Текст книги "По Декану"

Автор книги: Вячеслав Крашенинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Однако Ага сахиб известен в городе главным образом тем, что он говорит на бегамати забан – наиболее развитой форме урду, бытовавшей некогда в старом Дели.

Чтобы легче было понять суть дела, я хочу отвлечься немного от своего повествования.

Один мой индийский друг рассказывал, что как-то в Бомбее знакомый ему англичанин-журналист долго говорил по телефону с одним из своих соотечественников. Когда же он положил трубку, на его лице было разлито смешанное чувство радости и зависти.

– Я сейчас разговаривал с человеком, говорящим на квинз инглиш (королевском английском)! – воскликнул он.

Журналист – очень эрудированный и культурный человек – говорил на хорошем английском, и его восклицание вызвало удивление моего друга.

– Разве вы сами не смогли бы говорить на квинз инглиш? – спросил он.

Англичанин отрицательно затряс головой.

– Нет, как ни старайся, все равно это будет имитация, пусть даже искусная. Для того чтобы говорить на квинз инглиш, нужно родиться и вырасти именно в тех районах Англии, где он в ходу. Мне в этом отношении не повезло.

В Англии квинз инглиш считается наиболее красивой формой английского языка. По аналогии с этим урду-э-муал-ла или кила-э-муалла представляет собой красивую, хорошо отполированную и богатую образными выражениями форму языка урду, которая бытовала во времена Моголов в Лал Кила (Красном форте) в Дели. А бегамати забан – это не менее красивая и развитая форма урду, на котором говорили бегам, обитательницы падишахских гаремов в Лал Кила – женщины из богатых и культурных семей Индии, зачастую и сами талантливые, богато одаренные.

Все-таки бывают чудеса на белом свете! Давным-давно стала музеем Лал Кила. Старинные мохалла Дели оказались совсем оттесненными на задний план помпезными постройками английских вице-королей в Новом Дели. Люди из других штатов, хлынувшие в столицу, значительно снизили общие стандарты старого делийского урду. А тут в Хайдарабаде живет человек, говорящий на бегамати забан!

Я со своим спутником Мохаммедом направился сначала в глубь Банджара-Хиллз, а потом по неровной дороге мы спустились в неприметную низинку, заросшую старыми корявыми деревьями. Там у самого края большого гранитного валуна приютилось небольшое красное бунгало Аги сахиба.

Откуда-то сбоку из пристройки появился бородатый старик. У него были серые сильно выцветшие глаза, крупные руки с набухшими венами. Я обратил внимание на его старинный костюм: длинную пеструю рубашку, шитый золотом жилет и шаровары. На голове сидела характерная шапка, каких в Индии не носят уже добрую сотню лет и которая чем-то напоминает богато расшитый поварской колпак. Старик приветствовал меня легким поклоном с семикратным прикосновением пальцев правой руки ко лбу. Это и был Ага Хайдар Хасан.

Ага сахиб, начав разговор на английском, радушно пригласил нас к себе, и через минуту мы оказались в небольшой и чистой приемной комнате, заставленной старинной утварью. Мы сидели на тахте перед «столом» – плоским медным котлом с крышкой, в котором можно было заварить кашу человек на двести. Сбоку на тумбочке стоял кальян с длинной трубкой. Табак зажигался сверху, в особой чашечке, и дым шел через воду и трубку ко рту курильщика. На стенах висели голубые блюда, на которых некогда «едали» Кутб Шахи.

Пока я рассматривал старинные картины на стенах приемной, Ага сахиб расспрашивал Мохаммеда: что за человек? Откуда? (Мы явились с визитом, не известив заранее.)

– Он знает урду, Ага сахиб! – сказал Мохаммед. – Русский, из Москвы.

И в дальнейшем разговор с Ага Хайдар Хасаном шел на урду.

К моменту приезда в Индию я был знаком с урду уже более десяти лет. В Хайдарабаде мне приходилось говорить на урду постоянно, но никогда не знал я его таким красивым, элегантным и гибким, каким он был в устах Аги сахиба. Бегамати забан отличали какое-то внутреннее благородство и большая простота. Слушать его было одно наслаждение.

