Текст книги "Страсти по спорту"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Чемпион от боли закрутился волчком. Рефери Миллз Лэйн, похоже, как, впрочем, и те, кто был на трибунах, сразу и не понял, что сделал Тайсон. Он дал указание снять с него два очка, а бой продолжить. Продолжался он считаные секунды, поскольку Тайсон опять пошел в клинч и вцепился теперь уже в левое ухо Холифилда. Лэйн наконец поединок остановил. К рингу подтянулась полиция – организаторы поняли, что проводят опасный матч. Но даже полиция не смогла предотвратить несколько стычек болельщиков в холле MGM Grand Hotel сразу после поединка.

Для Холифилда все завершилось счастливо. В больнице Лас-Вегаса ему пришили найденный на полу кусочек правого уха. Он был наконец-то признан всеми по-настоящему великим чемпионом, а Тайсону пришлось проходить обследование у психиатров. Пришлось лишиться лицензии на право участия в боксерских поединках в Неваде и Лас-Вегасе, в частности (а это, между прочим, неофициальная столица бокса). И пришлось в третий раз проделывать путь к вершине.

У подножия вершины он оказался в 2002 году, когда свое согласие на бой с Тайсоном дал Леннокс Льюис. Не мог он не дать его по двум причинам. Во-первых, с учетом продажи телеправ гонорар победителя должен был достичь сумасшедшей суммы – около $ 50 млн. Во-вторых, несмотря на все достижения Льюиса, Америка очень долго отказывалась признавать его, британца, равным выдающимся чемпионам прошлого. Для признания необходимо было побить кого-то из американских кумиров. Тайсон был идеальным вариантом.

О самом матче, проходившем в Мемфисе, подробно рассказывать нет смысла. Ажиотаж ему сопутствовал исключительный, подогретый в том числе самим Тайсоном, который на январской пресс-конференции набросился на Льюиса с кулаками и пообещал съесть его детей. Ход поединка ажиотажу не соответствовал. Он слишком напоминал первый поединок Тайсона против Холифилда. Разница, по существу, заключалась в том, что Льюис намного крупнее Холифилда и бил жестче. О том, на что похож был этот бой, лучше всего говорит, пожалуй, статистика пропущенных ударов: у Льюиса меньше 50, у Тайсона – почти 200. Последним был страшной силы удар правой в голову претендента.

Некоторые эксперты тут же заметили, что лучше бы Тайсону после такого поражения уйти из бокса. Через год с небольшим ушел Льюис, а Тайсон остался.

Остался он не столько потому, что хотел снова стать лучшим, а потому, что каким-то загадочным образом умудрился промотать 300-миллионное состояние и влезть в долги. Добыть требуемые кредиторами $ 40 млн Тайсон мог лишь одним способом – боксом. К счастью, публикой он все еще был востребован так, что за заурядный рейтинговый бой против довольно заурядного британского бойца Дэнни Уильямса смог выбить гонорар $ 6 млн. Известный промоутер Боб Арум вообще, говорят, уже держал в уме возможный в случае эффектной победы контракт с Тайсоном на четыре боя и сумму $ 100 млн.

Ветеран Уильямс 30 июля 2004 года в Луисвилле разрушил Аруму все планы. Вернее, это Тайсон их разрушил. Он бил как-то совсем слабо. Он мало двигался. А за три раунда выдохся так, что в четвертом превратился в тренировочную грушу и очутился в нокауте. Тайсона едва ли не хором призывали уйти наконец из бокса и не доводить дело до полного позора. Но Майк призывам не внял.

Его бой против огромного ирландца Кевина Макбрайда 11 июня 2005 года только подтвердил то, что и так уже было ясно: Тайсон прозевал момент, когда можно было уйти, сохранив хотя бы остатки достоинства. Он был вынужден объявить об уходе после того, как шесть раундов без толку пытался хоть что-то сделать с этим малоподвижным, вялым, неспособным на акцентированный удар противником. А в конце шестого без сил рухнул на пол и долго не мог подняться на ноги. Отказавшись снова выпускать почти 39-летнего боксера на ринг, тренер Джефф Фенек, видимо, поступил гуманно. И по отношению к боксу в целом тоже.

