Текст книги "Час Пик"

Автор книги: Всеволод Иванов

Соавторы: М. Лерник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– К чему ты мне это принес? Что – .хочешь сказать, что меня как в Узбекистане за какой–то поганый пистолет расстреляют? Без суда и следствия – да?

– А ты дальше, дальше читай, – произнес тот, – до конца… Тогда и поймешь, к чему я тебе это принес.

…предоставив подлинному виновнику гулять на свободе. Не уместнее было бы для этого спросить, где ответственные за убийство Дмитрия Холодова?

У нас есть исторический опыт, мы знаем, к чему приводит правовой нигилизм. Во времена гражданской войны бессудные расстрелы в массовых масштабах применяла ВЧК…

(…)

…И все–таки–только через суд, только через закон. Потому что уже бъгла возможность убедиться: без– законие полицейского государства не знает границ, рано или поздно такое государство пожирает и себя…

Не вижу основания подозревать умысел в действиях самого президента. Но его слова могут быть использованы в недобрых целях. У граждан нашей страны есть очень много причин опасаться полицейского государства.

И еще одно. Предвыборная кампания началась – не формально, а фактически. И с прицелом не только на ближайшие, но и на отдаленные, президентские. Уже не один будущий претендент заявил во всеуслышание о своих намерениях. Может быть, кто–то из сторонников переизбрания теперешнего Президента беспокоится, что он отстает в гонке, и старается уже сейчас «подсвечивать» каждый его шаг предвыборным расчетом? Разумеется, внимание к делам ТВ Останкино, к делам Москвы, к надежности руководства УВД и Прокуратуры Москвы – дело благое. Если только тут не примешивается ничего, кроме заботы об интересах самого дела.

– Если недостаточно – вот еще, – с этими словами Телохранитель протянул узнику следующий, загодя приготовленный номер.

МЫ ХОТИМ ЗНАТЬ:

Чем занимается московская милиция?

Наша справка: в столице России насчитывается более ста тысяч милиционеров: Для сравнения: в столице Великобритании полицейских около 28 тысяч.

Кто из чиновников ответит за смерть Листьева?

До сих пор не найдены убийцы вице–премьера Виктора Поляничко, певца Игоря Талькова, священника Александра Меня, журналиста Димы Холодова…

Почему следствие всегда ведется закрыто?

В федеральном бюджете на 1994 год на правоохранительную деятельность и органы безопасности было выделено 12734231 млн. рублей. Из них МВД РФ – 7870717 млн. рублей. Это–деньги налогоплательщиков, которые хотят знать, куда они тратятся.

Почему бандитов все больше, а нас все меньше?

Сегодня в Росам насчитывается 160 воров в законе, 5 тысяч «авторитетов». В прошлом году удалось выявить 23200 преступных групп. С применением огнестрельного оружия зарегистрировано 16800 преступлений…

Дочитав до конца, Полковник вернул газету.

– Еще бы написали – «чем занимается служба охраны», – произнес он.

– Напишут, напишут еще, все впереди.

– Ничего не понимаю.

– Дело в том, – начал Телохранитель, – дело в том… Никто из будущих избирателей не захочет жить в полицейском государстве. И это очевидный факт. Слишком уж устрашающе, слишком пугающе, откровеннопугающе звучит… Да и память у России–матушки не девичья.

– Разумеется, не захочет, – вяло поддакнул Полковник, с трудом соображая, куда же все–таки клонит собеседник.

– Тем более, что в свете убийства Листьева ситуация представляется еще худшей, чем того можно было ожидать… Так сказать – все, последняя капля. Расстрел Белого Дома, массовое обнищание, гробы из Чечни, народ возмущен – но глухо, глухо. Кстати, вон станция Ростов–товарная – вся забита вагонами–рефрижира– торами со свежемороженными неопознанными трупами… Но – тихо, потому что по телевизору не показывают. А потом – ведь убитых там, в Чечне, знапи разве что их начальство, родные да близкие и – все, очень узкий круг. А Листьева – вся страна, вся Россия. И его убийство куда значительней и весомей, чем мгновенная гибель пусть даже целого мотострелкового полка. Как говорят твои коллеги – «резонансное» убийство. И чем больше проходит времени с момента убийства, чем меньше шансов убийцу отыскать, тем ниже рейтинг Президента. Ты же сам понимаешь, как тут, в России рассуждают: он–де один во всем виноват, он бессилен навести порядок в стране…

– Ну, допустим, – вяло согласился Полковник, – тем более, что его и не найдут… Все, момент упущен. Такие преступления, как мне известно, раскрываются или по горячим следам, в первые три, четыре дня, максимум – неделя, или не раскрываются вовсе. Точно говорю – не найдут его уже.