И почти все время, пока шла наша беседа, долгая и обстоятельная, меня не покидало ощущение, что мы говорим по-русски. По своему общему звучанию бегамати забан оказался очень близким к русскому. В нем не было ни одного гортанного звука, характерного для персидского или арабского языков.

Так, в устах Аги сахиба ожил для меня язык старого Дели.

Мы обменивались впечатлениями о «Лампе Аладина», которую только вчера показывал хайдарабадцам приехавший сюда Сергей Образцов. Ага сахиб был в восторге.

– Чудесно, бесподобно! – с улыбкой говорил он, вспоминая знаменитое место, где кривоносый султан спрашивает мудреца: «Можно ли вылить воду из пустого сосуда?» – Все правильно. Наверное, у них есть консультант с востока. И звери как настоящие.

– А было ли в Индии что-нибудь подобное кукольному театру?

– Да было, и совсем недавно. Еще лет двадцать назад в Хайдарабаде были целые семьи, промышлявшие показом коротеньких импровизированных спектаклей. У них тоже были куклы: фигурки, вырезанные из плотной бумаги. В комнате ставили что-то вроде большого абажура с лампой посередине. Куклы размещались по краям абажура, и на стенах появлялись движущиеся тени. Раньше в Хайдарабаде очень любили смотреть такие представления, хотя, конечно, это далеко не то, что мне пришлось увидеть вчера.

– А сейчас где эти кукольники?

Ага сахиб пожал плечами:

– Все они давно забросили свое ремесло. Сейчас всюду кино, книги. Где им тягаться, беднягам! Правда, многие виды искусства были неплохо развиты и в прежние времена. Возьмите хотя бы живопись…

И Ага сахиб показал нам длинную галерею портретов поэтов и государственных деятелей периода Кутб Шахов и ранних низамов, старинные миниатюры. Их то и дело просят у него на разные исторические выставки.

– Вот посмотрите, – сказал Ага Хайдар Хасан, протягивая мне изящно переплетенную рукописную книжицу. – Редкая штучка!

Это была одна из первых копий книги поэта XVIII века Мир-Хасана «Сэхр-уль-Баян». «Сэхр-уль-Баян» – настоящая энциклопедия жизни знати Индии XVII–XVIII веков. С ней должен быть хорошо знаком каждый востоковед. Дивно иллюстрированная, написанная искусным катыбом (писцом), книга была настоящим сокровищем. А таких книг у Ага сахиба целые шкафы.

– С севера ее сюда привезли, – сказал он, любовно поглаживая корешок книги.

– Вы и сами с севера?

– Да, мы из Дели. А прадеды – из Средней Азии.

– Вот видите, мы почти земляки.

Ага Хайдар Хасан улыбнулся.

Долго проговорили мы с Ага сахибом. Когда я отправлялся домой, он сказал:

– Раньше считалось смертельным оскорблением, если на визит не отвечали ответным визитом. Но вы уж простите меня ради старости моей. Выбираться мне из дому трудно, еще, пожалуй, умрешь по дороге.

До сих пор звучат у меня в ушах эти последние грустные слова Ага сахиба, сказанные на певучем бегамати забан.

УРДУ СЕГОДНЯ

До ликвидации княжества Хайдарабад урду был государственным языком. На урду говорили чиновники правительственного аппарата, суда, на нем преподавали в школах, колледжах и Османском университете. Урду насаждался сверху, в известной степени в ущерб телугу – основному языку страны Андхра.

После объявления Индии республикой и включения в ее состав бывших владений низама Хайдарабад стал столицей штата, населенного народом андхра. Вполне естественно, что правительство штата – в подавляющем большинстве андхра – начало делать все для распространения и развития языка телугу. Телугу наряду с хинди и английским стал обязательным предметом в школах города. В Хайдарабаде сейчас образованы центры по пропаганде телугу и литературы на нем.

