Текст книги "Час Пик"
Автор книги: Всеволод Иванов
Соавторы: М. Лерник
Жанр:
Политические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
«Сектор «Банкрот», все ваши очки сгорают»
…огромный «chrisler» цвета яичного желтка, довольно урча пятилитровым двигателем, катит по правой полосе бесконечной и унылой нью–йоркской street; он, сидя за рулем – высматривает, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..
Тяжел и черств bread таксиста в городе New York, особенно – когда ты из дикой коммунистической Russia, «империи зла», страны самоваров, матрешек, wodka, белых медведей, автоматов системы Калашникова, Афганистана и бесконечно умирающих Генеральных секретарей, особенно – когда нет еще своей машины, особенно – когда…
Сколько раз, сидя на родной московской коммунальной кухне, кричал под водку с огурчиками: «Да мне бы туда!.. Да я бы там!.. Да они бы у меня!… Да вот, такие, как я могут по–настоящему показать себя только там!»
Ну, на–покажи, покажи…
Ан не они теперь у тебя, а ты – у них: мерзкое американске sky, заклеенное искусственными электрическими светилами, табуны вонючих саг, злые, всегда куда–то несущиеся people.
Да, вот и на своей шкуре испытал «их нравы»: «Нью—Йорк – город контрастов», капиталистические джунгли, человек человеку волк…
Наконец–то: на тротуаре стоит подвыпивший man в кепочке, и руку поднимает – совсем как в родной Москве, где–нибудь в Замоскворечье или Сокольниках. Вроде, не бандит, не наркоман – это грязные black наркоманы всегда беззащитных русских таксистов грабят…
Нога – в тормоз до пола,
– Manhattan, – недовольно произносит пассажир с сильным славянским акцентом, усаживаясь сзади, за стеклянную перегородку.
– Yes… – он оборачивается и…
– Мать моя женщина! Агимула фаирид! [2]2
Дословно: ярмарка на небе (идиш) – употребляется в смысле – «не может этого быть!»
[Закрыть]
– Лева! Ты???
– Я! Я! – с небывалым воодушевлением кричит пассажир Лева на весь New York, орет, сукин сын, с гадким одесским выговором и сразу же лезет целоваться красным слюнявым ртом: – Слушай, что ты здесь делаешь?.. – а сам он, таксист то есть, почему–то отвечает уторбным голосом виденной уже много лет позже в Москве рекламы:
– Рекламирую кофе «классик»…
Тьфу, зараза – и приснится же такое!..
* * *
… дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..
Телефон гремел настырно и въедливо, начисто разрушая приятное воспоминание, сновидение из той, прошлой жизни.
Ох, поспать бы еще сейчас – ничего больше не надо…
.., дзи–и–и–и–и–и–и–и–и–инь!..
Писатель, стряхнув с себя остатки недавнего сна, взял трубку и – маскируя недовольство:
– Алло…
Никогда нельзя открыто высказывать своего недовольства – этому он научился в Америке. Все – на улыбочке, легко и свободно. Раздражаются только неудачники, а нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней, кошмарней, чем быть неудачником. Это, наверное, еще хуже, чем быть импотентом…
А чего ему раздражаться; он – известный Писатель, его книги расходятся минимум стотысячными тиражами (еще бы; русские по–прежнему самая читающая нация!), переведен на европейские, азиатские, африканские и американские языки, чуть ли не на эсперанто, он преуспел в жизни, наверняка не меньше, чем тот, кто перебивает ностальгические сны своим идиотским звонком.
А потому – вежливо, вежливо так:
– Алло…
С той стороны провода – ровное и бесстрастное, будто бы голос автоответчика:
– Не надо тебе этим заниматься. Вот так, точней: – «не. надо. тебе. этим. заниматься.»
Писатель опустил с кровати ноги, сунув их в шлепанцы, уселся, переложил трубку в другую руку.
– Что?
– Не занимайся тем, чем занимаешься.
Bliaddz–dz–dz(ь), как говорят в славном городе New York впервые приехавшие туда русские, наверное не туда попали…
– Вы кому звоните?
