Текст книги "Час Пик"

Автор книги: Всеволод Иванов

Соавторы: М. Лерник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

«Традиционная игра со зрителями»

Нет в мире ничего хуже, чем телефон: надо, не надо – звонит и звонит. Идиотская выдумка. Орудие пыток. Древнеримская крестовина для беглых гладиаторов и рабов, эстрагулы, «испанский сапог» инквизиции, дыба Малюты Скуратова, кандалы, «одиночки» Шлиссельбурга, лесоповалы ГУЛАГа, газовые камеры Освенцима и Майданека, все это – детский лепет на лужайке в сравнении с маленьким, настырным, изуверским электроприборчиком, который своим «дзи–и–и–инь!..» бесцеремонно вторгается вовнутрь человеческого сознания и как нарочно – в самое неподходящее время.

Американца Белла, изобретателя этой мерзости, будь он жив, надо было бы судить международным судом за преступления против человечности и приговорить к удушению телефонным шнуром.

Линии телефонной связи – точно проводка электрошока к душам абонентов; аппарат со своим омерзительным «дзи–и–и–инь!..» – оголенный конец медной проволоки, no–садистски воткнутый заостренными контактами в твой нежный мозжечок.

Телефоношок какой–то.

Но еще хуже телефона – компьютер, особенно, когда надо работать, а не хочется; голубой квадратик экрана с программой Lexicon, прыгающий лимонно–желтый прямоугольник курсора, ежеминутно рожающий бессмысленные слова, пальцы, выбивающие на клавиатуре чечетку–тук, тук, турук–тук, тук, тук–тук.

Мало времени, мало, и чечетка переходит в рэп – тук–тук–тук–тук–тук–тук–туктуктуктуктук. Ага, вот и фраза, две фразы, предложение, абзац.

Много слов, много фраз, много предложений, много абзацев. Обозрение, репортаж с места событий, интервью, очерк, заметка, прогноз. Быстренько отредактировать, записать, перегнать на дискету, отвезти в редакцию, переписать в редакционную машину.

Все, уф–ф–ф…

Хорошо, – что при нынешних либеральных порядках в редакции можно, если свой аппарат дома стоит, и на работу не ходить; да к тому же еще, если ты авторитетный Обозреватель довольно популярного столичного издания. К тебе прислушиваются, тебе верят, твое имя на слуху. Так что – за прогулы по КЗОТу?

Но есть штука, еще хуже телефона и компьютера: телевизор. Особенно, когда последние известия: много ли там уже положили? С другом из редакции на ящик «Абсолюта–цитрон» поспорили, что до конца весны официальное количество трупов перевалит за пять тысяч, и друг, видимо, проспорит… Знаешь, что времени нет, а оторваться не можешь – предчувствуешь лимонный привкус шведской водочки на языке.

А потом – судоржно хватаешься за работу, выпиваешь литр крепчайшего кофе и, как безумный, смотришь на часы – ага, за ночь двадцать пять страниц текста про отличных парней из штата Мичиган, голубоглазых стейтовских бизнесменов, производителей замечательного корма для аквариумных рыбок, об их трогательной заботе о российских потребителях…

А дружба–то и забота нынче почем? Двадцать баксов за страницу – а потому давай, Обозреватель, выбивай рэп на клавиатуре:

Тук–тук, я ваш друг.

Два. – Дцать. – Бак. – Сов. – Стра. – Ни. – Ца.

Так–так–туктуктуктук.

Но, что ни говори, ото всех этих изощрений научно–технического прогресса только головная боль, и, как в любимом народом мультфильме – все по нарастающей, в арефметической прогрессии: от телефона голова болит больше, чем от пишущей машинки, но не как от компьютера. От телевизора – еще больше… Еще бы, количество трупов растет в геометрической прогрессии, такая скорость… И это радует: двадцать бутылок по одиннадцать баксов… Постойте, сколько же это будет?

Но – когда и телефон, и компьютер, и телевизор, когда это все вместе наваливается, одновременно, то – хоть в петлю. Или, что менее безопасно и куда более приятно – в запой.

