Текст книги "Герои Смуты"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Приезжавшим из подмосковных полков служилым людям ярославское ополчение казалось более устроенным, по сравнению с «таборами» князя Дмитрия Трубецкого. Характерен рассказ «Нового летописца» о появлении в Ярославле представителей украинных служилых «городов», стоявших под Москвой в Никитском остроге, – Ивана Кондырева и Ивана Бегичева с товарищами. Очень ярко летописец повествует, как от обнаружившегося контраста между ярославским «строением ратным людям» и «утеснением от казаков под Москвою» приехавшие служилые люди буквально онемели: «И едва убо промолвиша и биша челом, чтобы шли под Москву, не мешкая, чтоб им и досталь от казаков не погинути». Украинные дворяне выглядели, если верить автору «Нового летописца», как настоящие оборванцы: «Князь Дмитрей же и все ратные их знаху и службу их ведяху, а видеша их такую бедность, такоже плаката». Награжденные деньгами и сукнами посланники украинных служилых «городов» вернулись под Москву, своим примером лучше всего агитируя в пользу новой земской силы, собравшейся в Ярославле. Всё это страшно не нравилось Ивану Заруцкому, который «хотяше их побити». Однако постепенно нарастал раскол и среди самих казаков. В Ярославль был послан известный атаман Афанасий Коломна. Еще одна встреча казачьих представителей «ото всего войска» во главе с другим заслуженным атаманом Кручиной Внуковым случилась в Ростове, на дороге, по которой ополчение шло из Ярославля к Москве. Казаки тоже просили Пожарского и Минина идти под Москву «не мешкая» и тоже были награждены «деньгами и сукнами» и отпущены обратно. Однако памятником недоверия между «всей землей» и «казаками» осталась фраза летописца: «…а приидоша не для того; приидоша же для розведания, нет ли какова умышления над ними: чаяху на себя по своему воровству какое умышление» [504]504
  Новый летописец. с. 122—123.


[Закрыть]. Если это и было так, то подмосковные казаки убедились, что идущая к Москве земская сила настроена враждебно не к казакам вообще, а лишь к тем, кто хотел использовать борьбу с иноземцами, чтобы проложить дорогу новому самозванцу.

Нижегородско-ярославское ополчение приближалось к тому земскому «идеалу», который виделся при создании Первого ополчения. В Ярославль также приезжали служить и бывшие тушинцы, и бывшие сторонники царя Василия Шуйского, дворяне и казаки. Но дело было поставлено основательней и без той спешки, в которой создавалось ляпуновское ополчение. П. Н. Милюков в «Очерках по истории русской культуры» давно заметил сходство титула князя Дмитрия Пожарского «по избранию всех чинов людей у ратных и у земских дел стольник и воевода…» с преамбулой Приговора 30 июня 1611 года. Историк сделал далекоидущий вывод о сохранении обязательности его положений для ополчения в Ярославле [505]505
  См.: Милюков П.Н.Очерки по истории русской культуры. М., 1995. т. 3. с. 86—87; Любомиров П.Г.Очерки истории нижегородского ополчения… с. 124.


[Закрыть]. Вряд ли речь шла о буквальном следовании нормам Приговора, но он, несомненно, оставался лучшей основой для компромисса разрозненных земских сил. Указы и приговоры созданного в ополчении «Совета всея земли» признавали не повсеместно, а лишь на ограниченной территории Замосковного края, Понизовых и Поморских городов. Однако другого правительства, пользовавшегося значительной поддержкой «Земли», не существовало.

«Богата пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от етмана (то есть от приближающихся войск гетмана Ходкевича. – В.К.)» [506]506
  Новый летописец. с. 124.


[Закрыть]– такими словами встретили казаки ополчение Минина и Пожарского, пришедшее под Москву 20 августа 1612 года. Главной задачей для земского войска в это время стало не допустить прохода в Москву свежих польско-литовских сил. Из Троицесергиева монастыря давно твердили князю Дмитрию Пожарскому: «Аще прежде вашего пришествия к Москве гетман Хоткеевичь приидет со множеством войска и з запасы, то уже всуе труд вашь будет и тще ваше собрание» [507]507
  Сказание Авраамия Палицына. с. 220.


[Закрыть]. В Ярославле хорошо это понимали и, едва получив первые достоверные сведения о подходе гетмана к Москве, немедленно стали готовиться в поход под столицу. Примечательно, что сведения о приходе гетмана шли к ним не только от князя Дмитрия Трубецкого, но и «от Заруцково», что не смог скрыть автор «Нового летописца».