Однако в национальной языковой политике правительства штата Андхра-Прадеш нередко сказывалась религиозная нетерпимость наиболее реакционных его членов. В результате индийцы, исповедующие ислам, оказались почти полностью отстранены от всех более или менее важных постов в государственной машине и в системе образования. Многие видные поэты урду, ученые и профессора Османского университета, мусульмане по религии, лишившись средств к существованию, навсегда покинули Хайдарабад, переселившись в Пакистан.

Урду был изгнан из колледжей и университета. Он изгнан из школ даже в тех районах, где на урду говорит большинство населения. Возникло серьезное препятствие для дальнейшего развития в Хайдарабаде урду и его богатой литературы. Был нанесен ощутимый удар по старой и своеобразной культуре той части населения города, которая говорит на урду.

В последнее время, впрочем, для урду наметились более светлые перспективы. Здравомыслящие люди в правительстве штата Андхра-Прадеш, видимо, понимают абсурдность попыток искоренить урду. В законодательной Ассамблее штата обсуждаются законопроекты об открытии школ урду в городе и в деревнях. Начинают отпускаться средства для поддержания общественных организаций, пропагандирующих урду, и на издание книг на этом языке.

АНДЖУМАН-И-ТАРАККИ-И-УРДУ

Среди нескольких больших и влиятельных культурных организаций города, старающихся способствовать развитию урду и литературы на нем, главное место занимает хайдарабадское отделение всеиндийского общества Анджуман-и-та-ракки-и-урду (Общество содействия прогрессу урду). Центр общества – Урду холл (Зал урду) – находится на северной окраине Нового города.

Вскоре после моего приезда в Хайдарабад, члены Общества захотели узнать, как обстоят дела с изучением индийских языков в СССР. Назначена была дата доклада. За несколько дней я получил письмо с напоминанием и программой вечера: сначала будет чае-вае (чаепитие), потом доклад русского профессора сахиба. В заключение, как обычно, местные поэты выступят со своими стихами.

В назначенный день я поехал в Урду холл к его главе Хабибу-ур-Рехману, который принял меня очень радушно. Одетый в белый ширвани и турецкую шапочку, высокий, с седыми бровями и подвижным нервным лицом, Хабиб-ур-Рех-ман был хайдарабадцем, одним из тех, чьи прадеды пришли из Средней Азии. Такие лица типичны для нашего Узбекистана. Вокруг этого человека в городе группируются все, кому дороги судьбы урду.

Урду холл, построенный во дворе Хабиба-ур-Рехмана, оказался настоящим культурным комбинатом. Когда входишь во двор, справа видны многочисленные двери, ведущие в обширный зал, заставленный легкими стульями и массивными книжными шкафами вдоль стен. С высокой сцены в зал смотрят портреты выдающихся культурных деятелей и поэтов урду.

Вот Саэд – могучий старик с тяжелым лицом и пышной седой бородой. На груди у него большой английский орден. Будучи религиозным реформатором, Саэд в то же время многое сделал для развития и популяризации языка урду. В середине сутулый Галиб в пестрой делийской одежде и барашковой шапочке. Дальше – Момин. Задумчиво смотрит в сторону Икбаль. Все трое – великие поэты урду. Рядом сними видны историк Шибли и острый на язык поэт Акбар Ал-лахабади, высмеивавший англоманов среди индийцев. Кутает в шарф больную шею поэт и видный реформатор литературы урду Алтаф Хуссейн Хали. Портреты висят в Урду холле не случайно. Эти люди – классики урду, а Общество ставит своей задачей развитие и популяризацию богатой и интересной литературы на этом языке.

Пока я разговаривал на веранде Урду холла с Хабибом-ур-Рехманом, во дворе вдруг прозвенел звонок, и из низеньких пристроек возле бунгало, в котором живет Хабиб-ур-Рехман, побежали в зал и сразу наполнили его парни и девушки. Оказалось, это были студенты Урду колледжа. Колледж готовит их для поступления в университет. Все профессора колледжа, в том числе и сам принципал, – добровольцы энтузиасты. Они работают здесь безвозмездно в свободное от основной работы время. Небольшая плата за учебу идет на поддержание Общества и Урду холла.

