Текст книги "Час Пик"
Автор книги: Всеволод Иванов
Соавторы: М. Лерник
Жанр:
Политические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Не надо закрываться на все замки, не надо придвигать тяжелый шкаф к двери, главное – не надо бояться! Нет никаких змей, не водятся кобры и эфы в Москве, тут только черви на кладбищах да глисты в канализации…
И вообще: всех этих жутких пресмыкающихся выдумали биологи да хичкоки.
Тогда – к чему бояться?
Зачем тогда выслеживал, зачем стрелял? Брутом захотел стать, ну, «паблисити» себе сделать? Все правильно, это принесло тебе удовлетворение, удовлетворение твоему эго.
Скормил кролика.
А теперь остановка за немногим – чтобы об этом узнали все.
Ай–ай–ай!
Как непоследовательно!
Вновь – «на публику», как те, которые… ну, сфые мыши?
Удручающая схожесть волосков на одном месте?
«Норма»?
«Как все»?
Курительная?
Разговоры?
Бляди?
Акты?
Плевать на дефиниции. Главное то, что в конечном итоге тебе это принесет удовлетворение. Тебе, твоему священному эго.
А отсюда – совершенно логический шаг: пойти и сдаться.
Иначе никто не узнает, что это ты. В прокуратуру, в милицию, в ФСК, к черту, к дьяволу – иначе какой смысл было делать это?
* * *
Он медлил: легко сказать самому себе – «идти и сдаться». Легко представить себе это, но ведь представление всегда умозрительно!
Ну, придет, заявит, запишут его показания, побеседуют, обрадуются, наверное, что сам пришел, что меньше теперь у них головной боли, чаем угостят, печенье поставят, а потом…
Может быть, будут бить, может быть, распилят тупой пилой на части, может быть, скормят змеям в зоопарке, может быть…
Страх перед физической болью, и опять, хоть тысячу раз себя переубеждай – точно целый клубок гадких, холодных пресмыкающихся: кажется, Клеопатра покончила жизнь самоубийством, дав укусить себя змее фу какая гадость она же скользкая холодная ползет по твоему нежному животу все ниже и ниже щекочет судорога еще одна кожа покрывается мелкими пупырышками а она все ниже опускается ползет жало обнажает…
Укус!
Стоп.
Стоп.
Стоп.
Надо сделать усилие.
Надо превозмочь себя.
Иначе – все было бессмысленно. Иначе не надо было совершать этого. Тут какая–то западня, хитрая ловушка природы: чем больше наслаждение ты хочешь получить, тем больше боли тебе придется испытать, больше неприятного пережить. Все равно – или ли «до», или после. «Тоска после акта», воспетая поэтами «серебряного века», наступает «после». Тебе же по–настоящему повезло – сперва страшная мука, а затем – райское наслаждение… И толстый–толстый слой шоколада.
* * *
Поставил машину на стоянку, заглушил мотор.
Отделение милиции: сделанная из старого кинескопа светящаяся вывеска с полустертыми красными буквами, скрипящая на сыром мартовском ветру, заплеванный, пропахший мочой и гуталином темный подъезд, серый, ноздреватый утоптанный снег.
Сюда.
Главное – не волноваться, главное – вести себя с достоинством.
Ты – Марк Юний, а они – плебс. Они должны тебя принять с почтением, подобострастно, чтобы потом внукам об этом визите рассказывать…
И вообще: Caveant consules [20]20
«Пусть консулы будут бдительны», – латинское изречение, употребляется в смысле – пусть власти будут бдительны.
[Закрыть].
Храни достоинство, гражданин Брут.
Осторожно открыл дверь, сдерживая дыхание, вошел в подъезд.
«…простите, а где тут.„»
«,..по какому делу?..»
«…хочу сделать заявление…»
«…третья дверь направо…»
Ободранный канцелярский стол, мент поганый за столом – волосы жирные, точно сливочным маслом смазанные, наверное, как в Москву на лимитное место приехал, так и не мылся с тех пор.
«…простите, я хочу…»
«…обождите…»
«…я хочу сделать заявление…»
«…не видишь, я занят…»
Хлопнул папкой с маленькими синими змейками вместо тесемок, завязал на хвостики, отложил в сторону и – устало:
– Чего?
– Пришел сделать заявление…
– Слушаю.
