Текст книги "Конрад Аденауэр - немец четырех эпох"

Автор книги: Всеволод Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Некоторое время спустя Хрущев в разговоре с журналистами заявил, что если бы советский государственный деятель одобрил предложение Аденауэра об изменении статуса ГДР на австрийский, то его сочли бы сумасшедшим.

Переговоры в Москве заканчивались. Развязку с возвращением немцев нашли следующим образом: советская сторона выразила готовность рассматривать заявления о репатриации каждое в отдельности и таким же образом принимать решения. В начале апреля 1958 года состоялось парафирование выработанных, наконец, текстов соглашений. Главным из них стал Общий договор о торговле и мореплавании. Он определял условия торговли и закреплял принцип наибольшего благоприятствования. Оговаривалось открытие торговых представительств в Москве и Бонне. К Общему договору примыкало соглашение о товарообмене и платежах, в котором определялись объемы и виды товаров на ближайшие годы. Отдельный договор предусматривал содействие сторон в осуществлении консульских обязанностей.

Подписание договоров решили провести в конце апреля. Вскоре стало известно, что для этой цели в Бонн прибудет первый заместитель Председателя Совета Министров СССР А. И. Микоян. Аденауэр выразил удовлетворение уровнем советского представителя.

Микоян прилетел на новом реактивном самолете Ту-104 во Франкфурт. Посадочная полоса аэродрома Кёльн/Бонн оказалась слишком короткой для лайнера. Встречали его Брентано, статс-секретарь Шерпенберг и другие официальные лица. Канцлер распорядился, чтобы все прошло достойно, с учетом высокого положения гостя. Специальным поездом направились в Бонн. В этот же день состоялось подписание договоров.

На пресс-конференцию собрались три с половиной сотни журналистов. Микоян держал себя свободно. На острые вопросы отвечал в русле известных советских позиций, но умело оперировал остроумными оборотами и шутками. Присутствовавшие остались довольны и писали о Микояне благожелательно.

Вечером Брентано дал прием на Петерсберге. Гости любовались прекрасным видом на Рейн и Бонн, набережная которого сверкала цепочкой огней. Представители промышленно-финансовых кругов говорили о готовности торговать с Советским Союзом. Официальную речь Брентано выдержал в вежливых тонах.

Благодушная атмосфера разрушилась, когда выступил Микоян. Он вынул из кармана заготовленный в Москве текст и зачитал его. Отметив положительное значение торгового договора, московский гость заговорил о западногерманских милитаристах и реваншистах, обвинил средства массовой информации ФРГ в разжигании вражды по отношению к советскому государству и его союзникам.

Окончив речь, Микоян засунул обратно в карман листки и как ни в чем не бывало продолжал поддерживать оживленный разговор, шутил, смеялся. Однако настроение у немцев безнадежно испортилось.

На следующий день предстояла беседа у Аденауэра. Канцлер с интересом ждал встречи. Он знал, что Микоян был одним из ближайших соратников Сталина. В одном из выступлений назвал Сталина гениальным зодчим коммунизма. Ничто, однако, не помешало ему вместе с Хрущевым отвернуться от Сталина после его смерти и пуститься в разоблачение неблаговидных дел всесильного диктатора. Он, как Талейран и Фуше, показал умение приспосабливаться к любому правителю – будь то Сталин, Маленков, Хрущев.

К одиннадцати часам Микоян прибыл во дворец Шаумбург. Вместе с переводчиком его провели на второй этаж в кабинет канцлера. Вскоре туда же отправился Смирнов. По программе беседа планировалась на час, после чего Аденауэр и Микоян должны были спуститься вниз и начать переговоры делегаций. На тринадцать часов наметили официальный завтрак от имени канцлера в отеле «Кёнигсхоф», в котором разместился Микоян и прибывшие из Москвы члены делегации.

