Текст книги "Лев Майсура"

Автор книги: Вячеслав Крашенинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Странный дележ

– Ну и красавчик! Встреться ты мне возле кладбища – ей-богу, помер бы со страха, – балагурил Сандерс. – Привидение, да и только...

– На себя посмотри, – устало усмехнулся Джеймс.

Оба солдата невольно поглядели в обе стороны вдоль стены, с которой они не слезали вот уже две недели. Могло показаться, что стену и в самом деле защищают привидения, разряженные в красные лохмотья – настолько поистрепались солдатские куртки и брюки. Однако эти привидения обороняли форт с упрямой стойкостью: может быть, оттого, что каждый из них ощущал в душе тяжкую вину за разгром города, за убийства и насилия...

Не было покоя даже ночью. Ожидая своего часа, залегла в траншеях вражеская пехота. А здесь, на изуродованных башнях и стенах, полыхали костры и тревожные блики озаряли бессонных караульных. Их глаза впивались в темноту: не крадется ли где-нибудь к пролому в стене штурмующая колонна?

Нередко в ночную пору часть защитников покидала бастионы и стены. У ворот форта без шума и суеты выстраивались плотные колонны. Затем ворота вдруг распахивались, и из них выплескивалась людская волна. Тогда ночь наполнялась пушечными выстрелами, дробью мушкетной пальбы, громкими выкриками. При колеблющемся свете факелов англичане и бомбейские ветераны-сипаи с яростью обреченных кидались в штыковые атаки на майсурцев. Однако всякий раз участники вылазки вскоре поспешно втягивались в форт, оставляя за собой десятки убитых...

Присев на корточки за каменным зубцом, Джеймс растирал на гранитной плите рисовые зерна и глотал муку, запивая водой из глиняного кувшина. В форте не было топлива, и не на чем было сварить похлебку.

Голод и усталость притупили чувства. Джеймс уже привык к смерти и мог спокойно смотреть, как солдаты стаскивают вниз и укладывают убитых в братскую могилу, едва присыпая ее сухой, похожей на порох землей...

С отвращением слизывая с зубов клейкое безвкусное тесто, Джеймс поднялся и высунул голову из-за прикрытия. В стане противника было заметно необычное оживление. Дюжина быков со стреловидными, пригнутыми к спине рогами, приволокла огромную кургузую мортиру, и ярко разодетые французские солдаты тотчас же принялись устанавливать ее на естественной каменной платформе. С окрестных полей начали подвозить на арбах валуны, каменотесы стучали долотами и молотками, подравнивая каменные снаряды.

Джеймс и Сандерс смотрели на эти приготовления с нелегким сердцем. До сих пор по ним лишь изредка стреляла одна из тринадцати вражеских батарей, расставленных вокруг форта, и здесь было относительно спокойно.

– Открыли каменоломню! – проворчал Сандерс. – Будь уверен, все эти камешки посыпятся нам на голову. Какого черта они ставят эту медную дыру именно против нашего участка?

Мортира заговорила в полдень, когда все вокруг плавилось от жары и площадка позади стены была похожа на раскаленную сковороду: Вражеские артиллеристы отбежали от мортиры и спрятались в ров. Послышался глухой удар. Огромный камень, с визгом описав крутую дугу, тяжко грохнул в верхнюю часть стены.

Стена обвалилась. Ее обломками завалило нескольких кули, которые целыми днями железной бадьей вычерпывали воду из колодца.

– Колодец! Колодец! – пронесся по форту тревожный крик. Команда плотников начала спешно возводить над колодцем деревянное прикрытие: без воды оборона форта была немыслима.

А мортира вскоре послала еще такой же камень. Он упал на крышу лазарета. Солдаты с бессильной яростью смотрели на вражескую мортиру. Но что можно было сделать? Грозить кулаками, проклинать?

Шестое ядро снова угодило в стену. Во все стороны брызнули крупные каменные осколки. Джеймсу показалось, будто кто-то сильно толкнул его в левое плечо... Очнувшись, он увидел над собой лица солдат.

– Живой, – сказал Сандерс. – Дойдешь до лазарета? Или отвести? У нас шестеро убитых...