– Тебе звоним, – послышалось из трубки все такое же бесстрастное, – мы знаем, кому мы звоним… Не делай этого. Не пиши об этом.
– Почему?
– Потому что мы этого не хотим… Ты понял?
Из трубки радиотелефона послышались короткие гудки, извещавшие об окончании разговора.
Писатель, недоуменно повертев трубку в руке, положил ее на место и, нырнув под одеяло, попытался заснуть.
Но сна не было.
Как же – заснешь тут!
Наверное, просто идиотские выходки телефонных хулиганов, как во времена его голубого детства: «Алло, это с телефонной станции… Какой длины у вас шнур? Ах, вы не знаете? Измерьте. Полтора метра? А надо ровно метр. Что значит «что делать?» Лишнее отрезать…»
Bliaddz–dz–dz(ь)…
Но откуда же звонивший знает, что теперь он собрался писать именно об этом?
Непонятное что–то.
Кто?
Откуда?
Ведь не пишет еще, а только… только подумывает написать…
Метнув ненавидящий взгляд в телефон, Писатель улегся и перевернулся на другой бок.
Он попытался воскресить в памяти какие–нибудь приятные воспоминания, однако ничего, кроме той встречи с которым по счету знакомым Рабиновичем (сколько их теперь в Нью—Йорке – одному Богу известно), не вспоминалось.
* * *
Говорят, что Родину можно продать только один раз: неправда это. Родину можно продать какое угодно количество раз; смотря сколько у тебя Родин…
Кто–кто, а Писатель знал это лучше, чем кто–нибудь другой…
Писатель родился в прекрасной горной республике, славной спелыми гранатами, мусульманским гостеприимством и восточными сладостями, и до абитуриентского возраста считал эту республику своей Родиной, пока не решил поступать в столичный универ, и Родиной резко стала Москва. Поступление в университет, правда, было сопряжено не только с продажей первой по счету Родины, но и национальности, пятая графа, сами понимаете ли, а также продажей первородной фамилии, что естественным образом вытекало из предыдущих продаж: Писатель (тогда еще не писатель, а абитуриент), продав предыдущую, не очень–то благозвучную и не способствующую поступлению на журфак МГУ, тут же приобрел более красивую, эффектно звучавшую. А потом диплом столичного вуза, как вы понимаете, не чечевичная похлебка. Впрочем, эта продажа произошла еще до того, как он поступил в универ; иначе – как знать! – может быть, и пришлось бы возвращаться домой, к спелым сочным гранатам и милым барашкам на зеленых склонах, в свой прекрасный белоснежный город, когда– то построенный жадными до нефти англичанами…
Этапы большого пути в комсомольских и партийно–профсоюзных газетах – не в счет, тем более, что они никак не были связаны с продажей ни того, ни другого, ни третьего; но – хотелось большего, хотелось, понимаете ли, большего.
Тем более, что разрушительные идеи юдофобии все более и более овладевали массами широких слоев населения. Возвращаться в гранатовую республику Писателю (тогда еще не Писателю, а обыкновенному комсомольскому журналисту) не хотелось; во–первых, та Родина была уже не его, а во–вторых, как говорится, перспективы культурного роста даже малых народов велики – бедному аиду всегда можно ожидать неприятностей и погромов.
В то время по «ящику» еще не крутили рекламных роликов, крутили только «Новости дня», но как–то в частной беседе один коллега недвумысленно намекнул Писателю (тогда еще не писателю, а просто советскому гражданину нерусской национальности), намекнул словами телерекламы, ставшей популярной через двадцать лет: «Хорошо там, где вас нет», на что тог словами телерекламы же и ответил: «Нет, хорошо там, где мы есть»…
И потому Писателю (тогда еще не писателю, а репатрианту – «олим») ничего другого не оставалось, как свалить в Палестину, туда, где «мы есть», и «есть» очень много, продав при этом очередную Родину, Правда, к тому времени новая моноэтническая Родина» «страна оголтелого милитаризма и воинствующего шовинизма». как регулярно писалось в его бывшей газете, активно воевала с Ясиром Арафатом и фанатиками–шиитами, да и вообще к выходцам из коммунистической России относились весьма прохладно (хотя, как утверждал популярный в те времена бард, «там есть» «на четверть бывший наш народ»). Короче говоря, Писатель (тогда еще не писатель, а иммигрант) посчитал за лучшее прервать алию и свалить с земли обетованной за океан, в Штаты, где, по примеру многих обитателей русско–еврейского гетто Брайтон—Бич, устроился таксистом.