– Убийцу? – спросил Телохранитель, интеллигентно улыбнувшись.

– Ну да…

– Тем хуже для Президента.

– Только для него? – многозначительно поинтересовался узник, и в этой многозначительности ясно прочитывалось: мол, чем хуже для Президента, тем хуже для тебя, дорогой коллега–ты ведь с него–то кормишься… Пошлют твоего Президента в жопу, и будешь ты уже не Телохранителем… Говорить не хочется, кем будешь.

Пауза была непродолжительна, но значительна, и чем дальше длилась, тем больше нарастала эта самая значительность.

Первым прервал её Телохранитель:

– А теперь – представь: было бы так кстати – найти, показать всему миру, и образцово–показательно расстрелять перед телекамерами, мол – смотрите, люди добрые, вы говорили, что Президент только и умеет, что спать летаргическим сном в самолете во время встреч с Премьером Ирландии, да с немцами водку пить, а он–то на самом деле… Вон он какой–ночи не спал, подчиненных своих дрючил, чтоб те в лепешку расшиблись а – нашли гнусных убийц героя. Кстати было бы такое – а?

– Допустим, – согласился Полковник; теперь вид у него был очень озабоченный.

– А ты чего разволновался? – Телохранитель достал из кармана пачку «Мальборо», раскрыл ее и вежливо предложил собеседнику – сам–то он не курил, но всегда носил с собой сигареты – именно для таких случаев. – На, покури, успокойся…

Полковник, нервно прикурив, уставился на собеседника – мол, ну и дальше что?

– И дальше что?

– Рейтинг бы его поднялся, это во–первых, – принялся загибать пальцы Телохранитель, – и народ бы успокоился, это во–вторых, и жажду крови бы удовлетворили… Эго в–третьих.

– Ну и что с того? – вяло спросил Полковник; мол, какое это все ко мне имеет отношение, сидящему тут за какой–то драный пистолет. – Мало ли что было бы хорошо? Это из области гипотез, уровня «если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой…»

– Понимаешь, – Телохранитель развивал собственные соображения, – понимаешь, дело в том, что…

– Что?..

Телохранитель не зря отличался хорошей памятью: перед глазами отчетливо всплыл меморандум, составленный Аналитиком «на высочайшее имя», точней – не весь меморандум, а та его часть, где говорилось об «искупительной жертве».

– Нужна жертва…

– Жертва?!

– Да. Убийца будет найден, найден и показан общественности… Убийца и заказчик.

После этих слов Полковник понял все…

* * *

Они говорили долго – иногда даже переходя на крик (как старые друзья и сослуживцы, они могли себе это позволить невзирая на субординацию и теперешнее незавидное положение Полковника); кричали друг на друга так, что контролеры находившиеся метрах в тридцати (ближе их не подпускали), испуганно вздрагивали и инстинктивно хватались за кобуры.

Телохранитель увещевал, клянчил, просил, как старого друга, ссылался на субординацию, на высшие интересы Государства…

До слуха любопытствующих контролеров то и дело долетало:

«…если ты признаешься, тебя признают невиновным… тебе присвоят очередное звание, тебе дадут орден… высшие интересы Государства…»

– Ладно, шутки в сторону, – произнес Телохранитель, нахмурившись, – ты ведь понимаешь, какое это дело, и что тебя ждет? Это тебе формально за пистолет будут вваливать, а на самом–то деле…

– Нет.

– Подумай, у тебя нет выхода…

– И думать не буду.