Пересиливая боль, Джеймс кое-как слез со стены и направился вниз. В душном полутемном подвале лысый санитар наскоро осмотрел его рану.

– Дешево отделался, парень, – сказал он. – Кости целы, а мясо зарастет. Эй, Томми! Наложи-ка ему повязку!

Перешагивая через раненых и больных, явился Томми О’Брайен. Было видно, что ирландец давно не спал и плохо соображает, что творится вокруг. Однако он оживился при виде Джеймса и мигом замотал ему плечо разодранной рубахой.

– Ну как?

– Голова болит, – пожаловался Джеймс.

– Это от контузии. А рана у тебя не слишком большая. Сейчас самое главное – спокойно полежать. Сэм! Куда его?

– А куда хочешь, – равнодушно откликнулся санитар, замывая в кадушке с водой розовый от крови фартук. – Госпиталь у меня прескверный...

Подвал был битком набит ранеными. Тут же лежали больные тифом, который начал косить защитников форта. Многие бредили и просили пить.

– Здесь уже нет места, – сказал Томми. – Новых раненых вытаскивают наверх, на солнце. А это верная смерть. Впрочем, тут есть одно местечко. Полежи пока...

У Джеймса едва хватило сил поблагодарить товарища. Последние две недели он спал лишь по нескольку часов, привалясь к стене. Несмотря на тупую боль в плече, он забылся на соломенной подстилке в прохладной каменной нише, куда привел его Томми.

Разбудила его странная тишина.

– Знаешь, сколько ты проспал? – спросил неизвестно откуда появившийся Томми. – Целых полтора суток! Я забегал сюда раза два.

– Почему не стреляют?

– Перемирие! Пока ты спал – рухнул бастион и засыпало колодец. Ночью человек триста наших пошли за водой к пруду, а Типу подстерег их и расстрелял из пушек. Убитых и раненых – видимо-невидимо, – захлебываясь, рассказывал Томми. – Капитан Макдональд вылез на стену и начал махать белым флагом...

А в это время в одном из немногих уцелевших помещений форта заседал военный совет. Взъерошенный генерал Мэттьюз говорил своим старшим офицерам, число которых сильно уменьшилось за полмесяца осады:

– Положение исключительно тяжелое, джентльмены. Форт почти разрушен. Воды нет. Провиант и боеприпасы на исходе. Под открытым небом лежат пятьсот раненых и больных тифом. Подкреплений ожидать неоткуда. Полагаю, сдача форта неминуема...

Усталые, заросшие густой щетиной офицеры молча глядели на Мэттьюза. Не они, а заносчивый генерал вовлек небольшую бомбейскую армию в столкновение с основными силами Типу.

– Нам нужно прийти к соглашению с майсурским тираном, и как можно скорее! – продолжал Моэттьюз. – Вот-вот придет муссон, и тогда нам не добраться до побережья. Мне кажется, Типу примет наши условия...

– Едва ли, сэр, – усомнился один из офицеров. – Он, вероятно, жаждет мести. Разве он забыл, что произошло в Оноре и Анантапураме?

– Оставьте ваши сантименты! – оборвал его Мэттьюз. – Типу заинтересован не менее нас в скорейшем окончании осады. Ему нужно спешить к Мангалуру, и он тоже боится муссона. Введите майсурского вакиля!

Двое солдат ввели в помещение парламентера Типу и сняли с его глаз повязку. Он щурился и моргал, привыкая к свету, потом, не торопясь, оглядел офицеров и остановил взгляд на Мэттьюзе.

– Мой повелитель Типу Султан принимает ваши условия, генерал-сахиб, – спокойно и с достоинством заговорил он. – Вы покидаете форт и идете с вашими людьми к побережью. Однако вся собственность Типу Султана должна быть оставлена на месте. Ваша армия будет обеспечена прикрытием по пути к Бомбею. Сотня сипаев будет охранять вас и ваш штаб. Армии будет предоставлен провиант и транспорт для раненых и больных...

Вакиль еще раз осмотрел офицеров и снова обратился к Мэттьюзу.