«…тот, что по телевизору… сегодня… передали… портрет на черном фоне... ну, Влад Листьев – убит… Короче – я его и убил…»
Милиционер недоверчиво посмотрел, почесал обгрызенным карандашом за ухом.
– Эй, Вась, а Вась, иди–ка сюда…
Из–за неплотно заткрытой двери:
– Чё те, Витек?
– Да вот, еще один…
– Что?
– Ну, сознаваться…
– Который за сегодня?
– Четвертый…
– Гони в шею.
Захлопал ресницами, оглянулся – из двери соседнего кабинета уже выходил Вась…
Маленькие, цвета заполярного неба глазки, серая кожа, крупинки перхоти на лацканах, прокуренные желтоватые усики.
У большинства московских ментов абсолютно одинаковая внешность: наверное, когда они сюда на лимитные места устраиваются, то вместе с засаленной предыдущей партией лимиты униформой получают в каптерке и эти обесцвеченные водкой глазки, и поджатый рот, и светлые усики, и обкусанные ногти на сосисочных пальцах, а вместе со всем этим – чувство безграничной власти надо всем, кто этими вещами не обладает.
Подсел, улыбнулся, дохнул табачищем – точно старому другу.
– Убил, гришь?
– Да…
– Ну, расскажи…
– Что?..
– Как убил?
– Застрелил.
– Из чего?
– Из пистолета.
– Пистолет где?
– Выбросил.
Недоверчивая усмешка, полупрозрачное лицо иди– ота–службисга, голубые, пропитые глаза.
– Куда выбросил?
– В речку...
– Где выбросил?
– С моста, на Кутузовском…
– Когда выбросил?
– Сразу, как убил.
– Почему выбросил?
– Испугался…
– Чего испугался?
– Что найдут…
– Что найдут?
– Пистолет…
– Кто найдет?
– Вы…
– Откуда он у тебя оказался?
– В траве нашел.
– Когда нашел?
– Года полтора назад…
– Где нашел?
– Под зданием Парламента…
– Пришел сюда зачем?
– Признание сделать…
– О чем?
– Об убийстве…
– Документы есть?
Да, паспорт взял с собой, ведь знал, куда шел, зачем шел, тем более, что там ведь сразу, на первой же странице красивым каллиграфическим почерком раба–писца выведено:
Имя: Марк
Отчество: Юний
Фамилия: Брут.
«Aut Caesar, aut nihili»
Полистал паспорт, глянул зачем–то прописку, протянул обратно.
– А убил зачем?
Не скажешь же этому Вась, зачем убил! Может быть, банк «Империал» он еще и знает, но – не дальше.
А тот смотрит недоверчиво своими пропитыми глазками, маленькой змеиной головкой качает:
– Ну–ну…
Отвернулся – будто бы пустое место перед ним, а не сверхчеловек со своим священным эго.
– Витек, помнишь, нас подполковник предупреждал, когда Александра Меня, ну, попа этого, выкреста, грохнули, человек семьдесят созналось?
Витек – не глядя:
– Угу… Семьдесят семь.
– И все, как один – психи.
– Точно.
– Всех на обследование в дурдом отправили?
– Ага…
– Сегодня ко мне уже двое приходили, посмотрел – тьфу, пидарасы, малолетние. Один, идиот хренов, еще и вязаную шапку горшком специально натянул – ну, как у того, что на фотороботе. – Обернулся, наконец: – ты вообще кто такой?
– Студент.
– Что учишь?
– Историк.
– Истории сочиняешь?
– Изучаю.
– Чё там за истории?
– Ну… Древний Рим, Цезарь, Брут, там. всякое, короче…
– Значит – ты его грохнул?
– Ну да…
– Ну–ну… Листьева этого …ва киллеры профессиональные грохнули, мафия там какая–то с «Останкино», с рекламы – рекламу смотришь? Не нашли, значит, языка с этим клиентом, газеты читать надо. Киллеры, а не студент. – Протянул портреты фоторобота: – Ну, на кого из них ты похож? Ни на кого. И их двое было, а не один. В следующий раз, когда еще кого–нибудь грохнут, если сознаться захочешь, то сперва хоть «Вести» смотри или газеты читай. Овладевай знаниями, понял? Ленин чё сказал? а то сказал: «учиться учиться и учиться…»
– Товарищ старший лейтенант…
– Чё?
