Текст книги "Час Пик"

Автор книги: Всеволод Иванов

Соавторы: М. Лерник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

* * *

Выйдя из кабинета Главного, Обозреватель прошел к себе, отключил телефон и задумался.

Итак, в одном Главный прав: «козлами отпущения» надо сделать рекламные агентства. Просто, как 2x2=4: хотел выбросить рекламу – получи, фашист, гранату, распишись за пулемет.

Да, то что надо.

Убедительно.

Поверят.

Листьева сейчас на Ваганьковском хоронят, а эти обезьяны, носороги, слоны, шавки и шакалы рекламные, отстояв положенные минуты у гроба погибшего героя, танцуют у горы Килимонджаро в ночь большого полнолунья… «Почему танцуют?» – удивляются идиоты; «Почему удивляются? – удивляются шакалы – сейчас все танцуют… Ночь большого полнолунья, и вообще: завалим вас щас сэлдомами и инкомбанками…»

Убедительно?

Еще бы!

Все гениальное просто…

Поверят и примут – кому нравится предложение купить корм для собак, если самим жрать нечего?

Но – отвеченные рассуждения побоку. потому что – теперь непременно надо встретиться с людьми, «близко знавшими покойного»…

* * *

Чем значительней человек умирает, тем больше потом находится людей, которые «ходили с ним в одну школу» «одалживали у него деньги», «учились на одном курсе», «вместе выпивали»…

Особенно – последнее.

Сколько теперь по Москве и окрестностям разговоров: «а вот мои подруга, когда на журфак не поступила, вместе, в одном потоке с ним на подготовительный шла…»; «а вот мой друг один раз в «Поле чудес» участвовал, ничего, правда, не выиграл, но ему, Листьеву, то есть, кроссворд очень понравился. Он, Листьев то есть, еще тогда пошутил, что… – Да ты что!.. – Нет, нет, честное слово, у друга даже кассета есть…»; «а вот моя соседка снизу – парикмахерша, так его вторая жена у нее несколько раз стриглась и завивку делала… – ой, а какая она из себя?..»

А было, не было – кто теперь проверит?

Ведь в таких разговорах главное – не покойник, главное – сопричастность к нему, потому что о нем теперь все говорят…

Да и кто будет проверять?

У мертвых есть одно классное качество – умеют молчать. Как рыбы. Мертвые.

Сейчас Обозреватель как раз и ехал к одному из таких, известному в Москве и ближнем зарубежье Актеру. Правда, в отличие от «близко знавших покойного» этот действительно знал Листьева.

* * *

О визите было оговорено загодя, по телефону, но Актер, увидев в дверях Обозревателя, весьма показательно удивился:

– А разве мы…

– Да, я ведь вчера звонил вам…

Виноватая улыбка:

– Извините – я от вчерашних похорон никак отойти не могу. Знаете ли, так тягостно, когда видел его живым, а потом – в гробу… И глаза закрыты. И комья земли на крышку с таким стуком… Проходите…

Конечно, отказать неудобно: Обозреватель – достаточно известная в Москве фигура, откажешь – обидеться, испортишь отношения с изданием. Журналистов боятся. Кроме того – и повод такой, что не откажешь: заказное обозрение «на смерть героя»…

– Я понимаю…

Прошел, как и водится в Москве, не в комнату, а на кухню, уселся.

– Кофе?

– Да, не откажусь, – произнес Обозреватель, – я, видите ли, тоже… Всю ночь не спал, переживал, теперь вот надо бы допинг принять… Я ведь с ним в универе учился вместе… Помню его.

Актер понимающе покачал головой.

– Да, да… – сел рядом, пригорюнился: – ну, что вам сказать? Вы ведь хотите от меня услышать что– нибудь о Владе?