– Но все это при условии, что ваша армия сложит мушкеты не у входа в форт, а перед строем майсурской армии! – твердо закончил он.

Генерал затрясся от бешенства при последних словах майсурца. Сложить британское оружие перед ордами туземного принца – это было немыслимым унижением для бомбейской армии!

– Последнее условие неприемлемо, – кое-как справившись с приступом ярости, холодно бросил он. – Мы оставим оружие на бруствере при входе в форт.

– Мой повелитель велел передать, что без выполнения этого условия бомбейская армия из форта не выйдет. Он готов подождать еще немного... – и вакиль удалился.

На следующее утро майсурские войска еще раз загнали англичан в форт, откуда они двумя колоннами сделали последнюю отчаянную вылазку в направлении главной батареи Типу Султана.

На вновь собранном военном свете Мэттьюз предложил принять все условия противника.

– Клянусь, Типу дорого заплатит за наше унижение, – горячился генерал. – Ему достанутся одни развалины. Мы все уничтожим!

– Простите, сэр, но это будет прямым нарушением одного из условий нашей капитуляции, – запротестовал майор Вильямс.

– Что? – рявкнул генерал. – Вы полагаете, что я выполню и другое условие Типу, о нейтрализации армии до конца войны? Речь идет о тактическом маневре, не более того!

– А как быть с казной, сэр? – спросил главный казначей. – В казне – сотни тысяч золотых пагод...

– Разумеется, для Типу этого многовато. Раздайте офицерам и солдатам. Это будет им наградой за мужество и отвагу. Итак, решено, джентльмены! – заключил генерал.

Столь велико было презрение Мэттьюза к противнику, что вопреки здравому смыслу он пошел на нарушение одного из самых важных условий капитуляции. Никто не дерзнул возразить генералу, а когда офицеры оказались в могучих подвалах беднурской казны, блеск золота ослепил даже самых осторожных.

– Не жадничайте, не жадничайте, джентльмены! – то и дело приговаривал главный казначей. – Всем хватит – и вам и солдатам...

Казначей чувствовал себя отвратительно, его трепала лихорадка, которой англичане нередко страдали в Индии. В свете солнечных лучей, пробивавшихся в помещение, лицо у него было желтое, словно лимон. За его спиной стояли кованые сундуки. Казначей вызывал по списку офицеров, и, по мере того как те брали свои доли, на столе вырастали новые желтые. кучки.

К столу подошел лейтенант Топсфилд. Он с кривой усмешкой поглядел вслед, офицеру, который минуту назад, шумно дыша, сваливал звонкие золотые монеты в кожаную сумку и настороженно оглядывался по сторонам. Грудь лейтенанта была перехвачена широкой повязкой. Какой-то майсурский стрелок не промахнулся.

– Бедняга! Надеется пронести золото под носом у противника, которому он завтра сдаст оружие... – саркастически заметил Топсфилд, кивнув в сторону двери.

– Не рассуждайте, лейтенант! – сморщился главный казначей. – Сколько вам – тысячу, две?

– Дайте сотню. Легче будет с ними расставаться...

Казначею было безразлично. Никогда еще не приходилось ему иметь в своем распоряжении столько денег и выдавать их при таких странных обстоятельствах. Сотню – так сотню, и он велел отсчитать лейтенанту сто золотых пагод.

В узком коридоре перед входом во владения главного казначея дожидались своей очереди офицеры. Майор Вильямс говорил своему соседу капитану Макдональду:

– Какая-то трагикомедия! Мы с вами были свидетелями захвата французского корабля. Найденное на нем золото было, бесспорно, нашим призом, но в данном случае золото нам не принадлежит. Неужели вы думаете, что Типу позволит нашей безоружной армии унести в Бомбей казну Беднура?

– Знать ничего не хочу, – возбужденно отвечал капитан. – Такие деньги! Представляете, что можно сделать с ними в Англии?

– Да, дорогой мой. Но до доброй старой Англии многие тысячи миль морского пути и, что гораздо хуже, несколько сот миль по земле противника, перед которым мы складываем оружие...