– Но я…
– Чё еще?
– Признание…
– Ну, хорошо. Писать умеешь?
– Умею…
С мерзким грохотом выдвинул ящик стола, бросил на стол несколько смятых листков сероватой писчей бумаги, прикрыл пятерней с тупыми обгрызенными пальцами.
– Витек, дай ручку…
– Самому нужна.
– Ну, на минутку…
– Да иди ты нах!
– Витек, пусть он напишет и отстанет. Житья от этих … нет, тут с организованной преступностью надо бороться, а они, маньяк на маньяке …вы, только и знают, что под ногами шастают…
Маньяк?
Он так сказал?
Откуда он знает?!
– Витек, только на минутку. Надо, чтобы все по закону было. Ты ж понимаешь…
– На, подавись…
Грохнул пятерней по листу бумаги.
– Пиши.
Писать?
Ну, хорошо. Вот – что только?
Не верите?
Ну, хорошо: сейчас напишем…
* * *
Написал. Все подробно, все так, как чувствовал, как понимал, все – и про эго тоже.
Ведь главное – это!
Подвинул листок старшему лейтенанту, с шумом выдохнул воздух – точно гора с плеч.
Уф–ф–ф…
– Все?
– Все.
Взял заявление; прочитал – беззвучно, как все малограмотные читает, шевеля губами.
– Не понял…
– Что, товарищ старший лейтенант?
– …«Марк Юний Брут…», «…он станет моим Цезарем…», «…питоны и гадюки…», «…экзестенциализм…», «…удовлетворение…», «…мое эго…» Эго – что? Эт–то что такое?
Казенные глазки моргают – непонятливо так, усики топорщатся…
– Ты чё это сюда пришел?
– Товарищ старший лейтенант…
Отвернулся.
– Витёк, ручку на!
– Ага… Ну, чё он там написал?
Товарищ старший лейтенант с кривой усмешкой протянул листок Витьку.
– На.
– Чё?
– Почитай.
– Ага…
Читает, подперев голову рукой.
– Ты чё это – издеваться над нами пришел – да?
– Товарищ дейтенант…
– Нет, Вась, он точно маньяк… Еще ручку у меня для такой …ни просил…
Скомкал признание, бросил в мусорку. Поднялся пружинисто, подошел вплотную.
– Так: сейчас сюда приедит один мой друг, хороший такой дяденька в белом халате. Пульс тебе измерит, и все такое остальное…
– Товарищ лейтенант!..
– А потом увезут тебя в место, где нет ни змей, ни экстен… экстен… экзенстенсоциализма. Там только имбицилы тихие по койкам сидят и дрочат, дрочат, дрочат. Удроты …вы. Щас позвоню…
Маньяк уже был в заведении, которое сулил ему товарищ лейтенант: первый раз он не поступил в родную Alma Mater, и пришлось ему, чтобы в армию не пойти, закосить. Почти по классику: «Ярбух унд психоаналитик». Бухгалтер Берлага косит осенний призыв.
А косил он на заветную «статью», освобождающую от знакомства с АК, БМП и БТР по толстому–толстому учебнику для медицинских вузов (во всяком случае, убеждал в этом других). Когда забирали по «скорой», брыкался, царапался, кусался, визжал, рыдал, стонал, ругался, как пьяный пролетарий…
Буйный – да?
Это, коллеги, уважаемый ученый консилиум, обыкновенный шизофренический бред, подробно описан в соответствующей научной литературе, сейчас, дорогой, сперва в укрутку, парашютным стропом, а потом закатаем тебе полну жопу сульфазинчка, и будешь ходить потом по палате, изо рта тухлыми яйцами нести будет на сто километров, и ничего не будет хотеться.
Ага, уже ничего не хочется?
Как – совсем–совсем ничего?
Вкус к жизни потерян?
Вот как?
Безвозвратно?
Этот случай тоже описан, уважаемые коллеги. Это называется типичным маньякально–депрессивным психозом. МДП сокращенно. Тяжело, но излечимо. Сейчас мы тебе, дорогой пациент, инсулинчику полну жопу закатаем, чтобы радость к жизни восстановить, шок тебе такой небольшой сделаем…
Бр–р–р…
И вспоминать не хочется.