Первым был выслан передовой отряд во главе с воеводами Михаилом Самсоновичем Дмитриевым и арзамасцем Федором Васильевичем Левашевым. Однако князь Дмитрий Пожарский продолжал соблюдать несгибаемую осторожность. Посланным «наспех» воеводам было заказано входить в «табары», они должны были поставить свой острожек у Петровских ворот. Следующий отряд во главе с князем Дмитрием Петровичем Лопатой Пожарским и дьяком Семейкой Самсоновым, служившим ранее в подмосковных полках, встал также отдельно у Тверских ворот. Вскоре под Москву подошли и основные силы ополчения во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым. Свой стан они устроили у Арбатских ворот и тоже не поддались ни на какие уговоры князя Дмитрия Трубецкого, звавшего земское войско «к себе стояти в таборы». «Князь Дмитрей же и вся рать отказаша, – писал о князе Пожарском автор «Нового летописца», – что отнюдь тово не быти, что нам стати вместе с казаками» [508]508
  Новый летописец. с. 122—124.


[Закрыть]. Естественной границей между двумя ополчениями оказалась река Неглинная. С самого начала между подмосковными казаками и нижегородско-ярославским земским ополчением воцарилась, по слову летописи, «нелюбовь».

Твердое решение «с казаками не стаивать» едва не стало роковым во время решающих боев с войском гетмана Карла Ходкевича 21—24 августа 1612 года. Гетман со своим отрядом наступал со стороны Донского монастыря и дошел почти до стен Кремля. Иосиф Будило, сидевший в столице в осаде, вспоминал в своих записках, как, «удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие». Гетман же «рад бы был птицей перелететь в крепость с продовольствием» [509]509
  РИБ.Т 1.Стб. 322-324.


[Закрыть]. Но в Кремль ему пробиться не удалось. Объединенное ополчение извещало позднее об итогах «Хоткеева боя»: «И августа в 21 день пришел под Москву гетман Литовской Карло Хаткеев со многими полскими и литовскими людми и с венгры, да Наливайко со многими черкасы московским сидельцом с запасы: и мы против его выходили со всеми людми и с ними бились четыре дни и четыре ночи, не сходя с лошадей». Главные события пришлись на 24 августа – день памяти святого Петра Митрополита, что для людей, служивших в ополчении и присягавших в том, что они воюют за освобождение Москвы – «Дома московских чудотворцев», – не могло не показаться символичным. Произошло же, согласно грамоте ополчения, объединившегося под командованием князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского, следующее: «Гетман Хаткеев и Наливайко о всеми людми по за Москве реке пошли прямо к городу, жестоким обычаем, надеясь на множество людей… а московские сиделцы вышли из города на вылазку: и мы бояря и всяких чинов люди, видя такое их свирепство и напрасное нашествие полских и литовских людей, выходили против их со всеми людми и бились с ними с первого часу дни до другого часу ночи, и милостию Божиею и Пречистыя его Богоматери и Петра Митрополита и всех святых молитвами, многих у них побили и живых взяли, и знамена и литавры поймали, и убили у них болши пятисот человек, а с досталными людми гетман пошел от Москвы к Можайску, а из Можайску в Полшу с великим страхованием» [510]510
  ААЭ. т. 2. № 213. с. 272. Бои эти многократно и подробно описаны, начиная с работы Ивана Егоровича Забелина. См.: Забелин И.Е.Минин и Пожарский… с. 127—141; Любомиров П.Г.Очерки истории нижегородского ополчения… с. 150—152; Эскин Ю.М.Опыт жизнеописания… с. 173—179. Самая подробная реконструкция боев гетмана Ходкевича под Москвой осуществлена современным польским исследователем Томашем Бохуном. См.: Бохун Т., Кравчик Я.Сто повозок Ходкевича // Родина. 2005. № 11. с. 69—74; Бохун М.Поляки в Кремле. Факты и мифы // Мининские чтения. 2008. с. 90—91; он же.Как гетман Ходкевич проиграл под Москвой в 1612 году // Единорогъ. Материалы по истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. Вып. 2. М., 2011. с. 5—52; Bohun Tomasz.Moskwa. 1612. Warszawa, 2005. S. 198-242.


[Закрыть].

В грамоте не сообщалось, что исход боев решили казаки: слишком это расходилось с предшествующим стремлением представить казачьи станицы как безусловных врагов земских сил. Предводители казаков не послушались воеводу князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и вступили в бой. Вот как «Новый летописец» пишет об этом драматичном моменте в истории «Хоткеева боя»: «Етману же наступающу всеми людми, князю же Дмитрею (Пожарскому. – В. К.)и всем воеводам, кои с ним пришли с ратными людми, не могущу противу етмана стояти конными людьми, и повеле всей рати сойти с коней, и начаша битися пешие: едва руками не ималися меж себя, едва против их стояша. Головы (начальники дворянских сотен из войска Пожарского. – В. К.)де те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому, видя неизможение своим полком, а от нево никоторые помочи нету, и поидоша от нево ис полку бес повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же ево не послушаша, поидоша в свои полки и многую помощь учиниша. Атаманы ж Трубецково полку: Филат Межаков, Офонасей Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов поидоша самовольством на помощь и глаголаху князю Дмитрею Трубецкому, что «в вашей нелюбви Московскому государству и ратным людем пагуба становитца». И придоша на помочь ко князю Дмитрею в полки и по милости всещедраго Бога етмана отбиша и многих литовских людей побита» [511]511
  Новый летописец. с. 124—125.


