Текст книги "Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове"

Автор книги: Вячеслав Огрызко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Священник Владимир Нежданов. Последние встречи

Может быть, это самые последние, наиболее памятные и дорогие моему сердцу воспоминания о Поэте.

Не могу забыть, как однажды, уже будучи священником, я пришёл к Юрию Поликарповичу в редакцию «Нашего современника». В рясе, с крестом, как и подобает священнику. И едва переступив порог, слышу: «Ну что, батюшка, отпоёшь меня?». Голос был бодрый, приветливый. Огорошенный таким началом встречи, я что-то смущённо пробормотал в ответ, но на душу на весь день запала какая-то тяжесть, похожая на смутное предчувствие беды.

Это «приветствие» поэта страшной болью потом отозвалось, когда узнал о его смерти…

И вот уже передо мной открытый гроб, открытая могила… И, как было предсказано поэтом, по его предсмертному благословлению, плачущим сердцем в облачении я совершаю чин литии, три раза крестообразно осеняю его – усопшего – землёю – и мы со всем народом поём ему «Вечную память»…

Он всё знал о своей жизни, и знание это было почти пророческим, таким же, как и знание, и сопереживание многотрудной жизни своего отечества, боль за которое было глубоко-личностным, таким же, как у Достоевского, Шукшина…

Время последних встреч с Юрием Поликарповичем как раз пришлось на период создания поэмы «Сошествие во ад», на самый разгар работы над нею. Ему, видимо, было интересно проверить на мне, как на священнике, – какое впечатление поэма может вообще произвести на церковнослужителей, не противоречит ли канонам Церкви, не нарушает ли их.

Не всё духовенство восприняло его новые поэмы о Христе, и Юрий Поликарпович болезненно это переживал. Ныне покойный, праведной жизни протоиерей отец Димитрий Дудко, говорил, что это неприятие от непонимания, не надо мешать поэту идти своим путём познания Бога.

Иногда бывало так – позвонишь ему, спросишь о времени приезда, а в ответ услышишь – «Приезжай, бороду за пазуху. Жду». Значит, уже есть что-то новое. И вот входишь в насквозь прокуренную комнату редакции, сам поэт курил очень много, признаваясь, что это ему всё-таки мешает писать, курили и многие приходящие, отчего дым стоял коромыслом. На редакционном столе порядок, ничего лишнего, самые необходимые рукописи аккуратно сложены, а остальные сложены в шкаф. Юрий Поликарпович усаживает меня за соседний стол, значит, сегодня нет сотрудника редакции, занимается с посетителями – их немного, отвечает на звонки. Я терпеливо дожидаюсь, наблюдая за неспешной его работой, когда же наконец речь снова зайдёт о поэме. И вот в кабинете никого нет. Кузнецов начинает читать новые, только что написанные строки. И я, поражённый в одном месте мощью поэтического образа, не удерживаюсь от восклицания: «Это гениально!» Юрий Поликарпович и бровью не поводит, но, с едва уловимой улыбкой, подняв указательный палец, приглушённо-таинственно молвит: «На уровне!» А таким уровнем для него была вся мировая поэзия, к которой он частенько предъявлял свой гамбургский счёт.

Однажды я дерзнул его поправить: «А где же у Вас, Юрий Поликарпович, в поэме пророк Иоанн Креститель?» – увы, великий святой не был помянут в ней в сонме других святых. «Как нет?!» – Кузнецов даже как-то слегка опешил, удивился и задумался. И за считанные дни он восполняет этот пробел. В другой раз показал ему в Житиях святых отрывок, где говорится о подвиге святого великомученика Меркурия, римского воина, пострадавшего за веру Христову. Этот святой на поле боя поразил копьём императора Юлиана Отступника, гонителя христиан. Юрия Поликарповича поразило здесь то, что этот святой, изображённый на иконе, исчезает из неё на время боя, совершает подвиг и возвращается в икону, но уже с окровавленным копьём. Чистая поэзия и в кузнецовском ключе! И в кратчайшие сроки поэма уже дополнена новыми строками.