Все однако смешалось. Беседа в кабинете канцлера приняла непринужденный характер и затянулась. По крупным политическим проблемам собеседники говорили мало, понимая, что ничего нового сказать не могут. Избегали резких выражений, стремились не нарушать общего доброжелательного настроя.

Аденауэр рассуждал о положительных моментах в истории германо-российских отношений.

– Кайзеровская Германия, – заметил он, – предоставила Ленину двадцать миллионов золотых марок, что и помогло ему прийти к власти. К тому же советская идеология возникла благодаря двум немцам – Марксу и Энгельсу.

– В Германии могут гордиться двумя выдающимися немцами, – в тон канцлеру ответил Микоян. – Что касается двадцати миллионов марок, то это неточное отражение и даже искажение истории. Если бы такая передача денег состоялась, я бы знал о ней, так как был в то время близок к Ленину.

Аденауэр сослался на публикацию соответствующих документов в одной из газет и обещал прислать ее Смирнову.

– Учась в духовной семинарии, я готовился стать священником, – рассказывал Микоян. – Но перед посвящением в сан мне попалась книга Маркса «Капитал». Она-то и перевернула мое мировоззрение.

– Я тоже было взялся читать это произведение, – засмеялся канцлер, – но ничего не понял и бросил.

– Мне удалось разобраться в нем после второго прочтения. Беседа затягивалась. Часы пробили половину второго.

Появился метрдотель из «Кёнигсхофа». Он тревожился за блюда, изготовленные к часу дня. Один из помощников Аденауэра поднялся в кабинет и напомнил, что гости уже собрались на завтрак.

Собеседники удивились, что так быстро пробежало время.

– Разговор можно будет продолжить за столом, – сказал Аденауэр. – Надо, однако, решить один вопрос. Вчера на приеме вы, господин Микоян, произнесли весьма неприятную речь. Сейчас на завтраке такое не должно повториться. Иначе мне придется очень жестко ответить, чего не хотелось бы.

Канцлер взял из папки на столе листы с текстом своей речи и дал ее Микояну, попросив показать его речь. Микоян полез в карман и достал текст на русском языке, взял у Смирнова перевод на немецкий и протянул Аденауэру. Тот внимательно прочитал и попросил убрать некоторые места. Микоян тут же вычеркнул их.

Довольные друг другом, спустились на первый этаж, где их ожидали члены делегаций для так и несостоявшихся переговоров. Кортеж автомобилей направился к «Кёнигсхофу».

За столом в банкетном зале Микоян сидел по правую руку от канцлера, Смирнов – по левую. Произнесли официальные речи и за едой продолжили беседу. Микоян несколько раз возвращался к теме разрядки и разоружения и все повторял, что готов к любому развитию событий, только бы не случилась война. Аденауэру показалось, что многоопытный советский деятель говорит искренне.

– Почему Федеративная Республика выступает против создания в центре Европы безъядерной зоны? – спросил Микоян. – В нашей стране, да и не только у нас, не понимают вашей позиции.

Аденауэр помедлил, подыскивая аргумент.

– Если русские начнут стрелять ядерными зарядами по Франции, а французы и американцы – по России, то откуда бы ни подул ветер, с востока или с запада, безъядерная зона будет накрыта радиоактивными элементами.

Микоян сменил тему и начал нападать на американцев и особенно на Даллеса, который, по его мнению, ведет дело к развязыванию новой войны. Аденауэр горячо вступился:

– Здесь кроется серьезная ошибка. Я хорошо знаю Даллеса и Эйзенхауэра. Они – порядочные люди и искренне выступают за мир и контролируемое разоружение. Им можно доверять.

Микоян не скрывал скепсиса. Канцлер понял, что убедить его в искренности американцев не удастся.

Завтрак, несмотря на его официальный характер, проходил оживленно и неформально. Аденауэр пребывал в прекрасном настроении, шутил, смеялся. Одну из его шуток автору этих строк, в то время молодому сотруднику советского посольства в Бонне, пришлось испытать на себе.

