Текст книги "Кость для Пойнтера (СИ)"

Автор книги: Всеволод Мартыненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

На мгновение я представил, как это – всю жизнь прожить с незримым клеймом гимела-неконда, которое видно каждой гномьей женщине. Никогда и ни от одной из них не получить большего, чем осторожная снисходительность, не находя утешения даже у шлюх, которых попросту нет в этом бабьем царстве, и не имея возможности вырваться за его пределы. От таких мыслей по загривку продрало нешуточным холодком пополам с гадливостью, будто сунул руку в термитник, шевелящийся чуждой насекомой жизнью.

Кстати, подходящее сравнение – всякое общество, в котором правят женщины, быстро превращается в подобие осиного гнезда. Помню еще по гоблинятнику, в который меня как-то занесло по пьяному делу в недоброй памяти времена инспекции меканского пограничья... Ну да вспоминать тот случай никто не заставляет. В конце концов, я тогда и в самом деле так нажрался, что имею полное право ничего не помнить.

Да и наши мужские компании ничем не лучше бабьих – тоже все, как одна, скроены на манер собачьей своры. Одно только и есть различие: если сильному глотку подставишь или там зад полижешь, голову не откусят. Как откусывают в том самом муравейнике особи, которую признало лишней сообщество правящих самок. Так что и на том спасибо им, что признали подходящим под здешние кондиции наследственности без целительского консилиума и обследования волновыми приборами размером с дом.

Хотя... От Джека Собачьего Глаза из клана Пойнтеров давно уже осталось одно прозвание. Видимость только, что человек, облик прежний, а несокрушимое здоровье, нереально долгая зрелость и предстоящая почти бесконечная жизнь – как у самого что ни на есть эльфа. И уж если чуткой гномьей породе не видать этого без всякой магии, то я уж не знаю, что и как...

А гимелом я и вовсе никогда не был. Такие в клане не выживают – никчемушников быстро расходуют в уличных разменах или отправляют на отсидку за вину более полезных парней. Но и в алефы, в отличие от эльфов, мне не выйти – мой изначальный предел верхний бет-одиночка, тут Тнирг правильно угадала, «маг-книгочей супротив рогачей». То есть на прирожденного вожака среди своих не попру, потому как «на книгочея сам среди рогачей»…

Впрочем, и это оставляет немало возможностей. А всяких-разных алефов вровень с теми же эльфами оченнь даже легко можно перевести из своих во враги. После чего с чистой совестью смотреть на них через хрустальный шар прицела, не заморачиваясь необходимостью прогибаться и давать слабину, чтоб не стоптали.

Такой образ мыслей несколько успокоил злость, которую разбередил во мне намек кронфройляйн насчет житья-бытья подгорных мужчин. Только одна ее оговорка осталась не проясненной до конца...

– А тебе за брата не стыдно? – неуверенно поинтересовался я.

– За что? – не поняла вопроса подгорная принцесса.

– Ну... за некондовость его, – попытка объясниться выглядела неуклюже. – Злые языки и на тебя не постесняются перенести его изъян...

– Что ты! – махнула рукой гномь. – Женщины все считаются сокровищем рода. Даже неплодные – они пестуньи. А некондов под горой треть, и среди знати тоже. Обычное дело.

– Обычное, значит, – понимающе кивнул я. – Как глубинный жар, незримый свет и землекройка?

– Ну да. Только землекройку мы из Подгорья уже давным-давно выгнали.

– Эльфов вы еще раньше выставили, однако вот он я, здесь! – вдруг само собой вылетело у меня.

– И каким боком ты эльф, кроме женитьбы?! – кронфройляйн недоверчиво сощурилась, не соотнося сами собой разумеющиеся для меня вещи.

Тут я понял, что совсем зарапортовался. В мои планы вовсе не входило просвещать подгорную принцессу относительно всех тонкостей моего положения. В основном потому, что представить себе ее реакцию на мой рассказ я не мог при всем известном опыте и не самом бедном воображении. Однако еще меньше я представлял себе пределы женского любопытства.

– Давай-давай, колись, как сланец под кайлом! – азартно вцепилась в меня гномь, чуя интересное.

Устоять я не смог. Наверное, потому, что непреодолимо тянуло рассказать о себе правду, наплевав на все опасности и опасения, на мыслимые и немыслимые предосторожности, а также привычку не болтать попусту. Так что в ответ на затянувшееся изложение планов на будущее я вывалил на ни в чем не повинную девчонку все свое прошлое в не самом коротком, зато отчаянно приукрашенном варианте.

