Текст книги "Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв. "

Автор книги: Вячеслав Гречнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава Десятая
Поэмы А. Твардовского
«Василий Теркин» и «Дом у дороги»

Творчество Твардовского 1941 – 1945 годов – это своеобразная летопись войны. Не случайно лирику этих лет он объединит в цикл «Фронтовая хроника». В своих стихах он станет откликаться как на большие события, связанные с развитием военных действий, так и на отдельные факты и случаи героических будней фронтовой жизни. И хотя отклики эти были вполне на уровне того лучшего, что писалось в ту пору о войне, Твардовский не был доволен сделанным, и, прежде всего, потому, что эти стихи, как можно понять его, существенно не отличались от тех, что создавались им в предвоенные годы.

Война принесла российскому человеку неисчислимые потери и разрушения, но она и обогатила его самым разнообразным опытом: и житейским, и гражданским, и нравственно-психологическим. Военная действительность утвердила иные, зачастую более высокие критерии в оценке человеческой личности, жизни, смерти и бессмертия, добра и зла, любви и ненависти, личной воли и общественного долга.

Что начинает отличать стихи Твардовского? Прежде всего – лаконизм, большая сдержанность и точность в отборе каждого слова, бытовой детали и психологической подробности. Все чаще он стремится не описывать, а исследовать, все чаще начинает появляться в его стихах интонация очень доверительного размышления вслух. Нередко теперь он предпочитает ставить вопросы, а не отвечать на них. Все это свидетельствует и о сложности вопросов, и о возросшем уважении поэта к читателю, к его мнению и точке зрения.

И еще: в его стихах удивительным образом сочетаются стихия лиризма и беспощадная правда. И то и другое было вызвано непрестанными и очень напряженными раздумьями Твардовского о человеке, его судьбе, о неповторимости каждой человеческой жизни. Все эти вопросы поставила война, вернее сказать – она их до предела обострила.

«Книга про бойца» дала мне, – писал А. Твардовский, – «ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидности полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом… «Теркин» был для меня.. моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю» [347]347
  Твардовский А. Т. Василий Теркин. Книга про бойца. – М.: Наука. – С. 266.


[Закрыть].

Особые условия военной поры определили композицию и стиль этой «Книги». Все части и главы, составляющие ее, вполне самостоятельны, имеют законченный вид. В каждой из них автор стремится высказаться до конца, полностью выразить и мысль свою и настроение. И это понятно: одни фронтовые читатели могли не знать предыдущих глав, другие – могли не дождаться последующих.

Уже первые главы, появившиеся в 1942 году в журнале «Красноармеец» и в газете «Красноармейская правда», привлекли всеобщее внимание. Василий Теркин был у всех на устах – и на передовой и в глубоком тылу. Мало сказать, что его полюбили все, читатели всерьез были озабочены его судьбой, они никак не хотели видеть в нем только литературного героя. И когда Твардовский вознамерился закончить свое произведение в 1943 году, читатели не пожелали с этим согласиться, и автор вынужден был продолжить свою работу вплоть до дня победы над врагом.

Поначалу Теркин воспринимался как человек, никогда не унывающий, балагур, что называется, мастер на все руки, боец опытный, смелый и смекалистый, способный выйти с честью из любой ситуации, даже самой безнадежной. Надо ли говорить, что в годину тяжелейших военных будней, когда порой было не ясно, «что там, где она. Россия, по какой рубеж своя», нужда в таком герое была очень большая. Подчеркивалось в работах критиков, и в годы войны и позднее, «всеобщность» характера героя, его собирательность, отмечалось, что он олицетворяет советский народ, достигший своего морально–политического единства. Говорилось также, что у Теркина отсутствует индивидуально-личная биография, и поэтому читатель может свободно дорисовать ее, перенести на любое известное ему лицо, у которого есть общность судьбы с героем поэмы.

Так писали о «Василии Теркине» в 1940-х – 1950-х годах. Подобные суждения и уровень понимания поэмы в целом весьма критически оценивались Твардовским. В марте 1950 года он замечает в одном из своих писем: «я не могу не отметить, что до сих пор большинство работ о «Теркине»… призваны как бы оттолкнуть читателя от «Книги про бойца» [348]348
  Твардовский А. Т. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. – М.: Худ. лит., 1983. – С. 104. (В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте).


[Закрыть].