Я сидел на дальнем конце стола. Смирнов жестом подозвал меня и попросил на некоторое время заменить переводчика. Я устроился на стуле, стоявшем за канцлером и Микояном. Официант передал мне тарелку с тарталетками.

Аденауэр постоянно обменивался репликами с Микояном. Я напряженно переводил. Но вот канцлер обернулся, посмотрел на меня и серьезно произнес:

– Вы кушайте, кушайте, молодой человек.

Только я было взялся за тарталетку, как он стал говорить что-то Микояну, а тот ему отвечать. Мне было не до еды. А канцлер вновь обернулся и опять сказал:

– Кушайте, кушайте. – И снова заговорил с Микояном, бросив на меня лукавый взгляд.

На следующий день советская делегация в сопровождении Эрхарда и многочисленных журналистов отправилась специальным поездом на Ганноверскую ярмарку. Между Микояном и Эрхардом завязалась беседа, часто переходившая в пикировку с шутливым оттенком. Один доказывал преимущества социалистической экономики, другой – рыночного хозяйства. На следующий день в газетах появились рассуждения, что Микоян показал себя не очень уж заидеологизированным человеком и внимательно прислушивался к доводам отца немецкого благополучия. Кто-то пустил шутку: марксистско-ленинское кредо у Микояна проступает не больше, чем христианство у боннских политиков.

Программа на ярмарке оказалась скомканной. Всюду толпы людей окружали Микояна, мешая осуществить запланированные осмотры. Советский гость не терял хорошего настроя. Сказал журналистам:

– Я приехал осмотреть Ганноверскую ярмарку, однако вижу, что и ярмарка хочет осмотреть меня, – какое прекрасное доказательство взаимного интереса.

Шутка Микояна обошла все газеты.

Из Ганновера поездом прибыли в Штутгарт и прямо с вокзала на машинах отправились в Зиндельфинген на заводы фирмы «Даймлер-Бенц», выпускающей знаменитые «мерседесы». Рабочие, одетые в аккуратные комбинезоны, неторопливо, внимательно делали свое дело. Микоян затеял разговор с несколькими сборщиками. Спросил, как они борются за свои интересы. И, к удивлению, услышал: условиями труда довольны, зарабатываем прилично, разногласия с администрацией иногда возникают, но решаются обычно через профсоюз быстро и удовлетворительно для обеих сторон.

На обратном пути Микоян попросил показать кварталы бедняков в Штутгарте. Немцы сказали, что таких нет. Увидев сомнение на лице гостя, предложили самому поискать их. Машина Микояна стала первой в колонне. В течение двух часов он направлял ее в различные концы города, но бедняцких кварталов так и не нашел. И уже с меньшим удивлением воспринял информацию о том, что половина рабочих в Штутгарте живет в собственных домах.

Взгляды Микояна менялись на глазах. На приеме у премьер-министра земли Баден-Вюртемберг он достал было текст заготовленной речи, но махнул рукой и отложил его в сторону. Сказал теплые слова о Федеративной Республике, ее народе, о приеме, который ему оказали. Выразил убеждение, что СССР и ФРГ будут развивать тесное сотрудничество.

Возвращаясь в Москву, Микоян остановился в Восточном Берлине и встретился с Ульбрихтом. Западные газеты писали, что он посоветовал восточногерманскому руководителю прекратить глупую пропаганду о превосходстве социалистической ГДР над капиталистической ФРГ и якобы сказал: «Будьте довольны, если через десять лет ГДР заживет так, как ФРГ сегодня».

Через несколько дней на очередной встрече с журналистами Аденауэр поделился впечатлениями о Микояне:

– Он интеллигентен, умеет быстро и по существу реагировать на высказывания собеседника. В Федеративную Республику приехал с убеждением, что она является сателлитом Америки. Думается, я разубедил его. И вообще, рассуждения Микояна к концу визита изменились, стали более мягкими и реалистичными.