Из моим слов все выходило много лучше, чем в жизни. И Анарисс, в противовес пещерной придавленности каменных сводов, без помех тянулся ввысь, и горожане в нем вспоминались все серьезные и дельные, без пустословия и злости, что улица вбивает в глотку каждому. Даже эльфы получились не равнодушными и безжалостными хозяевами жизни, а отчаянными игроками, равно не способными ценить себя и других в своем сумасшедшем танце судеб. Их красота, сила, неуязвимость от обычных жизненных бед словно заслоняли недостатки, памятные каждому иному по крови обитателю города. Не чудовищами выходили Инорожденные, а дивным народом.

Тнирг слушала завороженно, в свете фитиля ее глаза мерцали оранжевым, бархатная шерстка на личике искрилась. Чужая, непривычная, зверек зверьком – но исконных девичьих чар в ней было всяко не меньше, чем в прочих. А потому просто невозможно было выговорить что-то, способное омрачить этот сияющий взгляд. Даже об эльфах, кто бы ни были они на самом деле, и кем бы ни был я сам. Не мог я рассказывать заслушавшейся девчонке про страхи да гадости, пусть даже эта девчонка была мохнатой подгорной принцессой расы, некогда изгнавшей Инорожденных из своих родных мест.

Но как бы легко ни шли слова с языка, настала пора закончить рассказ. Все, что могло прозвучать, прозвучало, оставив меня в каком-то странном опустошении.

Впрочем, молчание длилось недолго. Потянувшись после вынужденной неподвижности, Тнирг улыбнулась и совершенно безмятежно задала вопрос:

– Ты сам-то в это веришь?

– Не особенно, – признался я.

Вот ведь подловила… И в то же время сняла груз с души. Не останется осадка от красивого вранья, на которое я обычно не мастер. А в этот раз почему-то разболтался как по писаному, что твой агитационный крикун перед выборами в магистрат…

– А я вот верю, – гномь неожиданно вывернула все наизнанку. – О том, чего нет, так рассказать нельзя.

Каким-то чудом я сумел сдержаться и не брякнуть: «Это как?!» Но Тнирг и без вопроса разъяснила непонятицу:

– Ты просто не замечал, пока был рядом, привык смотреть по-другому. Загонял вглубь, чтобы не мешало. Сначала ненавидеть, потом любить… А теперь – просто жить.

Услышанное поразило меня настолько, что в ответ я даже промычать ничего не смог. Не ожидал я от сопливой девчонки, что знает меня без году неделю, такого понимания, какое мне самому не под силу. Что только наделяет такой вот недетской проницательностью? Не враз ответишь. То ли женская мудрость, то ли само устройство гномской общины, в которой власти служит не мужское поверхностное знание, а такое вот, глубинное…

Привычная для подгорных жителей пара противопоставлений раскрылась совершенно с иной стороны. Различие между народом Пятых детей Отца с Матерью и прочими разумными расами оказалось куда более коренным, чем казалось на первый взгляд. Хотя у тех же гоблинов в рою тоже правят самки-имаго…

Вот только озвучивать это сравнение при будущей правительнице Безнебесных Стран все-таки не стоит. Пусть ее реакция на мой рассказ и поразила меня куда больше ожидаемого, далее испытывать терпение Судьбы ни к чему.

Однако Тнирг еще не закончила удивлять меня. Покончив с привалом, гномь столь же решительно принялась за ревизию накрученных на ней одежек, избавляясь от всего лишнего. Скоро на кронфройляйн, несмотря на весьма условное тепло заброшенной пещеры, осталось лишь одно легкое замшевое пончо и такие же штаны, зато поверх мокасин она намотала жесткие щетинистые шкурки хавчиков.

– А ты чего застыл? – прервала подгорная принцесса мое остолбенение. – Раздевайся, а то спечешься.

– Где, здесь? – я недоверчиво оглянулся.

– Нет, ниже, – охотно пояснила гномь. – В Глубокой Щели.

Изумившись еще крепче, я все-таки последовал ее примеру и вскоре так же остался в штанах от униформы и брезентовом пончо на голое тело. На обувь, изрядно побившуюся о вездесущие подгорные камни, я намотал прихваченные с собой запасные куски брезента, которые ранее употреблял как подстилку для сидения. Только эта возня и позволила не замерзнуть на знобком пещерном сквозняке.