– И выбора, кстати говоря, тоже нет…

Но Полковник упрямо стоял на своем: он был согласен понести какое угодно наказание за подчиненного идиота–прапорщика, за «Scorpion», хоть за утерю всего табельного оружия всех российских спецслужб, включая службу самого Телохранителя, но не брать на себя лишнее дело.

Он был профессионалом, и знал, что означает ввязываться в подобное.

– А почему именно я? Почему нельзя найти каких– нибудь сволочей–бизнесменов, которые обиделись на Листьева за то, что тот снял с ОРТ рекламу? Ведь это – самая популярная версия!

– Сволочи–бизнесмены – слишком абстрактно звучит, – туг же ответил Телохранитель, – тут нужна не группа лиц, а один человек, один, который бы сфокусировал в себе всю ненависть народа… Как Листьев фокусировал в себе всю любовь… Понимаешь?

Криво усмехнувшись, лефортовский узник поинтересовался:

– Ты хочешь сказать, что в это – поверят?

– Во что?

– Мне пятьдесят пять лет, – усмехнулся Полковник, – не может же человек в таком возрасте быть киллером… Не поверят, ни за что не поверят.

– Схему надо отстроить так, чтобы были и «Заказчик», пусть даже сволочь–бизнесмен, и «Исполнитель» – то есть киллер…

– Ты что – киллера из меня хочешь сделать? – откровенно хохотнул собеседник.

– Нет.

– …?

– Киллер – идиот–прапорщик, – прищурился Телохранитель, – во время задержания он погиб…

– Как – уже?

– Еще нет, но неважно.

– Как?

Полковника, как профессионала, прежде всего интересовали обстоятельства.

– Ну, захватил заложника, оказал вооруженное сопротивление, зная, что ему ничего не светит, открыл стрельбу в центре города. Мало в Москве стреляют, что ли? Учитывая несомненную опасность, служба безопасности была вынуждена применить табельное оружие…

– Какая, какая служба? – ехидно поинтересовался узник.

– Охрана Президента, – не моргнув глазом, произнес Телохранитель. – Ну, кто–нибудь из… Из рядовых, так сказать, охранников. Придумаем кто и как, короче говоря.

– Но почему тогда расследованием убийства журналиста занялись люди из охраны Президента? – задал Полковник совершенно резонный вопрос, – ведь следственно–розыскная функция… э–э–э… вам не свойсгвена? Тем более, что по этому делу, убийству, то есть, создана то ли какая–то спецгруппа, то ли сводная бригада из следователей ФСК, Прокуратуры и МВД. День и ночь тру дятся, работают, не покладая рук.

Телохранитель кивнул.

– Совершенно верно. И пусть себе трудятся, пусть себе работают.

– Так как вы торда все объясните?

– Что–нибудь да придумаем… Ну, скажем, очередная попытка очередного государственного переворота… Нет, слишком громоздко, переворот придумывать, надо будет ссылаться на конктретных людей, много подвязок. Ну, попытка террористического акта, это куда проще. Ведь была уже такая, так ведь? – спросил он, будто бы ища поддержки у собеседника. – Занялись вплотную расследованием, и неожиданно вышли на след киллера… Потянулась цепочка, отследили, что и как… А там придумаем что–нибудь. Подходяще?

Вздохнув, Полковник с сомнением пожевал губами.

– Нет.

Но почему? – спросил Телохранитель немного разочарованно; он уважал в Полковнике не только старого друга, но и профессионала, и потому всегда прислушивался к его мнению.

– Потому что слишком громоздко получается… И – шито белыми нитками. Не поверят… Люди–то теперь шибко грамотные пошли. Скажут–мол, такой поворот на руку тебе, мол, посмотрите, какие мы хорошие, и не надо никаких новых законов принимать, не надо нас вновь под лубянскую крышу… Все и так хорошо. Нет, нет, не поверят. ни за что не поверят, – уверенно закончил Полковник.

– Поверят, поверят, когда предоставим вещественные доказательства. – успокоил узника собеседник, – то есть – «Заказчика», тебя, стало быть, и «Исполнителя», киллера то есть… Покойного прапорщика. И никто не будет докапываться, как именно нам это удалюсь. Скажем – никак нет, извините, секрет фирмы, строжайшая государственная тайна – и все.