В Москве на одном из приемов Микоян подошел к послу Кроллю и сказал, что вынес самое хорошее впечатление о канцлере Аденауэре как о трезвом и умелом государственном деятеле и приятном человеке. Он сказал также, что глубокое впечатление осталось у него от мощи и возможностей экономики Федеративной Республики и системы решения социальных проблем, что он теперь лучше понимает немецкое «экономическое» чудо и то, что оно дало населению.

В то время у многих складывалось впечатление, что отношения между Федеративной Республикой и Советским Союзом отныне начнут развиваться по восходящей линии. Аденауэр не разделял подобных ожиданий. Оживление в торговле, налаживание культурных контактов не вызвали положительных сдвигов в политике. Стратегические цели обеих стран оставались разными. Канцлер вяло реагировал на инициативы, поступавшие от Кролля. Ориентировал Министерство иностранных дел на укрепление НАТО, европейских союзов и сотрудничество с западными странами.

В июне 1958 года венгерские власти под влиянием Москвы, нарушив обещание, казнили бывшего премьер-министра Имре Надя и руководителя будапештского восстания Пала Малетера. Возмущение прокатилось по всему миру. Несколько сотен боннских студентов учинили погром у советского посольства. В Москве в ответ организовали битье стекол в здании посольства ФРГ. Молодые рабочие с ЗИЛа, мобилизованные на эту акцию, действовали беззлобно, даже весело. Они побросали принесенные транспаранты в разбитые окна и ушли. В Бонне и Москве были заявлены протесты и получены извинения с обещанием восстановить причиненный материальный ущерб.

Кроме того, Кролль публично высказал критику в адрес немецких властей, не предотвративших погромную акцию, что и вызвало ответные действия в Москве. Посла немедленно вызвали в Бонн. Его принял Аденауэр и в присутствии Брентано сделал суровый выговор. Прощаясь, канцлер демонстративно не подал послу руки. Он считал, что противостояние с Советским Союзом неизбежно и оно может принимать временами обостренные формы.

Вскоре Аденауэр встретился со Смирновым и изложил свое видение советско-западногерманских отношений:

– Экономические связи неудовлетворительны. Вы не выполняете обязательств по экспорту, мы же готовы увеличить поставки. Нет политических улучшений. Советская сторона по-прежнему полностью поддерживает антинародный режим в ГДР, препятствует обсуждению проблемы воссоединения Германии.

Говоря так, Аденауэр не был искренен. Он сам сдерживал торговые и иные контакты с СССР. Постоянно оглядывался на Запад и избегал всего, что могло бы создать впечатление, что между Советским Союзом и Федеративной Республикой намечается нечто, выходящее за рамки, определенные НАТО.

Посол и канцлер высказали взаимные претензии по поводу пропагандистских действий. Смирнов обратил внимание на воинственные высказывания западногерманских генералов, на кинофильмы и книги, подогревающие враждебные чувства к Советскому Союзу. В ответ Аденауэр передал подборку цитат из советской прессы, содержащих нападки на ФРГ и на него лично.

Обсуждать положение в ГДР Смирнов отказался, ибо это – независимое государство. Высказал лишь готовность помочь немцам договориться друг с другом, если они проявят соответствующую инициативу. Аденауэр напомнил, что Советский Союз подписал Хартию о правах человека. В ГДР права людей попираются, и СССР мог бы здесь сказать свое слово.

Дружелюбной беседы не получилось. Правда, она не вышла за рамки взаимной вежливости. Очередная встреча состоялась в крайне обострившейся обстановке.

10 ноября 1958 года Хрущев в Москве в лужниковском Дворце спорта на митинге польско-советской дружбы выступил с инициативой, которая взбудоражила весь западный мир. Он предложил вывести Западный Берлин из положения оккупированного и придать ему статус вольного города, вывести из него западные войска и передать контроль за коммуникациями властям ГДР. Вскоре три западные державы получили ноты, в которых им предлагалось в течение шести месяцев договориться о новом статусе Западного Берлина. В противном случае СССР намеревался передать все свои права по Берлину правительству ГДР. Через полтора месяца из Москвы в те же адреса ушли новые ноты с проектом мирного договора с Германией. Согласно ему признавались два германских государства и самостоятельная политическая единица – Западный Берлин. Вся Германия нейтрализовывалась. Оба государства должны были выйти из военно-политических организаций.