Однажды Юрий Поликарпович вспомнил свою бабушку, как она любила собирать своих подруг у себя дома, читать Псалтырь, как в детстве она часто водила его с собой в храм на Святое Причастие. В этом месте его рассказа я говорил ему с горячностью: «Вот бы и вам теперь поисповедоваться, причаститься!». Он же с мягкой нетерпеливостью перебивал: «Ладно, ладно» – дескать, потом или в другой раз поговорим об этом… Но свершилось главное – и это поражает – его поворот, всей его жизни и всего его творчества ко Христу – стремительный и бесповоротный. Так не ложно слово Божье – «Не вы Меня избрали, а я Вас». И поэтому последняя поэма только внешне и отдаленно напоминает «Ад» Данте, у которого в аду оказались его личные, в основном политические враги. У Кузнецова же – это прежде всего именно любовь к живому Христу, вселенский плач по безвозвратно погибшей человеческой душе – без Бога. И потому поэма полна трагизма – она и о нашем времени – всё ещё безбожном и страшном. Душа поэта была обращена к небу – он и был «гражданином неба». Когда читаешь его «Красный сад», так и кажется, что ощущаешь дыхание и благоухание Райского сада. Может быть, поэма и есть его прообраз…

В последние годы в творчестве поэта произошёл поэтический взрыв огромной силы, его вселенная расширилась… Дерзновение поэта было великое, как и помощь от Бога – великая. Помню последнюю нашу встречу – за неделю до смерти поэта. Мы вышли из редакции «Нашего современника», был осенний вечер. Только что Юрий Кузнецов читал мне недоконченную поэму «Рай». И, прощаясь, вдруг остановился и спросил: «Знаешь, что последует за этой поэмой?» И, не дожидаясь ответа, выдохнул мне в лицо: «Страшный Суд!» Это были его последние слова в ту последнюю нашу встречу… Как никогда он чувствовал в себе эту необыкновенную силу – силу воплотить любой замысел в поэтическом слове. Бывало, как Илья Муромец, он приговаривал: «Чувствую в себе силу великую!»

Владимир Васильевич Нежданов родился 13 марта 1950 года в подмосковной деревне Кривцово. В 1971 году окончил Московский институт культуры. Первый сборник стихов «До первого снега» выпустил в 1984 году.

Георгий Свиридов. Я тоже за связь слова со звуком!

Письма композитора поэту

Москва, 24 июля 1983 г.

Уважаемый Юрий Поликарпович, мне доставило большую радость получение в подарок книги Ваших стихотворений. Поэзию Вашу я знаю, и она мне по душе!

Кроме стихов «Русского узла» и того, что есть в хрестоматии В. Кожинова, мне очень нравятся и Ваши ранние стихи (не помню сейчас, где я их читал, в какой книге или журнале), которые отсутствуют в последних двух изданиях. Особенно стихотворения о военной службе, удивительные своей свежестью видения «военного» мира.

Стихотворение, посвящённое В. К., поразило меня глубиной и фантастической картинностью. Не случайно ведь два слова из него образовали многозначное название книги. Думаю, что я верно угадываю адресат Вашего посвящения, как и то обстоятельство, что присылкой мне Вашей книги, я м. б. косвенно обязан ему.

Хочу пожелать Вам здоровья и крепости духа, столь необходимой Русскому художнику «ныне и присно».

Хочу надеяться, что мы обязательно встретимся с Вами.

Г. Свиридов

____________

Уважаемый Юрий Поликарпович!

Мне доставило большую радость знакомство с Вами. Я – Ваш давний почитатель, мне очень близко Ваше Слово, оно часто – как бы и моё. Т. е. в том смысле, что имея дар, я бы говорил именно так и именно то, что говорите Вы подчас. Такое бывает исключительно редко! Я пользуюсь случаем поздравить Вас с наступившим Новым годом, пожелать Вам всего (что возможно!) хорошего. Мне было бы приятно увидеть Вас у себя дома, как только схлынут заботы, которые теперь лежат на мне.

Сердечный Вам привет!

Г. Свиридов

2 янв. 1986 г.

____________

Дорогой Юрий Поликарпович!

Спасибо за книгу, за конструктивную (!) надпись (я тоже за связь слова со звуком!). Живу я теперь трудно, устаю быстро, много неприятного в жизни, такая полоса! Прошу Вас об одном деле: не пришлёте ли мне 2 экз. книги «Ни рано ни поздно». Я должен их подарить хорошим людям. 5 экз., купленные мною, все раздарены. Остался у меня один – с Вашим автографом. Очень хочу Вас повидать, притом в обществе Вадима Валерьяновича. Передайте ему привет и любовь мою. Крепко жму Вашу руку, желаю бодрости духа.

Г. Свиридов

____________

Дорогой Юрий Поликарпович!