Хуже, чем все змеи мира…
Рука с сосисочными пальцами легла на телефонную трубку, но в последний момент товарищ лейтенант почему–то передумал – пожалел, наверное.
Ничто человеческое и им, стало быть, не чуждо, в том числе и жалость к павшим…
Ухмыльнулся желтозубо:
– Вот что: вали–ка ты отсюда. И помни мою доброту. Понял?
– Почти беззвучно, одними губами:
– Понял…
– И больше чтобы мне на глаза не попадался, под ногами не путался. Понял?
– Понял, товарищ лейтенант…
– А если еще раз придешь такие заявления делать, то… Понял?..
* * *
Сел за руль, завел двигатель, закурил.
Идиоты, ничего не скажешь.
М–да.
Идиоты.
Менты поганые.
Поехал по городу, неспеша так. Машин, кстати, как кажется, даже меньше стало. Наверное, сидят теперь люди перед телевизорами, смотрят самое главное известие в их жизни, тоскуют о павшем герое голубого экрана…
И никто не знает, что это сделал он.
Остановился у киоска, купил свежий номер газетки, развернул…
«Гроб с телом… для прощания… «Останкино»… доступ…»
Два фотоснимка: «фотороботы подозреваемых в убийстве Владислава Листьева. Каждый опознавший их может позвонить по телефону…»
Ага.
Не верите, что это я убил?
Ну–ну…
* * *
Очередь желавших «попрощаться с телом» растянулась где–то на два километра – почти до гостиницы «Космос». Точно за бесплатной колбасой: тошнотворная сомкнутость, безразмерная, все время растущая злобная змея, каждая клеточка которой остро ненавидит каждую предыдущую: «гражданин, вас тут не стояло», «а я за тем, в черном кожаном пальто занимал, а он отошел куда–то», когда придет, тогда и встанете куда он пошел а вон за киоск поссать наверное иди и ищи и ссы вместе с ним но я пока тут постою смотрите граждане еще один нахал к нам пристраивается не пускайте потому что так до вечера не попадем…
Тьфу!..
Точно – серые мыши.
Знали бы они, чьих рук это тело, чье эго теперь радуется, в ладоши плещет…
Остановил машину, вышел, закурил, и в этот момент явственно понял, ощутил: что надо сделать, какого кролика отнести на съедение туда, своему удаву, питону, в потайную комнату.
Сунул ключи в карман, глазами нашел телефонный автомат.
Тетка какая–то с лицом глупой морской свинки деловито бубнит в трубку:
– Я тут к Листьеву в «Останкино» очередь заняла, не волнуйся, быстро движется, не волнуйся, скоро посмотрю, я ведь его и живого ни разу не видела, не волнуйся, что задерживаюсь, потом еще по магазинам пробегусь и – домой… А ты к Сашке зайди, он мне тридцать тысяч должен, у жены его возьмешь, если у самого не будет, а еще посмотри, какую они люстру шикарную в Турции купили… А еще – представляешь? я сегодня где–то в метро кошелек потеряла, кажется, на «Таганской», там двадцать пять с половиной тысяч, денег нет, так что ты зайди обязательно…
О, существа подопытные!
Все, свалила наконец.
Темнеет – скорей, скорей…
Взял трубку, набрал номер, известный каждому с раннего детства:
«Алло? Отделение милиции? Тут вот очередь к телу усопшего, на первом этаже телецентра неизвестные злоумышленники заложили страшной силы взрывное устройство… Поторапливайтесь, потому что неровен час – взорвется…»
Ну–ну…
Ой, что теперь бу–удет!
Сидя в машине, Маньяк с тихим удовольствием наблюдал, как в очереди набухает сперва тихое недоумение, медленно переходящее в раздражение, в злобу, а затем шепоток такой зловещий проходит, до ушей доносится, слух ласкает необычайно:
– …мафия!..
– …организованная преступность!..
– …чеченцы!..
– …боевики Дудаева!..
– …уже тут?..
– …еще нет, это мафия, точно вам говорю!..
– … откуда знаете?
– …так ведь и по телевизору передавали, по «Осган– . кино»!..
– …так ведь теперь только портрет передают…
– …еще раньше!..
– …когда?
– …все время!
– …что?
– …взрыв!..
– …где?..
– …да тут!..