– Но почему все–таки я? – Полковник наконец прикурил сигарету, но не с того конца – собеседник тут же протянул ему следующую.

– А что – неподходяще?

– Что – нельзя найти каких–нибудь нормальных сволочей? Бизнесменов мало, да? – узник принялся жевать сигаретный фильтр.

– Бизнесмены будут орать на весь мир, как резаные, – терпеливо объяснял Телохранитель, – как их все в России обижают… Друзья и соратники начнут бегать по редакциям, по судам, по адвокатам, ну, и так далее… Понимаешь?

– Угу, – мрачно ответствовал Полковник, сжевывая табак.

– Для такой роли нужен только свой, проверенный человек. и ты–лучшая кандидатура. Человек, который и на суде признает себя виноватым, и будет со всем соглашаться. Ты ведь наш человек – не так ли?

– Ты говоришь так, будто бы я уже согласился, – криво усмехнулся Полковник, сплюнув табачное крошево. – Ну, допустим, чисто гипотетически: я согласен. Повторяю–чисто гипотетически. И что дальше? Образцово–показательный расстрел перед телекамерами – да? Как в Узбекистане, без суда и следствия?

– Кстати, референты Президента опять напутали, – поморщился Телохранитель, – на самом–то деле, расстреливали не в Узбикестане, а в Таджикистане. А он и не заметил. Для него – все едино; Азия, она ведь такая большая. Но дело не в этом, дело в том, что лично тебя никто расстреливать не будет. Дело из–за чрезвычайности будет объявлено закрытым, материалы – засекречены… Да и не будет–то никаких материалов – пусть потом ищут. Вообще ничего не будет.

Невесело улыбнувшись, узник поинтересовался:

; – А со мной что? Мне–то от этого будет не легче, сам понимаешь. Какая разница, где и как меня расстреляют, перед телекамерами или так, втихомолку?

– Сперва создадим тебе какую–нибудь солидную крышу, чтобы ты сошел за типичную сволочь–бизнесмена… Ну, какую–нибудь богатую фирму, концерн или, что еще лучше–акционерный фонд. Ну, акциями хотел торговать, народ обманывать…

– Все равно потребуется масса перекрестных ссылок. Что–такой вот хрен с бугра появился, на голом–то месте, деньги у него неизвестно откуда, и захотел на Останкино рекламу разместить?

– Вот и хорошо, что неизвестно откуда. Стало быть, капиталы имели явно криминальное происхождение – неужели непонятно?

– А сам я? А фирма? А счета? А партнеры? А все остальное?

Телохранитель сделал успокоительный жест рукой.

– Это дело техники. Организуем как–нибудь, не такое организовывали.

– А потом?

– Ну, поместят в газетах фотографию, несколько измененную, вроде фоторобота… Ведь массам, страждущим крови, нужен один человек, который бы и сфокусировал в себе ненависть и отвращение. Нужен конкретный образ, на который и наводится резкость. Сволочей– бизнесменов не любят, версия о том, что его отправили на тот свет «рекламщики» нравится абсолютно всем.

– Ну, а если к этому времени все–таки найдут настоящих убийц?

– Не найдут, – успокоительным тоном произнес Телохранитель, – ты ведь сам знаешь, что не найдут… Да и нет уже их, этих убийц 4^ точно тебе говорю. То есть, – спохватился он, – есть, конечно же… Есть, если ищут, то найдут.

Бросив сигарету, Полковник вздохнул:

– А дальше?

– Через несколько месяцев – официальное сообщение во всех центральных изданиях, что прошение о помиловании отклонено и что приговор приведен в исполнение… И народ с облегчением вздохнет.

– А я? – спросил Полковник, вжав голову в плечи, – а со мной что?

– Ну, отправим тебя в какое–нибудь тихое место, в ближнее зарубежье, – задумчиво произнес Телохранитель, – придумаем что–нибудь вроде охраны посольства в какой–нибудь постсоветской банановой республике… Во всяком случае – для тебя это куда лучше, чем… Ты ведь понимаешь, что утеря пистолета твоим подчиненным – не более чем повод?! Что – кусок не по зубам захотел заглотить – да? Конфеденциальными бумагами налево торговать, о начальстве?