Письмо Ваше получил. К большому моему сожалению, не сумею принять участие в Вашем вечере. В этом году я перенёс тяжёлое заболевание и когда возвращусь к общественной жизни – не знаю. Сейчас я постоянно живу вне Москвы, совсем там пока не бываю. Жизнь веду совсем одинокую, по совету медицины. Хочу Вам передать моё непреходящее восхищение Вашим стихотворчеством. Желаю большого успеха Вашему вечеру.

Г. Свиридов

2 дек. 1986 г.

Ново-Дарьино

____________

Дорогой Юрий Поликарпович!

Поздравляю Вас с Новым, Высокознаменательным Годом, шлю самые добрые пожелания. Читал в «Лит. обозр.» две статьи о Вас. Сергей Куняев написал «с сердцем»! Часто Вас вспоминаем, читаем стихи. Я живу трудно, очень уединённо, стараюсь работать. Сердечный, братский привет Вам.

Г. Свиридов

____________

Дорогой и глубокоуважаемый Юрий Поликарпович!

Перед Новым годом получил от Вас новую книгу. Сердечно благодарю за этот драгоценный подарок. Сокровенный смысл Ваших стихов необычайно близок мне, поражает глубиной чувств и совершенно удивительной поэтической фантазией. Это наиболее животрепещущее русское слово наших дней. Счастлив, что Вы живёте и творите рядом.

Видел недавно Ваше лицо на газетном снимке. В глазах, где всегда таилась и проступала казацкая мощь, явственно обозначилось Страдание.

Я много болею (глазами) и живу трудно.

Примите сердечный привет и братское рукопожатие.

Г. Свиридов

14 января 1990 года, г. Москва

Багаудин Узунаев (Казиев). Портрет на фоне Дагестана

На моей памяти в Дагестане побывало много русских поэтов, но лишь появление здесь Юрия Кузнецова было воспринято дагестанцами, вернее, теми из них, которые вообще следят за такого рода событиями, анализируют их, дают им словесные характеристики, как прибытие русского поэта на Кавказ в том смысле, который такие визиты получили ещё со времен Пушкина и Лермонтова. Именно такой исторический контекст, именно эти имена вызывала в памяти долговязая и в некотором смысле нескладная фигура Юрия Поликарповича, которую мне посчастливилось наблюдать в течение нескольких дней в Дагестане. То есть местные (а возможно и все иные) любители словесности смотрели на него с ожиданиями творческих результатов, с предвкушением поэтических плодов этого приезда и не просто плодов, а плодов первоклассных, таких же, какими в своё время наградили их великие Пушкин и Лермонтов.

* * *

Юрий Кузнецов несколько выделялся в нашей группе (я говорю в нашей не только как собкор «ЛР», но и как человек, духовно больше связанный с Москвой, чем с Дагестаном) и не только своей нескладной фигурой. Весь его облик: высокомерно поджатый рот, обращённый внутрь взгляд зеленоватых глаз, неспешная – как бы нехотя – походка… – ничто не обнаруживало, что в нём происходит какой-то творческий процесс, идёт незримая работа мысли, зреет лирическая эмоция… Творческая лаборатория поэта Юрия Кузнецова казалась безжизненной и мёртвой, запертой снаружи на огромный амбарный замок с поджатыми губами. Зато вовсю резвился его ученик Игорь Тюленев, который никак не мог справиться с возбуждением, охватившим его, похоже, ещё в самолёте. Казалось, единственный объект, способный вызвать хоть какую-то реакцию Юрия Поликарповича – это был ученик, всё комментировавший и обо всем судивший в слегка юмористическом – от возбуждения – тоне.

* * *

Поликарпыч (как назвал его Игорь) время от времени делал ему замечания, призывая быть более серьёзным и солидным. Со стороны оба они напоминали привычную пару московских дворов: строгий и невозмутимый хозяин и пылкий, любопытный дог, готовый обследовать всё, что ни попадётся на его пути. Надеюсь, Игорь не обидится на меня за такое сравнение, тем более что его огромная лохматая шевелюра и чисто внешне приводила на ум именно этот образ…

Поликарпыч внимательно наблюдал за всеми действиями и словами своего ученика, но по выражению лица никак нельзя было определить, одобряет ли их мастер или наоборот. И лишь, когда раздавался отрывистый окрик: «Ну хватит, замолчи!», – становилось ясно: Поликарпыч сердится… Приведу ради иллюстрации один эпизод. При осмотре Дербентской крепости – знаменитой Нарын-кала Игорь, немного опередив нас, остановился возле купола, который, как пояснил гид, принадлежал расположенному под землёй помещению гарема. Игорь стал развивать это совпадение, уверяя присутствующих, что его сюда, на это место, попросту «потянуло»…

Однако Поликарпыч заставил замолчать его, не дав развить богатую гаремную тему: похоже, женский вопрос был не из тех, который он мог позволить трактовать в юмористическом тоне. Я невольно вспомнил знакомые мне ещё со студенческих лет строки Кузнецова:

 
– Родимый, на ком ты женился?
– А чёрт его знает на ком!
 