Аденауэр без обиняков заявил Смирнову, что советские предложения неприемлемы.

– Не понимаю, – с горечью сказал канцлер, – почему именно сейчас, когда наметились некоторые успехи в разрядке международной напряженности, Хрущев сделал столь неразумный ход. Западные державы не уйдут из Берлина и будут защищать свои права. Возникнет обстановка крайнего напряжения. Можно лишь сожалеть, что советское руководство проявляет так мало здравого смысла. Передайте мою просьбу Хрущеву отказаться от своих намерений.

Что мог ответить посол? Он по обязанности защищал действия своего правительства. Говорил, что они будут способствовать разрядке. Серьезных аргументов не было. Смирнов понимал, что обстановка накаляется, советские предложения нереализуемы, отношения с ФРГ тормозятся. Однако выразить Москве такие оценки он не считал возможным. Опыт подсказывал, что это ничего не даст, а его самого просто отправят в отставку.

Тем временем в Москве министр иностранных дел СССР А. А. Громыко намекнул Кроллю, что советские инициативы по Берлину могли бы стать предметом прямого советско-западногерманского диалога и что Кролль мог бы непосредственно поговорить об этом с Хрущевым.

Учитывая серьезность зондажа, предпринятого Громыко, Кролль немедленно вылетел в Бонн. Брентано высказался против прямых переговоров с Москвой. Аденауэр принял посла и внимательно выслушал его аргументы в пользу двусторонних контактов по Берлину. Но он уже сформировал точку зрения и сказал Кроллю, что вступать в переговоры с Хрущевым не следует – они практически ничего не дадут и лишь вызовут недоверие и неудовольствие американцев, да и других западных союзников. Возрождать дух Рапалло[3]3
  В Рапалло в 1922 г. был подписан советско-германский договор, означавший прорыв экономической и политической блокады Советской России. – Примеч. авт.


[Закрыть] не время. С тем Кролль и вернулся в Москву.

Размышления приводили Аденауэра к выводу, что Хрущев, кроме всех прочих качеств, обладает даром актера и режиссера, мастера по части разыгрывания спектаклей. Канцлер ходил по кабинету и излагал свои доводы Глобке, сидевшему на обычном месте перед письменным столом.

– Берлинскую акцию советский руководитель затеял для поднятия собственного авторитета перед партийным съездом. В Москве привыкли выдвигать инициативы, которые явно обречены на провал, но которые создают видимость активной внешнеполитической деятельности. У Хрущева власть, как у Сталина. Но у него нет нимба Сталина. Он еще должен доказать, что пиджак, который он на себя натянул, не слишком широк ему. Без нимба миротворца Хрущеву долго у власти не удержаться. Он стоит перед выбором: согласиться на разоружение и направить деньги на повышение жизненного уровня населения или продолжать гонку вооружений и столкнуться с недовольством населения. Гонка вооружений задушит экономику России. Мирный переход в интересах Хрущева, ибо он замахнулся на достижение серьезных успехов во внутренней политике.

– Тогда почему же он обостряет обстановку? – задумчиво проговорил Глобке.

– Дело в том, что диктатура меняет психологию государственных деятелей. Они начинают верить только силе. Хрущев не пойдет на военное столкновение, если ощутит мощь и сплоченность Запада. Он по-прежнему пытается вырвать Федеративную Республику из западных союзов, нейтрализовать Германию, установить господство над ней, и это будет первым шагом к подчинению всей Европы.

Глобке делал пометки в рабочей тетради.