* * *

В зале вовсю шло чае-вае. Разносили чай, печенье, прохладительные напитки. В первых рядах торжественно пили чай старики – завсегдатаи Урду холла. Все они были в просторных ширвани, красных турецких фесках и с клюками в руках. С немалым удивлением я узнал поздней, что эти старики – большие ученые, знатоки местных языков и истории Андхры.

Вот сидит высокий и прямой, несмотря на свои восемьдесят лет, доктор Гулям Яздани. Целых сорок лет он возглавлял Археологический департамент при правительстве низама.

В самом Хайдарабаде и по всей Андхре всюду можно видеть следы деятельности доктора Яздани. По его инициативе были расчищены и подновлены стены крепости Бахманидов в Бидаре и руины тамошних гробниц и дворцов, реставрированы пещеры Аджанты и Эйлоры, составлены великолепные альбомы фресок этих пещер. Альбомы и каталоги культурных сокровищ, найденных на территории Хайдарабада, тоже плод неусыпного и вдохновенного труда этого большого ученого.

Года два назад в торжественной обстановке президент республики Раджендра Прасад вручил Гуляму Яздани диплом и присвоил ему звание падмабхушана, который дается людям, сделавшим большой вклад в культуру и искусство страны.

В Урду холле часто можно видеть невысокого, крепко сбитого седого старика, подстриженного под бобрик. Это ученый Харун Хан Ширвани, воспитанник университетов Алигарха, Кембриджа, Оксфорда и Гренвилля (Франция). Лингвист и историк Ширвани написал немало книг. Его перу принадлежат известные работы «История Декана», «Махмуд Гаван» и другие. Последняя книга Ширвани «Бахманиды Декана» получила широкое признание в ученых кругах Европы. Она написана на высоком научном уровне, с привлечением огромного фактического материала, включая записки Афанасия Никитина.

В Урду холле бывают также Абдуль Кадир Сарвари и Саэд А4охаммед – профессора кафедры урду в Османском университете, знатоки дакхни и истории Голконды. Здесь можно видеть историка профессора Сиддики, хайдарабадского летописца Насир-уд-Дина Хашми и многих-многих других.

МОШАЭРА

Урду холл иностранцы посещают часто. Здесь выступали с докладами молодой энергичный индолог Ян Марек из Чехословакии, профессор Ральф Рассел из Лондонской школы азиатских и африканских языков и многие другие, но из русских я был первым.

Ученые и молодежь прослушали сообщение об изучении индийских языков в СССР с интересом. Отмечено было, что я говорю с персидским акцентом, хотя персидского я не знаю.

После доклада был сделан перерыв. Уже темнело, и старики пошли совершать вечерний намаз. Во дворе под деревьями были расстелены коврики, и молящиеся встали вдоль них рядком, повернувшись лицом к востоку. Молодежь сосредоточилась на веранде. Народ все прибывал, ибо по программе должна была состояться мошаэра (выступление поэтов) – любимое удовольствие хайдарабадцев.

Традиция мошаэр насчитывает не один век. В старину падишахи, навабы, низамы и просто богатые люди Индии окружали себя придворными поэтами, хроникерами и историками. Очень часто в вечернее время поэты собирались по зову своего патрона на поэтические собрания.

Обстановка на старых мошаэрах была весьма своеобразной. Поэты и ценители художественного слова садились в кружок. После пиршества на середину круга ставился светильник – небольшой сосуд с фитилем, плававшим в масле. По знаку хозяина светильник ставили то перед одним, то перед другим поэтом. Это было разрешение декламировать свои стихи. Удачное выступление награждалось аплодисментами, а поэт соответствующей мздой. Плохого поэта лишали права выступать на мошаэрах, а значит и куска хлеба.

Но так было много-много лет назад. Старинные порядки на мошаэрах давно умерли. Их придерживаются лишь немногие уцелевшие приверженцы «чистого искусства». В Урду холле при проведении мошаэр ставят на сцену микрофон и вызывают поэтов по списку. Те подымаются на сцену, приветствуя аудиторию, несколько раз подносят ладонь к лицу и потом читают свои стихи. Слушатели неизменно доброжелательны и полны внимания.

