Текст книги "Страсти по спорту"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Часть III
Двенадцатый игрок

Без болельщиков спорт практически теряет смысл. Остается своего рода сублимация войны – столкновение двух «армий» на «поле боя», огороженном линиями, веревками или бортиками. Без болельщиков спорту никогда не превратиться в Игру.

Страсти, бушующие на поле, передаются на трибуны и там усиливаются тысячекратно. Торжество победы над канадцами и восторг от выступления российских фигуристов в Турине, горечь поражения «Челси» в финале Лиги чемпионов в Москве или нашей сборной в полуфинале ЧЕ-2008 в Вене, традиционно бескомпромиссная ярость борьбы «Реала» и «Барсы», «Селтика» и «Рейнджерс»…

Но вышедшая из-под контроля стихия становится страшной. И тогда – ужас на стадионе «Эйзель» в 1985 году, бешенство и ярость погромов на Манежной в 2002-м и 2010-м, стыд и бессилие перед толпой, неуправляемой, как цунами или землетрясение, но стократ более жестокой.

Глава 9
Зрелище трибун

•  Болельщики «Челси» в Москве на финале Лиги чемпионов

•  Болельщики сборной России по футболу на полуфинале ЧЕ-2008

•  Трибуны на Олимпиаде в Турине

•  Закрытие Олимпиады – братание болельщиков

Если вы болельщик, вам не надо объяснять, что бывает такой момент – на стадионе, на кухне, в вагоне метро, в спорт-баре, да мало ли где еще, – когда начинаешь ощущать свою личную, непосредственную причастность к происходящему. Это ты там, на поле (на корте, в ринге), это ты забиваешь (пасуешь, мажешь из убойной позиции), это тебя бьют (засуживают, обводят) и т. д. И еще понимаешь, что вместе с тобой это делают все окружающие – и те, кто там, и те, кто рядом.

Если вы не болельщик, то объяснить этого нельзя. Это единение можно только почувствовать. Только самому. Или рядом с другим болельщиком. Только услышав гимн болельщиков английского «Ливерпуля» – You’ll Never Walk Alone («Ты никогда не будешь одинок»), – понимаешь, что это самая популярная спортивная песня в мире и почему.

Болельщиков «Челси», приехавшие в Москву на финал Лиги чемпионов, были особенными. Вы видели болельщиков «Челси» в Барселоне? Вот те были болельщики так болельщики. Страшные безо всяких оговорок люди. Лучше даже не вспоминать.

А эти люди пришли на футбол, как на праздник. Это были лучшие из лучших. Те, которым хватило денег, чтобы приехать в Москву и прожить тут пару дней. Один из этих людей, высокий худой джентльмен в очках, деликатно покашляв, остановился, правда, у тротуара перед входом на стадион и на виду у сотен таких же, как он, искренних любителей футбола и связанного с ним пива, долго и с нескрываемым наслаждением мочился на зеленый газон. Его пример, впрочем, не стал заразительным, а инициатива – наказуемой.

Каждый второй фанат «Челси» надел черную меховую шапку-ушанку. На Старом Арбате продается много всяких шапок специально для гостей столицы – разных фасонов, цветов и оттенков. Недостатка в предложении нет, но эти люди все были в одной и той же шапке. Кто из них первым ее купил и вышел в ней на улицу, конечно, загадка. Но он был, этот человек, и его увидели все остальные.

Очереди англичан в районе трибуны Д, отданной на растерзание фанатам «Челси», за час до начала матча сосредоточились у ларьков, торгующих сосисками и шашлыками. Шашлыки жарил мрачный пожилой узбек. Англичане совали ему деньги. Русских денег там не было. А никакие другие ему были не нужны. На все их вопросы, мольбы, ругательства он раз в две минуты поднимал голову и говорил:

– Очередь там, чурка!

И после этого погружался в процесс переворачивания шампуров.