Человек, написавший такие стихи о жене, должен относиться к женскому вопросу очень серьёзно. Тут мы единомышленники. Недавно я стал объектом нападок прекрасного пола, написав статью «Дагестанки: одевание как способ раздевания», где возмущался тем, как откровенно выставляют наши землячки свои прелести – то ли через обтягивающие блузки и брючки, то ли через большущие – до копчика – разрезы… Мои оппонентки уверяли, что делают это вовсе не потому, что они испорчены или хотят заманить мужчин, а чтобы дать им возможность полюбоваться возвышенной красотой женского тела. А скромность? – возражал я. Ведь такая форма одежды совсем не оставляет места для проявления скромности, которая пока ещё не перестала быть добродетелью…

Позже, когда мы втроём, – Поликарпыч, Игорь и я, – сидя в машине, обсуждали эту тему, я понял, что наши взгляды на сей предмет совпадают, вернее, даже мои собеседники превосходили меня, придавая ему некую апокалиптическую окраску. Слушая спор, кто из них двоих внёс больший вклад в дело разоблачения греховной, разрушительной сущности женщины, я вспомнил строки из «Слова Даниила Заточника»: «… злые жены ни бога ся боят, ни людей ся стыдят…».

Поговорить основательно с Юрием Кузнецовым мне не удалось. Во-первых, мне мешал пиетет, который я испытывал к нему, как к своему давнему, ещё с литинститутских времён, кумиру. В ту пору – это было начало 80-х – он был только восходящей звездой. Владимир Павлович Смирнов преподаватель Литинститута, известный своим чутьём на всё подлинно талантливое и перспективное в литературе, сразу же обратил наше внимание на поэзию Юрия Кузнецова, делая каждую его подборку, не говоря уже о книгах, предметом обсуждения и споров. А споров возникало много. Например, я помню, какую бурную реакцию вызвала всего лишь одна строчка Кузнецова:

 
Я в поколенье друга не нашёл…
 

Признаться, мне и тогда было не совсем понятно, что может возмутить в этой мысли. Совершенно нормальная мысль для русского поэта, продолжателя традиций Пушкина и Лермонтова. Каждый из них по-своему тоже высказал такую же мысль. «Пора, мой друг, пора…» – обращённое к самому себе, разве не показывает одиночество поэта среди людей, среди поколения? И наступает момент, когда остаётся только из мнимой пустыни уйти в настоящую, «в обитель дальнюю трудов и чистых нег». А слова Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» – разве не о том же? Один… на дорогу… Одиночество – путь поэта… У подлинного поэта не бывает друзей, друзей не в смысле сочувствующих, дружески относящихся к нему людей, а в смысле людей, способных понять всю глубину его переживаний, его отношения и понимания жизни. Поэтому жалоба поэта, высказанная, может быть, в несколько экзальтированном тоне, не казалась мне ни тогда, ни тем более теперь чем-то вызывающим или оскорбительным…

Из достопримечательностей Дербента хочу вспомнить ещё одну. Джума-мечеть. Слово «джума» означает «пятница», то есть буквально это означает Пятничная мечеть, по дню, в который происходит всеобщая молитва. Считается, что это самая большая мечеть на Кавказе, построенная ещё в VIII веке. Во дворе мечети растут четыре чинары, которым… по 700 лет! Мы восхищённо смотрели на толстенные, в три обхвата, стволы и, казалось, наполнялись воздухом былого. Именно в этот момент произошёл, может быть, мелкий, но очень любопытный в контексте этого материала эпизод. Когда мы вошли во двор мечети, хозяева стали наперебой сообщать нам, что этим деревьям по семьсот лет. Но из-за специфического произношения слова «по семьсот» мы расслышали как одно слова «восемьсот» и уже повторяли между собой, что чинарам по восемьсот лет… Действительно, перед лицом стольких веков – что значит какое-то одно столетие?! Подумаешь, одной сотней лет больше, одной меньше… Велика ли разница?