– К сожалению, я знал его не столь хорошо, как вы, – польстил хозяину Обозреватель. – Виделся с ним мельком, едва–едва здоровались. Знаете ли, у нас ведь массовое издание, людям интересно – что это был за человек, каким он был… Посмотрите, чтобы кофе не убежало.

– Ах, ах, да, да, спасибо… – Актер поднялся, разлил из закопченного жезвея кофе и, кивнув на выщербленную чашечку, поставленну перед гостем, понизил голос: – он любил пить из этой чашечки, когда бывал у меня в гостях… Когда еще пил…

– Что?

– Кофе… – сделав микроскопический глоток, Актер произнес: – ну, что я могу сказать… Так некстати всплыло в памяти: как–то раз приехал он ко мне на дачу, на машине – тогда у него еще «вольво» была, смотрю – и глазам своим не верю, вытаскивает из багажника целую коробку «марса», и пока мы с ним сидели, он всю коробку и съел… Полтора–то килограмма!

Обозреватель пожал плечами – к чему тут какой–то «Марс»?

– Как, спрашиваю, Влад – нравится тебе «Марс»? а он мне – райское наслаждение.

– Это «Баунти», – сдержанно–печально поправил Обозреватель.

– Так вот я к чему: он во всем был такой: если любил что–нибудь, то делал это до конца, во всем объеме… Вот таким он и запомнился мне… – Актер допил кофе, отодвинул чашечку и добавил: – Боже, до сих пор не верится, кажется, вот–вот, вот совсем недавно это случилось… Наверное, это какой–то знак свыше, предупреждение всем нам…

* * *

Да, с театральных деятелей много не возьмешь: им только частности запоминаются.

Лицедеи.

Есть, правда, один театральный деятель, бывший режиссер, ставший Банкиром, теперь – в Лондоне сидит, крутой человек на него наехал, Банкир, между прочим, тоже может быть причастен к убийству, но…

Лучше об этом и не думать: как говорил Главный – «попадешь пальцем в глаз».

Частности.

Нужны частности, много частностей. С одной стороны, конечно же, куда лучше делать материал одним большим блоком, не утопая в подробностях, а с другой…

И из частностей можно сложить мозаику, расположить камешки в нужной тебе последовательности.

Так сказать: Влад Листьев в целом и в частности. Да, прав–таки Главный: чтобы не попасть «пальцем в глаз», лучше всего заниматься частностями – любимые кулинарные, кондитерские и вино–водочные изделия, кофе, сигареты, милые всем подробности…

Камешки сортируются, тщательно выбраковываются раскладываются, моются с мылом и содой, шлифуются, чтобы ни заиграли на солнышке, вновь раскладываются…

То ли игра в бисер, то ли мозаика.

Но в любом случае – для зрителей. Читателей, то есть, «среднестатистических идиотов», как выражается Главный…

* * *

Следующим на очереди был Соратник покойного, весьма скандальный журналист, с которым они вместе на телевидении начинали. Когда–то был популярен не менее Листьева, чтобы не сказать – более: фирменная клетчатая кепочка на страх врагам, сенсационные разоблачения, «на острие ножа», «золото партии», «коррупция», «политбюро» и так далее. Репортер–одиночка, полуночный ковбой голубого эфира.

Теперь, правда, появляется редко: затравили его, бедного, еще когда Кравченко у руля стоял, еще в те романтические времена противостояния «козлов» и «демократов», и теперь вот долговременная депрессия.

Сидит у телевизора, смотрит видеозапись выступления Президента, скупо матерится…

– Ну, что я могу сказать? Рекламная версия отпадает целиком и полностью. Хотя убили, конечно же, из–за денег, Сейчас что делает погоду? Власть, которая делает деньги, и деньги, которые делают власть. Все взаимосвязано, – произнес Соратник и грязно, замысловато выругался.

– А что–нибудь такое… Ну, каким он был, покойный–то, при жизни? – спросил Обозреватель, помня о своем желании заниматься только частностями.

Идиотская фраза – «кем был покойный при жизни»… Что – и при жизни… ну, покойным?