[Закрыть].

Автор «Повести о победах Московского государства» писал, что «русские люди» из «боярского полка князя Дмитрея Тимофеевича» откликнулись на призыв Кузьмы Минина вмешаться в бой и помочь своим соотечественникам, которых уже превозмогали иноземцы. Он сравнил речь Минина, обращенную к служилым людям князя Дмитрия Трубецкого, со свечой, внезапно зажженной в кромешной тьме («аки не в светимой тме светлу свещу возже»): «Ныне бо от единоверных отлучаете-ся, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете». И здесь автору «Повести…» приходилось «снижать» роль казаков: в захваченном обозе гетмана Карла Ходкевича они сразу «нападоша» на «множество винных бочек и на многое полское питие». Если бы не вмешательство воеводы князя Дмитрия Трубецкого, велевшего «бочки литовския растаскати и бити, чтобы воинству от пития пакости не учинихомся» [512]512
  Повесть о победах Московского государства… с. 34.


[Закрыть], то казаки, видимо, остались бы пировать и исход боя вполне мог оказаться другим (косвенно это только подтверждает, что без участия казаков едва ли получилось бы справиться с войском гетмана Ходкевича).

Иная версия вступления казаков в «Хоткеев бой» содержится в источниках, происходящих из Троицесергиева монастыря. И здесь опять прославляется келарь монастыря Авраамий Палицын. Это оказывается он, а не Кузьма Минин, возжег «свечу» и увлек своей проповедью казаков, так что они бросились в бой, призывая имя монастырского покровителя: «Сергиев! Сергиев!» Другой троицкий келарь, Симон Азарьин, в книге о чудесах преподобного Сергия Радонежского открыл более прозаичный мотив выступления казаков. Кузьма Минин вместе с приехавшими под Москву архимандритом Дионисием и келарем Авраамием Палицыным смог умолить выступить казачьи станицы обещанием отдать им всю «Сергиеву казну». Когда же казаки увидели в полках взятые ими из монастырской ризницы золотые и серебряные церковные сосуды, архимандричьи шапки и одеяния, шитые золотом и украшенные каменьями, они устыдились своих прежних требований и отослали эту казну обратно в Троицесергиев монастырь [513]513
  Клосс Б.М.Избранные труды. т. 1. с. 483.


[Закрыть].

Существенную разницу в деталях троицких рассказов И. Е. Забелин справедливо объяснял личными особенностями двух келарей: «Симон Азарьин, не менее, если не более Аврамия любивший свой монастырь, но не столько, как Аврамий, любивший свою особу, рассказывает о тех же обстоятельствах гораздо правдивее» [514]514
  Забелин И.Е.Минин и Пожарский… с. 139. С И.Е. Забелиным пытались полемизировать авторы жизнеописаний Авраамия Палицына и Дионисия Зобниновского. См.: Кедров с.Авраамий Палицын. с. 91 —101; Скворцов Д.Дионисий Зобниновский… с. 112—133.


[Закрыть].

Сам Кузьма Минин, поддавшись эйфории боя, ходил во главе дворянских сотен на две литовские роты – пешую и конную, стоявшие у «Крымского двора» за Москвой-рекой. «Дню же бывшу близко вечера, Бог же положи храбрость в немощного, – рассказывает автор «Нового летописца», – приде бо Кузма Минин ко князю Дмитрею Михайловичи) и просяще у нево людей. Князь Дмитрей же ему глаголаше: "Емли, ково хощеши"». Утром того дня князь Дмитрий Пожарский, видимо, был ранен; по свидетельству киевского мещанина Богдана Балыки, сидевшего тогда в осаде в Кремле, воеводу «подстрелили в руку» [515]515
  Записки киевского мещанина Божка Балыки о московской осаде 1612 года (Из летописного сборника Ильи Кощаковского) / Публ. В. Антоновича // Киевская старина. 1882. т. 3. № 7. с. 103.