– Все равно! Я хочу иметь эти деньги, хочу держать их в руках!

Майор пожал плечами.

– Макдональд! – донеслось из-за двери.

Капитан вскочил со скамьи и шагнул в открывшуюся дверь.

– Сколько вам? – страдальчески морщась, спросил казначей.

– Три тысячи! – неуверенно сказал капитан. И изумился, увидев перед собой на столе горку тяжелого, тускло сверкающего металла...

Мэттьюз нарушает условие

В полдень 28 апреля 1783 года британский флаг нехотя сполз с высокого шеста над фортом Беднура. Из распахнутых ворот потекла капитулировавшая армия генерала Мэттьюза. Проходя перед рядами майсурцев, бомбейские батальоны складывали оружие и, развернув знамена, направлялись в сторону Хайдаргарха.

Генерал Мэттьюз шел впереди со штабом и старшими офицерами. Он не удостоил даже взглядом Типу, который в окружении многочисленной свиты наблюдал за шествием бомбейцев. На лице генерала застыла брезгливая мина. Можно было подумать, что не Типу, а он был победителем. Однако генерал еле сдерживал бешенство и в душе клялся сторицей отомстить за свое поражение. Опозорив британские знамена бессмысленными жестокостями и расправами над мирным населением Малабара и пленными, Мэттьюз тем не менее не чувствовал себя виноватым...

Типу же смотрел на генерала с неприязнью, сожалея, что враг уходит от заслуженной кары.

– Этого гордеца следовало бы примерно наказать! – вырвалось у него. – В другое время я бы не выпустил живым ни его, ни всех этих грабителей и убийц...

– Да, хазрат! – согласился Мир Садык. – До прихода муссона осталось всего три-четыре недели.

Мир Садык – новый диван Майсура – сидел на коне рядом с Типу, готовый на лету поймать любой его приказ или желание и выполнить их с неукротимой волей и энергией.

Типу еще раз с сожалением посмотрел вслед красному паланкину Мэттьюза, который удалялся на запад под защитой охранной роты. Мимо шли и шли солдаты и сипаи во главе со своими офицерами. Их колонна походила на запачканную в крови гигантскую змею, которая, извиваясь меж каменных глыб и больших деревьев, уползала в свою нору с невырванным жалом.

Ряды майсурских войск колыхались. Седые усачи-ветераны и недавно набранные в армию юнцы с пушком на верхней губе с трудом сдерживали ненависть, которая накопилась за несколько лет войны. Позабыв об инструкциях командиров, они с презрением плевали в сторону англичан, выкрикивали ругательства. Сзади на их строй напирала пестрая толпа беднурцев – изможденные старики, женщины с горящими от гнева глазами, которые потеряли детей и близких в лесах или в городе во время погрома. Они с проклятиями кидали в англичан и сипаев камни, палки, все, что попадалось им под руку, ибо перед ними были те, кто отнял у них все или беспощадно надругался над ними.

Бомбейские сипаи не смели глядеть по сторонам и шли понурив головы.

– Предатели! – кричали им. – Надели красную шкуру!

– Эй, земляки, сколько заработали на нашей крови?

Сипаи чувствовали себя неважно: приняв участие в грабеже Беднура, они теперь не могли оправдаться тем, что в армию ангрезов их загнала безысходная нужда и голодная жизнь в Бомбее. Положив мушкеты, они старались как можно скорее миновать ряды майсурских войск.

Не менее досталось и несчастным кули. Одетые в невероятную рвань, эти бессловесные парии несли на худых плечах паланкины с женами офицеров, сундуки с их добром, походные столы и стулья, кровати и палатки, вели коз и собак, несли в клетках кур. Они больше всех страдали при осаде форта, но даже жалкий их вид не мог смягчить майсурцев.

Вышли из ворот и солдаты лейтенанта Топсфилда. Добрая половина их осталась лежать в братской могиле во дворе форта. Сандерс постарался забиться в самую середину строя, он украдкой поглядывал на белые шеренги майсурских сипаев, на толпы беднурцев.

– Не трясись! – с угрозой сказал ему рыжий солдат с лицом каторжника. Он шел словно на параде – прямой и невозмутимый...