Кто-то спросил его, не даст ли он шашлыков без очереди. По-русски. Узбек обрадовался. Тут его опять окликнули англичане, и он крикнул одному прямо в его лицо, искаженное фанатизмом, который был вызван, прежде всего, похоже, голодом:

– Да дай ты своего обслужить!

Тут же, в очереди, молодой парень продавал программки. Можно было подумать, что это русский, но тут, в районе трибуны Д, русских было до обидного мало. Здесь царило английское право. Но и узбекский шашлычник тоже. И шашлычник побеждал, потому что английское право работает по прецеденту, а такого прецедента, чтобы узбек продал шашлык английскому фанату, тут не было.

Англичанином был и продавец программок. Парень объяснил, что ни у кого больше программок тут нет и что эти, штук 20, привез из Англии, а там сам купил, божился он, в клубе поддержки «Челси» по 7.50 штука. Понятно, что фунтов. И теперь это стоило 750 рублей. Он брал рублями (потому что, наверно, тоже хотел шашлыков). Он-то брал. Но ему не давали. Узбекский шашлык был ближе людям, чем английские программки.

На трибунах фанаты «Челси» вели себя на самом-то деле смирно. Они, конечно, размахивали флагами перед началом матча и пели песни, но это и было «смирно». Команды «вольно» фанаты так и не получили. До конца игры так и не зажглось ни одного файера, и не было ни одной драки на трибуне. Ну конечно, им, на первый взгляд, не с кем было драться: фанаты «Манчестера» сидели напротив, на трибуне Б. Но вот наши люди в крайнем случае между собой давно бы подрались, если уж больше не с кем. Не посрамили бы чести российского футбола.

А на алой трибуне Б тем временем появилось огромное белое BELIEVE. У парней на противоположной трибуне буквально опустились руки. Ответить им было нечем. Размахивание голубыми флажками выглядело в этой ситуации как капитуляция.

Они неистовствовали, как могли, и постепенно становилось понятно: три четверти этих людей в голубом на самом деле – русские. Рядом сидел угрюмый кавказец, поглощенный созерцанием игры. Он за весь матч не произнес ни одного слова. Но его выдали необыкновенно хороший маникюр и большая полиэтиленовая сумка, с какой челноки ходят куда угодно, но только не на футбол.

Этот маникюр и эта сумка, на первый взгляд, совершенно противоречили друг другу, и их примиряло только одно обстоятельство: террористу надо было же в чем-то пронести взрывчатку. И когда стало абсолютно понятно, что он вот-вот эту сумку взорвет, он повернулся и сказал с хорошим кавказским акцентом, который, как выяснилось, был чеченским:

– Это моя сумка.

Ему, конечно, поверили. Он понял, видно, что ему поверили, и рассказал, что приехал из Лондона, что он верный болельщик «Челси» с того самого дня, как с ребятами приехал туда и обосновался надолго по причинам, о которых умолчал. Выяснять эти причины дураков не было.

Тем более что игра увлекала все больше. Вскочивший в самом начале матча на ноги пожилой англичанин ни разу за 90 минут так и не присел, а перед первым пенальти попросил у соседа сигарету и закурил: судя по его виду, впервые за 40 лет.

Но и это не помогло. Они проиграли. И они страдали так, как только и может страдать человек, у которого отняли все, что у него только что было, кажется, уже в кармане. И из того, что там завалялось, смысл жизни был далеко не самой главной вещицей.

И страдали они так примерно полминуты. А потом подняли головы и все в слезах и соплях стали аплодировать своей команде. Их лица светились тем же светом, что и перед началом этой игры.

Ты видел, Абрамович зашел в сортир?! Один! Сам Абрамович!