[Закрыть]. Минин отобрал три дворянские сотни и вместе с литовским служилым человеком на русской службе ротмистром Петром Хмелевским ударил на врага, стоявшего у Крымского брода. Ввиду наступающих дворянских сотен литовские роты стали отходить к таборам гетмана Ходкевича, но при отступлении «рота роту смяху». Увидя бегущие в беспорядке литовские отряды, воодушевилась и русская пехота, сидевшая до того в «ямах» и «кропивах». Ополченцы «поидоша тиском к таборам», видимо, пытаясь окружить войско гетмана Ходкевича с двух сторон. К этому маневру присоединилась и конница. Другой бой шел у важнейшего стратегического пункта – «Климентовского острожка» (небольшого укрепления у церкви Святого Климента). В итоге гетман отступил из своих таборов, побросав «многие коши и шатры». Московские «воеводы и ратные люди» встали «по рву древяного города», то есть по укреплениям, продолжавшим в Замоскворечье стены «Каменного города». Разгоряченные боем служилые люди пытались преследовать отходящее войско гетмана Ходкевича, но, как писал летописец, «начальники же их не пустиша за ров», благоразумно рассудив, «что не бывает на один день две радости». Вместо этого был устроен победный фейерверк: казаки и стрельцы два часа стреляли в небо «яко убо не слышети, хто что говоряше»! [516]516
  Новый летописец. с. 125—126; Bohun T.Moskwa. 1612. S. 234.


[Закрыть]

Каждая сторона, конечно, по-своему оценивала происходившее. В русских источниках события 22—24 августа стали восприниматься как один победный день. В польских же источниках, напротив, раскрывается драматическая картина, когда литовскому гетману Ходкевичу оставалось пройти несколько сотен метров до вожделенной цели и войти в осажденный Кремль. Однако его отряды не выдержали удара объединившихся на время битвы полков Трубецкого и Пожарского. Так еще один несостоявшийся правитель Москвы вынужден был удовольствоваться видом Москвы с Поклонной горы, куда ему пришлось отойти из своей ставки у Донского монастыря после неудачных боев, обрекая осажденный польско-литовский гарнизон на медленную смерть от голода.

Возы с провиантом, привезенные гетманом, стали трофеем казаков князя Дмитрия Трубецкого. Надеяться осажденным в Кремле было теперь не на что. Гетман, правда, успел пообещать осажденным, что вернется не позднее чем через три недели с новым войском. Блокированному польско-литовскому гарнизону ничего не оставалось как поверить в это обещание. О настроениях в осажденной Москве откровенно написал Иосиф Будило в своих записках: «Предоставляю здесь каждому рассудить, какую скорбь испытывали осажденные, когда видели, с одной стороны, что их гетман удалялся, с другой – что их томят недостатки и голод, а с третьей – что неприятель окружил их со всех сторон, как лев, собирающийся поглотить, разинул пасть и наконец отнял у них реку» [517]517
  РИБ.Т. 1.Стб. 325.


[Закрыть]. Но как бы ни страдал польско-литовский гарнизон, потерявший надежду на то, что «рыцарство» выручит их в ближайшее время, сидевшие в осаде не сдавались. Некоторое время спустя после победы над гетманом и его войском князь Дмитрий Михайлович обратился с письмом к осажденным, убеждая их сдаться: «Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей». (Так и случится позднее, когда Москва будет освобождена.) В ответ был получен надменный отказ «рыцарства», продолжавшего твердить, что оно воюет со «шпынями» (разбойниками) и мужиками-«блинниками» ради интересов «светлейшего царя Владислава Сигизмундовича»: «Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились… Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства» [518]518
  Там же. Стб. 329, 337.


[Закрыть].

Пока осажденным в Москве дело виделось так, что всем в государстве стал управлять князь Дмитрий Пожарский, самому земскому воеводе пришлось столкнуться с серьезными проблемами. После ухода Ходкевича из-под Москвы вражда с полками князя Дмитрия Трубецкого не исчезла. По свидетельству грамоты, посланной вологодскому епископу Сильвестру, с приездом 5 сентября в земские полки братьев Ивана и Василия Шереметевых в стане князя Пожарского образовалась некая «тушинская партия». Туда вошли и такие знаменитые приверженцы самозваного «царя Дмитрия», как князь Григорий Шаховской, Иван Плещеев и князь Иван Засекин. Они стали агитировать казаков убить князя Дмитрия Пожарского и, разогнав земские полки, пойти грабить Ярославль и Вологду То ли всё объяснялось встречей старых друзей после разлуки, не обошедшейся без разгульных пиров и невоздержанных речей, то ли на самом деле всё обстояло настолько серьезно. На всякий случай князь Дмитрий Михайлович уже 9 сентября известил вологодские власти об угрозах прежних «тушинцев», которые хотели, «чтоб литва в Москве сидели, а им бы по своему таборскому воровскому начинанью вся совершати и государство разоряти и православных християн побивати» [519]519
  Деты относящиеся до юридического быта Древней России. т. 2. № 192. Стб. 601-604.