Индию можно назвать страной поэтов. Любой парнишка, сочинивший дюжину стихотворных строчек, изобретает себе звучный псевдоним и уже считает себя поэтом. Однако, чтобы завоевать настоящую славу, нужен, конечно, настоящий талант.

В Хайдарабаде есть поэты, известные по всей Индии. Все они на редкость разные, но талантливые люди. В Урду холле все смолкают, когда председатель мошаэры объявляет имя старейшего поэта урду Амджада. Амджад очень стар – ему около восьмидесяти лет^[6]. Он слеп, и его водят под руки, но свои стихи он читает звучным молодым голосом;

Долго я думал, но так и не понял:

Кем я создан, зачем я создан?

Сладко дремал я в вечном небытии,

Кто разбудил, зачем разбудил меня?

Где, сам не знаю, таился я долго.

Кто позвал, зачем позвал меня?

И здесь, в этом полном народу собрании,

Кто меня поднял, зачем возвеличил?

Зачем я пришел, почему ухожу я  —

Долго я думал, но так и не понял…

Амджаду даже не аплодируют. Слышится только почтительный шепот слушателей. Ведь Амджад последний большой классический поэт урду в Индии. Имя Амджада известно по всей стране. Его газели и рубаи (четверостишья) блестящи по форме. Присущие им загадочность, глубокая мистика и какая-то горечь – результат личной трагедии, которую он пережил в юности. В 1908 году во время разлива Муси он потерял многих близких.

Амджадом опубликовано около пятнадцати книг. Книги его с рассказами о жизни в старых мохалла с интересом читают и стар и млад. Свои рассказы Амджад часто заканчивает стихами с назиданием или житейской мудростью.

Мошаэра между тем продолжается.

– Махдум! – объявляет председатель.

А у поэта Махдума в это время идет важный разговор с соседом. Он машет рукой: отстань, мол, не до тебя! Но тут поднимается негодующий голос аудитории. Раздаются шутливые возгласы:

– Вставай, вставай, старый еретик!

– Влез по уши в свою политику. Совсем про стихи забыл!

В зале хохот. Нечего делать, Махдум поднимается и идет к микрофону. Ему около пятидесяти. У него темно-бронзовое, словно вырубленное из мореного дуба лицо потомственного труженика. Из-за стекол очков блестят умные глаза. Боевой вожак профсоюзов Хайдарабада, член Законодательной ассамблеи штата от Коммунистической партии Индии, Махдум Махи-уд-Дин и в самом деле постоянно занят политикой. Творчеством он может заниматься урывками, когда в городе нет харталов – забастовок, нет конфликтов между рабочими и заводчиками, крестьянами и землевладельцами.

Махдум – один из самых лучших и самых искренних поэтов Индии. Его поэзия то полна красивой лирики, то насыщена пафосом классовой борьбы. Он не раз бывал в СССР и других социалистических странах. Вышедшая в 1945 году книга его стихов «Красный восход» завоевала широкую популярность.

– Прочитай «Инкилаб» (Революция)! – заказывают слушатели, – «Джанг-и-азади!» – кричат другие.

Даже на сцене Махдум не выпускает из руки сигаретки. Он читает «Джанг-и-азади» (Война за свободу):

Война, война за свободу,

Под стягом свободы идет!

То наша война  —

Угнетенных индийцев,

Свободолюбивых рабочих, крестьян.

Война, война за свободу,

Под стягом свободы идет!

Вселенная наша  —

Север и юг, восток и запад.

Мы  – европейцы, американцы,

Мы  – китайцы  – бойцы за нашу отчизну.

Мы  – красные воины, сокрушители гнета,

Из стали отлиты паши тела!..

Закончив читать стихи, Махдум поспешно уходит на свое место продолжать прерванный разговор.

Если список поэтов оказывается исчерпанным и в нем не оказалось поэта Данды^[7] слушатели поднимают шум:

– А Данда где? Давай Данду! Дан-ду-у!