Проходят годы. Накоплен довольно большой опыт изучения творчества Твардовского. Однако многие оценки не претерпевают существенных изменений, вновь приходиться читать, что Василий Теркин, пишет критик в 1977 году, – «в отличие от многих других положительных героев отечественной классики, не ищет смысла жизни – ему «ясно все до точки. Надо, братцы, немца бить». «Теркин как бы приподнят над всем тем, что имеет значение лишь для единичного человеческого существования». В поэме изображена «не личная, а, так сказать, общесолдатская судьба» (2, 403).

Проходит еще десятилетие и теперь уже другой критик стремится убедить нас, что «Василий Теркин – рядовой советский боец. Это обобщающий, собирательный образ советского солдата… Образ максимально… символизирован, – как образ Неизвестного солдата, о котором мы знаем одно: он отдал жизнь за Родину; любой другой павший может быть поставлен на его место» [349]349
  Гришунин М. Василий Теркин Твардовского. – М.: Наука, 1987. – С. 16.


[Закрыть].

Сложность состоит в том, что во всем этом, несомненно, есть доля правды, и ее можно подтвердить ссылками на текст произведения. И, тем не менее, такой взгляд на поэму и героя никак нельзя назвать глубоким и проницательным. Дело в том, что «собирательность» или «обобщенность», если только к этому в основном сводиться понимание Теркина, не обогащает, а обедняет его характер, ибо индивидуальность всегда богаче, именно с нею в первую очередь связано своеобразие и многогранность человеческой личности, неисчерпаемость и бесконечность ее содержания. Нет, его никак нельзя сравнивать с памятником «Неизвестному солдату»: у Василия Ивановича Теркина своя особая биография, свой взгляд на мир и на войну, свой неповторимо особенный внутренний облик.

Да, Теркину ясна «до точки» его прямая солдатская задача – «немца бить», и он действительно отличается от «других положительных героев отечественной классики», но вовсе не тем, что «не ищет смысла жизни». Напротив, этот вопрос для него более чем актуален и он сродни гамлетовскому «быть или не быть», и не только для него лично, но и – России. И еще: решает этот вопрос он совсем не отвлеченно, ибо постоянно живет на гране жизни и смерти, в условиях фронтовых, которые определяли и особый угол зрения, по преимуществу – трагический. И это при том, что в поэме, особенно в начальных ее главах, тон задает солдатская шутка, балагурство и тот странный оптимизм, который рождается иногда в пору отчаяния.

Действительно, Теркин воин бывалый, его солдатский опыт интересен и поучителен, в нем много здравого смысла и мудрой практичности: и осколком он был задет, и трижды выходил из окружения, бывал «под огнем косым, трехслойным, под навесным и прямым».

И все же Теркин-солдат – это лишь одна грань его личности, что–то вроде профессии, ею он прекрасно овладел, но не более того. Речь идет о том, что в Теркине мы находим отнюдь не только, как утверждает критик, «те национальные и общечеловеческие черты, которые нужны были народу для войны и победы» (2, 403). Будь это так – «Книга про бойца» сохранила бы сегодня, разве что, чисто исторический интерес и не волновала бы нынешнего читателя.

В качестве солдата он почти не отличается от других: «Парень в этом роде В каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе». Он научился не терять присутствие духа в любой обстановке, ему нипочем и дождь и земля сырая, «Спит – хоть голоден, хоть сыт, Хоть один, хоть в куче», а главное – спит без тяжелых сновидений-воспоминаний «Спит герой, храпит – и точка. Принимает все, как есть». И в этом так же проявляется ремесло солдата: он должен был владеть собой, своими мыслями и чувствами, не позволять душе расслабляться, постоянно быть собранным, целеустремленным, всегда готовым к бою и в бою беспощадным. «Как ни трудно, как ни худо – Не сдавай, вперед гляди…»

Но как ни уговаривал Теркин и себя и других думать только о самом необходимом на войне, мыслит он гораздо шире, мир его чувств богат и многообразен. Явно выходит за рамки солдатского обихода его обостренная совестливость, чувство вины, стыда и позора. Именно эти чувства и настроения владеют им, когда он вместе с другими солдатами крадучись пробирался по родной земле, занятой врагом. Мы видим, что человек он на редкость деликатный, благородный, необычно памятливый на добро. Ведь это тазами Теркина смотрит читатель на то, как происходит встреча их командира с женой, и вместе с Теркиным понимает, сколь сложны и разноречивы были их мысли и чувства. Его, хозяина дома и воина, который радуется этой случайной и кратковременной встрече с семьей и места себе не находит от сознания, что вынужден оставить и жену свою и детей на поругание врагу. И ее, которая «хлопочет В горький, грустный праздник свой», радушно встречает их, отступающих, таких беспомощных в ту страшную годину, ни в чем и никак не упрекает и не винит их. Можно сказать, что она верила в них, когда они и сами-то в себя не верили, и это проницательно почувствовал Теркин, отсюда и мечта его когда-нибудь вновь постучаться в этот дом, но уже победителем, для того, «чтоб поклониться Доброй женщине простой».