Сентенция о поражениях, за которые не стыдно, банальна до непристойности. В конце концов, это всего лишь политкорректный способ признать полное превосходство соперника и снять с себя ответственность за проигрыш. Но раз уж упрекнуть себя не в чем, зачем вообще было выходить на арену?

Мне все спортсмены сказали, что я выиграл. А что толку? Я и сам знаю это.

Евгений Плющенко, серебряный призер Олимпиады-2010

Но бывают поражения, которые вызывают чувство гордости. Это редкость невероятная. Такие поражения становятся триумфом. Триумфом воли, духа, благородства. Такие поражения – на вес золота, полноценного и уже не спортивного.

Последний день гимнастического турнира на Олимпиаде-2004 в Афинах для нас поначалу ничем, по сути, не отличался от всех предыдущих. Алексей Бондаренко дважды падал на приземлении в опорном прыжке. Второй раз – жутко неудачно. Его унесли из зала на носилках и сразу отправили в больницу – повреждение позвоночника. Бронза Павловой в опорном прыжке, бронза женской команды, серебро Светланы Хоркиной в многоборье – вот все наши награды на этой Олимпиаде, которую мы, полвека лидировавшие в гимнастике, проиграли…

Я счастливый человек, я благодарен Богу, что ушел достойно.

Алексей Немов, 4-кратный олимпийский чемпион

Последним снарядом была перекладина – любимое упражнение четырехкратного олимпийского чемпиона Алексея Немова. Великий Немов и его уникальные шесть перелетов были нашей последней надеждой на золото.

Он выступал третьим. И сделал все потрясающе красиво. Идеальным не вышел лишь соскок. На табло появились оценка – 9,725 – и место, которое Немов на тот момент занял. Третье, ниже неплохих, но не более того, Исао Йонеды и Моргана Хэмма.

Того, что было дальше, никогда не видели даже видевшие, кажется, все на свете пожилые люди с тренерскими аккредитациями. Зал загудел. Шум – смесь свиста и возмущенного «Бу-у-у!» – нарастал с каждой секундой, пока не стал невероятно громким. Люди, положив на пол российские, американские, греческие флаги, вставали и опускали вниз большие пальцы.

«Итальянец, который потом первое место занял, подходит ко мне, пока гул этот стоит, и говорит: “Вот это да! Я такого в жизни своей не видел! Все стоят! Классно!” Я говорю, что я тоже не видел. Люди же готовы были разорвать этих судей. Я не верю, что это все со мной было!» – вспоминал Немов.

В зале засуетились униформы чиновников из Международной федерации гимнастики. Примерно через десять минут цифры на табло вдруг изменились. 9,762 – судьи из Малайзии и Канады подняли оценку. Это тоже был уникальный случай. Но Немов все равно оставался третьим. Полтора десятка тысяч человек ответили на изысканный цинизм новым криком. Выступавший следом американец Пол Хэмм стоял с растерянным выражением лица, просто не понимая, что ему делать. Немов улыбался. Это российское торжество, казалось, никогда не закончится, несмотря на то что диктор уже дважды просил трибуны успокоиться.

Алексей Немов сам прервал его и снова вышел на помост – утихомирить зрителей. «Я знал, что у гимнаста, выходящего вслед за мной, остынут мышцы и он может получить травму», – сказал он потом. И добавил, словно оправдываясь: «Я когда вышел, чтобы народ успокоить, чтобы спасибо им сказать… – все камеры на меня… Я даже спуститься обратно хотел, так стало неудобно… Уйти хотел даже… Ну, подумаешь – Немов выходит, да? Это труба была, мужики, такая труба…»

Продолжение удивительной истории было уже глубокой ночью, когда один за другим дворец стали покидать ее главные действующие лица. Они выглядели по-разному. Алексей Немов и его тренер Евгений Николко – счастливейшими людьми, только что одержавшими очень важную победу.