Что делает брайтон–бичский таксист в Нью—Йорке? Он суетится, бегает, прыгает, ругается, смеется – и т. д, Нью—Йоркского таксиста, эдакого глупого пингвина, тоже можно скушать.
Кому угодно.
От злого полицейского на углу до тупого чиновника иммиграционной службы.
А потом: что он, непризнанный на предыдущих Родинах гений – таксистом сюда приехал работать? Таксистом он мог бы быть и в Москве. А потому надо взять в прокатной конторе у бича на Брайтоне печатную машинку с кириллицей, накупить бумаги и – писать, писать… Амбиции, понимаете ли…
Первые прозаические опыты в Новом Свете обескуражили совершенно – точней, не сами опыты, а их первые результаты; литературные агентства что–то заказывали, иногда даже прикупали рукописи, но как–то вяло и неохотно, а платили – просто смех сколько платили. Да и отношение к изящной словесности совсем как по русскому классику Даниилу Хармсу: «Писатель: Я писатель.» Ваня Рублев: «А по–моему, ты не писатель, а говно»».
Писатель (тогда еще не писатель, а таксист) никогда бы не подумал, что американцы – так тупы, невежественны и безобразно забиты, что кроме телевизора, бейсбола, баскетбола, бокса, регулярных постельных телескандалов с участием голливудских звезд, предвыборных компаний и своих идиотических шоу их ничего не интересует – даже его замечательная детективная проза, обличающая ужасы и агрессивность советской тоталитарной системы; об ужасе и агрессивности которых сам Писатель (тогда еще не писатель, а рядовой обитатель Брайтон – Бич, пробивающийся литературной халтуркой), впрочем, имел весьма туманное представление, разве что по «New York Times»…
Однако Писатель (через некоторое время уже действительно, так сказать, писатель, writer) начал усиленно совершенствовать написанное, поставив на это все, что можно – и не ошибся…
И вот теперь, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году он – один из самых многотиражных писателей России (одну из предыдущих Родин, как выяснилось, можно, однажды продав, купить вновь, а когда у тебя много money, как бы и дешевле выходит), его многочисленные детективы–мелодрамы–триллеры расходятся «на ура»; он известен, Издатели вкладывают в него деньги, и не боятся прогадать.
Пусть его прозу издевательски называют «таксистской», пусть поносят его в «серьезных» литературных изданиях – ну и что?
Тут, в России поэт – не больше чем поэт (не покупают поэзию, малотиражна и потому убыточна), но Писатель, он то есть – больше, чем писатель;
Меж тем, как пыльные громады
Лежалой прозы и стихов
Напрасно ждут себе чтецов
И ветреной ее награды…
его романы идут на за милую душу.
Что такое писатель в Штатах? Ничтожество, полное ничтожество, известное разве что студентам литературных факультетов. Кто знает о еще здравствующих Воннегуте или Сэлленджере? Никто, горстка поганых нищих интеллектуалов. Не читают американцы книжек, такая у них особенносгь национальной психики.
А тут, на вновь приобретенной Родине, назови только его фамилию, и все сразу: а–а–а, да, да, читали, как же, знаем… Наверное, потому, что количество видеомагнитофонов, телевизоров и прелюбодействующих голливудских звезд на душу населения несоизмеримо меньшее.
Писатель, короче говоря.