– …что вы говорите?..
– …страшной силы!..
– …вся Москва на воздух, в преисподнюю, не то что «Останкино»!
– …как вы сказали?..
– …взрыв!..
– …не может быть!..
– …кошмар какойй–то!..
– …чеченская провокация!..
– …во всем коммунисты виноваты! Семьдесят лет страну…
– …нет, это мафия, мстит, значит, всем честным людям!..
– …да нет же, правда!..
– …ну, не дают людям удовольствие получить!.. Так хотел на это «Поле чудес» попасть!..
– …я специально из Нижневартовска прилетела посмотреть…
– …у меня дома дети малые…
– …не может быть…
– …а как там у вас, в Нижневартовске?..
– …на воздух!..
– …точно, вон и милиционер ходит и всех разгоняет…
Шла очередь, двигалась себе быстро, скользила змея по грязным лужам и – остановилась, будто бы там впереди, у самого входа в «Останкино» – противотанковый ров, бетонные надолбы, дзоты и доты, линия Маннергейма, минное поле.
И все.
Очередь размыло, точно в очень ускоренной видеозаписи мертвая змея разлагается, сперва – слазит кожа, обнажая мягкие ткани, внутренности гниют быстро, они и так уже по лур аз ложились… И – ничего нет, даже скелет – и тот в пыль, в труху, в прах рассыпался. Только где–то дальше стоят, кучкуются несмело, опасливо так на «Останкино» посматривают…
Ну, понятно?
Понятно теперь, что его эго – не ваши мозги подопытных животных?
Бойтесь, бойтесь, подопытные серые мыши, прячьтесь по магазинам…
* * *
Он долго смотрел на разлагающуюся змею очереди, довольно улыбался.
В уголках губ медленно, белой бритвенной пеной закипала слюна.
Неожиданно ощутил, что внизу живота что–то намокло, впиталось в трусы.
О–о–о…
Судорожным жестом расстегнул замок–молнию, приспустил штаны, достал, сжал кулаком…
Тетка – та самая морская свинка, что только что звонила домой, оторопело озирнулась в его сторону, побледнела, вскрикнула:
– Ой!…
Рывком рванул дверку машины, тяжело плюхнулся на сидение.
Руль, зараза, мешает, но ничего страшного можно ведь и на соседнее пересесть только быстро быстро там ведь руля нет ничего не помешает скорей скорей наслаждение эго которое живет где–то в дальней заветной комнате комната точно Запретный Город в Пекине никому туда нельзя только ему одному императору и Бруту одновременно оно прожорливое и ненасытное как питон ему надо скармливать кроликов и чем больше чем жирней кролики тем лучше потому что…
Ш–ш–ш…
Успел–таки кончить.
Вытер горячую мокрую ладонь о сидение, поднял голову – нет уже морской свинки.
Ушла.
Убежала.
Куда бежишь, дура? Думаешь, я тебя стесняюсь? Или … никогда не видела?
Испугалась, наверное, умчалась свои двадцать пять с половиной тысяч искать на станцию «Таганскую» или же люстру пошла смотреть, пока саперы взрывное устройство не найдут и не обезопасят, чтобы соболезнующие и просто любопытные могли узреть тело невинно убиенного Цезаря…
Знала бы ты, кому обязана…
Ш–ш–ш…
Что такое?
А–а–а, змея подколодная сзади выползла. Наверное, под сидением пряталась. И когда же она успела в салон забраться? Скорей всего тогда, когда он в милиции тупым лимитчикам показания давал, заявление писал, с дураком–старлеем объяснялся…
Ш–ш–ш…
Заползла на сидение, быстро–быстро высовывая раздвоенный язычок, сдавливает горло, извивается, гадина, лицо лижег…
Ласкает, или… ужалить хочет?
– Ш–ш–ш…
Конечно, ужалить.
Или задушить.
Эго должно было произойти, рано или поздно должно было случиться. Как и то, что он совершил.
– Кыш, кыш, подколодня, уползай!..
Не слышит.
Говорят, что многие змеи вообще глухи – не восприимчивы к голосу.
К–к–кыш…
А воздуха все меньше, все меньше, и кадык под подбородком уже угрожающе хрустит, язык вываливается, лицо багровеет…
Все, конец тебе, Марк Юний Брут.