Василий Теркин солдат опытный и бывалый. Это так. И, прежде всего, в том смысле, что он много раз смотрел в лицо страшной правде войны. Был в этой правде и элемент «количественный»: каждый день и час уносили тысячи тысяч молодых жизней, погибал цвет нации. Невыносимо больно было видеть, как «совсем свои ребята», «этот стриженый народ», шли и шли в огонь войны, чтобы никогда уже не возвратиться. Конечно, были и подвиги и добрая память, но нередко оставался только «след кровавый», а то и – «ни приметы, ни следа».

Война это «нещадная стужа» и «вьюга в трубах обгорелых», вода и «грязь по грудь», «смертный свист» и разрывы снарядов, война это, когда «На груди лежишь земной, Заслонясь от смерти черной Только собственной спиной». «Вот сейчас тебе и крышка, Вот тебя уже и нет».

Опыт войны был неимоверно тяжелый и жестокий, но он не сводился к одним потерям и разрушениям. Как уже отмечалось, военная действительность заставила во многом по-новому взглянуть на мир и человека. С началом войны значительно больше стали ценить самые простые вещи человеческого обихода, будь то хлеб или вода, лирическое стихотворение, песня или шутка, тихие радости самого обычного, ничем непримечательного существования.

Сложность, однако, состояла в том, что наряду с более высокой оценкой личности, индивидуального бытия (стало предельно ясно, что жизнь одна-единственная и что очень легко расстаться с нею), утвердился и более высокий взгляд на Россию, народ и то место и роль, которые призван был занять и сыграть отдельный человек в этой смертельной борьбе.

 
На войне себя забудь,
Помни честь, однако…
И пойдешь в огонь любой,
Выполнишь задачу.
И глядишь – еще живой
Будешь сам в придачу…
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел… (2, 183).
 

Отношение к смерти у Теркина мудро простое, не без некоторого фатализма. Конечно, он страшится смерти и не хотел бы умереть. Он «сник», «тоска согнула» его, когда он раненый остался на вражеской территории. Но даже тогда, весь в крови, «с лицом землистым», теряя сознание, он владеет собой и даже пытается шутить.

Надо сказать, что к шутке и балагурству Теркин прибегает обычно в минуты жизни трудные, а то и – очень тяжелые. Для него и для других это своего рода отдушина, помогающая восстановить душевное равновесие, не впадать в тоску и отчаяние.

Мы видим как в глухую пору войны (глава «О награде») Теркин в шутливом тоне мечтает о времени, когда войны уже не будет и можно будет приехать в отпуск в родные края, попасть на вечеринку к девчатам, вспомнить о боях-походах, да и награды свои показать. И этот разговор увлекает солдат, боль отпускает их души. На какое-то мгновение они перестают думать о том, о чем нельзя было забывать и чем сочувственно и с беспощадной правдой напоминает автор, что до конца войны еще очень и очень далеко, что в родных местах хозяйничают оккупанты, что «туда дороги нет», что многим из них не суждено будет вернуться с войны.

 
Теркин, Теркин, добрый малый,
Что тут смех, а что печаль…
Где девчонки, где вечерки?
Где родимый сельсовет?
Знаешь сам, Василий Теркин,
Что туда дороги нет…
Страшный бой идет, кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле (2, 195).
 

Да, война, действительно, явилась невиданным испытанием. Силе и жестокости врага, его технике и умению воевать требовалось противопоставить нечто превосходящее во всех отношениях. В главе «Поединок» – Твардовский не скрывает горькой правды: что «немец был силен и ловок», а Теркин «знал, что в этой схватке он слабей». И, тем не менее, он побеждает: силы его удваивает яростная ненависть к захватчику, в котором совсем мало было человеческого: «Человек ты? Нет. Подлец!»