Рядовой болельщик о демократизме на трибунах

Одно дело – сопереживать хоть в чем-то и близким нам, но в своей массе все-таки иностранным болельщикам «Челси» и совсем другое – сопереживать своим. Сопереживать, понимая, что, честно говоря, нам не светит. Но все же надеяться…

Как надеялся вместе со всеми российскими болельщиками корреспондент «Коммерсанта» Андрей Колесников 26 июня 2008 года, когда в полуфинале ЧЕ-2008 наша сборная встречалась с испанской. Второй раз на этом чемпионате.

«В тот день Вену бороздили бело-сине-красные машины в таком же, по-моему, количестве, как после победы российской сборной над голландцами по Тверской. (Такого количества наших флагов в Вене не было, уверен, даже когда ее освобождали в 1945-м.) И так это все было духоподъемно, и такие светлые лица я видел кругом (и не потому, что пили светлое… честное слово, не потому…), что ни я, ни они даже мысли не допускали, что со всеми нами может стрястись какое-то горе или хотя бы несчастье.

В каком-то кафе нас встретили парни из Екатеринбурга.

– Дождались! – закричали они, увидев-то нас, но не нас имея в виду.

Они ждали сегодняшнего дня уже две недели, не пропустив ни одной игры сборной на чемпионате, и победа им нужна была сегодня, а главное – 29 июня, в финале. У них больше не было никаких сомнений ни в чем. Сборная, столько лет показывавшая игру, которая могла бы уничтожить, растоптать их любовь к ней, за эту неделю стала их вечным кумиром и смыслом их жизни.

Они, клянусь, ничего не пили, кроме кофе. Они хотели быть трезвыми в этот день.

– Вы что, даже не допускаете, что можете проиграть? – спросил я их.

– Допускаем, – сказал один. – Но эта сборная если и проиграет, то так, что ею можно будет гордиться. Наши потомки будут гордиться ее игрой. И потомки австрийцев будут гордиться! Но она не может проиграть!

Я хотел спросить, будут ли гордиться ею потомки испанцев, но я уже слишком любил этих екатеринбуржцев, чтобы задавать такие вопросы.

Мы спросили, как лучше проехать к стадиону, раз они тут все знают. Они сказали, что к стадиону на машине уже не проехать и что надо ехать на метро. Пять станций, десять минут. Еще через три минуты мы были в метро. Уши закладывало не от рева поездов, а от рева трех испанцев, которые стояли у входа на эскалаторы и ревели, как их быки, смертельно раненые на корриде. Я подумал, что рев этот все-таки преждевременный и что такому реву никто не удивится через полтора часа. А сейчас они, как я понял, просто искали потерявшегося товарища.

Я уточнил у одного австрийского полицейского нужную нам ветку.

– Да можно на русском, – засмеялся этот русский парень. – Вообще-то ветка U-2, остановка так и называется «Штадиум», но вам лучше туда не ездить. Ее только что заблокировали. Наплыв людей… Езжайте по другой ветке, станция называется… сейчас скажу… там до стадиона идти минут десять. Победа будет за нами!

Я и так уже ничему не удивлялся, а уж в этом-то вообще был уверен. А вагон был заполнен испанцами, которые раздавали австрийцам какие-то свои разрисованные бумажные шапки. Вежливые австрийцы шапки брали, так же вежливо и аккуратно складывали их в несколько раз и засовывали в карманы. Что-то у них было к этим испанцам. Что-то такое, чего бы я не хотел, чтобы было к нам.

И ничего у них не было к нам, кроме искренней радости узнавания. Нас сдержанно (а нас выдавали, кроме других внешних данных, красные футболки с надписью во всю спину RUSSIA), чтобы не обратили лишнего внимания испанцы, хлопали по спинам, подбадривая и отправляя в последний бой с предпоследней остановки.

Но на стадионе что-то было не так. Или наоборот, все слишком так. Это были какие-то просто “Лужники”. Здесь везде были русские. Это был правда наш стадион. Наши флаги, наша речь… Я почти не видел испанцев. Зато я везде натыкался на знакомых. Многих из них я давно не встречал и рад был бы, как говорится, поболтать, но дело было превыше всего.