Все было бессмысленно.
Не надо было совершать этого. Так никто ничего и не узнал. Правильно – есть у матушки–природы такая вот западня, хитрая ловушка для маньяков: чем больше наслаждение ты хочешь получить от жизни, тем больше боли тебе придется испытать, тем больше пережить неприятного. Или «до», или «после». Закон компенсации, так сказать. Тоска после акта все равно наступает, хочешь ты того или нет. Физиология, чистой воды физиология. Тебе же вот не повезло вдвойне: и «до», и «после». Ты думал, рассчитывал, что сперва будет страшная мука, и ты пережил её, но зато потом – понятно, наступит райское наслаждение…
А потом, на самом деле это вот скользкое пресмыкающееся выползло из заветной комнаты – и…
– Ш–ш–ш…
«Сектор «Приз»!..»
Чем старше становится человек, тем консервативней его взгляды; тем он ограниченней. Конечно же, приобретенный опыт – хорошо, очень хорошо, но, приобретая одно, всегда теряешь другое, а именно – нетрадиционность подхода к жизни и широту взглядов.
Банкир понимал это лучше многих других – наверное, еще с тех пор, когда был не банкиром, а обыкновенным режиссером, театральным деятелем. Жизненный опыт неизбежен, также, как и вытекающий из него консерватизм, и появление его закономерно. Но консерватизм заземляет, опускает вниз и, по законам физики и оптики, заслоняет новые горизонты – что, впрочем, тоже неизбежно.
Но нет правил без исключений, нет яда без противоядия, и Банкир, как ему самому, во всяком случае, показалось, нашел способ борьбы с собственным консерватизмом: переносить частные и, особенно – общие закономерности из одной сферы, порой самой неожиданной, в другую. И, надо сказать, не без успеха…
Например – карты. Обыкновенная пикетная, или малая колода для классического преферанса, четыре масти, тридцать две карты.
Картинки, циферки, символы, но, если вдуматься – очень показательная микромодель мира. Строгая иерархия в цветах, в мастях, в их старшинстве: трефи старше пик, но младше бубей и червей. Четыре масти – как четыре стороны света. Строгая арифметическая последовательность (хоть в большой колоде, хоть в обычной, на тридцать шесть карт, хоть в пикетной): семь, восемь, девять, но после десяти карты имеют уже не скучную нумерацию, а собственные имена: валет, король, дама, туз…
Есть еще, правда, и непредсказуемый джокер, но не во всех играх.
Каждая карта рубашкой вверх – загадка, как и человек: пока не раскрыл, неясно, что из себя представляет. Может блефовать, прикидываясь козырным тузом, а на самом–то деле – рядовая семерка или восьмерка. Переверни – сразу видишь и его суть, и цену, и то, как можно использовать с пользой для себя и с ущербом для партнера.
Наверное, именно потому и не любят карты почти все церкви, все религии мира, называя колоду «библией дьявола»; слишком очевидные аналогии – вместе все карты или все люди, когда собраны в колоду, или в общество, могут служить исходным материалом для какой угодно игры: от пролетарского «дурачка» до аристократического преферанса, от зэковских «очка» или «храпа» до старомодного пасьянса или классического цыганского гадания.
Банкир любит игры, построенной не столько на глупом везении, сколько на умении просчитывать несколько ходов вперед – прежде всего за партнера. Правда, и колоду можно подтасовать, сделать крапленой, но он, Банкир, никогда не играет в подобные игры. Преферанс – игра для джентльменов, и тут, в Великобритании, в Лондоне, чувствуешь это как нигде…
Если взять на вооружение принцип того же классического преферанса, принцип ценностности карт в их строгой иерархии, закономерности числовых, парных и непарных сочетаний и предугадывания последовательности ходов партнера – как раз и получится то самое противоядие против собственного, неизбежного к сожалению, консерватизма…
* * *
Банкир очень, подчеркнуто улыбчив, со всеми – с партнерами, с журналистами, с конкурентами; всегда, даже когда у него не все в порядке. Высокий еврейский лоб, элегантные очки–капельки, рельефные морщины, идущие к уголкам рта, постоянно в напряжении – улыбка!
Точно английский джентльмен с рекламы подтяжек или лезвий для бритья.