 
Раз ты пес, так я – собака,
Раз ты черт,
Так сам я – черт!..
Бей, не милуй. Зубы стисну.
А убьешь, так и потом
На тебе, как клещ, повисну,
Мертвый буду на живом (2, 219).
 

Разумеется, не в одной ненависти к врагу, даже если она была святая, было тут дело. Поистине животворным источником силы стало заметно обострившееся во время войны чувство кровной причастности и любви к месту, где родился, к России. Для Теркина это была Смоленщина. Все здесь для него полно сокровенного смысла, по-особому дорого и памятно ему: и поля, и леса, и речки, и рожок, на котором играл смоленский дед.

Теркин, русский солдат, был рожден этой землей, он являлся как бы частью ее и продолжением. И было бы просто немыслимо разделить ее с ним, отделить его от нее: все здесь живет им, и он живет во всем, это красота земная и вне его и в нем самом. Ведь он сумел рассмотреть и полюбить совсем неброскую красоту своей земли, и она, в свою очередь, побуждает его к глубоким раздумьям о жизни.

Весьма значительно и символично в этом смысле лирическое отступление в главе «Генерал». Мы видим, что Теркин и речка, как это и положено между близкими и родными (реченька течет в сторону родимую), понимают друг друга и приходят на помощь в беде. И, конечно, победить Теркина абсолютно невозможно: ведь все заслоны, которые выставит против него враг, очень легко и свободно пройдет и обойдет «реченька», его друг и помощница, утешительница в горе. Она должна донести на своих волнах весть о сыне, которую давно заждалась его мать. Именно об этом просит речушку Теркин. Он верит, что мать не может не почувствовать, о чем «курлычит в тихой ласке» река, и он понимает, что для нее, живущей под властью врага, для нее, непрестанно ждущей сына и освобождения, эта весть будет равносильна воскресению из мертвых.

 
Над тобой, над милой речкою,
Над водой, чей путь далек,
Послыхатьбы хоть словечко ей,
Хоть одно, что цел сынок.
Помороженный, простуженный
Отдыхает он, герой,
Битый, раненый, контуженый,
Да здоровый и живой (2, 235-236).
 

Такая глубина мысли и проницательность чувств могли быть только у духовно богатого человека. И в этом плане каждая новая глава поэмы приоткрывает внутренний облик героя, его характер, с какой-то новой стороны, он становится все сложнее и масштабнее. Иными словами, характер Теркина дается в становлении и развитии. И следует подчеркнуть: имеют место тут не только приобретения, но и утраты. Опыт и мудрость достаются дорогой ценой, война была учитель очень суровый, жестокий. Учила она, в частности, трезво смотреть на вещи, учила понимать все в сравнении, учила жертвовать чем-то даже очень дорогим ради самого важного и главного.

 
Потерять семью не стыдно —
Не твоя была вина.
Потерять башку – обидно,
Только что ж, на то война…
Но Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак (2, 214).
 

Патриотизм Теркина, его высокое гражданское самосознание проявляются по-разному, и не только в том, как исправно исполняет он солдатскую службу, как мужественно и терпеливо переносит он различные тяготы и лишения войны. Как патриот и гражданин он ведет себя во всех случаях жизни, таков он по сути своей: ведь это его земля за которую он сражается, и Теркин прекрасно понимает, что помощи российскому человеку ждать неоткуда, что никто другой за него эту смертельно опасную и невыносимо тяжкую работу не сделает. Эти мысли не дают покоя ему и на отдыхе, куда, в награду за ратные труды, на несколько дней посылают его с фронта. Как человек в высшей степени порядочный и совестливый, Теркин до срока покидает этот прифронтовой дом отдыха: быть в «раю», когда война продолжается, он не может. В таком его поведении нет никакой бравады или рисовки. Как раз здесь, на отдыхе, в тепле и уюте, ему необыкновенно живо вспоминаются тяготы фронтового житья-бытья, и мы слышим вздох невыносимо уставшего человека, и не можем не думать о том, как же он, совсем простой и обыкновенный человек, смог все это преодолеть и вынести.

 
Ах, как холодно в дороге
У объезда где-нибудь!
Как прохватывает ветер,
Как луна теплом бедна!
Ах, как трудно все на свете:
Служба, жизнь, зима, война (2, 263).
 