Ощущая тот же озноб, Тнирг нетерпеливо приплясывала, ожидая, когда я закончу сборы. С места мы снялись едва ли не бегом, первые несколько сотен футов согреваясь на ходу. От такой пробежки не осталось и следа путаницы в мыслях, да и самих мыслей – одни ощущения, обострившиеся до предела, так что сразу, без промедления, удалось заметить, когда ледяной поток воздуха вокруг нас заметно потеплел.

Идущая впереди подгорная принцесса сбавила ход, осторожно пробираясь по неровностям нижней части пещеры. Казалось, будто кто-то разлил здесь кипящую каменную кашу, которая так и застыла вперемешку рябью, комками и лопнувшими пузырями с бритвенно-острым краем. С каждым шагом становилось все теплее, однако пока что это было не просто терпимо, а даже приятно.

В конце галереи, сделавшейся едва проходимой, показался еле различимый красноватый отблеск. Одновременно куда сильнее потянуло жаром, сухим, как от каменной печи. То есть это снаружи он был сухой, а под пончо, отсыревшим в промозглой пещере, получилась прямо-таки огрская сауна.

Выпуская пар из-за ворота, я как-то упустил момент, когда искореженный ход кончился, выводя нас на огромный карниз. Красновато-оранжевый свет здесь шел не сверху, а снизу, озаряя стены огромного колодца наподобие тех, что я уже пару раз видел под горой. От Светлой Дудки и Зала Миллиона Бликов он отличался лишь тем, что здесь формирование канала еще не завершилось, и внизу, в какой-то полусотне ярдов от нас, кипела желто-рыжая лава.

Кронфройляйн плотно замотала рот и нос извлеченной откуда-то тряпицей, а еще одну протянула мне, плеснув на нее водой из фляжки. С благодарностью приняв повязку, я быстро приспособил ее на место. Как нельзя вовремя – испарения расплавленного камня уже начинали неприятно жечь глотку.

Точно так же, как в давным-давно остывших алмазных трубках, дно Глубокой Щели было усеяно шпилями, колоннами и столбами, а посередине ее возвышался монолит не более чем вполовину ниже скального основания замка Стийорр. Его вершина, зубчатая, словно корона сказочного короля, терялась в разноцветных дымах, которые струились из щелей в стенах гигантского колодца.

– Нам туда! – глухо пробубнила гномь из-под повязки и, чтоб совсем не оставлять сомнений, махнула рукой в сторону исполинского столба.

Кто бы сомневался…

Прежде, чем начать восхождение, пришлось спуститься едва ли не на половину расстояния, отделявшего нас от лавы. Сопутствующие этому пути ручейки и потеки воды на стенах колодца постепенно превращались в исходящие паром каскады кипящих луж. В некоторые из них жидкость пробивалась снизу через расселины, уже перегретая и смешанная в густую грязь с минеральной пылью. Над ее неровной поверхностью вздымались пузыри всех цветов радуги, лопаясь с отчетливыми влажными щелчками. Ошметки кипящей жижи разлетались во все стороны и, шипя, тут же засыхали вокруг источников неровной оградой. Временами причудливые постройки вздымались вдвое выше моего роста, нависая над породившими их фонтанами. Самые неустойчивые из них то и дело обрушивались то ли от сотрясения, вызванного нашими шагами, то ли от веса налипших слоев, так что приходилось остерегаться не только всплесков самих мелких гейзеров и кипящей капели с карнизов, но еще и этих обвалов. Осколки окаменевшей грязи заставляли бурлящие лужи выходить из берегов, растекаясь булькающими жгучими ручейками.

Скоро отдельные струи пара слились в единую душную хмарь, в которой проще простого было оступиться в кипящую лужу или расщелину, а то и вовсе сбиться с неширокого пути. Две дюжины ярдов до лавы внизу отнюдь не вдохновляли, так что я старался идти шаг в шаг за подгорной принцессой, уверенно продвигающейся вперед. Теперь парная баня в равной степени была под одеждой и снаружи.

Спустя еще несколько ярдов мгла рассеялась, уступив место жгучему мареву, а дорога истончилась до нескольких футов извилистого гребня, выступающего от стены к монолиту в середине колодца.

– Поторопись! Здесь нельзя дольше трех минут… – невнятно прокричала мне кронфройляйн сквозь стремительно иссыхающую повязку.

Но к этому моменту я и сам понял, что медлить или стоять на месте больше нельзя. Ноги начинало жечь сквозь подошвы и все накрученные поверх обуви чехлы с обмотками. Не знаю, сколько минуло тех самых минут, когда где-то на полдороге до центрального столба тропа под ногами истончилась до одного фута и стала иззубренно-ступенчатой, как дорожка на диске музыкального кадавра.