Но сейчас – нельзя, потому что неожиданно подвалила халтурка: двадцать пять страниц какого–то каталога какого–то стейтовского концерна, даже не концерна, а какого–то там сто тридцать третьего эксклюзивного дистрибьютера какого–то шестнадцатого филиала девятой дочерней фирмы по двадцать баксов за страницу. Деньги, конечно, не ахти какие, но для Обозревателя авторитетного столичного издания с зарплатой согласно тарифной сетке…

А потому надо сосредоточиться, и чечетку на клавиатуре перевести в темп нью–йоркско–московскго рэпа: тук–тук, тук, тук–тук, тук–тук–тук–тук–тук…

– Дзи–и–и–инь!..

Зараза, ну звони, звони, хоть до окончания чеченской войны, все равно не подойду…

– Дзи–и–и–инь!..

И кто же это в половине одиннадцатого вечера может так названивать?

– Дзи–и–и–инь!..

Ну, ладно.

Поднялся, отодвинул стул, посмотрел на табло определителя (подачка научно–технической революции стойкому телефонофобу) – домашний номер Главного редактора.

М–м–м… К чему бы это?

Конечно, приятные новости по телефону тоже могут случаться: Обозревателя повысят до должности Председателя Роскомпечати, у Президента обнаружится цирроз печени, в редакцию пришлют новые тарифные сетки, с оплатой исключительно в баксах, в Чечне положат больше пяти тысяч наших и друг решит досрочно проставить «Абсолют–цитрон», но ни с одной этой новостью не будет звонить Главный, он может привнести в душу только раздраженность, смятение, суету, мгновенный испуг, синусоидно возникающее в мозгу напряжение, как это настырное, с пугающей периодичностью повторяемое:

– Дзи–и–и–инь!..

А пошел ты… Не подойду я к тебе, хоть тресни! Я занят, заболел, умер.

– Дзи–и–и–инь!.. Дзи–и–и–инь!!.. Дзи–и–и–инь!!!..

Взял трубку – куда денешься, постарался придать своему голосу как можно больше человеколюбия, раздражение замаскировать.

– Алло?

– Добрый вечер.

– Здравствуйте…

Голос официальный, суровый: ясно, не выпить же приглашает; ecть Главному с кем пить…

– Чем занимаешься?

Лучше не врать, что обещанное обозрение пишешь и так в редакции все знают, чем он занимается.

– Занят, халтурку строгаю. Корм для аквариумных рыбок, стейтовская реклама, на трех языках…

Хорошо еще, что в совершенстве владеет английским и немецким (кроме русского, разумеется); волка ноги кормят, а его – язык. Языки, точней, ну, и компьютер.

– Так, никаких халтурок: бросай все и сейчас же – ко мне.

Обозреватель скривился – видел бы это кривляние Главный – сразу бы в корректоры разжаловал.

– Что?

– Ко мне, говорю, едь…

– А что случилось?

– Не по телефону. Потом расскажу…

И бросил трубку, подлец.

* * *

Ну ладно: к тебе так к тебе.

Завел свою «бээмвуху» (не старую еще, в прошлом году из Германии, куда на какой–то симпозиум ездил, пригнал), выехал со двора и – в сторону Центра.

И чего это он позвонил?

Случилось что?

Может – издание прикрывают?

Да нет, вряд ли: кто на это пойдет? Не военное же положение. Хотя – теперь всего можно ожидать.

За время работы в издании вечерних звонков от Главного было всего три: в 1991, во время опереточного «путча», в позапрошлом, когда герои–танкисты, получив по мешку денег и по ящику водки, из орудий, как на Курской дуге под Прохоровкой по Белому Дому палили и в прошлом – когда точно стало известно о Чечне

Все три события – из рук, как говорится, вон. В первом случае надо было ехать в центр, готовить репортаж о БТРе, геройски таранившем мирный троллейбус и о патриотическом подъеме москвичей (половина в стельку); во втором – тоже репортаж, удалось пробраться в лагерь инстругентов, в Белый Дом, то есть (три четверти – в стельку), интервью с единственным трезвым генералом, правда, загнал в Германию и Штаты (деньги на «бээмвуху»–то откуда?); а в третий раз тоже надо было репортаж сделать, но, к счастью – тормознули военные: аккредитации не дали, хотя просьба в Генштаб была за очень высокой подписью. Не разобрались, наверное, ведь там всегда все в стельку.

Ну, а теперь что?