Соратник поднялся с своего места, достал из шкафа бутыль водки.

– Выпьешь?

– Не–а, – Оборзреватель отрицательно покачал головой. – Работать над.

– Как хош… А я вот выпью. – С бульканьем налил себе в стакан, залпом опрокинул, поморщился. – Ну, каким человеком… Знаешь, я только об одном жалею: когда Влад закодировался, он стал для приятельских застолий совершенно потерянным человеком. Помню, как–то собрались хорошей компанией у меня дома – с женами, с семьями, как водится. Накатили мы бутылочку–другую, на душе сразу же потеплело, все расслабились. Все, кроме Влада. Он спиртного ни грамма в рот не брал – ни шампанского, ни пива. Представляешь, каково компании сидеть за одним столом с абсолютно трезвым человеком? Уже и разговор не очень стройный, все не столько других слушают, сколько сами сказать стараются. А рядом кто–то сидит и трезвым взглядом за тобой наблюдает, – Соратник поежился. Неприятно…

* * *

Так, дальше: Коллега покойного – нестарая еще тетка, неудачно молодящаяся, с толстым слоем косметической штукатурки на лице, в отличие от Актера, приняла гостя не на кухне, а как у порядочных – в зале.

Тетка эта раньше, как и Влад Листьев, сперва работала на интервещании (в то время – чисто кагэбистская контора, кстати говоря), и, по идее, должна была знать покойного много лучше других.

Обозреватель смотрел на нее с плохо скрываемой неприязнью – терпеть не мог таких теток: грубый макияж (красься, не красься – все равно все знаю?, сколько тебе лет), интонации, как у грузчика Вани из бакалейного магазина, всезнайство во всех областях и категоричнсть в суждениях, которую она всячески навязывает всем, кого видит.

Однако на этот раз она, казалось, действительно была раздавлена произошедшим…

– Можно, я коньяка немного выпью? – спросила Коллега виновато – будто бы это не Обозреватель был у нее в гостях, а она у него.

Тот слабо, насколько было прилично при такой ситуации, улыбнулся.

– Конечно…

– А вы?

– Спасибо, я за рулем…

Коллега налила себе полсгакана коньяка, хлобыстнула – будто бы в бездну, утерла губы и, потянув носом, произнесла, оправдываясь:

– Вообще–то я почти не пью…

– Я понимаю.

– Но тут такое горе…

– Я понимаю.

– До сих пор не могу в себя прийти. Глаза закрою, а перед глазами – он, живой…

– Понимаю, понимаю, – покачал головой Обозреватель, которого эти ничего не значащие подробности начинали раздражать – большего надо, большего, проникновенней, чтобы душу защемило…

– Влад–то вообще в последнее время не пил, – вздохнула Коллега и, как показалось Обозревателю – с искренним сожалением. – Закодировался.

– А раньше что – пил сильно?

– Случалось… Но – не больше, чем все остальные в Останкино.

Обернув к Коллеге костистое лицо свежемороженной щуки, Обозреватель осторожно произнес:

– Я вот материалы о покойном собираю… Как журналист журналисту, как коллега коллеге… Да что объяснять?!.. Вы ведь все–таки хорошо знали его, много лучше, чем те, кто теперь причисляет себя к его друзьям. Может быть, поможете чем…

Коллега вздохнула.

– Для меня это был идеалом журналиста, идеалом человека, идеалом администратора. Он был на редкость компромисным, умел гасить любые конфликты, он был неистощим на выдумки… Если честно, – она подняла на гостя полные слез глаза, не замечая даже того, что слезы могут смыть косметику, – если честно, я только сейчас начинаю понимать, что впервые в своей жизни столкнулась с гениальным человеком… Да, я не боюсь этого слово: Влад для меня действительно был таковым… Да, добрым, добрым гением Останкина, остроумным, интеллигентным и обаятельным человеком – таким, наверное, его запомнили все… – слезы брызнули из глаз коллеги, безжалостно смывая тушь с ресниц. – Нам так будет его не хватать. Простите, – она поднесла платочек к глазам – он сразу же окрасился в густой черный цвет, – я не могу больше говорить…

* * *

Следующий по графику – Функционер. Тот самый, о котором в недавней беседе с Главным Обозреватель упомянул вскользь.