Все пели гимн. Его нельзя было не петь, такая вот странная сложилась обстановка. Вот нельзя, и все. Слова шли на этот раз то ли из сердца, то ли бегущей строкой на табло, и многотысячное караоке сотрясало стадион.

Потом я услышал звуки военного оркестра и под барабанную дробь родное: “Нас ждет огонь смертельный…” Барабанщицы и сами не подозревали, как близки они были к истине…

За несколько секунд до матча я увидел, как один человек, выставив перед собой четыре полулитровых пластиковых стакана с пивом, лихорадочно пил из каждого по глотку. Стремясь успеть до стартового свистка.

– Да не торопись ты, – сказал я ему, – это надо видеть трезвым.

– Да я увижу, – сказал он. – Просто поставить некуда: все равно собьют. Надо успеть выпить. А так-то пиво безалкогольное. Другого не продают.

Все шло как надо, пока не начался матч.

Ветераны российского футбола переживали за Аршавина:

– Андрюха мысленно уже в “Барселоне”… А зря… Ох, зря… Вот этого я и боялся…

Эти люди боялись всего – и правильно делали. Ибо то, что происходило на поле, стало внушать не просто страх, а настоящий ужас. Минут через десять после начала матча по полю ходила советская команда. В ней была защита Бышовца, полузащита Романцева и нападение Ярцева. Все эти люди в свое время потренировали нашу сборную, и вот теперь она во всем своем блеске играла так, как они ее научили. Вот почему, черт возьми, именно в этот день они решили отдать должное их урокам?!

От предматчевой эйфории не осталась и следа. “От того, что я видел, – писал потом Андрей Колесников, – хотелось плакать, потому что было ясно: это конец. Потому что очень скоро все, что я чувствовал, было мучительно похоже на то, что я чувствовал десятки лет: они играли и проигрывали, а ты надеялся на чудо. А его не было!”

Я с трибуны смотрел на главное наше чудо, Гуса Хиддинка, и понимал, что сегодня это – чудо в перьях. Он медленно ходил вдоль бровки, уходил к скамейке запасных, возвращался – и таким до обидного прогулочным шагом, что я вдруг осознал: да он же все понял и ничего не может сделать. Чудес не бывает.

Хотелось не видеть всего этого – и нельзя было не смотреть. Они перестали бегать – и у меня тоже отнялись ноги.

Я смотрел на людей вокруг меня. На их лицах застыла какая-то тупая детская обида: за что? Что сделали мы всем этим 11 игрокам? За что они это сделали с нами? Почему не играют? Да они же играли еще несколько дней назад!

При этом счет был 0:0. Перерыв. Подходя к туалету, я услышал, как болельщики потрясенно говорят между собой:

– Ты видел, Абрамович зашел в сортир?! Один! Сам Абрамович!

Им как будто не верилось, что Роман Абрамович, владелец “Челси”, как простой смертный, может зайти в туалет, где уже застряли, каждый на несколько минут, сотни полторы людей. Так раньше не верили, что генсек Леонид Ильич Брежнев тоже ходит в туалет.

Но тут Роман Абрамович вышел из туалета. Его спросили:

– Страшно вам?

– Что проиграют? – переспросил он. – Есть немного. Но еще не очень плохо все.

Он оказался прав. Второй тайм был гораздо хуже. Российские сектора просто потеряли дар речи. Испанцы разминались на нас, как будто берегли силы для финала и даже, казалось, жалели, что жребий выбрал им такого слабого соперника, с которым и время нельзя считать не напрасно проведенным.

Было ужасно тоскливо и стыдно – за это их генетическое безволие, так легко передавшееся и нам. Все сидели, окаменев, а потом, после третьего гола, некоторые нашли в себе силы уйти. Самое обидное – испанцы не так уж и радовались этой победе. А чему тут и в самом деле радоваться – еще один раз выиграли у русских.