Наверное, труп…

«После тяжелой и продолжительной болезни…»

Her, не то, иначе оппозиционеры, те самые, которые в Белом Доме из автоматов по танкам стреляли, а теперь ежедневно интервью раздают, возмутятся: что же вы. мол, над больным таким человеком издевались, Президентом его держали? В ЛТП надо было, в хорошую клинику…

«Российский народ, все прогрессивное человечество понесло тяжелую утрату… Скоропостижно… Снискал авторитет и уважение… Светлая память… Навсегда сохранится в наших сердцах…»

Тоже не то: все прогрессивное человечество испугается, что следующим станет еще более авторитетный и уважаемый, а чем больше авторитета и уважения снискал предыдущий, тем дольше сохранится светлая память в сердцах после следующего… Такой вот закон физики.

Значит, надо обругать: в России всегда так – труп еще не остыл, еще в землю не закопали, даже еще зелененькими пятнами не покрылся, а его уже поругивают… Юродивые, правда, сразу на труп молиться начинают, голосят истошно – ах, ах, как мы его (когда живым был) не ценили!

За перекрестком мент стоит поганый с полосатой палочкой и всех подряд проверяет – вон какая очередь машин выстроилась!

С чего бы?

«Дорогие соотечественники!.. Братья и сестры!.. Кровавая диктатура демфашизма пала!.. Антинародный режим… Строили наши отцы и деды… Остановить обнищание россиян… Защитили и отстояли… Единое, могучее государство… Вернуть россиянам гордость… Социальная справедливость… Вера в будущее… Сов… то есть русский народ заслужил… В едином порыве… Нарушенные исторические узы… Единое и могучее государство… Гордость… Выполняя волю народов Советского Союза… Денонсация Беловежских соглашений… Ура, товарищи!..»

Явно не это: тогда бы наверняка и из танков стреляли, и автобусы–гармошки с зарешеченными окнами по городу вместо воронков гоняли, и на фонарях бы вешали. Уже бы болтались на ветру, точно.

Обозреватель осторожно притормозил, зачем–то огляделся по сторонам: никого на фонарях еще нет, пока чисто… Только мокрый снег так некстати повалил, надо вот дворники включить.

Мент подходит, рука рыбкой взмывает под козырек. Есть такой закон: чем шикарней у тебя тачка, тем быстрей взмывает рука.

– Ваши документы…

Отдал – на, смотри, сука, подавись… Что, опять придерешься к чему–нибудь, чтобы деньги вымогать? Мало настриг за сегодня, парикмахер?

Нет, не к чему придраться – отдает назад. Обижен, наверное…

– Спасибо. По дороге никого не подвозили?

Обзреватель пожал плечами.

– Нет.

– Езжайте…

– Простите, товарищ лейтетант, случилось что?

– Ничего не случилось, езжайте…

Странно.

А если ничего не случилось, но машины тормозят – что же тогда?

Нет, точно труп.

Но чей?..

* * *

Главный встретил Обозревателя в прихожей. Халат, домашние тапочки, бифокальные очки с толстенными линзами. Никогда бы не сказал, что это – Главный. Похож, скорей, на комика, на эдакого хронического неудачника из старой комедии. Эдакий мистер Питкин или синьор Фантоцци.

Ну, против кого ты теперь, Фантоцци?

Опять против всех?

И опять – один, как всегда?

Или…

– Проходи на кухню…

Обозреватель зашел, уселся, растер руки – замерзли за рулем.

А настроение у Главного мрачно–решительное – не глядя на гостя, полез в огромный холодильник, достал початую бутыль водочки, от которой не бывает похмелья, две стопки на стол, без закуски…

Такое впечатление, что он чего–то боится. Чего, интересно? В свое время ни Чебрикова, ни Лигачева не боялся, по слухам Горбатого посылал (после августа 1991–го, разумеется), а теперь…

Нет, что–то тут не то.

Что он – пить сюда по телефону вызвонил?

– Выпьешь?

– За рулем я…

– Пятьдесят граммов.

– Машины на Садовом проверяют, – слабо отмахнулся Обозреватель и скосил глаза на бутыль.