О трудностях солдатской жизни на войне напоминает Теркину Смерть, желая убедить его в том, что нет смысла ему беречь свою жизнь, в которой только и есть что холод, страх, усталость, грязь и тоска, что мрак и ночь забвения в этом случае не хуже, и даже – предпочтительнее дня жизни. В этой же главе «Смерть и воин» солдаты из похоронной команды демонстрируют не то чтобы равнодушное, а очень спокойное, что ли, отношение к умершим: «на покойничке присядем, да покурим натощак». Разумеется, диктовалось это их «профессией», похоронщиков, но проглядывало в таких настроениях и невероятная усталость от войны, привычка к ней (было и такое).

Теркин был близок к тому, чтобы согласиться с доводами Смерти: он был тяжело ранен, «одинок, и слаб, и мал». Но еще и потому, что он никак не считал себя лучше тех других, которые уже погибли в этой войне и которым предстояла такая же участь: «Я не худший и не лучший, Что погибну на войне». И все же, ему удалось преодолеть и слабость свою, и усталость и самое смерть. Однако вышел Теркин из этой схватки, из этого спора Жизни и Смерти, далеко не тем прежним человеком, с которым читатель познакомился в начальных главах поэмы. Теперь он редко шутит и балагурит, теперь он больше слушает и являет собой человека, сосредоточенно размышляющего о чем-то серьезном и печальном. Причиной тому не только ранение, чуть не стоившее ему жизни, но и весь невыносимо тяжелый и горький опыт пережитого на войне. К появлению этих изменений в поведении и мировосприятии Теркина читатель отчасти уже подготовлен, чаще это те раздумья о жизни, в которых авторская точка зрения на мир близка к теркинской.

Одни из них были связаны с тем, что все относительно, что все на свете проходит. И это при том, что не только день, но и час в годину войны тянулся, казалось, очень и очень долго. Но человек (такова его природа) привыкал к фронтовым будням, и тогда они начинали идти быстрее и появлялась надежда, что когда-нибудь все-таки придет конец войне и страданиям. И вот тут невольно и неожиданно возникала и другая мысль: если уж и война когда-нибудь кончится, то и все другое может пройти и кончиться.

 
И уже обыкновенно
То, что минул целый год,
Точно день. Вот так, наверно,
И война, и все пройдет. (2,287).
 

Стали посещать Теркина мысли и о том, как все сложно в жизни, и даже тогда, когда речь заходила о вещах и понятиях будто бы обычных и простых. Дело в том, что они, как и люди, в годы войны, на гране смерти, особым образом проверялись, обнажали свой истинный смысл, освобождались от ложного пафоса. К ним можно отнести слова «За Родину! Вперед!», когда они становились призывом к атаке, когда это был «клич у смерти на краю».

 
И хотя Теркин эти слова
Сотни раз читал в газете
И не раз слыхал в бою, —
В душу вновь они вступали
С одинаковою той
Властью правды и печали,
Сладкой горечи святой (2, 269)…
 

Можно понять, чем был обусловлен сложный и печальный состав мыслей и чувств героя. Ведь каждая атака для кого-то была последним мгновением жизни. И в связи с этим думалось о том, что к войне мы оказались совсем неподготовлены, и враг, до ужаса быстро захватив огромную часть страны, поставил под сомнение не только боеспособность нашей армии, но и жизненность всей государственной системы.

Нет, вывод такой Теркин не делает, но подходит к нему очень близко. Именно поэтому он, «любимец взводный», совсем редко «встревает» теперь в доверительные солдатские беседы. «И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, – просто, больше знал и видел, потерял и уберег». Он радуется, что в войне наступил перелом, что фронт все дальше откатывается к западным границам. Но из его памяти не могут уйти страшные дороги войны, он не может не видеть, что освобожденная земля лежит в руинах, он не может не страдать, понимая, сколь непомерно велико народное горе. То вспомнится ему солдат-сиротка, «бездомный и безродный», как ел «свой суп холодный После всех, и плакал он». То привидится ему «в пестром сборище людском», на одной из берлинских улиц, возвращающаяся из плена «деревенская, простая наша труженица-мать». И он поможет ей, позаботится о том, чтобы не пешком она шла домой из-за границы, и еще заметит с сердечным вниманием и участием: «Получай экипировку, Ноги ковриком укрой». Вот почему Теркин, почти всегда прежде умевший найти слово ободрения в моменты жизни иногда просто отчаянные, теперь не в силах сдержать слезы. Он плачет и просит прощения у своей земли, хотя никакой прямой вины его в том, что случилось, не было. Но такой уж Теркин по сути своей добрый, совестливый и очень честный человек. Такие, как он, что бы не случилось, всегда и во всем винят прежде всего самих себя, они искренне убеждены, что «кругом виноваты».