Узник ожидал многого, но только не такой осведомленности – после этих слов он окончательно сник, тяжело и грузно, как грузовик на спущенных шинах, прошелся по дворику и уселся на скамейку.

Насладившись видом поверженного в ничтожество собеседника, Телохранитель спросил:

– Ты ведь, надеюсь, понимаешь, как теперь тебя вздрючат?

Он недоговорил, но теперь, после этой беседы Полковник прекрасно понял: неприятности начались у него не из–за идиота–прапорщика, утерявшего свой «Scorpion»; пистолет был только зацепкой, зацепкой Полковник давно уже ходил в немилости у начальства, потому что слишком много знал…

– Ну, так что?

– Хорошо, я согласен, – произнес Полковник и почему–то побледнел. – Но я могу тебе верить?

– В чем?

– В том, что все будет именно так, как ты мне сейчас рассказал? В том, что меня не расстреляют, чтобы удовлетворить жажду крови? Равно как и во всем остальном…

– А я тебя когда–нибудь обманывал? – в свою очередь весело поинтересовался Телохранитель, весело, потому что вое так удачно закончилось, для него, конечно, – честное слово коммуниста!..

* * *

В городе сумерки наступают незаметно: «серый час», «время волка». Небо над Москвой становится мертвенно–бледным, а потом сразу же начинает темнеть – быстро, буквально на глазах. Кремлевские стены сочатся сукровицей, и только телефонные плоскости привычно поблескивают, как хирургические инструменты в абортарии. В такое время лучше всего думается, такое время мысли скорей, чем в какое–нибудь иное время, склоняются к аллегориям и ассоциациям.

Да, любое сравнение хромает, но «врач–гинеколог» – лучше и не придумаешь. Потому что опытный врач должен не только грамотно избавить от нежелательного шюда, не только уметь быть интеллигентным и предельно обходительным но, как и всякий врач, уметь сокрыть от больного его участь, знать, какое слово тот хочет услышать – особенно, если такой больной приговорен и ему уже ничего не поможет…

«Суперигра!.. На барабан выставляются: информационное пространство, деньги, акции… политическая власть в стране!..»

…неприметная в московской автомобильной толпе желтая «волга», покружив по центру Города, пересекла сперва Бульварное, затем Садовое и выехала на Ленинградский проспект.

Сырой весенний ветер надул на ртутное небо рваные комки облаков, лужи и грязь немного подсохли; было только слышно, как в салоне ровно и зловеще гудит отопитель, да в днище машины иногда попадают мелкие камешки.

По соседним рядам проспекта проносились автомобили, сигналили, толкались перед перекрестками, суетливо перестраиваясь из ряда в ряд; по грязным, мокрым обочинам муравьинно бежали чем–то перепуганные, озабоченные прохожие – тоже, наверное, боялись опоздать…

Скоро и тут, в Russia, будет точно также, как и в New York; все эти злые хмурые people, сломя голову, куда–то спешат, торопятся, всем надо было успеть, угнаться, никто не хочет оставаться последним…

Быть последним в очереди, в жизни, быть аутсайдером – нет ничего хуже. Писатель понял эту прописную истину в United States of America. Можно быть предпоследним, предпредпоследним, но – не в самом хвосте. Остаться последним, признать себя неудачником, – нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней. кошмарней, чем это. Наверное, еще хуже, чем быть импотентом…

Hавернoe, самое страшное ощущение – это когда никто не подталкивает тебя в спину, когда ты не ощущаешь чьего–то горячего дыхания в затылок.,.

Но теперь ему дышали в затылок, но это была уже не очередь; это было что–то страшное, ужасное, непонятное, совершенно необъяснимое – не только рационально, конкретно, но и абстрактно–умозрительно.

Кто они, эти страшные люди с зелеными туберкулезными клевками глаз, с жуткими электронными голосами – автоответчиками, так нагло и бесцеремонно затолкавшие его в машину, будто бы гнусные black наркоманы a New York, но не где–нибудь в South Bronks, а в центре столицы мировой державы?

Конкуренты из другого издательства?

Страшное и до сих пор вездесущее КГБ?

Люди Телохранителя, куда более страшные, чем все спецслужбы мира, вместе взятые?