И всё же Юрий Поликарпович однажды разговорился. Случилось это неспроста. Похоже, я задел его за живое. Дело было так. Между нами часто заходила речь о кумыках, об их истории, литературе, проблемах… А так как кумыки тюрки, то разговор этот расширялся до рамок русско-тюркских связей и отношений. Я осторожно предположил, что если эти связи оставили след в русской истории, языке, психике, культуре русских в целом, то могли ли они пройти бесследно для литературы?

Я высказался образно. Есть книга Н. А. Баскакова «Русские фамилии тюркского происхождения». А нельзя так сформулировать: русские поэты, писатели тюркского происхождения? Ведь таковых в русской литературе немало. Это и сам родоначальник и патриарх Державин, и Карамзин, и Тургенев, и Салтыков, и Бунин, и Куприн и многие другие.

В чём-то же выразилось их тюркскость непосредственно в тексте, в его построении, в самом способе их мышления и чувствования… Почему бы не исследовать этот вопрос. Юрий Поликарпович решительно стал возражать против этого, увидев в моих словах покушение на целостность русской литературы. Отдалённый намёк на некие, по его выражению, «татарские» проявления он согласился признать лишь в творчестве Куприна, определив их как несколько более повышенный темперамент. Что же касается русских писателей с тюркскими фамилиями, то они, по его мнению, уже полностью переняли русскую психологию и в них «татарским духом» уже давным-давно и не пахнет. Тем не менее, после моих объяснений, что меня это интересует вовсе не с политической точки зрения, а с чисто исследовательской – он согласился, что, может быть, заняться этим стоит, но добавил, что поколебать устои русской литературы мне всё равно не удастся… Особенно любопытно мне было услышать от него, что, оказывается, никому из нерусских по происхождению поэтов (прозаикам он ещё сделал какую-то скидку) писать по-русски в точном смысле этого слова никогда не удастся, ибо, подчеркнул Юрий Поликарпович, это даётся с молоком матери… Но ведь именно об этом я говорю: тюркская или еврейская психология нерусского автора так или иначе находит своё выражение в русском тексте, в русских словах, в их строе, сочетании, особом подборе…

Юрий Поликарпович сделал признание, что русские как бы делятся на северных – лесных и южных – степных, отнеся себя к последним, так как родился он Ставрополье. Но я понимаю и северных тоже, сказал он, подразумевая под словом «понимаю» – испытываю родство, душевную близость… Я заметил ему на это, что тогда он должен понимать и тюркскую душу, которая также формировалась под влиянием степных просторов, не зря же русские называли их иначе «степняками».

Что ж, это его позиция, позиция великого поэта и над нею тоже стоит поразмыслить…

Но Юрий Кузнецов не только молчал и время от времени одёргивал Игоря Тюленева. Он и читал стихи. Два раза. Первый раз три стихотворения, а второй раз одно, третье из тех трёх, что читал он в первый раз, так как молва о нём уже успела распространиться по республике, и слушатели попросили его прочитать именно это стихотворение. Оно о Сталине. О том, как он отказывается утверждать на должность главы мира Черчилля и Рузвельта. Эти двенадцать строк вызывали всякий раз просто бурю восторга, что, кстати, весьма знаменательно. Дагестанцы уважают «крутых» мужиков, каковым Сталин, безусловно, в их глазах является, мужиков, способных разобраться с оппонентами не парламентскими методами, а по-свойски, по-мужски…

Я не знаю, какие впечатления унёс в своей душе русский поэт Юрий Кузнецов, побывав в Дагестане, – человек он, как я уже говорил, замкнутый, нелюдимый. Наверное, когда-нибудь мы узнаем об этом. Может быть, появятся стихи, если же не появятся, то это тоже будет своеобразным впечатлением…

Но как бы там ни было, а я, как и все, кто встречался, общался с Юрием Кузнецовым, был счастлив видеть его здесь, в Дагестане. Прощаясь, мы сердечно обнялись. По крайней мере я. Последнее, что я сказал ему было: «Спасибо, что приехали…». Юрий Поликарпович ничего не сказал, только посмотрел поверх меня на обступившее нас горы и качнул головой с неопределённым выражением лица.

Вскоре самолёт с нашими гостями взмыл в небо и стал точкой. Нам, оставшимся внизу, сделалось вдруг очень грустно. Точка – это всегда грустно.

г. Махачкала

___________

Этот материал был написан и впервые опубликован в газете «Литературная Россия» при жизни Юрия Поликарповича Кузнецова.

Багаудин Гаджиевич Узунаев (Казиев) родился 11 ноября 1957 года в селении Параул Дагестанской АССР. Окончил Литинститут. Начинал как поэт. Прославился в Дагестане острыми судебными очерками.