После матча мы сидели в австрийском пивном баре, и молодой финн подходил к нам с бутылкой водки в кубиках льда, наливал ее в стаканы из-под пепси и, виновато улыбаясь, протягивал нам. Больше всего он удивлялся потом, что все стаканы так и остались нетронутыми. Видимо, парень только в этот момент осознал глубину и величие этой трагедии, кивнул и тихонько отошел от нас.

Австрийцы жали нам руки и играли самую веселую музыку, какая у них только была. Через некоторое время на них тоже стало жалко смотреть. И мы ушли, чтобы не портить людям праздник футбола.

Последнее, что я услышал в это утро перед входом в отель от двух прохожих на улице под проливным венским ливнем, превратившим всех нас в начинку для штруделя:

– Да ладно, 1 июля уже “Спартак” (Нальчик) с “Зенитом” играют…

Они еще не знали, что этот матч перенесли…»

Но даже лишенный чуда болельщик все равно остается болельщиком. Он все равно будет поддерживать свою команду, даже высказываясь об ее игроках нелицеприятно и непарламентски, – такая любовь.

А уж если эта любовь подкрепляется хотя бы минимальной организацией, направляется харизматичным лидером, да еще на фоне мощнейшего соревновательного драйва… Выиграть матч за свою команду болельщики, конечно, не могут. А вот помочь – вполне.

За 20 минут до начала олимпийского четвертьфинала Россия – Канада в Турине болельщики вдруг начали появляться отовсюду: из автобусов, из такси, из служебных автомобилей, изо всех переулков. От криков «Рос-си-я!» стены стадиона содрогались, когда болельщики были еще на улице.

Кленовые листья втоптали в асфальт еще до начала игры.

Зал был небольшой, на четыре с небольшим тысячи мест. Накануне наша сборная побеждала американцев в другом, нормальном помещении на 10 000 мест. Олимпийская чемпионка Татьяна Навка пришла с мамой. У них билетов на эту игру не было. Она попросила помочь главу Федерального агентства по физкультуре и спорту Вячеслава Фетисова. Он достал ей билеты. Навка пришла на игру, положив в сумочку золотую олимпийскую медаль – как талисман. Ну и правильно: деньги к деньгам, золото – к золоту.

Теннисистка Елена Дементьева сидела где-то на 12-м ряду и пыталась сфотографировать разминающихся на льду хоккеистов. Вернее, ее интересовал только один человек, и вы его знаете: это Максим Афиногенов. Только теперь стало понятно, зачем же он здесь все время брал игру на себя. Наверное, думал, что Елена Дементьева может появиться в зале в любой момент.

Прямо за скамейкой запасных оказались канадский мальчик лет десяти и итальянская девочка примерно такого же возраста. Мальчик, казалось, был чем-то расстроен. Ему тут же подарили российский значок с клюшкой. Он не поверил своему счастью. Его мама оказалась русской, вернее, почти: латышкой с русским языком.

– Он не расстроен. Он просто очень нервничает, – сказала она, улыбнувшись.

Улыбка была жалкой. Стало ясно: в этой паре очень нервничает не один человек.

– Вы за кого болеете? – спросили ее.

– Его папа – канадец, – сказала она. – Сын болеет за канадцев. А я – за наших.

– За латышей? Они же не вышли в четвертьфинал.

– За каких латышей? – обиделась она. – За наших!

Маленькая итальянка тоже получила значок. За кого бы она до этого ни болела, теперь она тоже болела за наших.

Когда началась игра, мы оказались в большинстве. Этот зал был наш. Это был зал хоккейной славы болельщиков нашей сборной. Канадцам тут нечего было делать. Это относилось и к игрокам.