Большой человек.

И, наверное, богатый…

Серое землистое лицо – такое лицо бывает у человека, страдающего хроническими запорами, отметил про себя Обозреватель, ввалившиеся щеки – не спал, видимо, очень вялое рукопожатие – словно дохлую рыбу в руки берешь, а не ладонь.

Ну, ну, давай – что ты скажешь?

Каким добрым и хорошим он был? «Как на лед он с клюшкой выходил?.. Он сказал – поехали, и махнул рукой…»?

Откашлявшись, Функционер произнес:

– Положение Останкино в последние несколько лет стало катастрофическим – имею в виду телеканал. Не по вине людей – не говорю обо всех, – тут же поправился он, – не по вине рядовых работников Останкино превратилось в подобие коммерческого ларька. Практика такова, что за все надо платить…

– Извините, – недовольно поморщился Обозреватель, – мы не «КримПресс», мне хотелось бы больше узнать о том, каким человеком он был…

Функционер вздохнул.

– Замечательным человеком… Принципиальным, но в то же время – готовым на компромисс. Умным, обаятельным, добрым… Боже, как только глаза закрой – его лицо. Влад, Влад – как нам будет тебя не хватать…

* * *

В принципе, из добытого материала (Актер. Соратник, Коллега, и Функционер в общей сложности наговорили полкассеты на диктофоне) правда, треть от всего общие фразы: «бескомпромиссным», «готовым на компромисс», «гением эфира», «обаятельным», «мужественным», «умным», «честным», «порядочным», etc. Из всех этих кирпичей, блоков можно было бы состряпать страниц десять, скрепив раствором собственных рассуждений, а этих десяти–более чем достаточно для проникновенной–проникновенной статьи, но на очереди был еще и Музыкант – очень–очень известный, во времена студенческой молодости и сам Обозреватель ходил на его сейшны и, будучи в нестандартном состоянии печени и крови, подтягивал с энтузиазмом: «Вот опять я опоздал…»

Музыкант – в отличие от других музыкантов был умен, хитер, изворотлив и расчетлив, тщательно подбирал каждое слово; наверное, именно эта хитрость и расчетливость позволила ему столько держаться на плаву. Равно и талант, мысленно добавлял Обозреватель, сделав такую незамысловатую уступку самому себе.

Но – умен, силен, стратег, ничего не скажешь: сразу же понял, что именно от него требуется…

– Знаешь, – задумчиво произнес Музыкант, перейдя сразу не «ты» (во–первых – почти одногодки, во–вторых – ситуация), – я недавно с удивлением обнаружил, что у меня в квартире большую часть занимают подарки Влада. У него был замечательный талант, когда привозил мне что–нибудь, то всегда говорил: вот это у тебя будет стоять на рояле, вот это – на кухне, вот это для машины… Я не могу понять, откуда у него было такое зверское чутье на все? Откуда он знал, что мне надо? И ведь не ошибался никогда…

Музыкант говорил долго и проникновенно, Обозреватель периодически поддакивал, кивал, делал сочувственное выражение лица, а глаза все время косил на диктофон – успеет ли Музыкант договорить, пока кассета кончится, или придется еще одну вставлять?..

* * *

Нет ничего приятней, чем подойти к утреннему газетному киоску, сунуть купюру продавщице и небрежно так, свысока:

– Такая–то газета есть?

И услышать в ответ:

– Продали уже почти все… Вот, возьмите, последняя…

«Такая–то» – это там где он, Обозреватель работает, в которую пишет.