Профсоюз киллеров – кто–то из тех самых, которые отравили на тот свет его героя?

Бандиты, которые теперь будут вымогать мзду, выкуп с Издателя?

Может быть… может быть это просто какая–нибудь ошибка, досадное, как говорится, недоразумение, и он, Писатель, когда выйдет из этой желтой «волги» целым и невредимым, обязательно опишет забавное приключение в последней главе будущего бестселлера?

Если, конечно, выйдет…

Вряд ли недоразумение: голос–то – будто бы электронный, аэмоциональный такой голос – тот самый, из трубки…

Автоответчик: «не. надо. тебе. этим. заниматься.»

А чем таким он занимался?..

Просто выполнял свой гражданский, понимаете ли долг – распутывал хитросплетения жизни и смерти известного и любимого всеми журналиста, замечательного человека, профессионала высшей пробы, доброго гения Останкино Влада Листьева… Которого любили все. Гражданский и, если на то пошло – коммерческий долг перед Издателем, который вложил в него деньги…

Что тут такого?

Писатель, немного осмелев, повертел головой – и куда это его везут?

В Шереметьево, что ли? Что, сейчас на самолет посадят и – из страны?

Насилуя мышцы лица, чтобы изобразить хоть какое– то подобие улыбки, он со скрытым, почти безотчетным подобострастием спросил:

– А куда мы едем?

Спутники промолчали будто бы не расслышав вопроса. А может быть, и действительно не расслышали, может быть, они глухие, может быть, запрограммированные роботы с немигающими лампочками блевотного цвета?

Писатель попытался высвободить руку – она по– прежнему была заломана, но тут же ойкнул от боли.

– Не делай лишних движений, – ледяным голосом посоветовал тот, что сидел слева.

Ой, как больно – зачем же они ему руки–то ломают?

Не знают, что ли, что он – писатель, который тут, в Russia, больше чем писатель, и что ему над руками работать–писать, писать, писать, писать, издавать свои детективы–мелодрамы–триллеры как минимум стотысячными тиражами и писать, писать, писать, чтобы вновь издавать и…

И на хрена он в эту литературу полез?

Сидел бы лучше на Брайтоне, среди таких же, как и он, работал бы таксистом спокойненько… Ведь таксист в New York – не больше, чем таксист…

* * *

Уже темно, и улицы, которыми катит желтая «волга», совершенно незнакомы Писателю. Какие–то плавающие в черно–чернильной, как гематома, темноте окраинные микрорайоны, заводские трубы, бетонные коробки…

Боковые стекла запотели ничего не видно. И дождь начался, как назло.

Желтая «волга» движется плавно, с трудом преодолевая сопротивление заводненного пространства; точно подводная лодка среди донных ущелий, подсвечивая себе путь фарами–прожекторами, иногда освещая ближним светом встречно проплывающие субмарины с красными и оранжевыми хвостовыми огнями. Коралловые безлистные деревца, робко тычащие вверх, на поверхность поломанными пальцами, фосфоресцирующие прямоугольники в стенах ущелий, дождь только угадывается – по шуму над головой…

Еще минут десять – и автомобиль подъезжает к металлическим воротам; они тут же отодвигаются.

А впереди уже маячит какое–то здание – то ли ангар, то ли пакгауз, то ли небольшой завод. Еще одни ворота – прямо в стене, и тоже открываются сразу же, как по незримой команде…

* * *

Писателя вывели из машины и повели какими–то темными коридорами, бесчисленными переходами, лестницами.

Никак нельзя понять направление: вправо, влево, наверх, вниз? Коридор, налево, направо, лестница, два пролета вверх, три – вниз, еще один коридор, налево, прямо, еще одна лестница, переход на другую площадку, вверх на четыре пролета, вниз…

Все, судя по тому, что сопровождающие остановились как вкопанные – пришли.

Небольшая комната, похожая скорей, на камеру – окон нет, и синий, как в операционной люминисцентный свет безжалостно высвечивает каждый угол. Две табуретки, письменный стол – и все.

– Садись…

Писатель, робко взглянув на спутников, уселся за стол.

– Не сюда…

– К стене?

– Да.