Чтобы издать многотиражную книжку, претендующую на бестселлер, Издателю в России на все про все надо минимум сто тысяч долларов; деньги, может быть и большие для Нью—Йорка, но ничтожные для пресыщенной и ко всему привыкшей Москвы. И то нет гарантии, что тебя не «обуют» конкуренты, выпустив книжку первыми и продав по демпинговой цене, что ты не зависнешь, что книжка не ляжет на складе мертвым грузом, и оборот денег резко упадет, что на Издателя не наедут очередные бандиты (в последнее время мода пошла: плати книжками). Средняя оптовая цена книжки–«стекляшки» на «Олимпийском» – от доллара до двух, средний тираж – пятьдесят тысяч, хотя, случаются и четырехмиллионные тиражи.
Сколько, Писатель, твоих книжек напечатано в жадной до криминальных знаний России?
Десять, пятнадцать, двадцать?
А сколько переиздано?
А сколько продано авторских прав?
А–а–а, не все ли равно?
Ясно одно: книжка – такой же потребительский товар, как крем для бритья, жевательная резинка или обувь: чем быстрей кончается крем, чем быстрей сжевывается резинка, чем быстрей стаптывается обувь, тем скорей надо купить другие – правильно? Правильно. А значит, тем лучше производителю – тому, кто в эту книжку вкладывает деньги. А потому писать надо так, чтобы «быстрей читалось, быстрей кончилось» и захотелось еще, а это значит: никакого эстетства, никакого занудства, никаких интеллектуальных изысков. Меньше прилагательных и деепричастий, больше существительных и глаголов, меньше диалогов, больше «action» – действия.
Драки, убийства, стрельба из всех видов оружия, взрывающиеся автомобили, похищения, освобождения, террористы, бандиты, следователи…
Ну, для разрядки – мелодраматическая линия, Ромео и Джульетта: он – бандит, она – прокурор, он – еврей, она – нееврейка, он – в Russia, она – в New York, он – правый, она – левая.
Но – не пересолить, иначе у читателя начнется кариес коры головного мозга, как началось после массированной атаки книжками–сериалами из жизни латиносов.
«Every time…» – и наплывом русский текст: «Каждый раз во время чтения книжек по мыльным операм вы подвергаете кору головного мозга…»
И вывод:
«Книжки «action» – единственные книжки, имеющие качество «action». Книжки «action» помогают предотвратить кариес…»
Еще в Штатах Писатель отлично понял одно: если ты действительно хочешь написать бестселлер, над брать тему, которая у всех на слуху.
Что там – «Буря в пустыни»?
Вот и отлично: напишем–ка мы книгу о Саддаме Хуссейне и любви в нему американской летчицы.
Восточная секта, отравившая зарином токийское метро?
Хорошо, получите вот такое: ужасные восточные сектанты сеют смуту и разрушение… А заодно, чтобы пострашней выглядело – зверски и по–сектантски насилуют все, что попадается у них на пути: мужчин, женщин, детей и домашних животных, собак, котов и голубей, злнамеренно отравляют леса, пастбища и водоемы, убивают Президента, овладевают атомной бомбой и секретом производства «пепси–колы», братаются с Хуссейном и его большим другом, Сыном Юриста, и в конечном итоге захватывают власть над миром. Но отважный сверхсекретный агент ФБР, майор Пронин… простите, Бой Джонс, презрев опасность, вступает с ними в смертельную схватку, в неравный бой, и…
В Штатах, конечно же, тираж – не больше десяти тысяч. Там вообще очень маленькие тиражи, даже десять тысяч – ого–го какой! Ну, Голливуд, может быть, купит в качестве литературного сценария.
Но тут, в России…
В России–то что делается – к книжному лотку в подземном переходе – не пробиться!
Нет, этих русских, bltaddz–dz–dz(ь), положительно невозможно понять!
* * *
Писатель поднялся с кровати поздно – за полдень, Выпил кофе, полчаса лениво слонялся по квартире, поглядывая в окно: sky такое же серое, такое же противное, как теперь над New York, наверное… Только электрических тысячеваттных светил по ночам поменьше. Ничего, наверстают упущенное…
Теперь – о главном: о книге, писать которую надо сесть немедленно, чем раньше, тем лучше. Пока тема еще hot, горячая то есть, тема, пока она на слуху, пока убийц не поймали (в том, что убийц – истинных или подставных поймают. Писатель нимало не сомневался)
Да, если ты действительно хочешь написать бестселлер, бери тему, которая на слуху.