«Я просто хотел достойно закончить», – сказал Алексей, поднявшись на крышу Bosco-дома – одного из российских олимпийских клубов в центре Афин, где после соревнований расслабляются спортсмены и сочувствующие им болельщики – в кафе.

У него получилось. Так, как уходил он, должен, кажется, мечтать уйти любой великий спортсмен и не ушел еще пока никто в истории спорта. Тысячи людей, на которых смотрел весь мир, 12 минут скандировали: «Нэ-мов, Нэ-мов!» Волонтеры блокировали переходы между секторами: толпа в любой момент могла хлынуть вниз, поближе к судьям, чтобы заглянуть в их бесстыжие глаза. Испанский принц Альберт, вскочив со своего места, входил в историю королевской семьи жестами, от которых выступил бы румянец на щеках его пуделя (тоже королевского).

«Я счастливый человек, я благодарен Богу, что ушел достойно, – как заведенный повторял Немов. – Я такого в жизни не испытывал. У меня такие мурашки по коже бегали! Я весь липкий от пота до сих пор. Здесь где-нибудь есть душ?»

Он вспотел, пока зал аплодировал ему.

«Ну все, ну вот и все, я – счастливый человек», – опять с облегчением повторял Алексей, словно достиг очень конкретной цели, которую тренер поставил перед ним на этих соревнованиях. Евгений Николко стоял в нескольких метрах от него и спрашивал, не слишком ли все это было.

«Ну, не переборщили ли мы? Могут не так понять… Подумают теперь, что мы рисовались, что ли… Но это же не мы виноваты! Все же по своей инициативе встали и гудели. Мы-то здесь при чем?»

Это был самый честный, самый настоящий момент той Олимпиады.

Вообще-то, в случае конфликта с системой самое лучшее, на что может надеяться спортсмен, – моральная победа. Такой конфликт оптимистическим не бывает никогда. Это драма, практически всегда переходящая в трагедию, – неважно, выходит ли человек за рамки системы или система меняется быстрее человека. Финал всегда один – система его отторгает.

На церемонии награждения призеров в мужском фигурном катании Олимпиады-2010 в Ванкувере произошла сцена, которая могла бы показаться забавной. Евгения Плющенко пригласили занять место на пьедестале вторым – вслед за завоевавшим бронзу японцем Дайсуке Такахаси. И он вдруг, словно по привычке, шагнул на самую высокую ступеньку подиума, и только чуть-чуть – какие-то мгновения – постояв на ней под овации зала, спустился на свою – серебряную.

Вы видели, это и есть мое место, как будто давал он понять нам всем. А нам и так было ясно. Плющенко и без высшей награды, безусловно, вошел в число героев Олимпиады. Но, когда он смотрел на стоявшего на самой почетной ступеньке этого подиума Эвана Лайсачека, мысль о том, что он такой же победитель ванкуверской Олимпиады, как и американец, вряд ли грела Евгению Плющенко душу.

«Я уже говорил, что приму любой результат», – произнес он, отвечая на вопрос, как относится к своему второму месту. Но через секунду слово «поражение» все же соскользнуло у Плющенко с языка. И его можно было понять. Легко принять серебро, которое и не могло обернуться ничем иным, кроме серебра. Но такое, как у него, принять действительно жутко сложно…

Это было великое соперничество – из тех, которые хочется потом пересматривать снова и снова, из тех, по поводу которых люди ведут бесконечные споры и никак не могут прийти к единому мнению. Прийти к нему, видимо, просто невозможно.

Зал, кажется, не рисковал дышать, опасаясь сорвать то вдохновение, которое посетило Лайсачека. В тот вечер он был попросту удивителен. Его катание – по эмоциям, по чистоте – было лучше, чем в короткой программе, хотя и в ней он вроде бы прыгнул выше головы, расположившись сразу вслед за Плющенко, с мизерным отрывом в десятые доли балла. Он не дрогнул ни разу, ни на одном прыжке, в том числе никогда не дававшихся ему тройных акселях.