[Закрыть]. В Вологде не вняли советам соблюдать осторожность, за что и поплатились. 22 сентября город был взят «черкасами»; статья об этом событии, случившемся «небереженьем воеводцким», вошла даже в «Новый летописец» [520]520
  Новый летописец. с. 126.


[Закрыть]. Известие летописи подтверждается и другими сведениями о разорении Вологды «безвесто изгоном». Вологодский архиепископ Сильвестр писал в подмосковные полки: «…а все, господа, делалось хмелем, пропили город Вологду воеводы» [521]521
  1612—1912. Описание Вологодского Духова монастыря, составленное в 1860 году П. Савваитовым, исправленное и дополненное в 1885 г. Н. Суворовым, в 1912 г. И. Суворовым. Вологда, 1912. Прил. с. 82—83; Подвиг нижегородского ополчения… т. 1. с. 257.


[Закрыть].

Дело Ивана Шереметева, еще со времен стояния нижегородского ополчения в Костроме, а может быть, и раньше (ведь обвиняли же его еще и в смерти Прокофия Ляпунова) препятствовавшего земскому движению, могло быть использовано князем Дмитрием Пожарским для оправдания своих решений. Земский полк первым делом занял и укрепил свои позиции у Арбатских ворот, построив острожек и выкопав ров. «Новый летописец» включил статью «о съезде бояр и воевод» со своей версией мотивов затянувшегося объединения: «Начальники же начаша меж себя быти не в совете для тово, что князь Дмитрею Трубецкому хотящу тово, чтобы князь Дмит-рей Пожарской и Кузма ездили к нему в табары. Они же к нему не ездяху в табары не для того, что к нему ездити, но для ради казачья убойства. И приговориша всею ратью съезжатися на Неглинне. И туто же начаша съезжатися и земским делом начаша промышляти» [522]522
  Новый летописец. с. 126.


[Закрыть]. Условие, поставленное Трубецким, легко прочитывается между строк. Воевода Первого ополчения, руководствуясь соображениями местнической чести, хотел заставить менее родовитого князя Пожарского выполнять свои указы. Князь Дмитрий Пожарский мог согласиться на роль второго воеводы, но не на то, чтобы собранная в Ярославле земская сила и приказы полностью растворились в войске князя Трубецкого. У Минина и Пожарского не было никакой гарантии, что бывшие «тушинцы» и казаки не повернут оружие против них, поэтому они сохраняли осторожность. Компромисс был достигнут в самых последних числах сентября 1612 года. «Бояре и воеводы» князь Дмитрий Трубецкой и князь Дмитрий Пожарский (их имена стали писать в таком порядке в документах ополчения) согласились на уговоры, обращенные к ним со всех сторон. Более того, в грамоте объединенного ополчения говорилось, что кроме челобитных, был принят «приговор всех чинов людей», согласно которому воеводы и «стали во единачестве». Сохранилась и особая роль «выборного человека» Кузьмы Минина, чье имя упоминалось рядом с именами главных бояр объединенного ополчения. Дублирующие друг друга приказы, в первую очередь Разрядный, были объединены и сведены в новое место, так, чтобы не было обидно ни князю Дмитрию Трубецкому, ни князю Дмитрию Пожарскому: «и розряд и всякие приказы поставили на Не-глимне, на Трубе и снесли в одно место и всякие дела делаем заодно». Главная цель объединенного ополчения хотя и формулировалась расплывчато, но не содержала никаких призывов к мести: «Московского государства доступать и Росийскому государству во всем добра хотеть безо всякия хитрости» [523]523
  ААЭ.Т.2.№214.С373.


[Закрыть].

В октябре 1612 года войска ополчения уже вплотную приблизились к стенам Китай-города. Его укрепления «безпрестанно» обстреливались из «наряду» с башен («тур»), поставленных «у Пушечного двора, и в Егорьевском девиче монастыре, и у Всех Святых на Кулишках» (то есть, соответственно, со стороны Лубянки, Дмитровки и Варварских ворот). Осажденный польско-литовский гарнизон переживал агонию. О том ужасе, который творился в столице, дают представление записки упомянутого киевского мещанина Богдана Балыки, на свою беду приехавшего в начале июня 1612 года в Москву. Пехота стала просто вымирать. Особенно не повезло, видимо, тем отчаянным венгерским гайдукам, которые прорвались в осажденный город во время боев с гетманом Ходкевичем. Скоро почти все они умерли от голода. Польско-литовские солдаты и немцы, имевшие хотя бы какие-то средства, сначала съели всех кошек и собак. Богдан Балыка приводит чудовищный прейскурант на любую живность, которую только можно было найти в Москве: мышь стоила один злотый, кошка – восемь, пес – пятнадцать. Хлеб стоил от семи до десяти злотых. Он также поведал о трагикомичных обстоятельствах, при которых спасся сам, благодаря найденным в церкви Богоявления пергаменным книгам. Когда всё было съедено, а остатки травы скрыл ранний октябрьский снег, воинство окончательно одичало. Людоедство приняло невиданные масштабы. Съели тюремных сидельцев, ели свою «пехоту и товарищев» (Балыка насчитал до двухсот съеденных), раскапывали недавние могилы. Человеческое мясо заготавливали кадками, одна голова стоила всего три злотых [524]524
  Записки киевского мещанина Божка Балыки о московской осаде 1612 года… с. 102-104.