Что создает «слух»?
Правильно, «ящик», телевизор создает сир И слухи. И все остальное.
Это – первое и непременное условие успеха
Второе – загадка.
Тайна убийства Кеннеди до сих пор не раскрыта, в 1963 году вся, даже самая халтурная и бездарная литература о событиях в Далласе стала бестселлерной
Почему?
Потому, что была тайна.
А лучшая в мире тайна – тайна неразгаданного убийства: будоражит, как ничто другое.
А кого, кого там убили?.. Ну–ка, ну–ка, что там у нас по телевизору?..
Писателю было понятно, и – с самого начала понятно: это будет не просто бестселлером, а – супербестселлером. Хит, платиновый диск, короче говоря.
Убийство известнейшего человека, «журналиста, призванного Перестройкой», «которого любили миллионы»…
Ну, и так далее.
Бесплатная реклама, к тому же: портрет будущего героя бестселлера восемь часов висел в экране и намертво, ржавым кривым гвоздем вбился в сознание этих самых миллионов. Да и информационные программы едва ли не в каждом выпуске подогревают интерес к событию: «…в убийстве подозреваются…», «…черная вязаная шапка горшком…» «…у следствия есть несколько версий…»
Живая реклама!
И, кстати говоря, бесплатная…
Ясно, что минимальный тираж – тысяч триста, а то и больше.
Короче – то, что надо.
Писатель, прикинув возможные варианты (просто криминальный детектив про убийство журналиста – раз, политический триллер с «интригами» – два и псевдодокументальная проза – три) остановился на последнем, но, как человек опытный (не только как писатель, но и как коммерсант – новый русский, короче говоря), решил проконсультироваться и с Издателем – тем самым, который «вложил в него много денег» (по словам самого Издателя, впрочем)…
* * *
Сел за руль, по старой таксисткой привычке выехал в крайне правый ряд и медленно, посматривая на прохожих, покатил в офис.
Глядя, на разбитую, заляпанную глиной дорогу, заглатываемую капотом, Писатель лениво крутил бланку. Что ни говори, a Moskow – не New York, чтобы ездить по этим асфальтовым проселкам, надо даже не профессиональным таксистам быть, а ветераном ралли «Париж—Дакар»…
Тоже, кстати, темка ничего – если бы подвязатъ под чье–нибудь убийство, изнасилование или похищение, то в Штатах бы потянула. Но не тут: тут, в России, надо что–нибудь конкретное.
Как это.
Ну, ничего – сейчас договоримся. Издатель в литературе – полный лопух, но такие очевидные вещи нельзя не понять даже лопуху.
М–да, теперь почти по Пушкину, разговор книгопродавца с поэтом, с Писателем, то есть:
Не продается вдохновенье.
Но можно рукопись продать
Впрочем, и вдохновение тоже можно продать, также, как и Родину – кому–кому, а ему, Писателю, это очень хорошо известно…
Выслушав идею Писателя, Издатель повеселел (видимо, быстро просчитал в уме: минимум триста тысяч, да если максимум по полтора бакса, да минус расходы на типографию, взятки, бумагу, целлофан, смолу, картон, аренду, гонорар и прочее – сколько это будет?).
Боже, как хорошо…
Улыбнулся крокодильей улыбкой:
– Не понимаю только – как ты об этом писать будешь?
– О чем?
– Об убийстве. Точнее – о личности убитого.
– А я уже начал писать, уже десять страниц сегодня утром накатал, – соврал Писатель; писать–то он еще не начал, только прикинул, как и что…
Откуда же тогда те, что утром звонили, об этом знают?
– И как?
– Ну, скорей всего – документальная проза. Псевдо, так сказать, документальная.
– Шерлок Холмс?
– Скорей майор Пронин, – сдержанно улыбнулся Писатель. – Ближе…
– А как это? – поинтересовался Издатель, с трудом соображая, что же такое «псевдодокументальная проза» – слово–то какое–то новое.