Судя по разности высот соседних площадок, мелодия, которую тут можно сыграть, была бы на редкость дерганой. Все чаще приходилось не столько шагать, сколько прыгать по неровному ряду торцов гигантских каменных игл, угрожающе похрустывающих под ногой. Хорошо хоть, в отличие от рукотворных ступеней к Залу Миллиона Бликов, эти опоры регулярно обновлялись при каждом подъеме уровня лавы.

В одном месте прыжок по своей замысловатости сравнялся с неким безумным танцем – мало того, что три «иглы» отстояли друг от друга на ярд, так еще и шли не по прямой, а каким-то диким зигзагом. Хорошо, что сразу после этого гребень вновь стал расширяться, да и перед «демонским вензелем» оставалась небольшая площадка для разбега. Неровные ступени обозначили ощутимый подъем, и вскоре дышать стало полегче, тем более, что здесь не было такого парового пояса, как у стен исполинского колодца.

С каждым шагом громада центрального монолита росла, закрывая собой все остальное, а в ней темной вертикальной щелью все яснее проглядывал проход, к которому вел наш путь. Ввалившись вслед за Тнирг под его теряющиеся в высоте своды, я ощутил неожиданное облегчение, будто внезапно разжалась исполинская лапа, доселе сжимавшая тело раскаленной хваткой. Впрочем, оранжевый свет лавы, бьющий в спину, и сейчас ощутимо давил, заставляя ускорять шаг.

Отойдя от входа так, чтобы этот напор больше не ощущался, мы, не сговариваясь, повалились на теплые камни, которые после сумасшедшего пути показались мне мягче атласных подушек. Здесь вообще не было обжигающего жара – очевидно, монолит успешно отводил тепло через основание или воздушную тягу.

– Ну, кх-кхак тебе «демонова джига»? – прохрипела гномь и надолго закашлялась. Сам я поступил умнее – сначала прочистил горло, обожженное горячим воздухом, и лишь затем ответил:

– Что, не мне одному эта дорожка напомнила звуковую?

– Ага. Еще прабабка записала ее рунным строем и сыграла, – кивнула приходящая в себя девчонка. – А я выучила каждый шаг этого танца.

Стало быть, гномы учуяли сродство тропинки не с механической записью звука, а с рунной. Но один хрен – от способа передачи мелодия вряд ли стала менее рваной и затейливой, так что безотносительно способа воспроизведения вправе претендовала на звание «демоновой».

За этими размышлениями удалось немного передохнуть и отдышаться – каменные испарения охотно оседали на стенах расщелины, практически не досаждая в ее глубине. То, что настала пора продолжить путь, стало ясно по неугомонной кронфройляйн, вскочившей с булыжного пристанища, показавшегося мне столь гостеприимным. Волей-неволей пришлось отрываться от уютного каменного ложа и следовать за нею в глубину центральной иглы, оказавшейся пустотелой. Еще точнее, это были сплетения и сращения бесчисленных игл поменьше, от пары до сотни футов в обхвате, образующих то ли корону, то ли изгородь вроде частокола, то ли каменный лабиринт.

Между колоннами свет лавы, отраженный от стенок колодца, дробился и рассеивался, превращаясь в еле заметное теплое мерцание. Грани игл в нем призрачно расплывались, временами двоясь или сливаясь, так что иногда моя пушистая проводница шагала прямо сквозь иллюзорные стены.

За каким поворотом извилистый путь стал расширяться, я толком не заметил, но стены-колоннады сперва разошлись, а потом и вовсе растаяли в оранжевой полумгле. Зато впереди замаячила темная масса камня, ничуть не похожая на ломкое средоточие игл или колонн. Скорее в очертаниях фигуры в несколько человеческих ростов проглядывала некая округлость, текучесть и гибкость, свойственная живому существу или его талантливо сделанному подобию. Через несколько шагов неясные формы сделались более различимы, постепенно складываясь во вполне узнаваемый силуэт.

Огненное сердце Подгорья скрывало в себе самое впечатляющее изваяние Первоптицы, какое только можно себе представить. Гигантская статуя была исполнена в мельчайших подробностях, до последнего перышка и чешуйки повторяя реальную птичью природу, измененную соответственно великанским пропорциям. Достойная величайшего из храмов, она таилась здесь, в самом аскетичном, простом, хоть и грозном святилище, заставляя совсем иначе взглянуть на верования гномов.