Ну, спорить не приходится: Куда бедному аиду спорить с такими…

– Лицом к стене…

Ой, мамочка…

– Ты знаешь, кто мы?

Писатель заискивающе улыбнулся:

Федеральная Служба Контрразведки?

– Нет.

– Охрана издательства… – он назвал конкурирующее издательство, в которой, по слухам, создавался аналогичный товарец – тоже книга про павшего смертью храбрых.

– Нет.

– Охрана Президента?

– Нет.

– Банд… извините, бизнесмены?

– Нет.

– Кто вы?

Молчание.

Скрипнула металлическая дверь, тонкий и зловещий скрип, будто писк попавшей в капкан канализационной крысы. Водятся такие крысы под Москвой, в бесконечных подземных коммуникациях – огромные, бурорыжие, с голыми, тошнотворными хвостами, с острыми умными мордами…

Писатель оглянулся – никого.

Ушли.

Поднялся, сделал несколько робких шагов к выходу. Потрогал дверь – железная, толстенная, непроницаемая, будто бы в хранилище американского золотого запаса Форт – Нокс, тонну динамита заложи – ничего не случится… Сколупнул сухую краску, растер между пальцами…

Ну, и что теперь?

Долго его будут тут держать?

Очень хотелось курить, но сигарет как назло не было. Наверное, в кабинете Издателя забыл. Похлопал себя по карманам, зачем–то поставил ногу на табуретку, подтянул носок, послюнявил ладонь, стер с туфель комочки засохшей грязи…

Что делать?

Непонятно…

Сел на прежнее место, опасливо озирнувшись по сторонам: а вдруг его сейчас изучают, рассматривают через какие–нибудь подглядывающие устройства, сортируют, анализируют информацию…

Надо выглядеть на все сто – чтобы спокойствие на лице было, чтобы носки были подтянуты, чтобы обувь блестела, чтобы…

Ведь он – Писатель, а писатель in Russia больше, чем writer in USA…

Вновь скрипнула дверь, и тут же команда бесстрастно–электронным голосом:

Не оборачиваться.

Да, вот и все.

Пришли.

Они.

Кто они?

Какая разница: они – это просто Они. Они – понятие неперсонифицированное, только во множественном числе. Те, кто надо всеми, те, кто на самом верху.

Они, короче.

И все–таки:

– Кто вы?

– Теперь вопросы будем задавать мы.

Ну, хорошо… Неужели вы схватали меня на улице и привезли сюда только для того, чтобы задавать вопросы?

– Задавайте…

Голоса вошедших были спокойны и бесстрастны, настолько бесстрастны и так удивительно спокойны, аэмоциональны, что вопросы и ответы невольно выстраивались в сознании с книжно–графической точностью, как на заправленном в печатную машинку листе бумаги; у любого Писателя это – подсознательное, профессиональное.

Он – им:

Кто вы?

Они – ему:

А разве ты не знаешь? – Пауза. – Мы храним истину в последней инстанции, мы наказываем графоманов и суесловов. Нам известно все – что было, что есть и что будет… Ты хочешь узнать главное?

Он – им:

– Да.

Они – ему:

– Что?

Он– им:

– Кто его убил.

Пауза.

– Ты неправильно ставишь вопрос: тут, в России принято сперва спрашивать «кто виноват?», а затем – что делать?», хотя если бы эти вопросы догадались поменять местами, второй бы отпал за ненадобностью.

Он – им:

– А как?

Они – ему:

– При такой последовательности логичны третий и четвертый вопросы: «кто?» и «почему?» Если поменять местами и их, «кто?» отпадает. Зная «почему?», всегда можно узнать «кто?».

– Но кто?

– Ты уже написал об этом.

– Я не верю в написанное – ни в Аналитика, ни в Маньяка, ни в Нее, ни в Бандита, ни в Банкира ни, тем более, в Телохранителя…

– Тогда–зачем писал?

– Потому что… Потому что… Вы сами знаете, почему…

Пауза.

Они – ему:

– Ты десять раз крутил барабан, ты набрал много очков, и теперь можешь сыграть в суперигру. Как он.

Он – им:

– Он выиграл?