Сандерс нервно комкал край солдатской сумки, где лежали драгоценности и несколько десятков золотых монет.

– Только бы пронесло! – бормотал он. – Ползут, как дохлые!

Вместе с другими солдатами он швырнул свой мушкет на землю и уже отошел от кучи оружия шагов на сто, как вдруг побледнел и съежился еще больше, прячась за спинами: из толпы исхудалая девочка лет восьми указывала на него стоящему рядом рослому наику. Это были Сагуна и его дочь.

В следующий же миг наик с такой силой двинул локтями соседей, что широко качнулся зеленый штандарт и глухо задребезжал барабан на груди у барабанщика. С перекошенным лицом, что-то яростно крича, он в два прыжка очутился возле колонны англичан, бросившихся от него в разные стороны и, взмахнув мушкетом, обрушил страшный удар на Сандерса. Тот, харкнув кровью, мешком повалился в дорожную пыль.

Все смешалось. С бранью подбежал джукдар и еще несколько командиров. Наика держали, он хрипел и вырывался.

– Будь он вечно проклят, этот ангрез! Дайте мне заколоть его!

Вдруг словно ветром сдуло джукдара и его помощников, толпа английских солдат раздвинулась: перед наиком и лежавшим в пыли Сандерсом осадил коня Типу.

– Что тут происходит?

– У этого наика помутился разум, хазрат! – ответил подбежавший джукдар. – Он ударил прикладом ангреза...

При виде Типу наик пришел в. себя. От ярости не осталось и следа. Бледный и растерянный, он неподвижно стоял с вытянутыми по швам руками. Нарушения боевой дисциплины сурово карались в майсурской армии. Гнев Типу мог стоить жизни...

– Кто ты? – спросил Типу.

– Мое имя Сагуна, хазрат! – ответил наик. Не мигая, он смотрел на Типу, на большой зеленый зонт над его тюрбаном, на алый черпак Тауса.

– Почему ты вышел из строя и ударил солдата? – кивнул Типу на Сандерса, который, придя в чувство, сидел на дороге и с тупым видом осматривался кругом.

Тогда Сагуна вдруг решился. Он шагнул к Сандерсу, сорвал с него сумку и вытряхнул ее содержимое. Золотые и серебряные цепочки, кольца и браслеты с мелодичным звоном попадали на землю у самых копыт Тауса, и тот попятился, испуганно фыркая и мотая головой.

– Мой разум не помутился, хазрат! – сказал Сагуна. – Я не мог совладать с собой, когда моя дочь увидела негодяя, который ограбил мой дом и заколол старуху-мать!

Наик умолк, ожидая приговора.

– Это твое? – спросил Типу, указав глазами на лежащие на земле вещицы.

– Было мое, хазрат. Эти вещи достались нам еще от прадедов...

– В таком случае забирай их. Они принадлежат тебе по праву. А эти деньги тоже твои?

– Нет, хазрат, не мои.

– Не твои, говоришь? Дай-ка мне их сюда! – Типу внимательно осмотрел несколько золотых монет. – Это майсурские деньги. Хорошо! Становись в строй и впредь не щади врага!

Обрадованный Сагуна тотчас же собрал драгоценности и встал в строй, а Типу с эскортом поскакал к воротам форта, из которых уже вышли последние арбы с ранеными и больными. Из разбитых ядрами ворот кони с грохотом вынеслись на площадь, и Типу невольно натянул поводья, пораженный ужасным зрелищем.

Вся территория форта была до предела загажена и походила на большую свалку. Служебные здания, военные магазины, склады, казармы и конюшни были разрушены. Всюду чернели пепелища, от которых исходил едкий запах гари. Душный ветер ворошил груды мусора – бумагу, ветошь, окровавленные тряпки. У одной из стен выстроились кресты над свежими братскими могилами.

Белоснежный Таус деликатно переступал с ноги на ногу, боясь ушибиться о чугунные ядра, камни и обломки, которые в изобилии были разбросаны по земле.