У Аденауэра вновь возникли опасения, что западные державы под натиском Хрущева пойдут на компромисс за счет интересов Федеративной Республики. Даллесу, прибывшему в Бонн, он доказывает, что необходимо дать отпор наступлению Москвы. Нельзя завоевать мир ценой компромисса в германском вопросе, ценой уступок русским. Успеха необходимо добиваться в сфере разоружения, разрядки, а потом уже решать германскую проблему.

Даллес понял обеспокоенность Аденауэра и заверил его, что Соединенные Штаты не дадут Хрущеву разрушить западную солидарность и продвинуть коммунистическое влияние в Западную Европу. Разговоры о нейтрализации Германии он считает несерьезными и не поддержит их. Выразил готовность совместно действовать против советского наступления.

Жизнь Даллеса шла к концу. Рак съедал его внутренности. Он не хотел идти на ужин, устраиваемый в его честь в Бонне, ибо не мог ничего есть. Согласился лишь, когда Аденауэр пообещал, что повар изготовит специально для него диетический овсяный суп. Блюдо гостю понравилось.

После возвращения в Соединенные Штаты Даллес был прооперирован. Положение оказалось безнадежным. Пришлось уйти в отставку. Новый государственный секретарь Гертер передал Аденауэру просьбу Даллеса прислать рецепт овсяного супа, столь понравившегося ему в Бонне. Гертер было подумал, что речь идет о каком-то шифрованном послании. Вскоре, однако, он узнал, что Даллес действительно получил из Бонна посылку с овсянкой. Ею он и питался до последнего дня жизни.

В мае 1959 года Аденауэр вылетел на похороны Даллеса. Он прилетел в Соединенные Штаты не как официальное лицо, а как друг покойного, чтобы в последний раз отдать ему дань уважения. Канцлер потерял единомышленника. При Даллесе он верил, что Соединенные Штаты будут твердо противостоять натиску Советского Союза, что Западная Европа получит от Америки поддержку в критический момент. Теперь не покидала тревога за судьбу НАТО и европейской солидарности.

Хрущев развивал наступление. Настаивал на статусе вольного города для Западного Берлина и заключении мирного договора с Германией на выдвинутых Москвой условиях. В Федеративной Республике стали раздаваться голоса, требовавшие от правительства объявить о присоединении западных секторов Берлина к Федеративной Республике. Аденауэр решительно высказался против подобного варианта: он поставил бы под вопрос американские обязательства по Берлину и сделал бы город беззащитным, не говоря уже о том, что обстановка в Европе накалилась бы до предела. Канцлер видел дальше радикальных политиков.

Визит Эйзенхауэра в Бонн в конце августа 1959 года Аденауэр использовал для демонстрации взаимопонимания. В коммюнике записали, что НАТО является основой для совместной внешней политики, что обе стороны стремятся к воссоединению Германии мирным путем, что Соединенные Штаты будут защищать свободу Западного Берлина.

Последнее было особенно важным для Аденауэра. Он улавливал колебания американского президента в берлинском вопросе. Опасения оправдались.

На встрече глав четырех государств (США, Англия, Франция, ФРГ) в Париже перед рождественскими днями 1959 года Эйзенхауэр высказался в том духе, что, мол, права западных держав в Берлине не настолько важны, чтобы из-за них вступать в вооруженный конфликт с Советским Союзом. Аденауэр стал возражать: если Запад уступит русским и откажется от теперешней правовой базы Берлина, мы потеряем город вместе с авторитетом; население перестанет верить западным державам и побежит из города. Макмиллан и де Голль поддержали Аденауэра. Американский президент не настаивал.

На очередном заседании Аденауэр предложил создать координирующий центр для пропагандистского отпора коммунизму. Западные лидеры восприняли это с одобрением, однако от принятия конкретных решений воздержались.

Единодушно решили провести в середине мая конференцию в верхах с участием Хрущева. Аденауэр сказал, что не будет настаивать на участии Федеративной Республики, чтобы не создавать лишних трудностей. С ним согласились.