Победа далась болельщикам непросто. Пришлось поработать, в том числе и головой. На игру с Латвией один латышский умник принес барабан, с помощью которого пытался контролировать ситуацию на трибунах и на поле. В результате он был все-таки повержен (в том числе и физически; сам, как говорится, напросился со своим барабаном; а не надо было стучать; вот и ему настучали), но этот случай заставил задуматься, и прежде всего директора Имперского русского балета Гедиминаса Таранду, все ли мы делаем правильно, нет ли чего-то, в чем мы могли бы упрекнуть себя. И оказалось: есть. Нам нужен был барабан.

Вообще-то один барабан был. На нем играл барабанщик из оркестра Валерия Сюткина. Это был его рабочий инструмент. По вечерам Сюткин-бэнд играл в Русском доме. Трудно сказать, какие аргументы использовал господин Таранда, чтобы барабанщик отдал ему свой барабан. Логических аргументов у артиста балета в такой ситуации ведь нет. Сам господин Таранда категорически отказывается комментировать эту ситуацию. Главное, уже на матч с американцами господин Таранда пришел с барабаном.

Но самое удивительное: за ним пришел весь оркестр со всем своим рабочим инструментом. Парни из Русского дома подумали, что негоже отсиживаться дома, когда все уходят на фронт, и решили поработать на страну.

И как же они болели! Под два удара барабана кричится «Шай-бу!», под три – «Рос-си-я!», «Мо-лод-цы!» и «О-веч-кин!» Под их музыку в перерыве поется «День Победы» и «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”». «Сюткин-бэнд» в перерыве собирает вокруг себя огромную толпу болельщиков. На матче с канадцами сотни людей, обступив музыкантов, пели «Великолепную пятерку». Они исполняли ее и в зале. Когда это случилось в первый раз, наши хоккеисты, сидевшие на скамейке запасных, как один повернули к ним головы. Несколько человек зааплодировали. (Хорошо, что этого не сделали те, кто был в это время на поле.) И не случайно следующий гол наши забили сразу после этого события.

А один из музыкантов признался, что ощущение, когда тебе по телефону из Москвы звонит жена, заказывает песню, ты исполняешь ее, и это слышит весь мир, сравнить больше не с чем.

Вот так приходит земная слава.

И что, они могли в этот день не выиграть? Конечно, все мы чуть не сошли с ума в последние пять минут этой игры. Но ведь не сошли же, а чуть-чуть не считается. После этой игры сошли с ума канадцы. Навзрыд рыдал десятилетний мальчик. Его утешали, подарили еще два значка, но он не взял их.

А когда канадские тренеры уходили с поля, мы перекинули российский флаг к ним на скамейку запасных и скандировали:

«Рос-си-я!» «День Победы» гремел в зале. Канадские тренеры шли мимо нашего флага, его нельзя было не заметить. Но все они сделали вид, что не замечают. И только один, главный тренер Пэт Куинн, проходя, взял и поправил наш флаг (уголок там, что ли, загнулся).

Так поправляют ленточку венка на собственных похоронах…

А еще, оказывается, наши болельщики овладели совсем непростым искусством вовлекать в свое боление весь стадион. Иными словами, делать как бы не наших болельщиков нашими – хотя бы на время. На соревнованиях фигуристов в Турине было очень много итальянцев и русских. Красно-белый цвет преобладал в зале. Публика была неприлично интеллигентна. На трибуне в окружении итальянцев сидели актеры (господа Бондарчуки, Михалковы, Табаковы), бывшие спортсмены (Илья Авербух, Ирина Роднина)…

Рос-си-я! Рос-си-я!

Фабио Капелло, тренер «Ювентуса», на Олимпиаде в Турине

Наши болели довольно сдержанно и хаотично, пока за работу снова не взялся Гедиминас Таранда. Он спустился вниз, обернулся лицом к болельщикам и спиной ко льду и начал учить публику, как ей надо болеть. Он показал несколько характерных движений, которые должны были показать всем, что мы, россияне, сейчас очень сильны. Движения эти были, может быть, и не очень приличными, но итальянцы откликнулись на них с энтузиазмом. Они полностью, всецело доверились господину Таранде. Он дирижировал, они скандировали: «Рос-си-я!» В их исполнении все жесты, которым их сгоряча научил Гедиминас Таранда, смотрелись совершенно органично. Если бы господина Таранды тут не было, то его следовало бы выдумать.