– Значит, больше не проверят. – Поймал удивленный взгляд, пояснил: – Бомбы дважды в одну воронку не падают…

Что бомбу в кого–то бросили? Как на Грозный? Летчики–штурмовики, «в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ», Гринивецкие, Халтурины и Каракозовы? Ну–ка…

Налил себе и Обозревателю, опрокинул в глотку – не чокаясь, не закусывая, стараясь не встречаться взглядами. Словно на поминках по близкому человеку. Нет, точно труп…

Теперь, наверное, самое главное–для чего все это…

Ну?

Обозреватель прищурился, склонил голову набок и – Главному:

– Кого?

По тому, как задергалась у Главного щека, понял: направление мысли правильное.

– Уже знаешь?

– Догадываюсь…

– М–да. – Поставил стопочку на стол, сел напротив. – Ты Листьева знаешь?

– Из «ВиДа», директор ОРТ?

Да, знает Обозреватель Листьева, примерно в одно время в универе учились, только на разных курсах. Ну, здоровались иногда, пару раз выпивали вместе–кажется, года три или четыре назад, когда еще «Взгляд» был… Высоко залетел, Икар – смотри, чем ближе к солнцу, тем больше шансов вниз… Что, он – кого–нибудь? Или…

– Убили его…

– Листьева?!

– Да.

Ну, наверное шутит – если бы Иосифа Давьщовича или Аллу Борисовну… Хотя у Иосифа Давыдовича шансов больше; спирт, как известно, не только согревает, но и горит синим пламенем. «Папа», короче говоря.

– Да не может быть!

– Мне полчаса назад когда позвонили, я то же самое сказал: «Быть того не может!..» Ан – может, оказывается..

– Это не шутка?

– Какая шутка! Знаешь, что теперь начнется?

Да, кто–кто, а Обозреватель это прекрасно знает. Сам недавно писал о противостоянии «Банкир плюс Градоначальник» против «Политик плюс ВПК плюс автомобильное любби плюс Дума плюс правительство плюс…» Как выразился в «МН» Телохранитель Президента – «я люблю поохотиться на гусей…»

Однако в услышанное верится как–то с трудом – с какой стати его убивать?

– Убили, убили, – успокоил Главный, – в подъезде собственного дома, два выстрела. Видимо, наемный киллер, не иначе…

– А кто?

Глупей вопроса, наверное, и придумать нельзя, хотя, если разобраться, вопрос–то совершенно естественный.

– Киллер. Киллер убил. Наемный убийца так теперь называется.

Слово какое–то глупое, как и все эти «брокеры», «дистрибьютеры», «проперти», «презентации»…

– Понимаю, что не восторженная поклонница…

– Завтра на Останкино, вроде бы, забастовка намечается.

Обозреватель недоуменно посмотрел на Главного.

– Вот как?

– Точно, мне сказали. Уже решено.

Спорить бессмысленно – если уже «мне сказали» то, наверняка, точно. Решено. Главный вообще редко когда ошибается.

– Что – санкционированная?

– Пока неизвестно. Думаю, что почти все – и техники, и эти, – он сделал неопределенный жест рукой, – ну, творческие работники, и администраторы выходить в эфир откажутся. Но там, – Главный поднял вверх большой палец, подразумевая под соседями наверху весьма высшие сферы, – там уже все знают…

– И кому же это надо было – Листьева убивать? Зачем?

– Ну, кому нужен скандал, кому нужны остановка приватизации Останкино, кому надо вновь столкнуть Премьера и Градоначальника, Кремль и Москву, кому нужна забастовка – это я примерно представляю… Равно, как и все остальное. Версий много. Больше, чем может показаться на первый взгляд. – Главный тяжело вздохнул, закурил. – Есть так называемые коммерческие структуры, хорошо делающие бизнес на телевидении.

– Реклама?

– Нет, не только… Они настолько глубоко проникли в Останкино, настолько повязали всех деньгами и посадили крупных людей в такую глубокую долговую яму, что теперь им оттуда не выбраться.

Обозреватель с изучающим интересом посмотрел на Главного – что же он так разнервничался, бедный Фантоцци: щеки отекли, кровью налились глаза, задышал тяжело, как марафонец после дистанции…

Что это с ним?

Может быть, и за себя боится?

Дослушав, Обозреватель решил на всякий случай прикинуться шлангом и невинным голосом уточнил:

– Долговая яма? А как это? Что – деньги им в долг давали?