Откуда-то из середины аудитории высовывается щуплый человек с гривой длинных полуседых косм и улыбающимся худым лицом. Зубы у него сильно испорчены бетелем.

– Я у вас вроде на десерт! – улыбается Данда. Через минуту поэт уже на сцене у микрофона. Одному ему свойственным жестом Данда прикладывает руку к виску и, прислушиваясь к своему голосу, гудит, подбирая для стиха соответствующий напев.

Напев найден. Данда начинает читать свои стихи.

Он чуть таскает жирное брюхо,

А я чуть живой,

Что верно, то верно.

Жизни арба его гружена доверху,

А я обнищал.

Что верно, то верно.

Такую пожаловал мне оплеуху  —

Щека багровеет,

Что верно, то верно.

Он-то все жрет курятину, рыбу,

А я чечевицу.

Что верно, то верно…

Взрывы хохота, возгласы одобрения:

– Шабаш! (Великолепно).

– Кья каха! (Вот это так стих!)

– Мукарар! (Повтори!)

Данда кланяется и читает новые стихи. Успех прежний. Равнодушных к его искусству в зале нет.

Во всей Андхре не найти второго такого поэта, как Сар-вар Данда. Свои поэмы он слагает на старинном дакхни – языке простонародья. Он пишет о хозяине коляски, который обсчитывает рикшу, о жадном сахукаре – ростовщике. Стихи Данды нигде не напечатаны – у него нет на это средств, но они исключительно популярны в народе. На улицах его часто останавливают прохожие, рикши и не отпускают до тех пор, пока он не прочитает требуемых стихов.

Выступлением Данды заканчивается мошаэра. В это время на улице уже ночь. Разомлевшие от духоты поэты и слушатели выходят из залы в прохладу ночи, под яркие звезды.

О ТОМ, КАК ОПАСНО ИНОГДА ПРИНИМАТЬ КОМПЛИМЕНТЫ

Однажды принципал одного из колледжей Нового города пригласил меня председательствовать на мошаэре.

– На нашу мошаэру приедут поэты хинди. Выступят лучшие хайдарабадские поэты. Соглашайтесь! – настаивал принципал.

– Но ведь я никогда не председательствовал на мошаэрах. Вдруг испорчу все дело, – отказывался я.

– Что вы! Что вы! Узнав, что председателем будет русский джентльмен, набегут тысячи народу!

В конце концов пришлось согласиться. Народу на мошаэру и в самом деле собралось несколько тысяч. Для председателя, то есть для меня, на сцену постелили красный коврик, обложили его невысокими подушками, впереди поставили микрофон.

Разувшись, я прошел на сцену, сел на коврик и осмотрелся. В зале сидело на белых простынях множество слушателей, в основном молодежь. Ближе всех к сцене – старики. На сцене по правую руку от меня расположились местные поэты урду, по левую – поэты хинди, гости из Северной Индии, приехавшие специально на эту мошаэру. Правое крыло здания было отгорожено широченной ширмой, за которой виднелись силуэты женщин, соблюдавших парду. Их там было несколько сотен.

Уже в самом конце мошаэры один из поэтов урду попросил слова. Я видел этого человека и раньше. Он выступал иногда в Урду холле, где его встречали довольно холодно. Со сцены он уходил с видом человека, которого не поняли и не оценили по достоинству.

– Хочу прочитать свои новые стихи в вашу честь, председатель сахиб, – сказал он. – Разрешите?

Что тут было делать? Не разрешить нельзя – на мошаэрах полная демократия. И я разрешил.

Поэт вынул засаленную книжечку, раскрыл ее и громко прочитал свои «вирши». В переводе на русский они звучали бы примерно так:

…Много есть на свете разных ученых  —

Больших знатоков наук, знаменитых поэтов.

Но такого великого человека,

Как наш возлюбленный профессор… Шининников,

Мир еще не видывал отродясь!

Зал взорвался смехом. Раздались бурные аплодисменты. Поэт расцвел в улыбке, коснулся пальцами лба и помахал у себя перед носом ладошкой. Он был явно горд успехом. Обернувшись, он приветствовал меня саламом. Я ответил ему тем же. Аудитория снова разразилась аплодисментами.