Они – ему:

– Проиграл. Иначе бы ты тут не сидел. Но его суперпризы были иные – информационное пространство, деньги, акции и главный суперприз: политическая власть. Ему надо было угадать слово, но он не угадал его. У тебя иные призы, ты сам знаешь, какие… Если ты угадаешь, «почему?», будешь знать ответы на все остальные вопросы – «кто?», «что делать?» и даже «кто виноват?». В случае неправильного ответа ты лишаешься уже выигранных призов, и никогда уже не выйдешь отсюда. Ты согласен?..

– Да. – ответил Писатель, – да, я согласен…

* * *

Отложив рукопись, Издатель закурил и, протянув сигареты Писателю, поинтересовался:

– Так ты что – действительно знаешь, «почему?» и «кто?» его убил?

– Я даже знаю «кто виноват?» и «что делать?», – скромно улыбнулся Писатель.

Не зря же он сразу после того разговора отправился пить кофе, долго думал, что будет говорить в неприметном одноэтажном доме где и получил не только «закрытые источники информации», но и больше, чем даже мог рассчитывать, а потом уселся за машинку и, как Владимир Ильич Ленин в эмиграции – работать, работать, работать…

Издатель недоверчиво посмотрел на него.

– Ты что – угадал слово в суперигре? Ну, с этими, на желтой «волге»… Которую они тебе предложили?

Закурив и с наслажденением затянувшись, будто бы действительно долго не курил, Писатель ответил:

– Не было никаких их…

– Как это?

– Мы ведь договорились, что факты я возьму из открытых, полуоткрыто–полузакрытых и вовсе закрытых источников. И облеку их в художественную форму.

– Так ты что – и эту желтую «волгу», и их – тех самых, и суперигру – придумал?

– Равно как и все остальное.

– Хм–м–м… Но ведь ты знаешь, «кто?» и «почему?» – спросил Издатель.

– Да, – ответил тот, – знаю, знаю, я теперь много что знаю… Но писать об этом не буду.

– Как?

– Потому что мне моя жизнь дорога как память, – улыбнулся Писатель. – Да и вашу, кстати говоря, я тоже ценю…

Докурив сигарету почти до фильтра, Издатель печально вздохнул.

– Читатель не поймет.

– Как?

– Ну, возмутится: как это – читал, читал, и на самой последней странице убедился, что… Так и не узнал главного. Может быть – вообще выбросим эту суперигру с суперпризами – а?

– А что – он это с первой страницы должен был понять?

Издатель неопределенно повертел пальцами.

– Ну, все–таки…

– А почему игру выбросим?

– Ну, случается же и такое: набрал человек призы, а в суперигру не захотел… И так вроде все нормально: десять новеллок, каждый увидит то, что захочет увидеть… А потом, – он вновь потянулся к сигаретной пачке, – потом не нравится мне все это… Знаешь, наверное правильно по «ящику» говорят: «Мир будет таким, каким мы его создаем»…

– Конечно правильно, – улыбнулся Писатель. – А к чему это?

– Ну, представь: помнишь какая очередь к Останкино стояла – желающих попрощаться? Допустим, что каждый второй купит по твоей книжечке, – в Издателе заговорил профессиональный издатель, – и каждый второй из тех, что купит – поверит…

Писатель отмахнулся.

– В них и так каждый первый вериг.

– Вот и создастся «новая реальность», – довольно мрачно подытожил Издатель, – такая вот новая русская реальность… Неутешительная такая, короче говоря, реальность.

– Хотите сказать, что она… ну, материализуется? – уточнил Писатель. – Это только в дебильных голливудских фильмах материализуется. Тут – не United States of America. Тут Russia.

Издатель ничего не сказал – аккуратно сложив листки рукописи, он запер её в сейф и вздохнул…

* * *

…неприметная в московской автомобильной толпе «волга», точно такая же, как в его романе, остановившись у выщербленного бордюра, скрипнула тормозами. Взгляд Писателя лишь на секунду задержался на её грязной дверце и скользнул дальше – в сторону уже видневшегося кафетерия. Да и смотреть–то на что–это тебе не огромный «chrisler» цвета яичного желтка, на котором он ездил по бесконечным и унылым нью– йоркских street, высматривая, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..