Через несколько минут он взял под контроль еще два сектора. Через 20 минут овладел третью стадиона. Поддержка была триумфальной. Когда со своей произвольной программой выступали китайские болельщики, с нашей стороны не требовалось вообще никаких усилий, чтобы их перекричать. Понимая, что выглядят жалко, они умолкали сами.

В какой-то момент Гедиминас Таранда совершенно обессилел. Какой-то человек в очках в третьем ряду еще кричал ему по-русски:

– Давай-давай!

Но господин Таранда уже в полном изнеможении рухнул на бетонную ступеньку лестницы в проходе между рядами, в опасной близости от нескольких тут же залепетавших что-то невнятное (от смущения) молодых итальянок. Им, кажется, льстило внимание такого большого человека, как Гедиминас Таранда.

Он резко повернулся к ним и задел локтем одну девушку. Она закрыла лицо руками. Наверное, ей было больно.

Гедиминас Таранда страшно перепугался за девушку. Он прижал свои руки к своей груди и крикнул в некотором отчаянии:

– Прости, порка мадонна!

Девушки окаменели. Проблема была в том, что для директора Имперского русского балета в сочетании «порка мадонна» имело значение только слово «мадонна». Его не смутило то, что он услышал его от одного итальянца накануне на соревнованиях по конькам, после того как итальянский спортсмен, который мог претендовать на медали, не сумел достойно выйти из поворота и упал в полусотне метров от финиша. И Гедиминас Таранда не знал, что «порка мадонна» – одно из самых грязных итальянских ругательств. Если не самое грязное. Нет, он об этом даже не догадывался.

Теперь уже не одна, а все девушки закрыли лица руками. Они давились от смеха. Но сдержаться не могли. Через секунду они навзрыд хохотали на весь стадион.

– Давай-давай! – повторил человек в очках в третьем ряду, показывая Гедиминасу Таранде, чтобы он уже наконец возобновил свои дирижерские упражнения.

Господин Таранда махнул рукой, давая понять, что он еще не отдохнул.

– Ты знаешь, кто это? – спросил его журналист Андрей Колесников.

– Кто? – с интересом переспросил он.

– Это Фабио Капелло.

– Да ты что?! – искренне изумился Гедиминас Таранда. – А кто это?

– Фабио Капелло? – изумился уже журналист. – Тренер «Ювентуса»!

– Какого «Ювентуса»? – подозрительно поинтересовался господин Таранда.

– Ты серьезно?

– Того самого, что ли? – не растерялся он.

Журналист подтвердил:

– Того самого.

Господин Таранда бросился к господину Капелло, и через секунду тот уже орал, когда на лед выходили Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин: «Рос-си-я! Рос-си-я!»

Через несколько минут на трибуну прибежал корреспондент радио RAI, которого распирало от восторга. Прокричав в трубку телефона радиослушателям, что за Россию здесь болеет вся Италия, он дал трубку Гедиминасу Таранде и попросил прокомментировать происходящее…

Неудивительно, наверно, что кульминация – закрытие туринской Олимпиады – превратилась в импровизированный карнавал, братание всех со всеми. Все смешалось с самого начала. Когда все оказались в огромном вестибюле дворца, мало кто прошел его насквозь, чтобы сесть на отведенные делегациям места на трибунах. Смысла уходить не было. Здесь начинался грандиозный обмен.

Менялось все, что эти люди принесли с собой и во что были одеты. Отчаянней всего менялись значками. Новозеландцы отдавали гигантский значок с очертаниями их страны за крошечный с Чебурашкой (масштаб – 1:10), на котором не было к тому же никаких слов на английском языке, умножающих его «обменочную» стоимость.