[Закрыть]. Как выразился по поводу проявившегося каннибализма Иосиф Будило: «кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел» [525]525
  РИБ.Т. 1.Стб. 348.


[Закрыть]. Всё это не было тайной для «бояр и воевод», писавших по городам о скором взятии столицы: «…и из города из Москвы выходят к нам выходцы, руские и литовские и немецкие люди, а сказывают, что в городе московских сиделцов из наряду побивает и со всякия тесноты и с голоду помирают, а едят де литовские люди человечину, а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего не осталось: и мы, уповая на Бога, начаемся Москвы доступити вскоре» [526]526
  ААЭ.Т.2.№214.С. 373.


[Закрыть].

Когда в ожидании сдачи города начались первые переговоры, в дело вмешался лучший помощник истории – случай. 22 октября 1612 года стороны обменялись «закладами», то есть заложниками, и принялись вырабатывать договоренности об условиях будущей капитуляции. В этот момент казаки полка князя Дмитрия Трубецкого неожиданно пошли на приступ, неся с собой лестницы, по которым взобрались на стены Китай-города. «Пискаревский летописец» точно сообщил место, где была прорвана долговременная оборона Москвы: «с Кулишек от Всех Святых с Ыванова лушку» [527]527
  ПСР Л.Т. 34. с. 218; Любомиров П.Г.Очерки истории нижегородского ополчения… с. 154—155.


[Закрыть], то есть с того самого места, где стояла ближайшая к полкам князя Трубецкого «тура» объединенного ополчения, ведшая обстрел города. Следом за первым приступом ополченцев случилось так называемое «китайское взятье», то есть полное освобождение стен Китай-города от оборонявшего их гарнизона, затворившегося в Кремле. У тех, кто сидел в осаде, были основания считать, что их обманули, но остановить противника они уже не могли. Автор одной из разрядных книг неожиданно перешел с сугубо делового стиля на героическую патетику, описывая этот знаменательный момент: «Московски ж воины, яко лвы рыкая, скоряд ко вратом превысокого града Кремля, уповая отомщения врагом своим немедленно воздати». Остававшиеся в Кремле русские люди видели, как «рыцарство» во главе с полковником Струсем решало вопрос о сдаче. Они не могли не отдать должное мужеству своих врагов: «И тако снидошася вкупе на площед вся воинство, посреди ж их стоит началной воевода пан Струе, муж великий храбрости и многова разеужения, и рече: воини Полского народу полковникам и ротмистрам и все рыцерство! Весте сами настоящую сию беду нашу, юже наша кончина приходит; слаткий убо свет минуетца, а горшая тма покрывает и посекаемый меч уже готов бысть. Подайте ми совет благ, да како избыти можем от немилостивого сего меча враг наших» [528]528
  Белокуров С.А.Разрядные записи за Смутное время… с. 61—62.


[Закрыть]. Совет был один: отправить послов «к воеводам московского воинства».

Сдача Москвы растянулась на несколько дней, и из-за этого хронология окончательного освобождения столицы несколько запуталась. Киевский мещанин Богдан Балыка датировал решение Николая Струся о начале переговоров 22 октября, после чего начался штурм Китай-города, едва отбитый осажденными. 26 октября переговоры были окончены, осажденных должны были под присягой выпустить всех из Кремля [529]529
  Записки киевского мещанина Божка Балыки о московской осаде 1612 года… с. 104-105.


[Закрыть]. Иосиф Будило говорил, что первый приступ, пришедшийся на 4 ноября (25 октября по юлианскому календарю, принятому в Московском государстве), был отбит, а сдались осажденные только 6 ноября (27 октября), выговорив себе сохранение жизни, и 7 ноября (28 октября) «русские вошли в крепость» [530]530
  РИБ.Т. 1. Стб. 351-353.