Эван получил за свою произвольную великолепные баллы – больше 167. Обойти его не удалось никому. Оставался один Плющенко.

Фрэнк Кэрролл, тренер Лайсачека, улыбаясь, вспоминал, что сказал своему ученику перед тем, как настала очередь Евгения Плющенко выходить на лед: «Ну, парень, это будут самые долгие четыре минуты в твоей жизни». Для Pacifi c Coliseum это были четыре минуты такого же наслаждения, как и те, которые он пережил, видя «Шахерезаду» Римского-Корсакова в интерпретации Лайсачека.

Плющенко чисто сделал каскад из четверного и тройного тулупов, два тройных акселя, тройной лутц. В перерыве между прыжкам он успевал заигрывать с публикой, которая под его танго заводилась и распалялась. Она, уже заранее влюбленная в него, была в экстазе и, может, если бы он был настойчивее, не ограничившись посланным трибунам воздушным поцелуем, ринулась бы, круша борта и заградительные стекла, на лед поздравлять кумира. По крайней мере речь о той ее части, которая в четверг не болела за Америку.

Но что-то после этого в целом блистательного проката Евгения Плющенко кольнуло душу. Что-то едва различимое. Например, запись в официальном заявочном листе, в котором значился каскад не из четверного и тройного прыжков, а из четверного и двух тройных. Ощущение, что пару раз на приземлениях Плющенко немножко дрогнул, что дорожки и вращения у него не такие интересные, как у Лайсачека. А ведь дорожки и вращения с того момента, как Евгений Плющенко ушел из спорта, стали цениться гораздо выше, чем прежде.

А еще через несколько секунд на табло появились оценки россиянина. Он проиграл Эвану Лайсачеку – проиграл балл с небольшим. И зал мгновенно разделился на две равные половины. Одна торжествовала, а другая недовольно гудела, считая, что чемпионом заслуживал стать не американец. И правду было искать совершенно бесполезно. В тот вечер у каждого была своя правда.

Тренер Евгения Плющенко Алексей Мишин не понимал, как может существовать такая система, которая не поощряет стремления готовить четверные прыжки, т. е. повышать сложность программы. Фрэнк Кэрролл говорил о цельности программы, мелких неточностях и нюансах судейских оценок. Глава техкома Международного союза конькобежцев, эксперт по актуальному как никогда судейству Александр Лакерник в целом соглашался с Кэрролом: «Система состоит из множества, что ли, мелких деталей. Все дело в нюансах. С одной стороны, четверные – это здорово, а с другой – нельзя, чтобы фигурное катание превращалось в состязание по их исполнению». И добавлял, что подходить к исходу этого противостояния, оперируя терминами «справедливо» и «несправедливо», попросту нельзя.

А сам Евгений поначалу ничего не говорил. Он все время оглядывался на большой экран, по которому его катание показывали с помощью кинопроектора в натуральную величину. Ему, наверно, нельзя было это смотреть. Это было, без преувеличения, похоже на самоубийство. То, что он делал, был самый страшный изо всех видов мазохизма. Он смотрел, как он проигрывает. Вообще-то это выше сил нормального человека. Можно было попросить выключить экран. Нужно было попросить.

Но это был не тот случай. Нормальные люди не возвращаются в спорт после трехлетнего перерыва, когда достигли в нем всего, о чем мечтали. Но оказалось, что он и продолжает мечтать. Это был большой сюрприз для всех. Почти никто не верил. Возможно, он сам не верил.

Но он вернулся. Выиграл московский этап мирового Гран-при, чемпионат Европы. Приехал на Олимпиаду. Он ведь почти выиграл и ее. Прыгнул четверной. Но оказалось, что его четверной не нужен тому фигурному катанию, которое жило без него три этих года. Так же, как, похоже, и он сам. Он в нем, похоже, оказался лишним. Он мешал этому фигурному катанию. Оно только-только решило, куда развивается: транзишн, дорожки, вращения… А тут вдруг опять возникает он со своим четверным, который никому, кроме него, и не дается – а значит никому и не нужен. Без Плющенко им всем было спокойней. Они думали, что так уже и будет всегда.