– Надо будет поднять документы, просмотреть, как и что было на самом деле, что за кадром осталось, – ответил Писатель, прекрасно понимая, что фраза «как было на самом деле» звучит одновременно и очень убедительно (во щас я вам тако–о–ое расскажу), и более чем расплывчато (мал ли что может остаться «за кадром»?).
– И что?
– И облечь в красивую литературную форму, – профессионально подытожил Писатель.
– А документы–то где возьмешь?
– Ну, не только документы. Как говорят в CIA – есть такой способ «обработки открытых источников информации».
– ?
– Периодика, видеозапись передач с его участием, показания друзей, свидетелей и очевидцев… Можно настричь. А потом – потом меня пригласили на пленарное заседание совета по борьбе с организованной преступностью, – откровенно, чтобы набить себе цену, соврал Писатель.
Ну–ну–будут тебя, таксиста из New York на закрытые заседания приглашать!
Своих таксистов, что ли нету?
Издатель замялся: конечно же, в литературе – полный лопух, но понимает щекотливость и деликатность момента…
– А как ты о нем писать будешь? Что – «дон Влад Листьев, мягко улыбнувшись, произнес: как ты могла обо мне такое подумать! Да я, да она…»
Эта была фраза из последней книжки, какой–то там мелодрамы, рукопись которой Издатель читал на ночь (и по работе, и – для собственного удовольствия, так сказать, надо же приобщаться к знаниям, надо же иметь основания считать себя культурным человеком, не только же бухгалтерские отчеты читать!..)
Видя колебания Издателя, Писатель тут же перешел в наступление:
– А Шекспир, когда писал «Юлий Цезарь» или «Клеопатру» – он что, выискивал в древних манускриптах их точные и дословные фразы? А Золя, когда писал «Саламбо» – что, тоже? А Джованьоли, а Дюма, а вся эта лениниана – что, каждое слово Владимира Ильича, все эти бытовые выражения, вроде «подойдя к окну» тоже подслушали и записали? Хрен там, – поморщился Писатель. – Они это домыслили. И им поверили, потому что домыслы их были очень убедительны. И у Шекспира, и у Золя, и у Дюма…
– Новая реальность? – Издатель иронично посмотрел на собеседника.
– Приблизительно так. Мир будет таким, каким мы его создаем… Поверят, каждому слову поверят. В любом человеке заложена святая и незыблемая вера печатному слову – еще со времен Гутгенберга…
– Смотри, мне тут передали, что один Обозреватель тоже, вроде бы, создает новую реальность…
– Писатель нахмурился.
– Что за он?
– А–а–а, из одной паскудной газетки. Я с его Главным недавно переговорил по телефону – ну, там без тайн, без интриг, без кровавых подробностей, что–то вроде «Знаете, каким он парнем был?..»
– Ну и пусть создает, – равнодушно ответствовал Писатель, – будет два параллельных мира, две, так сказать реальности.
– И обе – новые?
– А почему бы и нет?.. Только моя реальность будет лучше, – со скрытым самодовольством профессионала улыбнулся Писатель.
Еще бы – он знает себе цену. Как по русскому классику Даниилу Хармсу: «Он – Писатель, а ты – Обозреватель…» Говно ты, короче говоря – так, кажется?..
Чтобы литературные критики в один голос заявили о многогранности твоего таланта, надо, чтобы и книга выглядела «многогранной». Профессионализм, интрига, структура, построение, сюжетец покруче, стилистика, язык, книжная графика, etc – «все грани одного кристалла», как в телерекламе «Русского дома Селенга». А из множества граней одного кристалла самые заметные два: карьера главного героя (деньги, приобретения, падения и взлеты, то есть – успех) и личная жизнь (семья, женщины, любовницы; если есть, конечно)… Ну, а между ними еще одна грань, второстепенная, перемычка: отношение ко всему этому окружающих.
Ну, а интрига, структура, построение, стилистика, язык, книжная графика и даже сюжетец покруче – как ни странно, в подобной литературе второстепенное. Главное – сам герой, его личность…
Это Писатель понял сразу: принцип псевдодокументалисгики.