– Осмотреть казну, склады, оружейные мастерские и канцелярию! – приказал Типу. – Клянусь Аллахом, никогда не видел таких разрушений. Кто поверит, что недавно здесь был цветущий город!

– Да, хазрат! – вздохнул Лютф Али Бег. – В свое время покойный наваб хотел объявить Беднур своей столицей. Но он тогда сильно заболел лихорадкой, к тому же ему пришлось спасаться от заговорщиков, которые хотели покончить с ним. Помню, когда мы уходили в Шрирангапаттинам, на этой самой площади остались виселицы с телами трехсот предателей.

Рассматривая изувеченные бастионы и зияющие проломы в стенах форта, Типу заметил:

– Я бы сейчас охотно сделал то же самое...

Прибыл с рапортом Мир Садык.

– В форте ничего не уцелело, хазрат. Канцелярия разгромлена. Государственные бумаги, налоговые реестры со списками деревень свалены в кучи и сожжены...

– А казна? – нетерпеливо спросил Типу.

– Казна пуста, хазрат. В сундуках и мешках не осталось ни одной пайсы.

Типу недоверчиво поглядел на дивана. Тот виновато развел руками:

– Истинная правда, хазрат.

– Если это не безумие, то что же? – с негодованием воскликнул Типу. – Генерал ангрезов либо сошел с ума, либо считает меня дураком! Но напрасно он надеется уплыть в Бомбей с украденными деньгами. Видит Аллах – не я нарушил условия капитуляции...

Типу круто повернул Тауса и, окруженный толпой телохранителей и приближенных, поскакал прочь из форта.

Большой сахиб садится в лужу

Армия Мэттьюза успела сделать полный дневной переход к Хайдаргарху и была уже недалеко от лесов Западных Гат, как вдруг позади послышались звуки рожков и конский топот. С гиком проскакав с обеих сторон, усачи луути-вала быстро достигли головы колонны и загородили дорогу красному паланкину Мэттьюза.

– В чем дело? Что за спектакль? – спросил генерал француза-переводчика, который сидел на коне рядом с Лютф Али Бегом.

Молодой француз, великолепный в своей красно-голубой форме, смущенно расправил усы.

– Весьма сожалею, сэр! – сказал он. – Но Лютф Али Бегу велено остановить ваше движение в связи с тем, что... как бы это выразиться... – француз явно затруднялся, – ...в связи с тем, что в Беднуре не оказалось денег, которые должны были остаться после вашего ухода.

– Что это – предлог для срыва условий капитуляции? – резко спросил Мэттьюз.

– Не знаю, сэр. Я лучше передам ваши слова этому бравому вояке, – кивнул француз в сторону Лютф Али Бега.

Выслушав то, что было горячо сказано на фарси хмурым сипахдаром, переводчик снова обратился к генералу:

– Лютф Али Бег заявляет, что именно ваша сторона не выполнила условий капитуляции. Вы захватили с собой несколько сот тысяч золотых пагод – собственность Типу Султана, сожгли государственные бумаги, которые хранились в крепости, и вдобавок ко всему расстреляли пленных майсурских сипаев. Видите ли, сэр, Султан всегда держит слово, данное противнику, – добавил от себя молодой француз. – Я думаю, вы хватили через край. Султан бегает по своей палатке злой, как черт, а это с ним редко бывает...

– Молокосос! – взорвался Мэттьюз. – Мне нет дела до того, что вы думаете!

Француз, наказанный за откровенность, опешил. Невольная его симпатия к европейцу моментально исчезла. Он побледнел:

– Не забывайтесь! Вы имеете дело с офицером и дворянином!

– Хотите сказать – наемником туземного принца?

– Офицером королевской армии, генерал! – резко ответил француз. Как бы там ни было, а вы полностью нарушили условия капитуляции. И это дает Султану законное право не церемониться с вами. Располагайтесь вон в той уютной долинке, пока Султан будет решать, что с вами делать. Тем временем вы немного поостынете. Прощайте, мой генерал!

Мэттьюз выругался, но что мог он сделать с безоружной и измученной до предела армией, в которой каждый четвертый солдат и офицер был ранен или болен? Генерал проклинал сейчас свою самонадеянность и фантастические надежды на помощь с юга...