– Да, но не деньги, не только деньги. Объяснять долго, если кухни не знаешь. Но они там расплачиваются не деньгами, а эфирным временем… Долго, говорю, объяснять, и утомительно. Останкино, если быть честным, давно перестало распоряжаться собой. Оно не принадлежит себе. Есть люди, которые закупили все вперед, на много месяцев вперед, чтобы не сказать иначе.

Видимо, знал он куда больше, чем говорил сейчас; знал, но рассказывать не хотел, а то, что сказал – от растерянности…

И все – захлопнулся, как сундук. В те мгновения, когда Главный боролся со своим испугом, раскрылась невзначай крышка, и мелькнуло в дневном свете то, чего никому, в том числе и Обозревателю, знать не надобно…

Хотя он и так много знает.

– Не должно это нас волновать.

– А что должно?

– Значит, так: просто надо на событие откликнуться. Не откликнуться нельзя, сам понимаешь. Первая полоса, сверху – портрет, рядом – заметка. А ведь ты у нас мастер борзописи…

– Приму как комплимент, – ответил Обозреватель и почему–то улыбнулся.

– И вообще – редкостный циник, – тоном профессионала, беседующего с профессионалом, продолжил Главный, – помню, когда Белый Дом горел, ты под фотоснимком замечательную подпись придумал, из «ящика»: «Русская недвижимость всегда в цене!» Потом мне звонили и возмущались…

– Профессиональное, – ответил Обозреватель, втайне гордый собой, – я вообще заметил, что профессиональный цинизм ярче всего выражен у хирургов и журналистов. Так что еще раз спасибо за комплимент.

– Ну, вот и договорились. Только так: мне надо две статьи…

Что – сам решил одну на Запад, налево, то есть толкнуть? Кому там этот Листьев нужен… Своих журналистов едва ли не каждый месяц убивают.

– Одна – просто заметка, – пояснил Главный, – небольшая, вроде бы как отклик коллег, траурная, проникновенно–прочувственная, а другая – обзорная статья. Подробности: кому было выгодно его убивать, что и как…

– «Что и как» – это что и как?

– Ну, возможно надо будет к приватизации Останкино приплести и «высокую политику»… Ну, скользко, конечно же, я проконсультируюсь, как это сделать. Это что касается «что». А «как» – надо обождать.

– Повертев в руках пустую стопочку, Обозреватель осведомился:

– Обзор – когда?

– Неделя – хватит?

Значит, халтурку про корм для аквариумных рыбок доделать успеет. За обзор–то копейки заплатят, да и связываться, если честно, не хочется…

– Ну, об обзоре завтра в редакции поговорим. Я с утра созвонюсь кое с кем. Значит–завтра утром принесешь дискету. Две–три страницы, не больше, по тысяче восемьсот полиграфических знаков. Ну, договорились. Еще пятьдесят грамм – выпьешь?..

Первая задача была довольно простой: две страницы, три тысячи шестьсот знаков.

Тональность траурной заметки также сомнений не вызывала: сердечно так («последнее «прости», хрустальный звон бокала…»), с плохо сдерживаемым возмущением («как прекрасна обнаженная Гласность, и как беззащитна! Можно купить её, раскрутить на барабане это слово из девяти букв, намалевать три «М», бабочек, Леню Голубкова, Инкомбанк, Премьер—ЭсВэ, Холдинг, Супремекс…»), невольно переходящим в хорошо контролируемое негодование, по нарастающей («мы не можем больше терпеть этого позора и этой муки, когда по всей России идет массовый, планомерный отстрел таких замечательных людей!..»).

Короче, примите соболезнования.

Ты ушел, Влад, но начатое тобой дело живет.

«Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь…»

Мы помним тебя.

Точно как на типовом памятнике из гранитной крошки: «Помним, любим, скорбим». И рядом, в позеленевшей майонезной баночке – увядшая гвоздичка, стаканчик двухсотграммовый с водочкой, и бутербродиком с килькой в томате сверху прикрыт.

«Смиренное кладбище».

Так, вперед, к станку, за компьютер, то есть.

Обозреватель, помешивая ложечкой кофе, с тяжелым вздохом уселся за компьютер и задумался.