А он вернулся – и проиграл одну из самых крупных ставок, которые делал в своей жизни. Весь его гигантский опыт долготерпения оказался ничтожным на фоне его второго места. После этого он не хотел и не мог быть великодушным и снисходительным ни к кому. Он называл вещи их именами.

«Да это бред полный, а не фигурное катание! Не мужское фигурное катание! Кто-то там сказал, что я не прыгнул четыре-три-два… Да, и два четверных не прыгнул. Потому что прыгай не прыгай, а они нашли бы, откуда баллы срезать!

Вот Лайсачек сказал, что четверные не нужны! Что у нас другие компоненты, что у нас транзишны… сраные, извините за выражение… Так давайте разделим: мужское фигурное катание и мужское катание “танцы на льду”! Здорово! Давайте!..»

Потом в прямом эфире «Первого канала» он уже ставил ультиматум функционерам: «Весь спорт движется вперед, а фигурное катание ушло назад. Раз сегодня олимпийский чемпион не умеет прыгать четверные, значит, это такая система. Что нужно сделать, чтобы удачно выступить на Олимпиаде в Сочи? Нужно поменять всю систему».

Зачастую – слишком часто, пожалуй – на подобные высказывания спортсмены и спортивные чиновники решаются в самый последний момент, когда трагедия спортивная переходит (или вот-вот перейдет) в трагедию человеческую, цена которой – уже не медали, а сама жизнь. Лучше всех, пожалуй, это на себе почувствовали баскетболисты ЦКСА в 1995 году.

В тот сезон ЦСКА произвел настоящий фурор в европейском баскетболе. Какая это была команда! Карасев, Куделин, Кисурин, Панов, Корнев, Курашов, Спиридонов, Моргунов и Еремин на тренерском мостике. Все молодые, красивые, «голодные». Им месяцами не платили зарплату. В их раздевалке порой не было горячей воды. На игры еврокубков они летали не клубными чартерами, а регулярными рейсами «Аэрофлота», сложившись в три погибели в переполненном салоне. Но зато как играли!

В групповом турнире клубного чемпионата Европы-94/95 (так тогда называлась Евролига) ЦСКА победил «Реал» с неувядающим Сабонисом и греческий «Панатинаикос», занял в группе третье место и в плей-офф вышел на «Олимпиакос». В первом четвертьфинальном матче армейцы вновь поразили Европу. Афинский суперклуб с бюджетом более $ 20 млн (середина 90-х – эпоха финансового расцвета греческого баскетбола) был разгромлен в Москве с позорным счетом 95:65!

Чтобы выйти в «Финал четырех», ЦСКА оставалось выиграть один из двух оставшихся матчей, которые проводились уже в Афинах. Вторая игра состоялась 14 марта. «Олимпиакос» выиграл с большим трудом и не без помощи судей – 86:77. А накануне третьей, решающей схватки случилось то, что стало одной из самых постыдных страниц европейского баскетбола.

Перед первой афинской игрой хозяева, как принято, поставили возле скамейки гостей минеральную воду. На разминке и во время матча эту воду пила вся команда. Выпили почти все. После игры Никита Моргунов схватил одну из немногих оставшихся бутылок, надавил – и увидел, что из нее идет маленькая струйка. Тогда никто не придал этому значения. Подумаешь, дырка…

Правда, как только игроки начали переодеваться после игры, в раздевалку забежал человек из персонала «Олимпиакоса» с перепуганными глазами, схватил один из двух ящиков с Gatorade и убежал. На это, впрочем, тоже никто особого внимания не обратил.

Уже потом, много месяцев спустя, один весьма компетентный человек утверждал, что, даже если бы на пути у «Олимпиакоса» в том четвертьфинале стоял клуб НБА, ему все равно не дали бы выиграть. Ставки в «черном» греческом баскетбольном тотализаторе в тот вечер были слишком крупными, чтобы воротилы подпольного бизнеса, в чьих друзьях греческая молва упорно числила тогдашнего тренера «Олимпиакоса» Янниса Иоаннидиса, могли рискнуть и положиться на баскетбольную фортуну.