 
– Мать-земля моя родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!..
Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.
Что ж ты, брат, Василий Теркин,
Плачешь вроде?..
– Виноват(2, 306)…
 

Характер Василия Теркина поистине неисчерпаем. Он подкупающе прост и одновременно поражает необыкновенной сложностью. Как бывалый солдат, он собран, расчетлив, сметлив и когда нужно – суров и беспощаден. Но он же деликатен до застенчивости, уживчив и уступчив: легко сходится с людьми и всегда готов поделиться последним. Трагический опыт войны сделал его молчаливым, задумчивым и печальным, но не ожесточил его сердце, напротив, оно стало еще более щедрым и отзывчивым. Теркин всегда душевно откликался и на добрую шутку, и на дружеское участие, и на мелодию знакомой песни, и на тихий лепет речушки, – в нем всегда было живо сострадание к чужому горю и утратам. Это сострадание с годами войны еще более обостряется, ощутимо богаче становится духовный мир его в целом.

Есть в Теркине исполнительность и мудрость бывалого солдата, который понапрасну на рожон не полезет. И в то же время, он из тех солдат, что воевали с инициативой, с огоньком, и он, безусловно, человек большого мужества. И еще, Теркин из тех русских людей, которые всякую работу привыкли делать точно в срок, добротно и хорошо. Просто иначе они не умеют. Они по-хорошему честолюбивы и совсем нетщеславны. Отсюда повторяемое с шутливой интонацией, но вполне серьезное присловье Теркина: «Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль». В нем просвечивается природная скромность, отсутствие и намека на какое-то выпячивание своей личности, своих заслуг и подвигов (вот почему, нередко, и не находит таких, как он, вполне заслуженная награда). Во всем этом мудрость и достоинство много повидавшего и пережившего человека, который всему знает цену: «Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди». Истинно русский человек, Василий Теркин, умел «Горевать – горделиво, Не клонясь головой, Ликовать – не хвастливо В час победы самой». И, думается, не случайно поэма Твардовского заканчивается предельно беспафосной главой «В бане». Она в духе характера главного героя: он совершил беспримерный подвиг и тут же стушевался, ушел в тень, как будто ничего особенного и не сделал. Нет, своего горя и потерь неисчислимых он не забыл, но как человек широкий и благородный, он не считает уместным без особой на то нужды напоминать об этом, как и о том, что он – победитель. Баня в этом случае и своего рода Чистилище перед началом новой жизни. Она призвана отмыть не только пот и грязь походной жизни, но и обновить всего человека, как бы смыть с его души тяжелый груз военных воспоминаний. «Кость прогрел, разгладил швы, Новый с ног до головы»

В бане, кроме того, как ни в каком другом месте солдатская биография предстает во всей беспощадной правде и наготе. Тут все предельно ясно и наглядно: нет здесь незаслуженных наград и нет никого, кто заслужил бы и не получил бы «награды». Речь идет о следах и шрамах от полученных ранений, которые обычно бывают скрыты под «форменными регалиями», а то и вовсе под ними не присутствуют… Каждый такой шрам – «звезда» «на живом, на белом», «впрямь под стать награде», сразу видно, «что знаком солдат с огнем», и дивится приходится лишь одному, как уцелел он, остался в живых.

 
Там еще рубец стручком,
Там иная мета…
Тут и Ельня, и Десна,
И родная сторона
В строку с заграницей (2, 321).
 

В поэме «Василий Теркин» немалое место занимают и шутка-прибаутка, и острое словечко, и разного рода смешные и не совсем веселые, но неожиданные по своей неправдоподобности ситуации, впрочем, – вполне реальные: на войне всякое бывало… И в то же время в поэме много пронзительной лирики, афористически кратких и необыкновенно глубоких суждений о жизни, много мудрости, а, следовательно, и печали, боли, героического стоицизма и великой скорби. Очень точно, заканчивая свою «Книгу про бойца», определил ее сложный жанровый сплав сам Твардовский:

 
Боль моя, моя отрада,
Отдых мой и подвиг мой! (2, 328).
 