Старая привычка – еще с подготовительно–университетских времен, когда он ходил по редакциям с торбочкой незамысловатых статей на коммунально–бытовые темы и таскал свои первые эксерзисы в «Московскую правду». Его теперешнее издание, конечно же, куда солидней, но привычка – она и у киоска привычка.

Скупив и просмотрев все газеты (а все газеты, разумеется, только и писали, что о трагедии), Обозреватель с удовольствием отметил правильность хода собственных мыслей относительно траурной заметки: две газеты, не сговариваясь, назвали печатные соболезнования «У него был честный взгляд», еще две – «Последний взгляд», три обыграли «час пик, который стал его звездным часом».

Вот так создаются журналистские штампы. Господа преподаватели спецкурса на журфаках, используйте, пожалуйста в своей многотрудной работе!..

* * *

Главный не обманул: через несколько дней Обозревателю действительно привезли видеокассеты – архивные записи с Останкино.

Бесчисленные «Взгляды», «Темы», «Поля чудес», «Часы Пик»…

Смотреть, не смотреть…

Во всяком случае, для сентиментальных воспоминаний материала – и так более чем: с лихвой хватило бы и на сентиментально–криминальный роман, даже с продолжением: «Влад Листьев убит‑2».

Сел за компьютер, просмотрел – много ли там еще про аквариумных рыбок писать?

Немного, вроде бы. Во всяком случае, успеет и то и другое.

Итак – начали: lех892, так, вошли в программу, текст, загрузить, директория, название:

УБИЛИ ЕЩЕ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА?

Да, теперь, после выступления Президента, после милицейских кордонов, пасмурного мартовского неба над Ваганьковским, после проникновенных слов, произнесенных над гробом, мы наконец поверили тому, во что верить отказывались: Влад Листьев убит. Убит жестоко, безжалостно…

Фу–у–у, как тяжело дается первый абзац!

Он всегда тяжело дается. Главное в таких материалах – дойти до половины, до «экватора», а потом – само собой покатит. Это как дизельная машина, как его «бээмвуха»: главное разогнать, а дальше несется, как танк Т–90 на Гудермес…

Ну, теперь о том, каким он парнем был, самое главное: читатель–идиот заглатывает эту наживку, как таблетку цитромона:

…он был остроумен, обаятелен и на удивление скромен: именно таким запомнили его и миллионы телезрителей, и коллеги. И теперь, когда мы поверили в его смерть…

Ну–ка, ну–ка, что там Коллега говорила?

Гений?

Ну, это уже чересчур. Героизация может стать утрированной, и тогда не статья получится, а пасквиль. Но слово подходящее. Ага: «добрый гений Останкино». Сгодится.

…никто никогда не знал и не узнает, как много он работал, как много делал. Для нас с вами. Ведь мы, россияне, зацикленные, закомплексованные, злые, ненавидящие друг друга и самих себя, становились добрей, свободней, раскованней… Его «Поле Чудес»…

Что–то друг не звонит – наверное, все–таки умудохали в этой Чечне больше пяти тысяч. Надо бы официальные цифры проверить – да некогда вот…

…кто, кто, у кого могла подняться рука на этого незаурядного человека, на такого человека? – этот вопорс задают сегодня не только…

Так всегда: когда проклинаешь этот маленький агрессивный аппарат, он дребезжит, как безумный, когда ждешь звонка – ничего нет.

Нет, наверное, боится, что проспорит: кажется, последняя официальная цифра была две тысячи…

Или нет?

…это позор, позор всего нашего общества. Агрессивность, которая…

Все–таки, если разобраться – телефон не так страшен. Ведь по телефону могут случиться и хорошие новости. Нечасто, правда… И все–таки: сколько в Чечне уже положили?..