Название.

Точно – как же это назвать?

Хорошо бы обыграть название какой–нибудь передачи, которая ассоциируется с именем покойного. «Взгляд», «Поле Чудес», «Тема», «Час Пик».

Первую мысль Обозреватель забраковал сразу же, хотя искус назвать заметку вроде «Его взгляд был честен», «Прощальный взгляд» или «Взгляд через оптический прицел» конечно же, подмывал.

Фантазия у журналистов вообще очень скудна, слаборазвита фантазия (особенно у искалеченных журфаком), и такая идея наверняка пришла в голову не только ему – сколько теперь по всей Москве сидит таких борзописцев, как он, и за ночь строгают?! Десятка три, не меньше, а то и больше… А сколько на радио, на телевидении?

Впрочем, на телевидении, если верить Главному, завтра забастовка.

Тоже самое и со вторым: «Убийство в Поле Чудес», «Киллер – это страшное слово из шести букв»… «Кровь на барабане»… Почему–то некстати вспомнилось: был в семидесятые такой шлягер, какой–то проходимец мелодию из гитарного «Романса» Гомеса списал: «Барабан был плох, барабанщик – бог…»

Пошловато звучит – в смысле названия про барабан, который из «Поля…» Да и не все знают, что такое киллер, особенно в провинции; туда, на её счастье еще не дошли лучшие достижения современной цивилизации.

«Капитал–шоу «Смерть Влада». Одиннадцать букв, угадайте слово.»

Ну, это уже слишком, народ как прочтет – в столицу с дрекольями ринется, редакцию спалит.

Теперь – «Тема», «Час Пик». Еще хуже. Половина борзописцев обязательно напишет, что «Час Пик» стал его звездным часом, а другая половина – что «Тема» его жизни была… Благородной, справедливой, гуманной, что он… Ну, и etc.

Надо что–нибудь такое – просто и со вкусом. Проникновенно–проникновенное.

Допил кофе, выкурил сигарету, вздохнул.

Нет, лучше без названия: таких случаях материал лучше всего пускать без шапки – просто как текстовочка под фотоснимком.

Уселся поудобней за компьютером и понеслось: тук–тук, тук–тук, тук–тук–тук–туктуктуктук…

* * *

Главный, прочитав принтерную распечатку, молча сунул её в папку «на ближайший номер» – значит, никаких возражений. Оно–то и понятно–профессионал, три тысячи шестьсот знаков соболезнования не проблема…

– Ну, теперь поговорим о главном.

– Обозрение?

– Да, обозрение. Точней – большая статья, на вторую страницу… Это не обязательно обозрение…

Обозреватель насторожился – точно хищная рыба, выглядывающая из норы, высматривающая проплывающих наверху глупых светлобрюхих плотвичек и ярких, броских красноперок – ну, кого? Пошевелил спинным плавником, отряхнул с хвоста ядовито–зеленую болотную ряску, оскалил мелкие треугольные зубы…

Кого?

Кому там спинной хребет перекусить, чьей кровью водичку окрасить?

Ведь ясно – в этой смерти надо будет кого–нибудь обвинить, а вот кого?

Сейчас узнаем кого…

Хищно взмыл к люстре, сделал крутой вираж, хвостом пошевелил, невзначай задел потолок – вон, какой склиский след на побелке, поднырнул под стол и – на прежнее место. И только пузырьки маленькие рядом, в иле булькают, наверх всплывают…

Ну?..

– Значит, так, – Главный, поднявшись со своего места, подошел к двери, проверил, плотно ли она заперта, уселся вновь, – я тут кое с кем поговорил…

Посмотрев на часы, Обозреватель механически отметил: половина десятого.

И когда это он успел?

– Официальных версий две: из–за рекламы – раз, из–за политики – два.

– А неофициальные? Например – какие–нибудь случайности?

– Не знаю, – Главный поджал рот, похожий на куриную попку – Хотя, если вдуматься, возможны миллион вариантов, миллион версий, и притом – самых неожиданных.

– Насколько мне известно, Листьев со времен «Взгляда» и «Темы» политикой напрямую не занимался. «Час Пик» – не в счет, там ведь без «Подробностей», – очень осторожно предположил Обозреватель, которому теперь, после случившегося, очень не хотелось писать о политической подоплеке убийства, тем более, что свою собственную версию он давно уже выстроил.