Британцы давали за Чебурашку по два своих значка. Это были добрые, отзывчивые люди. Какая-то китаянка в третий раз пыталась выменять Чебурашку на свою панамку. У нее не было никаких шансов. Но и Чебурашка оказался не всесилен. За него, например, совершенно было невозможно получить у австралийцев их желтого кенгуру в красных боксерских перчатках. Даже за большого белого Чебурашку. Австралийцы цеплялись за этих кенгуру так, словно они занесены в Красную книгу. Они привезли их еще на афинскую Олимпиаду и отказывались с ними расставаться. И теперь было то же самое.

Поступила команда собраться у выхода из дворца спорта. И сейчас все тоже стояли вперемешку. Только американцы пытались держаться строем. По дороге к стадиону спортсмены как-то автоматически рассортировались и сбились все-таки друг к другу, свой к своему. В этом не последнюю роль сыграли и волонтеры, отвечавшие все-таки, оказывается, за стройность рядов. К каждой делегации были приставлены два человека, владеющие, хотя бы условно, языком подшефной страны. Волонтеры убеждали всех держаться как можно ближе к своим.

– Надо идти в кучке, чтобы все увидели: русские идут!

Это увидели. Наши развернули над стадионом огромное бело-сине-красное знамя и фигуристку Ирину Слуцкую. Она сидела у кого-то на плечах и ликовала. Это было очень хорошо, так как означало: хотя бы на ближайшие пару часов Ирина Слуцкая смогла отвлечься от нехороших мыслей, с которыми жила с тех пор, как получила свою бронзу.

Некоторые спортсмены перед входом на олимпийский стадион на ходу машинально разминались, словно перед выходом на старт.

На стадионе было хорошо. Играла музыка. Много людей аплодировало спортсменам. Целая планета. На этот раз всех подняли на трибуны, а не посадили в партер, на стадион, как в прошлый раз. На этот раз поле понадобилось самим организаторам.

Церемония была довольно эффектной, и ее не смог испортить даже какой-то человек, прорвавшийся к микрофону, у которого стоял президент МОК Жак Рогге. Прорвавшийся что-то проорал в микрофон. Ему заломили руки и увели под трибуны. За ним несли его белый флаг, на котором было что-то написано. Очевидно, этот молодой человек не только против чего-то протестовал, но и за что-то боролся.

Через полтора часа людей с трибун отпустили. Спортсмены должны были пройти через все поле и триумфально удалиться со стадиона. На поле в это время выступали популярные исполнители. Пел и плясал Рики Мартин. Вместо того чтобы пройти мимо него, все, конечно, стали останавливаться. Организаторы потом говорили, что все так и было задумано, чтобы началась огромная дискотека. Однако в сценарии, которого свято придерживаются организаторы на любых Играх, никакой дискотеки не было.

На поле между тем смешались спортсмены и актеры – и снова начался отчаянный обмен всем, что попадало под руку. Бейсболку на зимнюю шапку итальянского летчика времен Второй мировой войны, в которых выходили на поле актеры. На Чебурашку – летные очки, горящий электрическим светом цветок и интересный зеркальный кубик, а также матерчатую звезду с булавкой. Куртку на полушубок.

На поле уже мало кто был в своих вещах. Всех с головой накрыла какая-то лихорадка. Кто-то предлагал соседу свои перчатки, и тот мгновенно соглашался. Кто-то навязывал соседке свой шарф. Всех буквально трясло от возбуждения. Весь стадион был в таком состоянии.

– Как в детстве, да? Ты знаешь, – сказал один болельщик, по происхождению грек, а по состоянию души русский в четырнадцатом колене, – если бы у меня была возможность один раз в два года стоять на таком стадионе с такими людьми и меняться с ними всем, что у меня есть, – мне больше ничего было бы не нужно.