Итак – «обработка открытых источников информации». Вот и прекрасно, с этого и начнем…
В тот же вечер Писатель отправился в библиотеку, и отксерил все, что только удалось обнаружить о Листьеве. На следующий вечер – в Останкино, где за несколько зеленых бумажек с портретами Президента Франклина получил чемодан видиокассет.
Такие вот «открытые источники». Есть, правда, еще и закрытые (то, чего не писалось), есть и слухи, то есть – полуоткрытые, полузакрытые (то, что могло быть написано, а могло и не быть).
Три источника, три составные части, как когда–то, в золотые студенческие времена учил Писатель на журфаке МГУ (когда еще не был писателем).
Но граней – главных–то граней в кристалле всего две.
Первое – карьера. Карьера и все, что с этим связано.
«Добрый гений Останкино, – вспомнились Писателю строки из чьей–то похоронной статьи, – человек, который…»
И, развернув газету (ту самую, о которой ему сегодня Издатель говорил – ну, с Обозревателем), принялся за «обработку»:
…он был остроумен, обаятелен и на удивление скромен: именно таким запомнили его и миллионы телезрителей, и коллеги.
Так, общие фразы, Ничего путного, хотя, и за это, при желании, можно зацепиться.
…никто никогда не знал и не узнает, как много он работал, как много делал. Для нас с вами. Ведь мы, россияне, зацикленные, закомплексованные, злые, ненавидящие друг друга и самих себя, становились добрей, свободней, раскованней… Его «Поле Чудес»…
Короче – понятно: Листьев ассоциируется прежде всего с «Полем чудес». Такая вот новая реальность, – бесплатные призы и подарки, сникерсы и тампаксы…
Писатель не зря жил в Штатах и конечно же знал, что шоу, подобное «Полю чудес», существует и там, только называется иначе – без идиотического намека на сказку про Золотой Ключик. В USA такие передачи называются «квизами». Содрана шоу–программа, целиком и полностью содрана. Поляки вот тоже сделали – «Kola fortuny» называется, «Колесо удачи», то есть, но – честно признались: да, не наш товар, вторичный, лицензионный… Есть в Штатах и своя «Тема» – шоу Ларри Кинга, всеми любимое, всем известное. Так сказать – свободный школьный урок на заданную тему, зрители–ученики свободно сидят, свободно высказываются, руку свободно поднимают…
Хорошая идея, но – вновь не Листьева. Плагиат, мягко говоря.
Опять телефон звонит – нет, что же это такое? Никак не дадут сосредоточиться…
Вliad dz–dz–dz(ь)…
Поднялся, и шаркающей походкой подошел к тумбочке, взял радиотрубку.
– Алло…
– Не надо тебе этим заниматься, – послышался из трубки знакомы голос автоответчика, – не надо…
Тут уже не до сдержанности, не до маскировки неудовольствия – нет, вы только посмотрите, что делают, только посмотрите!
– Не надо тебе этим заниматься, – повторила радиотрубка с мерзкими электронными интонациями.
– Fack you, – выругался Писатель любимым выражением московских пэтэушников, обогащенных опытом просмотра американских комедий с Эдди Мэрфи, – а пошел бы ты на…
Никакой реакции – набери автоматический прогноз погоды по Москве и пошли подальше «ветер порывами до умеренного», результат будет тот же.
– Смотри, мы тебя предупреждали… Вот как точней: «смотри. мы. тебя. предупреждали».
Нет, наверняка хулиганы – не иначе. Ведь никто, кроме Издателя не знает, чем он занимается, какую книгу надумал написать, да ведь и Издатель наверняка не самоубийца – другие издатели узнают, наймут бригаду нищих писателей – в восемь рук за месяц настрогают, выбросят на рынок по демпинговой цене – и все…
Или попали не туда?!
Ладно, теперь надо думать не об этом – о демпинговой войне и прочих вещах, пусть у Издателя голова болит. Он – Писатель, и поэтому должен писать.
А прежде чем что–то написать, надо прочитать – то есть, «обработать» те самые «открытые источники информации», стало быть…
Так, а вот и родная когда–то газета.