Залюбовавшись статуей, я не заметил, как подошла Тнирг, пока она не ухватила меня крепко-накрепко под локоть и не подвела к той еще ближе. Теперь от Первоптицы нас с ней отделяло не более пары дюжин футов, так что каменная громада нависала над нами, возвышаясь, словно монумент. Не предупредив меня ничем, кроме еще более крепкого сжатия локтя, подгорная принцесса крикнула во весь голос:

– Укрой нас своим крылом, Мать!!!

Вначале мне показалось, что камни, осыпавшиеся с крыльев гигантской птицы, были сбиты усиленным стенами эхом. Но когда между перьями Матери пробежали огненные трещины и пылающими кострами распахнулись ее глаза, все иллюзии исчезли. Статуя – статуя ли? – Каменной Птицы услышала мольбу наимладшей из своих дочерей.

От изваяния, обретавшего подвижность и жизнь, ощутимо веяло сухим жаром раскаленного камня. Наливающаяся алым свечением огромная голова Матери очень по-птичьи наклонялась то в одну, то в другую сторону, пристально разглядывая тех, кто посмел посягнуть на ее покой. Может, кому другому это и показалось бы смешным, но я отчего-то четко понимал, как много зависит от того, будем ли мы сочтены достойными ее внимания. Прежде всего, конечно – жизни обоих, но казалось, что и наши души становятся подвластны Первоптице, с каждым вдохом горячего воздуха втекая в вечное пламя…

Судя по всему, первое испытание было нами пройдено. Во всяком случае, всепронизывающий напор хоть и не ослаб, но больше не нес в себе опасности. Да и жар стал не сжигающим, а обнимающим, ласковым – но от этого ничуть не менее трудно переносимым. Казалось, я плавлюсь в этом чудовищном тепле, перетекая в новую форму, облик иного рождения. Поэтому уже без удивления и страха я смотрел на простершееся над нами исполинское крыло – тысячи длинных тонн раскаленного докрасна камня, почти лавы, скрывшей непроглядную тьму сводов. Окажись мы в средоточии пылающих объятий, и то не думаю, что ощутил бы себя иначе.

За собственными переживаниями я чуть было не забыл о Тнирг. Это было справедливо – с матерью каждый всю жизнь один на один. Тем более с Матерью. Другим в эти отношения дороги нет и быть не может.

Но чуть отойдя от шока вторичного рождения, я тут же вспомнил о маленькой гноми. Если уж я запарился до полусмерти, то каково-то ей, бедной, в кожаных одежках и плотной шерстке?

Повернув голову, я поймал взгляд пушистой девчонки, едва ли не в тот же миг обратившейся ко мне с таким же участием в глазах. И тут до нас донеслось громовое воркование, довольное и насмешливое, словно камнепад в жерле вулкана. Похоже, и второе испытание мы выдержали.

Оставалось, по всем канонам, третье, все решающее и дающее награду, за которой мы явились искушать мать всех шести разумных рас. Громадная лапа тянулась к нам, казалось, нацеливаясь остриями когтей в самое сердце. Не удивлюсь, если у неудачников, не пришедшихся по нраву по-женски мудрой и по-женски же капризной Первоптице, вырывали сердца.

Не понимаю, каким усилием удалось удержаться на месте, но это было единственным верным решением. Кончики двух каменных когтей коснулись живой плоти – моей и Тнирг. Удар, шок, ожог – всех этих слов мало, чтобы описать то, что мы ощутили, словно обменявшись ощущениями. В ноздри ударил запах паленого мяса и горящей шерсти.

И тут же все закончилось.

Сложились огромные крылья, склонилась голова. Стремительно, как ни при каких условиях не может остывать такая масса, стал темнеть камень оперения. Все словно говорило – здесь больше нечего делать. Да и гномь настойчиво потянула меня за руку.

От движения в обожженной коже проснулась боль. Но что-то меня не пускало – то ли любопытство, то ли нежелание, чтобы вот так все и кончилось. Скорее все-таки любопытство…

Совершенно напрасное. Тнирг была права, спеша уйти. Полной мерой проявив женскую мудрость, Мать решила, что настало время и для каприза. Видя, что назойливые посетители не спешат убраться, Первоптица уже на исходе падения в сон обиженно прикрикнула на нас. Кто же виноват, что ее голос – рев извержения, а выдох – пламя?!

Не нуждаясь в иных приглашениях, я кинулся следом за гномью прочь по коридору, что привел нас сюда. Огненные языки клубились под потолком, изрядно припекая затылок и плечи. А Каменная Птица, казалось, все кричит и кричит нам вослед, сетуя на непочтительность детей, забывших должное уважение к ее покою…