«Хорошая шутка!» – подумал я.

Но оказалось, что это была вовсе не шутка. Через несколько дней соседский мальчишка принес мне визитную карточку. На ней значилось: шамс-уль-шуара (король поэтов) такой-то. Через минуту явился и сам «король поэтов». Это был тот самый человек, который на недавней мошаэре читал стихи «в мою честь».

– О вас теперь знает весь город, профессор сахиб, – сказал он. – Слава так и летит впереди вас. Просто удивительно умело вы держали контроль над такой массой людей. Не всякому это удается.

– Спасибо. Очевидно, слушатели уважали меня, как иностранца.

– Нет, не в этом дело, – Поднял он над головой темный палец. – Над вами витает ореол славы. Люди уважают славу. А слава делается поэтами. Помните, как я выступил на прошлой мошаэре?

– Помню.

– Помните мои стихи?

– Помню. Только, пожалуй, вы слишком уж возвеличили меня. Я этого никак не заслужил.

– А я могу возвеличить и прославить вас по всему городу еще больше. Дайте мне только знак!

– Зачем мне это?

– Как зачем? Недаром же платит мне тридцать рупий в месяц наваб «Н»? Наваб «К»… тоже назначил мне пенсию в двадцать рупий. Я получаю полсотни рупий из казны низама!..

– ?!

Я пристально посмотрел на «короля поэтов», а он вдруг спрятал глаза за темными очками. Лицо у него было серое, истощенное. На нем был латаный-перелатанный черный ширвани. Редкие волосы на голове были густо пересыпаны перхотью. Избегая моего взгляда, он протянул письмо. Это было что-то вроде контракта с условиями, на которых я буду возвеличен по городу, и в то же время просьба о личной материальной помощи.

Мы расстались, так и не поняв друг друга. «Король поэтов» поспешно ушел, оставив письмо. А я долго потом не мог забыть полную рыхлую фигуру бездарного, жалкого литературного маклера, который «возвеличивает» по городу тех, кто дает ему деньги.

Впрочем, я был далек от того, чтобы обвинять его. Осколок прошлого, он, очевидно, никак не мог найти для себя места в условиях, так сильно изменившихся за последние полтора десятка лет.

ОТКРЫТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ГОЛКОНДЫ

Второй крупный центр урду в Хайдарабаде: Идара-и-Ади-бият-и-Урду (Институт литературы урду). Возглавляет Идару и группирующихся вокруг нее ученых доктор Саед Махи-уд-Дин Кадри Зор.

Мне не раз приходилось бывать у доктора Зора. Двери его бунгало всегда открыты для любителей литературы урду и ее истории, для лингвистов и историков. Бунгало доктора Зора напоминает музей: в ней старинная обстановка, висят портреты Кутб Шахов, танцовщицы Бхагмати, большие полотна, изображающие охотничьи процессии хайдарабадских низамов.

Доктор Зор не расстается с бетелем. Когда он дома, то рядом с ним, как водилось в старину, непременно стоит медный угалдан – плевательница. Но бетелевая жвачка не мешает ему быть интересным собеседником. Он обязательно поведет посетителя к себе во двор и покажет большое двухэтажное здание в стиле Голконды. Это библиотека Идары, где размещаются старинные книги урду, накопившиеся у доктора Зора.

Рядом с бунгало Зора находится издательство Идары, публикующее все, что касается урду и его литературы, начиная от рассказов на урду для детей и кончая историческими работами разных авторов Индии. Стенды издательства завалены его продукцией.

Но в этом только половина интересов доктора Зора и его сподвижников. Доктор Зор известен в Хайдарабаде как знаток дакхни и ревностный пропагандист древней Голконды, ее истории и литературы.

* * *

После ухода армий Аурангзеба из Голконды и Хайдарабада там остались лишь груды развалин. Вырублены были чудесные сады, испорчены колодцы. Город обезлюдел. Сведения о Голконде можно теперь получить лишь из путевых заметок европейских путешественников тех времен, хроник средневекового историка Феришты и легенд, которые по сей день передают из поколения в поколение хайдарабадцы. Казалось, все безвозвратно потеряно, и в непроглядном мраке уходящих веков постепенно забудется Голконда, облик населявших ее людей, их жизнь, праздники, обычаи и привычки.