Кролль в Москве не оставлял надежды на улучшение отношений с Советским Союзом. Посол направлял в Бонн предложения, среди них и о желательности приезда в ФРГ Хрущева, но они оставались без ответа.

При очередном вызове в Бонн Кролль попросил о встрече с канцлером. Аденауэр принял его вместе с Брентано.

– Хрущев проявляет большой интерес к визиту в Федеративную Республику, и приглашение с вашей стороны, господин канцлер, его бы весьма обрадовало, – сказал посол.

– Но он ведь меня постоянно ругает, – возразил Аденауэр.

– Сделайте скидку на его экспансивность. Он мне как-то разъяснил, что его нападки на вас не носят личного характера и направлены против политики. Он просил передать, что глубоко уважает канцлера за его работоспособность, настойчивость и неоспоримые успехи.

Аденауэр немного подумал. Он вспомнил, что через Макмиллана, посетившего Москву, получил сердечный привет и наилучшие пожелания от Хрущева.

– А нельзя ли ограничиться визитом Микояна? У меня уже был с ним прекрасный контакт.

– Если вы пригласите вновь Микояна, то серьезно оскорбите Хрущева. К тому же Микоян может лишь слушать, а Хрущев – принимать решения.

Канцлер обменялся взглядами с Брентано и отпустил посла. Приглашать Хрущева он не собирался.

Весной 1960 года Аденауэр отправляется в Соединенные Штаты и вновь настаивает на жесткости по отношению к Хрущеву, на отклонении его инициатив по германским делам.

В один из дней в Нью-Йорке в отеле «Валдорф-Астория» состоялась встреча Аденауэра с премьер-министром Израиля Бен Гурионом. Когда допустили фотографов, они заполнили все пространство и щелкали, щелкали затворами камер. Один из репортеров воскликнул:

– Я сделал снимок года! Большей сенсацией могла бы стать лишь фотография Хрущева с принцессой Маргарет-Роз перед брачным алтарем.

Остроумный репортер выходил последним. И уже у двери обернулся и еще раз запечатлел израильтянина и немца, удобно, с улыбками расположившихся рядом в глубоких креслах.

Аденауэр уже давно признал вину немцев перед евреями. Выплачивалась компенсация за материальный ущерб. Однако отношения между Израилем и ФРГ продолжали оставаться натянутыми: слишком свежи были воспоминания о шести миллионах евреях, уничтоженных нацистами. Встреча в Нью-Йорке взывала к здравому смыслу, к учету той новой роли, которую Федеративная Республика играла в мире спустя 15 лет после крушения гитлеровского режима.

Вскоре Аденауэр нанес визит в Японию. Домой его самолет летел через Аляску. На военном аэродроме американские летчики устроили обед в честь канцлера. Аденауэр сказал сидевшему рядом командиру подразделения:

– Мне рассказали, что в случае тревоги ваши самолеты поднимутся в воздух через пять минут. Что-то не верится…

Командир, не говоря ни слова, вынул из кармана свисток с особым звучанием и свистнул. Аэродром пришел в движение. Через несколько минут от стартовой полосы оторвался истребитель, за ним второй, третий.

– Прекрасно! – воскликнул Аденауэр. – Теперь я верю.

Приближалась конференция в верхах с участием Советского Союза. За две недели до ее открытия над Уралом сбили американский самолет-разведчик. Хрущев усилил пропагандистские атаки. Аденауэр волновался: советская сторона получила внушительный козырь в игре с западными державами.

Накануне встречи Аденауэр поспешил в Париж, чтобы переговорить с западными лидерами. Канцлер доказывал, что Хрущев сознательно преувеличивает значение инцидента со сбитым самолетом. Его цель – вынудить Запад принять условия Москвы по Берлину. В беседах Аденауэр почувствовал, что англичане и особенно американцы проявляют колебания.