[Закрыть]. Архиепископ Арсений Елассонский, также до конца пребывавший внутри осажденной Москвы, определенно указывает на более раннее время капитуляции польско-литовского гарнизона. Он писал в своих мемуарах, что «срединная крепость» (то есть Китай-город) была взята войсками ополчения «на рассвете дня в четверг, в шестом часу того дня», то есть 22 октября (1 ноября по григорианскому календарю), после чего, договорившись со старостой Николаем Струсем о сдаче, «оба великие боярина с русскими солдатами вошли внутрь центральной крепости и в царские палаты». Символично, что именно из бывшего двора царя Бориса Годунова в Кремле, где сначала остановился на постой главный распорядитель русских дел в столице велижский староста Александр Госевский, выйдет сдаваться ополчению Кузьмы Минина и князя Дмитрия Михайловича Пожарского в октябре 1612 года последний глава польского гарнизона – староста Николай Струсь [531]531
  Арсений Елассонский.Мемуары из русской истории… с. 198.


[Закрыть].

Во время сдачи города люди стали стихийно покидать его. Иноземный гарнизон уже был не в силах сопротивляться уходу из Москвы осадных сидельцев: ни своих, ни чужих. Под охраной, на положении заложников оставались только московские бояре во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским. В обмен на их жизнь начальники гарнизона выговорили сохранение своих жизней: «Почали выбегать из Кремля сидельцы русские и литовские люди, а в роспросах сказывали, что бояр князя Федора Ивановича Мстиславского с товарыщи литовские люди роздали за крепкие приставы». Боярин князь Федор Иванович Мстиславский даже участвовал в переговорах с главными воеводами земского ополчения, которые вел староста Николай Струсь. Воеводы ополчения упоминали о переговорах в «застенке», в обширной постройке за кремлевской стеной, находившейся, как писал известный историк Москвы Иван Егорович Забелин, в пространстве, отделявшем крепостную стену от вала, «подальше от Спасского моста, вниз под гору к Москве-реке» [532]532
  Забелин И.Е.История города Москвы. Репр. воспр. изд. 1905 г. М., 1990. с. 652.


[Закрыть]: «и ис Кремля в застенок выходил Струсь, и бояр с собою, князя Федора Ивановича Мстиславского с товарыщи выводили, и бояре, князь Федор Иванович Мстиславской с товарыщи всей земле били челом». Упоминание о «застенке», возможно, было не случайным. Именно он, как писал Забелин, служил боярской тюрьмой для «неукротимых» местников, которых «позорно водили в Спасские ворота». Вынужденное нахождение здесь главы московского правительства князя Федора Мстиславского получало тем самым дополнительный смысл смирения первого боярина перед «Землею» в делах царства. Руководитель Боярской думы бил челом «всей земле», что было необходимым подтверждением верховенства власти земского совета объединенного ополчения. «И мы, бояре и воеводы, и вся земля, – писали из ополчения по городам, – город Кремль у литовских приняли, и их бояр и литовских людей не побили, потому что они бояре посяместа были все в неволе, а иные за приставы». Эта грамота руководителей ополчения, отправленная на Белоозеро 6 ноября (старого стиля) 1612 года, дает наиболее точную хронологию и последовательность происходивших событий: 26 октября (5 ноября) из Москвы вышли бояре, а 27 октября (6 ноября) состоялся вход ополчения в столицу: «И октебря в 26 день староста и польские люди бояр, князя Федора Ивановича Мстиславского с товарыщи, нам, бояром и воеводам, и всей земле отдали… И октебря же в 27 день (польские) и литовские люди нам и всей земле добили челом, и милостью Всемогущево, в Троице славимаго, Бога царствующий град Москва от польских и от литовских людей очистилась, и в (Кремле), и в Китае, и в Цареве городе мы сели…» [533]533
  Веселовский С.Б.Новые акты Смутного времени. Акты подмосковных ополчений… № 80. с. 97.


[Закрыть]

Когда дело было сделано, главным воеводам приходилось удерживать войско, чтобы оно, по образцу плохих армий, не впало в банальное мародерство и убийство пленных. Самую большую опасность представляли бывшие друзья-казаки, которые снова стали опаснее недавних врагов – литовских людей. Автор «Нового летописца» вспоминал, что когда из осажденного города первым выпустили самых слабых – женщин и детей, казаки были готовы убить князя Дмитрия Пожарского – «что грабить не дал боярынь». В отдельной статье «Нового летописца» – «о выводе боярском и о здаче Кремля города» – описывалось, как полк князя Пожарского едва не вступил в бой с казаками, когда земское ополчение собралось со знаменами и орудиями на Каменном мосту, чтобы встретить выходивших из Кремля членов Боярской думы. На следующий же день, когда дело дошло до выхода из-за кремлевских стен последних воинов польско-литовского гарнизона, казаки взяли-таки реванш и расправились, вопреки договору, с теми, кто на свое несчастье, как полк Николая Струся, был отведен в плен в «таборы» (спасся только сам последний командующий польско-литовским гарнизоном и один из его капитанов, взятые под охрану князем Дмитрием Трубецким) [534]534
  Новый летописец. с. 126-127; Bohun T.Moskwa. 1612. S. 269.