А тогда… Недомогание многие игроки ЦСКА почувствовали уже вечером, после первого греческого матча. Но списали его кто – на акклиматизацию, кто – на переутомление. То, что ситуация гораздо серьезнее, поняли только на следующий день на тренировке. И то не сразу.

У Никиты Моргунова начало сводить мышцы во время броска: «Я бросаю и тут понимаю, что моя голова сама легла на плечо…» Разыгрывающий ЦСКА Василий Карасев потом вспоминал: «Когда Никита положил голову себе на плечо, всем было весело. Когда он сел на стул в какой-то непонятной позе – еще веселее. А тут еще Куделин тоже начал “дурачиться”. Это потом всем стало не до смеха…»

Моргунов с Куделиным оказались в больнице. За ними последовал Панов. Потом Карасев. И Корнев. У тренера ЦСКА Станислава Еремина осталось лишь пятеро баскетболистов. Причем они тоже находились не в лучшем состоянии. Возник вопрос: играть или не играть?

ФИБА настаивала, чтобы ЦСКА играл. Генеральный секретарь ФИБА Борислав Станкович отдыхал где-то на даче. До него удалось дозвониться, но он технично самоустранился: «ФИБА не хочет вмешиваться в это дело», – спихнув окончательное решение на болгарского комиссара матча Валентина Лазарова. Греческие врачи заверили того, что ничего серьезного с игроками ЦСКА не случилось и они должны быстро вернуться в строй. При этом медики категорически отказались выдавать какие-либо документы, заявив, что сделали 25 различных анализов и ничего криминального не нашли.

Лазаров все же обратился к «Олимпиакосу» с просьбой о переносе игры на день-два. В ответ менеджер греческого клуба развернул телевизионный контракт и спросил, кто будет платить неустойку за срыв трансляции? Речь шла о сумме порядка $ 50 000 – для ЦСКА это были огромные деньги. При этом формально никаких причин для отмены матча не существовало. После этого комиссару осталось только сказать: сначала надо сыграть, потом будем разбираться.

Тогдашний президент Российской федерации баскетбола Сергей Белов предложил было ЦСКА помощь РФБ, но руководители армейского клуба заявили, что разрешат ситуацию сами. От растерянности, возможно. Потому что реакция на происходящее из Москвы повергла армейцев в шок. Тогдашний председатель антидопингового комитета в каком-то интервью заявил: он не исключает, что ЦСКА мог использовать запрещенные препараты. Клуб, не имевший нынешней экономической и юридической базы, оказался беззащитен. Оставалось только биться на площадке.

«Выходит стартовая пятерка», – грустно пошутил Еремин на предматчевой установке. Вадеев, Кисурин, Спиридонов, Грезин и Курашов шли на этот матч как на последний бой. За свою страну. За свой клуб. За лежащих под капельницами товарищей по команде. «Мы хотели отомстить за ребят и даже не задумывались о том, что обречены. Бросились на амбразуру, как Матросов», – вспоминал потом Спиридонов.

Если бы ЦСКА победил, мы рисковали не выйти из зала живыми.

Олег Парфенов, клубный врач БК ЦКСА об «отравленном матче»

Пятеро в красно-синих майках вышли из раздевалки в красный коридор, а из него – на площадку, окруженную 15-тысячной огнедышащей толпой. Наиболее ретивые из фанатов «Олимпиакоса» бросились к барьеру и принялись жестами имитировать укол шприцем в вену – все греческие газеты вышли в тот день с сообщениями о том, что ЦСКА якобы пострадал от чрезмерной дозы анаболиков. Эллада жаждала крови.

Но… армейцы жаждали ее не меньше. Кто-то – то ли Кисурин, то ли Вадеев – выходя на паркет, оскалившись (улыбкой это назвать вряд ли рискнул хоть кто-нибудь), бросил в камеру: «Будем рвать!» И они рвали. Обескровленная пятерка «смертников» сразу повела в счете! 5:0 на 2-й минуте, 12:5 на 5-й, 16:7 на 8-й, 21:19 на 12-й, 28:27 на 16-й! Растерянные греки не понимали, что происходит.