К счастью, этого не случилось. Нашлись в Хайдарабаде люди, целиком посвятившие себя собиранию материалов о Голконде, – те самые старики ученые, о которых было рассказано выше. По крохам, из всех уцелевших источников, они собирали сведения о погибшем государстве. А доктор Зор разыскал и сберег все, или почти все, что осталось от его обширного некогда литературного наследства.

О литературе Голконды до самого последнего времени знали кое-что, понаслышке. Имена забытых поэтов и историков, отрывки из маснави (поэм) на дакхни, смутные слухи о множестве утерянных произведений, разрозненные строки газелей, хранимых в памяти народа, – и это было все. А между тем немало книг периода Голконды хранилось в Асафия лайбрари – главной библиотеке города и в библиотеке музея Саларджанга. В частных книжных собраниях навабов рассыпались от древности рукописи, которые мало кто понимал, так как они написаны на старинном дакхни.

Доктор Зор и его сподвижники сделали все, чтобы собрать и расшифровать эти литературные памятники.

Без устали отыскивал доктор Зор рукописи забытых голкондских поэтов. В свое время французы и англичане прибрали к рукам множество книг и ценнейших памятников культуры Голконды. Зная об этом, доктор Зор съездил в Англию и Францию. Там в Британском музее и во Французской национальной библиотеке он собрал немало материала о Голконде и ее поэзии.

В результате было сделано важное открытие. За целое столетие до Вали Аурангабади, которого считали первым поэтом урду, оставившим диван (сборник) стихов, в Голконде существовала большая поэтическая школа. В то время как на севере, в Дели, в литературе господствовал чужой персидский язык, на Декане уже получила развитие литература на дакхни. Заимствуя старые традиционные иранские сюжеты, поэты дакхни наполняли их местным содержанием и часто создавали оригинальные произведения на чисто местном материале.

Одним из самых больших поэтов Голконды был Ваджахи. Он оставил после себя оригинальную героическую поэму «Кутб Муштари» – вымышленную историю любви Мохаммеда, принца Голконды, к прекрасной бенгальской принцессе Муштари. Стремясь к возлюбленной, принц одолел тысячи препятствий и был награжден любовью Муштари.

Поэт создал достоверную картину жизни знати Голконды. Занимательно рисует он столкновения принца с различными чудовищами. Разнообразя повествование, тут и там в основной текст его поэмы вплетаются чудесные любовные стихи на старинном хинди. Поэма не лишена и простодушного вульгаризма.

Прозаическая поэма Ваджахи «Сабрас» поражает читателя четким и умным анализом чувств и страстей, которые волнуют человеческие сердца. В истории литературы урду это первое прозаическое произведение, художественный уровень которого по сей день остается недосягаемым.

Кроме Ваджахи в Голконде были широко известны поэты Ибн-э-Нишати, Гавваси и многие другие. Но самым талантливым и плодовитым среди них был четвертый султан Голконды Мохаммед Кули Кутб Шах – основатель Хайдарабада.

В Европе первые сведения о Мохаммеде Кули Кутб Шахе как о поэте были даны в сочинениях удивительного французского индолога Гарсона-де-Тасси. Гарсон-де-Тасси жил и работал около ста лет назад. Он никуда не выезжал из Парижа, но оставил после себя обширные сочинения по истории литератур Индии, которые по сей день считаются классическими. Многое о литературах Индии европейские исследователи узнали именно из его сочинений. Однако по-настоящему открыл поэта доктор Зор.

Два десятка лет потратил доктор Зор на собирание литературного наследства Мохаммеда Кули Кутб Шаха. В поисках нужных рукописей он копался в книгохранилищах Лондона и Парижа, ездил в Иран и Турцию и сумел собрать воедино около пятидесяти тысяч стихотворных строк – большую часть творчества поэта.