…там, в подъезде на Новокузнецкой убили не Влада. Там убили всех нас: тебя, меня, всех, кто…

Может быть – самому позвонить? А–а–а, потом, когда для стейтсов халтура будет готова. Корм для гуппи – и кто его тут будет покупать по пятнадцать баксов за банку?..

…убийство произошло через неделю после того, как было официально заявлено о сокращении коммерческой рекламы, вплоть до её полного исчезновения с экранов и создания «общественного телевидения»… Как–то раз в беседе с коллегами Влад оборонил: безнравственно рекламировать корм для собак в стране, где многодетная мать получает пособие, на которое не проживешь и трех дней. Агрессивная телереклама, которая «промывает мозги» российскому телезрителю, способна…

Так, «козла» сделали. Прилагательные–то какие: агрессивная, безнравственная…

Что–то быстро идет материальчик. Не зря, значит, пол–Москвы исколесил, фактуры поднабрал, зарядился… Может быть, за сегодняшний вечер и рекламный текст про аквариумный корм успеется…

…прости нас, Влад. Ты ушел, но…

– Дзи–и–и–инь!..

Сейчас, сейчас – последний абзац.

Все, точка, записал на винчестер и – гуляй, Вася, жри опилки. То есть – «Абсолют–цитрон».

– Дзи–и–и–инь!..

Подошел к аппарату, скосил глаза на табло определителя: точно, приятель из редакции.

– Алло, – Обозреватель попытался придать своим интонациям как можно больше деланного безразличия, – это ты?

– Да.

– Сколько?

– Чего «сколько»?

– Ну, положили наши славные генералы, слуги царю, отцы солдатам, наследники Суворова и Кутузова?

– Тыщи три будет. Я вот что хотел предложить: давай я к тебе подъеду сейчас, у меня литр «Абсолюта».

– Аванс?

– Считай, что да. Ты свободен?

– Как раз минуту назад материальчик добил, приезжай. Ты откуда?

– С Тверской. Через десять минут буду. Я на такси…

– Ну, жду…

Положил трубку, прошел в зал, включил телевизор и от нечего делать вставил в прямоугольник рта видака кассету – из тех, из принесенных.

«Тема».

Хорошая идея: телевизионное шоу плюс школьный урок; с поднятием руки, с ответами с места…

Впрочем, идея не нова…

Обозреватель со вздохом посмотрел на экран.

Листьев – в своем клетчатом костюмчике, с микрофоном, улыбается в камеру:

– Наша «Тема» посвящена наемным убийцам, или «убийцам по заказу». Я хочу, чтобы никто из нас никогда не испытывал страха, что его убьют…

Обозреватель нажал на перемотку – нет, не то. Можно, конечно, использовать в качестве эпиграфа к материальчику – тем более, что «в тему» но, к сожалению, газетный обзор – не роман; эпиграф будет выглядеть слишком претенциозно и бесвкусно.

Перемотал кассету.

Дальше – «Час Пик». Собеседник, вроде бы, какой–то следователь или крупный чин то ли из ФСК, то ли из Прокуратуры. Беседуют об убийстве Холодова, похоже на то.

– Дзи–и–и–инь!..

Ну, на этот раз не привычное орудие пыток, не изверг электрический, не телефон – дверной звонок. Похоже, кстати, звучит; надо бы на мелодичный поменять, да никак руки не доходят. Вот, халтурка про рыбок продастся – тогда…

– Дзи–и–и–инь!..

Друг, наверное, с «Абсолютом–цитрон». Ну, шас загудим… А завтра можно будет курьера из редакции вызвонить, через него передать и – еще по «Абсолюту»…

– Дзи–и–и–инь!..

Иду–у–у!..

* * *

Обозреватель уже шагнул по направлению к прихожей, но в последний момент замешкался и невольно посмотрел на телеэкран.

Листьев, серьезно, с прищуром глядя на собеседника, спрашивал:

– Версия, которая выдвигается это политическое, заказное убийство. Кто, по–вашему, мог его заказать?..