Заголовок:
ЭТОТ БРЕД У НАС СМЕРТЬЮ ЗОВЕТСЯ
«…то идут киллера бичевой», – мысленно продолжил перефразированного в названии Некрасова Писатель.
Ну, ну, и что дальше?
…личный секретарь Влада Листьева видела своего шефа не последней. Но общалась с ним в день убийства больше всех: слышала все его разговоры, разгребала на столе его документы, вежливо «отсеивала» ненужных Владу людей.
Все было, как обычно. Хотя нет…
Так, беллетристика – ничего путного, не за что зацепиться; во всяком случае, о Листьеве как о профессионале ни слова.
Все работают, все разговаривают по телефону, всех достают ненужные люди – как, например, эти, что только что звонили…
Дальше:
В последнее время просил перевести ему книгу про Ларри Кинга. Многие считают Влада его двойником; Ларри тоже шоу вел и подтяжки носил. «Хоть знать буду, кого я копирую». Закончила она переводить на том месте, где Ларри говорит о том, как интересно вести дискуссию о стоимости человеческой жизни… [3]3
«Спецвыпуск–реквием» «Влад Листьев», дайджест по «КП» №4. 03.1995 г. творчества…
[Закрыть]
Так, Ларри Кинг, конечно же ему, Писателю то есть, хорошо известен – не зря ведь в Штатах столько лет проторчал!
Наверняка был известен и Листьеву – не темный же человек!
Не мог не знать.
А где Писатель еще видел это имя – ну, среди своих отксеренных в библиотеке газеток?
Ага, вот:
Так–так–так, что это?
Ага, интервью с Ларри Кингом.
Значит, врет кто–то один – или Влад Листьев, или Ларри Кинг…
Кто?
Ясно, что капитал Ларри Кинга (не «Капитал–шоу», а просто капитал, главная ценность) – его честнейшее имя, безукоризненная репутация. Не станет он врать, да еще русской газете.
Да и кто первым подтяжки надел перед камерой?
Ларри Кинг, который на экране вот уже лет двадцать, или Листьев? Значит, Листьев просто соврал (не секретарша ведь!). Примитивно и грубо, справедливо рассчитывая на полную некомпетентность российских сограждан относительно американсих телешоу и их ведущих в широких семейных подтяжках.
Не знал «на кого похож» – как же, как же!.. А перевести для чего просил? Из–за голого, так сказать, любопытства? Ну–ну – ясно для чего.
«Один–ноль, – подытожил Писатель, – значит те, кто обвиняли Листьева в грубом плагиате, не ошибались. Слизать чужую идею, выдать за свою… Публика тут, в России, все эти любители и особенно любительницы «Полей чудес» и «Тем» – на редкость дебильная, между прочим, публика. Сидит стадо баранов в телестудии, и смотрит на проповедника – ну, ну, а какой теперь он вопрос задаст, как проблемку–то.,
А вот еще:
Да, с этим разобрались: секрет бешенной популярности кроется в простом и незамысловатом воровстве чужих идей. Можно назвать замаскированно – «плагиат», но суть–то не меняется!
Воровство – оно и в New York, и в Москве воровство…
Да. полезное это занятие – просматривать старые газеты.
«Открытые источники информации», так сказать…
Да, с карьерой более–менее ясно: карьера построена на воровстве чужих идей.
«Все грани одного кристалла»… «Русский дом Селенга».
Ну и страна, bliaddz–dz–dz(ь)…
* * *
За несколько вечеров Писатель уподобился штатному референту ЦРУ – совсем, как в популярном когда–то фильме «Полет Кондора».
«Открытые источники информации», то есть ксероксы газет и видеозаписи программ дали многое – плагиатор, мелочный, жалкий, корыстолюбивый, обуянный многочисленными пороками, отягощенный бесчисленными предательствами друзей…
Он, Писатель, ловил Листьева на мелких обманах, на недосказанностях и противоречиях, на откровенном вранье, на воровстве и особенно – предательствах; а ведь это были только «открытые» источники.
Что тогда ожидать от других – «полуоткрытых» и вовсе «закрытых»?