В западных странах накапливалось раздражение. Непримиримость Аденауэра затрудняла маневрирование при контактах с Советским Союзом. Обозреватель Уолтер Липпман писал в «Нью-Йорк геральд трибюн»: «Доктор Аденауэр хочет быть цензором, определяющим, что именно разрешается обсуждать на совещании с Хрущевым. Похоже, что он вообще не хочет никаких переговоров. Бонн ошибается, если считает, что наша страна будет нести за него бремя, а он – принимать решения и диктовать политику».

Лондонская «Дейли скэтч» вторила: «Не дайте одурачить себя старому лису… Федеральный канцлер – тот человек в Европе, который блокирует решение мировых проблем».

Тревога Аденауэра усиливалась. Он опасался, что Хрущев загонит Эйзенхауэра в тупик и вынудит уступить, сыграв на инциденте с самолетом.

События обернулись иначе. Хрущев, прибыв в Париж, в ультимативной форме потребовал публичных извинений от американского президента. Эйзенхауэр на это не пошел. Советский лидер перегнул палку. Он сорвал конференцию.

Аденауэр вздохнул с облегчением. На заседании кабинета он сказал:

– Нам здорово повезло. Хрущев совершил большую ошибку. Он мог многого добиться от Эйзенхауэра.

Перед отлетом из Парижа Хрущев давал заключительную пресс-конференцию. Зачитав вступительный текст, услышал неодобрительные гудение и выкрики. Он взорвался и, беспорядочно жестикулируя, стал быстро говорить:

– Хочу сразу ответить тем, кто здесь «укает». Меня информировали, что канцлер Аденауэр прислал агентов, недобитых под Сталинградом. Они шли тогда с уканьем. А мы так им укнули, что на три метра в землю вогнали. Так что вы укайте, да оглядывайтесь…

Хрущев не случайно задел Аденауэра. Он понимал, что после смерти Даллеса Аденауэр среди западных лидеров остается наиболее твердым и последовательным антикоммунистом, нацеливавшим Запад на решительные действия против распространения советского влияния на Европу.

Советскому лидеру доложили, что Аденауэр, защищая американского президента после истории с самолетом-разведчиком «У-2», заявил, что Россия ведет шпионаж значительно шире и интенсивнее. Хрущев возмутился:

– Подобное может говорить человек, утративший разум, или тот, кто играет ва-банк. Он, видимо, рассуждает так: я прожил 84 года и все равно скоро окажусь в гробу, а после меня – хоть потоп. Человека, делающего подобные заявления, давно пора одеть в смирительную рубашку и отправить в сумасшедший дом.

В Бонне спокойно восприняли высказывания Хрущева. К ним уже привыкли. Советская пропаганда практически каждодневно изощрялась в навешивании ярлыков на Аденауэра.

В Соединенных Штатах приближались президентские выборы. Аденауэр «болел» за Никсона. Победу Джона Кеннеди встретил с тревогой. Молодой президент проявлял готовность к разработке нового статуса Берлина, но только на основе разумного компромисса с русскими. В Вашингтоне теперь не желали, чтобы Бонн стал тормозом при решении вопросов разоружения. Им отдавали приоритет, а германские дела относили к неглавным.

В апреле 1961 года состоялась первая встреча Аденауэра с Кеннеди. Канцлер тщательно готовился к ней. Начал ее наступательно. Высказал недовольство тем, что НАТО проводит пассивную политику в Европе и отдает инициативу Москве. Соединенные Штаты не используют свое моральное право на руководство и не дают должного отпора России.

Кеннеди уверял в готовности защищать Федеративную Республику и Западный Берлин, но особой решительности не проявлял.

В коммюнике зафиксировали идентичность позиций США и ФРГ по международным вопросам. Однако не все было столь гладким. Кеннеди не понравился поучительный тон Аденауэра, попытки говорить с ним с высоты двукратной разницы в возрасте. У Аденауэра же не рассеялись опасения, что американский президент пойдет на соглашение с русскими без учета интересов Бонна.