А вот улыбаться–то особо и нечему – вести с Родины одна другой печальней…
* * *
Играли, как правило, втроем: он, Банкир то есть, его секретарь (в котором Банкир небезосновательно подозревал агента тех самых структур, из–за которых он и вынужден был перебраться в Англию – временно, как он сам рассчитывал; мосты–то не сожжены, и слава Богу!) и еще один – из торгпредства – лицо вроде бы нейтральное.
Классический преферанс – «сочинка», столь любимый в московских театральных кругах шестидесятых–семидесятых: вист полуответственный, мизер перебивается девятью пик, шесть пик – обычная игра, не «Сталинград», пуля большая – до пятидесяти…
Пуля была отложена почти с начала года – не было времени собраться втроем, – то он, Банкир по горло занят, то у Торгпреда какие–то свои дела, то секретарь непонятно куда отлучается.
Пуля была отложена при приблизительном равенстве набранных очков.
Торгпред тасовал карты, а Банкир, просматривая записи, вздыхал: времени для желанного выигрыша оставалось не так уже и много – по крайней мере, куда меньше, чем он рассчитывал в прошлом году…
* * *
…все началось именно в прошлом году.
В начале зимы на офис фирмы совершен налет: охрана, которую он, Банкир, в свое время за немалые деньги купил и которой так гордился, бывшие кагэбисты, были буквально сметены нападавшими.
Конечно, ничего не взяли, конечно, перестрелок и обычного в русских разборках моря крови не было – нападали–то не для того, чтобы разграбить, а чтобы просто – попугать…
Был шум, был эффект, был огромный резонанс, и в столице, да и не только в столице, впервые заговорили о нешуточном противостоянии «Банкир плюс Градоначальник» против…
Разумеется, можно было бы возбудить уголовное дело, можно было бы примерно, образцово–показательно покарать, чтобы впредь неповадно было, тем более, что верхушка московских МВД, ФСК и Прокуратуры – свои люди (тогда еще были своими), если бы не одно обстоятельство: предводитель, главарь нападавших имел звание и должность не люберецкого или калининградского рэкетира, ни Аль Капонэ или Диллинджера, был одним из начальников службы охраны самого главного человека страны, имел должность и звание Главного Телохранителя и, судя по всему, этот налет был если и не санкционирован то, во всяком случае, осуществлен с молчаливого согласия Президента.
Конечно, тут, в Англии, за такое бы могли привлечь к закону кого угодно, от рядовой семерки до козырного туза, от благоухающего сизой свежевыбритостью улыбающегося джентльмена из рекламы «Gillete–slalom» и до принцессы Дианы.
И возник бы, как из табакерки, старый неподкупный судья Джон – почти сказочный, декоративный, скорей литературный, чем реальный персонаж; в седом, обсыпанном пудрой парике, в черной, прогрызенной канцелярскими мышами мантии, суровый, как лорд крови, лишающий беспутного сына наследства, и неприступный, как Тауэр, и вкатили бы налетчикам по первое число: будь это хоть все шотландцы из охраны Ее Величества.
Но – Россия.
Другое дело.
Два лезвия, два вида рэкета, частный и государственный.
Первый бреет чисто, второй – еще чище.
Именно после тех событий Банкир и переселился в Лондон (может быть, в следующий раз сам Президент на танке с нагайкой приедет – все возможно!), переселился и безбедно существовал тут, изредка по делам наезжая в столицу России, печально вздыхая при размышлениях о превратностях судьбы и непредсказуемости каждой сдачи карточной колоды…
Все неприятности, казавшиеся даже в Москве для многих неожиданными, однако, объяснялись не просто, а очень просто: Банкир был в большой дружбе с Градоначальником – популярным в столичных кругах.
Морж, способный запросто окунуться студеной зимой в ледяную прорубь, хороший крепкий парень, эдакий работяга с рабочих окраин, вроде лондонского кокни, в пролетарской кепочке, он вполне мог рассчитывать на победу на ближайших президентских выборах – при растущей популярности.
Любят его в столице…
Начинал вместе с теперешним Президентом (когда тот был еще не президентом, а первым секретарем горкома КПСС города Москвы), в скромном звании зампреда. Тогда будущий моржовый Градоначальник помог ему, критикуемому со всех сторон – своевременно, оперативно обеспечил столицу продовольствием, и с тех пор, в самых сложных ситуациях был рядом с ним.