Лишь незадолго до перерыва «Олимпиакос», ведомый Накичем и снайпером из НБА Джонсоном, впервые вырвался вперед. Остальное было делом времени. На 5-й минуте второго тайма (тогда матчи состояли из двух периодов по 20 минут) ЦСКА остался вчетвером – получил 5-й фол Курашов. А за 6.10 до финальной сирены, когда Спиридонов травмировал ногу, – втроем.

Но перепуганному тренеру греков было не до благородства – лишь когда его подопечные иезуитским прессингом довели свое преимущество до 25 очков, он снял двух игроков, чтобы уравнять составы и хоть как-то соблюсти приличия. К этому моменту Вадеев тоже получил 5-й фол. Играть в баскетбол вдвоем официальные правила, как известно, запрещают, однако «отравленный матч» не прервался. Спиридонов, невзирая на травму, вернулся на паркет и доиграл встречу до конца.

Зачем он это сделал, баскетболист не смог объяснить ни тогда, ни потом, но все равно считал свое решение верным. На самом деле Спиридонов просто не мог не выйти – даже хромая, он все еще мог бросать, а значит, не должен был оставлять своих товарищей на поле боя, в которое превратился паркет 15-тысячного баскетбольного зала Peace and Friendship Sport Hall. Никаким миром и дружбой там тогда и не пахло.

Но после игры яростные греческие фаны провожали армейцев овацией. Потрясенный легионер «Олимпиакоса» Александр Волков после матча приехал в гостиницу к ЦСКА и не смог сдержать слез. «Много я видал на своем веку, но такого – никогда», – признался олимпийский чемпион Сеула.

По возвращении в Москву ЦСКА начал собственное расследование. Экспертиза выявила присутствие галаперидола в воде и в организмах игроков. Специалисты говорили: содержание галапериода в воде было почти смертельным. Однако дальше пресс-конференции и заверений бороться за справедливость дело не пошло. ФИБА признала результат матча действительным. Заключение московской экспертизы уже никого не волновало. Время было упущено, матч сыгран…

Сегодня эта история выглядит достаточно наивно. Трудно представить, чтобы такой скандал был замят всего за неделю. Но тогда он был замят. Но не забыт.

В офисе БК ЦСКА и сейчас можно увидеть любопытную скульптурную композицию – русский богатырь, на копье которого наколот плюшевый львенок в красной баскетбольной униформе. Автор произведения генеральный менеджер ЦСКА Юрий Юрков рассказывал, что эта идея пришла ему в голову в день возвращения из «отравленной» афинской поездки. Замысел был приведен в исполнение немедленно – уж слишком явное неприятие вызывал в тот момент гривастый талисман «Олимпиакоса». И кто знает, может, именно этот языческий «обряд мести» повлиял на жеребьевку следующего клубного чемпионата Европы – ЦСКА попал в одну группу с «Олимпиакосом».

Отчасти армейцы утолили жажду реванша в ноябре, когда выиграли у греков в Москве. Но та победа досталась ЦСКА очень тяжело, несмотря на огромную поддержку полного зала. Настоящая вендетта состоялась 11 января 1996 года. В тот день ЦСКА вновь вошел в красные катакомбы Peace and Friendship Sport Hall.

После представления команд Василий Карасев, традиционно обменявшись рукопожатием и сувенирами с кем-то из соперников, повернулся и уверенно, не снимая улыбки, сказал: «Ну все, сегодня грекам – конец». Даже не сказал – вынес приговор.

…Это был фантастический баскетбол высочайшего класса, в котором победа досталась действительно сильнейшему. 78:72 в пользу ЦСКА. «Ради таких матчей стоит жить», – произнес Еремин, спустившись после игры к раздевалкам. Именно в этот день о ЦСКА всерьез заговорили как о претенденте на титул клубного чемпиона Европы.