* * *

«Почти одновременно с «Теркиным» и стихами «Фронтовой хроники», – вспоминал Твардовский, – я начал еще на войне, но закончил уже после войны, поэму «Дом у дороги». Тема ее – война, но с иной стороны, чем в «Теркине», – со стороны дома, семьи, жены и детей солдата, переживших войну. Эпиграфом этой книги могли бы быть строки, взятые из нее же:

 
Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем». (1, 27).
 

По жанровой природе своей эта поэма существенно отличается от «Книги про бойца». В этой «лирической хронике», как определил ее жанровую разновидность поэт, отчетливее всего звучит нота печали и скорби, та самая, которая задает тон в плаче по усопшему, в тот последний час прощания, за которым – вечная разлука. О плаче заставляют вспомнить причитания, они слышатся и в обращениях Анюты Сивцовой к мужу Андрею: «Далекий мой, Родимый мой, Живой ли, мертвый – где ты?..», и в словах женщин, прощающихся с пленными: «А на кого ж вы только нас Кидаете, сыночки?..» И вообще печальна в поэме интонация каждой строчки и строфы, печален и рефрен:

 
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.
 

Вся поэма, действительно, направлена против забвения. Для Твардовского это всегда была тема и проблема очень острая, чтобы не сказать – больная. Он часто задумывается над тем, как на войне «необыкновенно легко забывается отдельный человек. Убит, и все…» Особенно напряженными становятся эти его раздумья – и в поэзии, и в статьях и в письмах – после окончания войны. В одном из писем (пройдёт уже полтора десятилетия после дня Победы), Твардовский с горечью скажет: «Сколько знал людей из нашей литературной или журналисткой братии, для которых война была страшна только тем, что там можно вдруг быть убитым или тяжело раненным. А потом – как с гуся вода. Для них война прошла тотчас по ее окончании. Они её «отражали», когда это требовалось по службе, а потом стали «отражать» послевоенную жизнь, как её полагалось отражать по уставу мирных лет. Но – Бог с ними, представителями этого животного племени…» (6, 167).

В этом смысле война для Твардовского никогда не кончалась. И он постоянно был озабочен тем, чтобы не дать забвению поглотить память о войне, о тех бедах и разрушениях, которые она принесла, о тех потерях и жертвах, которые пришлось принести во имя Победы. Нетрудно увидеть, что эта память дорога поэту прежде всего тем, что с ней связано для него торжество человечности: это когда чужая боль, и даже времен давно прошедших, живет в людях, как их собственная (всех, кто лишен такого сочувствия, он как раз и относит к «животному племени»).

Известно, какое страшное зрелище являла собой земля, освобожденная от врага. В руинах и пепелищах города и села, заводы и фабрики. «Обезображена, изуродована вся моя родная местность. Нет сил и действительно нет слов, чтобы рассказать об этом по живому впечатлению»(6, 167). Так писал Твардовский, который вместе с передовыми частями Советской армии освобождал родную смоленскую землю. В этом же очерке, получившем название «На родных пепелищах», он очень точно говорит о самом главном и самом жестоком разрушении, которое принесла война, и что, собственно, и составлю трагедию ее зловещей концепции, связанную с уничтожением рода человеческого. Речь идет о стремлении оккупантов сравнять с землей, полностью уничтожить все места, края и области, которые в свое время были чьим-то местом рождения, жительства, малой Родиной. Будучи лишенным этого поистине святого для себя угла земли, человек лишался и чего-то самого существенного в своем земном пребывании, был обречен превратится в прохожего, равнодушного ко всему до всего и всех.

Твардовского поразила до глубины души, что в своем родном Загорье он «не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе весь до пятнышка и с которым связано все лучшее, что есть во мне. Более того – это сам я как личность. Эта связь всегда была дорога для меня и даже томительна.

Если так стерто и уничтожено все то, что отмечало и означало мое пребывание на земле, что как-то выражало меня, то я становлюсь вдруг свободен от чего-то и не нужен» (6, 165).

В поэме «Дом у дороги» мы видим, что представляла собой эта кровная связь Андрея Сивцова с клочком родной земли, с домом, ладом и уютом в нем, которые создавала и поддерживала его жена Анюта своей любовью к нему и детям. Здесь действительно все «до пятнышка» любо и дорого герою, и в самом деле нет никакой отдельной от него природы, будь то «горошек, клевер дикий», который он косил, «сопя, кряхтя, вздыхая сладко», «и палисадник под окном, и сад, и лук на грядах», – все это вместе было дом, жилье, уют, порядок».