Однако, к неудовольствию бывшего первого секретаря МГК и, что немаловажно – его ближайшего окружения (Главного Телохранителя, например), уже в минувшем году рейтинг Градоначальника был почти в два раза выше рейтинга самого Президента, хозяина страны, и это весьма насторожило, кстати говоря, не только окружение, но и правительство, и Премьера, и даже Думу: печатный орган российского парламента принялся регулярно, из номера в номер поливать Градоначальника заказной грязью.
Сперва Градоначальник никак не реагировал на подобные выходки, отмахивался – мало ли у него дел, вон, церковь Христа Спасителя надо заново отстраивать, отличный, кстати говоря, козырь в возможной будущей предвыборной гонке, но потом, когда поливать грязью его начали куда чаще, грязней и регулярней, чем даже можно было бы ожидать от заказных журналистов, разнервничался необычайно и обратился непосредственно к самому Премьеру (его недавний помощник и руководит регулярно обливающим думским органом на правах генерального директора).
Конечно, Премьер имел свои резоны не любить Градоначальника.
Год назад между ними была развязана настоящая бюрократическая война: правительство желало увеличить таможенные пошлины на продовольствие, а Градоначальник этому упорно противился (по его доводам, это бы поставило крупные города, не только столицу, на грань голода и карточной системы).
Прочитав послание оскорбленного в лучших чувствах Градоначальника, Премьер, как водится, никак не отреагировал, не ответил ему, положил жалобу под сукно, отмахнулся, как от назойливой мухи, и тогда обиженному ничего иного не осталось, как лично выйти на Президента – на правах старого, еще со времен МГК друга.
Тот, выслушав бывшего зампреда, по слухам, сказал, что мол, надо бы порвать кое–какие связи, которые его, мол, Градоначальника то есть, порочат, и тогда все будет хорошо.
О каких именно связях говорил Президент (по подсказке Главного Телохранителя, разумеется), можно было и не гадать: его, Банкира он имел в виду, именно его.
Кстати, и причин для такой ненависти со стороны и исполнительной, и законодательной власти было множество.
Градоначальник оказался между двух огней: с одной стороны, он испытывал непонятный сантимент к бывшему первому секретарю горкома, ставшему первым секретарем страны, с которым перепито и перепето за столькие совместные годы было немало, а с другой – никак не хотелось терять отношений с Банкиром («меня толкают на предательство», – заявил он журналистам).
На это желание сохранить стабильно хорошие отношения с Банкиром и его финансовой группой, в свою очередь, были более чем веские причины: на предстоящих выборах у Градоначальника действительно были бы неплохие шансы, и к выдвижению кандидатуры его подталкивал именно Банкир.
Для последнего было бы очень хорошо иметь в качестве руководителя страны целиком и полностью своего человека. Градоначальник, видимо, тоже был бы не против стать руководителем (тем более, что был уверен: у бывшего первого секретаря московского горкома шансов после расстрела Белого Дома и Чечни – никаких), но для предвыборной гонки у него явно не хватало денег, а деньги он мог рассчитывать получить только от Банкира.
Короче, получился такой вот замкнутый круг. И теперь – тот злополучный налет погромщиков во главе с Главным Телохранителем; Банкиру тем самым налетом недвусмысленно дали понять, что главные неприятности у него еще впереди…
* * *
Первая сдача карт обескуражила: восемь, девять, десять, валет пик, то же самое – в трефях, и две девятки: червовая и бубновая.
– Пас, – произнес Банкир.
Секретарь тут же заказал игру в семи червей.
Подумав, Торгпред решил вистовать, и карты Банкира перешли к нему…
– Наверное, карты недостаточно хорошо перетасованы, – виновато сказал Торгпред, который и сдавал карты в последний раз.
– Карты кажутся плохо перемешанными до тех пор, пока к человеку, который так утверждает, не приходит хорошая карта, – тут же с печальной улыбкой парировал Банкир. – Сдавайте…
* * *
Когда Промышленник проиграл Банкиру первое, и во многом решающее сражение – за счета аэрокомпании, он, наверное, затаил злобу.
А напрасно.
В июне прошлого года на Промышленника было совершено, как сообщалось в криминальных сводках, «дерзкое покушение», его «мерседес» пытались взорвать.