– Любой, кто появляется на экране каждый день, так или иначе занимается политикой, – Главный прищурился, закурил и, откинувшись на спинку кресла, продолжил: – Вольно или невольно. Хрюша и Степаша из «Доброй ночи» – тоже… Такой вот парадокс.

Что он такое несет? Может, с директором ФСК перепутал?

– Я тебе вот что скажу: не надо слишком сильно углубляться…

– Это насчет чего?

– Насчет будущего обозрения… Можно сделать анализ ситуации на Останкино и, как говорится, попасть «пальцем в глаз».

– То есть?

– Угадать букву, – ответил Главный достаточно уклончиво, однако Обозреватель прекрасно понял, что он имеет в виду. – А потому дам тебе дружеский совет, как профессионал профессионалу: сделай лучше хороший, светлый, лирический такой материал о личности покойного… Ну, на тему: «Знаете, каким он парнем был? Как на лед он с клюшкой выходил?..» Это – безопасней всего. Знаешь, сколько стоит гроб Листьева?

– Знаю, – поморщился Обозреватель.

– То–то, у тебя столько денег нет, хоть ты год свои халтурки будешь гнать… Встреться с его друзьями, поговори, повздыхай… Ну, и так далее… А насчет версий убийства – не надо, не советую. Да и другие найдутся, без нас. Больше общих фраз, меньше конкретных имен, это создает ощущение загадочности и недоговоренности – мол, вот, зажимают Гласность, не дают свободы слова. Чем больше прочувственных свидетельств друзей и соратников, тем лучше… И эффектней. Читатель это любит. Сейчас, скорей всего, начнется тихое помешательство, народ на кухнях сидит, на портрет по телевизору смотрит, и каждый свою версию выстраивает. И все – вздыхают: ах, как жалко… Знаешь, почему наше издание популярное? Почему мы до сих пор на плаву?

– Почему?

– Да потому, что читатель, или зритель – как тебе угодно, находит в нем то, что хочет найти… Надо уметь нравиться людям. Такая вот нехитрая игра. Как в «Поле чудес» – традиционная игра со зрителями. Секрет успеха, так сказать. Впрочем, если хочешь наступить на грабли, можешь писать, все что вздумается. Изучай документы, встречайся с людьми, стриги компромат, играй в Шерлока Холмса и так далее…

– Но в любом случае надо высказать свою версию убийства, – возразил Обозреватель, прекрасно понимая, что без этого материал не пойдет. – Так сказать, «черно–белое кино»: вот он каким замечательным парнем был, вот он какой хороший, добрый, чудесный, умница, а его взяли и…

Щелкнул зубами, вновь в нору спрятался, и только жабры равномерно раздуваются, усики шевелятся хищно в проточной воде…

Ведь не зря Главный сегодня с кем–то там созванивался, не зря с самого утра консультировался, что можно писать, а что – нельзя… Что ему – слюни и сопли посоветовали разводить, что ли?

И зачем он тогда к двери подходил, прислушивался – не стоит ли там кто–нибудь?

Как–то странно себя он ведет, непонятно.

Для чего звонил – проконсультироваться, что «можно» или чего «нельзя»?

Скорее всего, последнее…

Главный с видимым неудовольствием посмотрел на собеседника – ну, что, мол, говорить, когда нечего говорить?

– Ну, я тебе вчера кое о чем уже сказал, – про юнее он после непродолжительной, но очень напряженной паузы, – а вывод можешь сделать сам… Писать или не писать. Что писать и чего – не писать. Насчет проблематики это ты правильно решил: любую проблему можно растянуть на полюса – «плюс» и «минус», «черное» и «белое», «горячее» и «холодное», и так далее... С «плюсом» «белым» и «горячим» решено, на поверхности: светлая личность убитого. А вот с остальным... – Главный развязал шнурки папки, достал распечатку соболезнования, просмотрел: – вот ты тут хорошо написал – «как прекрасна обнаженная Гласность, и как беззащитна! Можно купить её, раскрутить на барабане это слово из девяти букв, намалевать три «М», бабочек, Инкомбанк, премьер–эсвэ, холдинг, супремекс.,,» – процитировал он. – Значит, так: народ не любит рекламы. Листьев – положительный герой, боролся с засилием всех этих холдингов и супремексов, педдигрипалов и вискасов. Выступал, понимаете ли, защитником интересов рядовых россиян. Рекламные агентства, которым все это очень не нравилось, сильно обиделись на него и скинулись на профессионального киллера.