Пленная бомбейская армия промаялась в долине несколько дней, окруженная бурыми, поросшими редким вереском скалами. Немилосердно палило солнце, причиняя страдания больным и раненым; многие умирали, и их хоронили на импровизированном кладбище у края лагеря.

Армия, разбойничавшая в Оноре, Анантапураме и Беднуре, не имела права рассчитывать на снисхождение. За пленниками бдительно следили джасусы.

Первого мая 1783 года в устье долины появился зеленый шатер правителя Майсура. Начат был повальный обыск. Паника охватила солдат и сипаев. Каждый пытался скрыть от джасусов хотя бы часть золота, а те придирчиво перетряхивали солдатские ранцы и имущество офицеров.

Капитан Макдональд, которого пару дней назад чуть не застрелил майсурский сипай, когда тот ящерицей пытался выбраться из долины, лихорадочно мял в руках кожаный кошелек. В нем оставалось не так уж много. Макдональд схватил за ошейник своего колли – рыжего красавца с пышным хвостом. Разомкнув узкую пасть собаки, он запихивал туда монеты.

– Выручай хозяина, дружище! – шептал он.

Пес чувствовал себя худо – в желудке у него тяжелым комом лежало золото. Наконец, не вынеся издевательства над собой, он рявкнул и попытался укусить капитана, но получил крепкий пинок. Ах, эти неблагодарные люди! Давно ли во время одного из походов, когда солдаты и сипаи, обливаясь потом, шагали по дороге, капитан вместе с другими офицерами развлекался охотой на кабанов. Вот тогда-то черный и страшный кабан распорол брюхо коню и, яростно хрюкнув, кинулся было на вышибленного из седла Макдональда. Колли бросился на кабана и отвлек его от хозяина, который без памяти лежал рядом со сломанной пикой. А теперь – такая неблагодарность!

Однако капитану было не до собачьих обид. Награждая пса тумаками, он заставлял его заглатывать монету за монетой. Вскоре кошелек был пуст.

К полудню на место обыска прибыл Типу. Он сошел с Тауса и расположился в кресле на пригорке.

Пурнайя, глава финансовой и налоговой службы Майсура, доложил:

– Обыск ведется успешно, хазрат. Ангрезы прячут украденное золото и драгоценные камни в ранцах, в хлебе, в своих постелях, – словом, кто как может. Некоторых пришлось отделать прикладами – не желали отдавать...

– Продолжайте, – сказал Типу. – Деньги должны быть возвращены в казну.

Типу задумчиво смотрел на растревоженный человеческий муравейник. Он был не в силах понять английского генерала, который сам дал ему предлог для того, чтобы наказать эту разбойничью армию. Что ж, пускай пеняет на себя!

Обыск между тем продолжался. На кусках белой материи росли и росли кучи золота. Майсурцы обыскали солдат и унтеров. Наконец, пришла очередь офицеров.

– Нет у меня ничего, – жестами объяснил капитан Макдональд рослому наику.

Тем не менее по приказу наика сипаи тщательно перетрясли все имущество капитана. Ничего не оказалось и у слуг капитана:

– Гляди, Сагуна!– воскликнул один из сипаев, показывая рукой туда, где привязанная к колышку возле палатки коза, принадлежавшая капитану, обнюхивала крупный драгоценный камень. Он поблескивал среди полупережеванной травы. Капитан побледнел.

– Так говоришь – нет у тебя ничего? – спросил Сагуна, поднося к его носу драгоценный камень. – Проклятые убийцы!

Внимание сипаев привлекли и куры капитана. Они сидели в корзине, нахохлившись, с раскрытыми клювами. Несчастных птиц тотчас вспороли, из них полетели окрашенные кровью драгоценные камни. Потом очередь дошла до козы и колли...

Во второй половине дня Пурнайя доложил Типу:

– Обыск окончен, хазрат. По моим расчетам, недостает нескольких десятков тысяч... – Наклонившись, вазир сказал что-то на ухо Типу. Тот удивился:

– Не может быть!