[Закрыть].

Память о московской победе 1612 года сохранила только самые важные вехи: 21 августа начался «Хоткеев бой», 22 октября «Китай взяли взятьем», а в Москву «вошли 26 октября» [535]535
  Грамота из объединенного земского ополчения новгородскому и великолуцкому митрополиту Исидору в Новгород Великий 15 ноября 1612 года. См.: ДАИ. Т. 1. № 166. с. 292. Опубликовано также в кн.: Подвиг нижегородского ополчения… т. 1. с. 274—275.


[Закрыть]. День взятия Москвы 26 октября, связанный с памятью Дмитрия Солунского, упоминается в сказаниях о Смуте, например автором «Повести о победах Московского государства» [536]536
  Повесть о победах Московского государства… с. 34.


[Закрыть]. Однако в возобновившихся официальных разрядных книгах-подлинниках записали, что «град Москву… из плену и из работы очистили и учинили свободно октября в 27 день» [537]537
  В тексте Разрядной книги 1613—1614 годов, обнаруженной Вик тором Ивановичем Бугановым, записано ошибочно: «ноября в 27 день», но это явная описка, сделанная переписчиком рукописи. См.: Разрядные книги 1598-1638 гг. с. 180-181.


[Закрыть]. В ближайший «день недельный» – воскресенье 1 ноября – обе части ополчения последний раз объединились для молебна на Красной площади. Полк князя Дмитрия Трубецкого собирался в Казанской церкви «за Покровскими вороты», а полк князя Дмитрия Пожарского – в церкви Иоанна Милостивого на Арбате. К Лобному месту была вынесена икона Владимирской Божьей Матери, и с нею всё воинство торжественно вошло в Кремль [538]538
  Сказание Авраамия Палицына. с. 228—230; Любомиров П.Г.Очерки истории нижегородского ополчения… с. 155.


[Закрыть]. Литургия в Успенском соборе символически завершила одну из самых тяжелых страниц Смуты.

* * *

Остается рассказать о времени, наступившем после совершения подвига освобождения Москвы в 1612 году. Дальнейший путь «выборного человека» от «всей земли» Кузьмы Минина, ставшего думным дворянином Кузьмой Миничем, особенно необычен. Впрочем, его деятельность во время подготовки избирательного земского собора 1613 года была малозаметной; главную роль в земском правительстве стали играть, как известно, князь Дмитрий Трубецкой и князь Дмитрий Пожарский. Минина не оказалось даже среди членов посольства земского собора в Кострому к Михаилу Федоровичу. Однако ему и не нужно было особенных почестей, роль его в освобождении Москвы и так признавалась всеми. Не случайно он, как и другие земские воеводы, удостоился упоминания в «Утвержденной грамоте» об избрании на царство Михаила Федоровича в 1613 году. Правда, о главном его деле – призыве к сбору казны на устроенье ополчения – в грамоте ничего не было сказано. Составителям «Утвержденной грамоты» важнее было расставить воевод ополчения по местам, чтобы это не противоречило местническим представлениям. Поэтому в ней говорилось, что «Московского государства стол ник и воевода» князь Дмитрий Михайлович Пожарский «собрався» вместе со всеми чинами и «ратными людьми» «пришол под Москву в сход к боярину и воеводе» князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому. Упоминание о службе воеводы, пришедшего «в сход», всегда означало его подчиненное положение, тем самым воевода нижегородского движения оказывался ниже командующего подмосковными полками. Кузьму Минина вспоминали уже потом в «Утвержденной грамоте», говоря об общей «службе и раденье ко всей земле» князей Трубецкого, Пожарского и «выборново человека ото всего Московскаго государства Кузмы Минина» [539]539
  утвержденная грамота об избрании на Московское государство Миха ила Федоровича Романова // С предисл. С.А. Белокурова. М., 1906. с. 41.


[Закрыть]. Как мало заботился Кузьма Минин о своей мирской славе, свидетельствует и тот факт, что его подписи нет под текстом «Утвержденной грамоты». Нижний Новгород на соборе 1613 года представляли другие лица: протопоп Савва (его иногда, основываясь на поздних и недостоверных источниках, считали едва ли не одним из организаторов нижегородского движения) [540]540
  Пудалов Б.М.Третье имя на обложке (к вопросу о руководителях земского движения в Нижнем Новгороде в 1611—1612 гг.)… с. 125—137.


[Закрыть], дворянин Мисюрь Соловцов, посадский человек Самышка Богомолов, стрелец Якунька Ульянов.