– Версия для идиотов, – вяло шевельнул плавником Обозреватель, – меня же коллеги засмеют…

– А ты псевдонимом подпишись, – посоветовал Главный, – пусть псевдоним и засмеют. Почему для идиотов?

– Ну, допустим, Листьев решил отказаться ото всей рекламы… Хотя – при чем тут Листьев? Гам ведь один Функционер куда большим, чем он, заправляет… По идее, если так, то его и надо было убивать. Ну, хорошо, отказались от рекламы: не навсегда ведь, а только на короткое время. Ни одно телевидение без рекламы существовать не может, факт. И не потому отказались, что заботились о зрителях, а потому, что это хитрый тактический ход. Да и не Листьев, если разобраться, а один очень известный Промышленник, который над ним – тот самый, чей «мерседес» в прошлом году пытались взорвать, кстати, если не ошибаюсь, рядом с домом погибшего, недалеко от того самого тридцатого по Новокузнецкой. Промышленник, кстати говоря, сразу после этого испугался и в Вену свалил, наверное, думает, что там его никто не достанет, – Обозреватель сглотнул набежавшую слюну и продолжил: – пока рекламы не будет, некоторые банки выплачивают компенсацию, целиком и полностью возмещая финансовые потери, а потом резко играют на повышение. Рынок мгновенно монополизируется, и в результате реклама вновь идет по новосозданному ОРТ, а все конкуренты летят под откос, как фашистские эталоны с танками. Рельсовая война, короче говоря. Герои–партизаны тол заложили – и… Это даже мне понятно, хотя я в подобных вещах не слишком компетентен. Элементарно просто. Кто становится монополистом? Промышленник, а также те, кто стоит за его спиной… Кремль становится, и в результате ОРТ целиком и полностью выполняет госзаказы тех, кто стоит за Промышленником. А через год – президентские выборы. А телевидение – четвертая власть. Единственная, наверное, действенная власть в России: первой, второй и третьей, если вдуматься – нет. Отсутствует.

– Значит, сам все прекрасано понимаешь, – покачал головой Главный, – и, надеюсь, у тебя хватит ума не писать об этом…

Обозреватель отмахнулся.

– Это ведь и ребенку понятно. А насчет рекламных агенств, которые якобы «обиделись», «решили скинуться на киллера» – это для идиотов… Рекламщики ведь – не самоубийцы… Их, все эти рекламно–посреднические конторы после всего на порог никто не пустит…

– Так ведь для идиотов и работаем! – возразил Главный. – Кто читает массовые издания вроде нашего? Кто смотрит все эти идиотские телешоу? Ясно кто… Среднестатистические идиоты, имею в виду – обычные россияне, страшно не любят рекламы, не выносят её на дух, особенно – когда она так навязчиво прерывает любимый сериал или футбольный матч. А сколько идиотов разорилось благодаря рекламе, которая навязывали им все эти три «м», все эти селенги, тибеты и техинвесты? Они ведь теперь её люто ненавидят! Надо ведь на кого–то свалить вину, не скажет ведь идиот: «я – идиот», ясно кто виноват – тот, кто заставил его покупать все эти билеты, все эти «мавродики», все эти акции!.. К тому же, идиоты очень не любят, когда им предлагают купить вещи, на которые у них все равно никогда не будет денег. – Главный снял свои бифокальные очки, протер большим клетчатым платком, водрузил на место – бедный Фантоцци, поставил бы себе контактные линзы! – Понравится версия, понравится и примут, для них – очень убедительно. Да, тебе сегодня вечером видеокассетки привезут, с Останкино. Ну, старые записи всех этих «Тем», «Часов Пик» и так далее… Посмотришь, может быть – пригодится. – Он закурил и, впервые улыбнувшись на протяжении всего этого разговора, добавил: – Так что лучше раскрутить версию о злых и кровожадных рекламщиках. Все гениальное просто. Не просто, а очень просто…