– Правда, хазрат, – заверил Пурнайя, держась за кончик уха, – это была клятва. – Моих джасусов не проведешь.

– В таком случае вспомни, что делают маратхские пираты с пленными купцами.

Всему воинству ангрезов было приказано построиться и снять брюки. Майсурцы извлекали золотые монеты из таких частей их тел, которые вовсе не предназначались для целей хранения. Буквально падали со смеху французы из отряда Коссиньи. Молодой офицер-кавалерист, который служил переводчиком Лютф Али Бега во время разговора с генералом Мэттьюзом, хохотал до слез.

– Ладно, Дежан, – говорил он соседу-пехотинцу. – Против вашего толстяка ставлю вот на этого тощего капитана!

Через минуту, сгибаясь пополам от смеха, он говорил капитану Макдональду:

– Браво, капитан! Вы герой! И как только вы умудрились набить в зад столько золота. Я выиграл на вас бутылку шампанского!

Весь красный от унижения, Макдональд молча застегивал бриджи. Ах, как ненавидел он в этот миг Типу и этих майсурских сипаев с их наиком! Ничего не осталось от золота и камней, которые он получил в казне или раздобыл в городе. Правда, в последний момент капитан решился проглотить несколько дорогих камешков, но что толку? В животе у него отчаянно бурлило – минуту назад верзила наик с хрустом завернул ему руки за спину, а сипаи влили ему в рот целый стакан отвратительной маслянистой жидкости...

Обыск раненых не дал почти никаких результатов. Майор Вильямс, раненный в ногу во время последней вылазки, попросил майсурцев освободить его, пожилого человека, от такого позора. Наик, командовавший обыском, был ошеломлен – ангрез говорил на чистом дакхни.

– Ладно, ступай, сахиб. Я верю тебе.

Майор поблагодарил и, сильно, прихрамывая, отошел к арбам, возле которых лежали раненые и больные тифом.

Прокопченные бородатые кузнецы принялись набивать на пленников наручники. Вскоре попарно закованные англичане, гремя цепями, поплелись на восток. Впереди, прямой и надменный, шагал генерал Мэттьюз. Видимо, и сейчас он был убежден в правоте всего того, что было им сделано на Малабаре...

Сплевывая кроваво-красную от бетелевой жвачки слюну, шли по бокам колонны конвоиры. Низкорослый сипай с побитым оспой лицом говорил своему приятелю, ставшему недавно наиком:

– Удивляюсь я, глядя на большого сахиба, Сагуна! Типу уличил его в краже, а ему хоть бы что. И ему не было стыдно, когда обыскивали его армию?

Тот отвечал:

– Жулика не отучить от его ремесла, даже если однажды его изобьют палками на базаре...

– Гляди, как важно шагает!

Сагуна пожал плечами:

– Разве не слыхал поговорки? У буйвола – два рога, а у гордости да надменности – целых восемь! Большой сахиб думал, что он достанет головой до небес, а сам угодил задницей в грязную лужу.

Сипаи молча прошагали с полкоса. Дорога начала петлять меж иссохших рисовых полей, огороженных земляными валами и деревьями. Земля ожидала дождей. Рябой со вздохами глядел вокруг – самая пора ладить плуг да готовить зерно...

– Жене сейчас, верно, не сладко, – задумчиво сказал он. – Утром сходила к колодцу, а теперь лепит кизячные лепешки или возится у ангочхи[124]124
  Ангочха – очаг.


[Закрыть]...

А Сагуна думал о своей беде. Кто приглядит за дочерью? Держать ее в обозе – не годится. Жаль мать! Наверно, до самой смерти все клала земные поклоны в низеньком, совсем игрушечном храме неподалеку от их дома. Наверно, все сыпала вокруг сандаловой статуэтки и цветочные лепестки и рисовые зерна, моля о том, чтобы он, Сагуна, живым и невредимым возвратился в родной дом. Ах, какая приключилась беда!

– Все равно, убью! – глухо пробормотал он.

– Кого? – удивился рябой.

Сагуна молча глядел на уходящую за горизонт дорогу. Ей не было ни конца ни краю, как и его ненависти к ангрезам...