тяжело. Здесь устанавливаются истинные классы борцов – чтобы не исхалтуриться».

Никто в Гамбурге не покажет вам сегодня этот трактир, да и был ли он на самом деле? Шкловский пересказывал борцовско-цирковой (в конце XIX – начале XX веков борцовские поединки в основном проходили в цирках) фольклор, легенду, призванную утолить жажду «честной борьбы» и справедливости в пику бесповоротному превращению спорта в бизнес. Это выражение пережило и цирковых борцов, и своего создателя и, как и во времена Шкловского, означает реальную ценность, место, которое человек занимает в силу своих – и только своих достоинств…

В 2002 году в серьезном и уважаемом – наверняка – издании «Теория и практика физической культуры» вышла статья двух ученых: А. В. Смоленского и Б. Г. Любиной «Внезапная смерть в спорте: мифы и реальность». В преамбуле статьи был такой пассаж: «В афинской газете 490 года до н. э. было опубликовано следующее сообщение: “Трагедия в Марафоне. Молодой солдат-афинянин по имени Фиддипид умер после забега на длинные дистанции. Сенат отдал распоряжение провести расследование, выяснить причины смерти и определить виновных…”»

Медики, возможно, шутили, желая привлечь внимание аудитории к проблеме – ни газет в Древней Греции не было, ни сената, да и грека звали чуть по-другому – Фидиппид. Дело даже не в том, что согласно Геродоту Фидиппид совершил три забега – в Спарту за помощью (240 км за два дня) и обратно, принял участие в Марафонской битве и как один из наиболее отличившихся был отправлен с радостным известием в Афины (те самые 40 км).

Дело в том, что эта история из медицинского доклада попала в газеты и распространилась по Интернету, и обеспокоенное проблемой чрезмерных нагрузок спортсменов сообщество приняло трактовку врачей за чистую монету, на полном серьезе обсуждая, к чему привело расследование и кто был наказан за подобное пренебрежение техникой безопасности на тренировках и при проведении соревнований. Некоторые даже увязывали историю Фидиппида с проблемой допинга.

Примерно так и создаются спортивные мифы. Примерно так же они и умирают.