Текст книги "Цикл Дегона. Книга 1. Бог-амфибия"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Прошу вас, господа, пожалуйте на борт, – сказал Немо. Его голос звучал нетерпеливо, почти раздраженно.

Спирс поднял голову. Я увидел, как удивление и усталость на его лице сменились нескрываемым страхом.

– Что это значит? – спросил он. – Почему…

– Пожалуйста, капитан, – перебил его Немо. – Прикажите своим людям зайти на борт пинасса. У меня мало времени.

Спирс судорожно сглотнул. Его рука опустилась на рукоять пистолета, но он не закончил движение, так как Немо поднял свой гарпун.

– Не нужно совершать ошибок, – спокойно произнес Немо. – Я вам не враг.

– Что все это значит? – повторил свой вопрос кавторанг.

– Это не то, что вы думаете, – невозмутимо продолжил Немо. – Я просто вынужден попросить вас о том, чтобы вы позволили сопроводить вас на борт моего корабля.

– Вашего корабля? – Спирс помотал головой. – Что за чушь? Мне и моим людям нужно вернуться в город!

Либо он действительно не понимает, что здесь происходит, подумал я, либо сознательно пытается изображать из себя идиота, чтобы ввести Немо в заблуждение.

Немо вздохнул.

– Будьте благоразумны, Спирс, – мягко, но нетерпеливо сказал он. – Вы, как и все здесь, знаете, что я не могу этого допустить. Поднимайтесь на борт. Пожалуйста.

– Вы что, берете нас в плен? – продолжал упрямиться Спирс.

Немо опять вздохнул.

– Признаться, мне больше по душе слово «гости», но если вы, капитан, предпочитаете называть себя «пленниками», то… пожалуйста, это ваше право.

– Но почему? – удивился Спирс. – Мы с вами на одной стороне. Мы с вами…

– Черт подери, Спирс, да замолчите же вы наконец! – раздраженно перебил я кавторанга. – Вы что, не понимаете, кто этот человек?

Спирс посмотрел сперва на меня, потом на Немо, открыл рот, собираясь что-то сказать, но внезапно его глаза округлились и с губ сорвался хриплый возглас:

– Немо! Вы… вы капитан Немо? Тот самый Немо?..

Вместо ответа Немо опустил гарпун, подошел к Спирсу и указал рукой на восток, в сторону моря.

Мы увидели, как в полумиле от берега начала бурлить вода. Сначала это было лишь легкое движение на поверхности, словно ветер играл с волнами, но постепенно пузырьки становились все больше и больше, пока вдруг какой-то звук не заглушил монотонный шум прибоя. Море пенилось все сильнее и сильнее, и внезапно, словно на дне прорвало какой-то вулкан, в воздух взвилась мощная струя воды и белой пены. Она поднялась на высоту тридцати-сорока ярдов, как будто какой-то огромный кит выпустил воду.

И тут появился корабль. Это был настоящий гигант, величественный, как кит, но в четыре раза больше. Несмотря на свои невероятные размеры, он казался очень легким. Поднявшись на поверхность воды, этот гигант, этот мрачный бог моря, созданный из черной стали, закачался на волнах. Два ряда крошечных желтых иллюминаторов на борту отразились на воде, и тут же зажегся яркий свет на корме. Лучи потянулись к воде, словно пальцы, и вновь погасли.

Но какой бы краткой ни была вспышка прожектора, этого оказалось достаточно, чтобы прочитать название корабля, написанное золотыми буквами на корме гиганта под тараном длиной в двадцать ярдов: «НАУТИЛУС».

КНИГА 2

Комната была не больше тюремной камеры – два шага в ширину и четыре шага в длину. Потолок был настолько низким, что я даже не мог полностью выпрямиться и все время опасался, как бы не стукнуться головой о его свод.

Впрочем, здесь было уютно. На стенах из прочнейшей стали висели роскошные гобелены, а на полу лежал мягкий ковер. Диван с диковинными узорами занимал почти половину комнаты; возле противоположной стены, рядом с низкой полукруглой дверью, стоял маленький, искусно выстроганный стол, прикрученный к полу. Остатки обильного обеда, принесенного мне одним из людей Немо, еще не были убраны. На столе стояла бутылка самого дорогого шампанского, которое мне когда-либо приходилось пить.

В стенном шкафу я обнаружил Библию в золотом переплете и два небольших металлических ящичка, в одном из которых лежали дорогие гаванские сигары, а в другом – три коробки конфет с ликером. Немо, судя по всему, очень заботился о моем душевном и физическом благополучии.

Но это ничего не меняло, поскольку факт оставался фактом: я находился в тюрьме. Это, конечно, была очень комфортабельная тюрьма, но все-таки тюрьма. Здесь не было окон, и дверь закрывалась снаружи, а изнутри на двери была лишь круглая ручка, которую я сколько угодно мог дергать, но никакие усилия с моей стороны так и не позволили бы мне открыть дверь. Это действительно была тюрьма.

Я раздраженно ворочался на диване с одного бока на другой, перекладывал с места на место вышитые шелковые подушки и тщетно пытался подавить приближающийся приступ тошноты. Никогда прежде мне не было так плохо, как сейчас. Мучившая меня тошнота не была вызвана ни обильным обедом, ни бутылкой шампанского, которую я выпил почти до дна. Все дело было в качке, которая началась, как только я взошел на этот кошмарный корабль, и с того момента – за исключением одного-единственного раза – не прекращалась ни на минуту.

Я страдал от морской болезни.

Мне никогда не нравились корабли, и я испытывал к ним вполне естественное недоверие. Мне всегда казались подозрительными транспортные средства, двигавшиеся не по суше, а по воде. Но с тех пор как я оказался на борту «Наутилуса», во мне проснулась самая настоящая ненависть к кораблям. При этом ощущение того, что пол постоянно поднимается и опускается, было еще не самым худшим. Сейчас мы находились на глубине десяти саженей, так что морские волны не били по корпусу корабля. Однако здесь, неподалеку от шотландского побережья, подводное течение было настолько сильным, что судну постоянно приходилось бороться с давлением воды. По крайней мере, именно такое объяснение качки казалось мне вполне приемлемым. Я придумал его, пока лежал на диване, уставившись в потолок и пытаясь победить очередной приступ тошноты.

Я даже не знал, сколько времени находился на борту этого фантастического корабля. Несмотря ни на что, я заснул в тот самый момент, когда Немо привел меня в эту каюту. Судя по тяжести в теле, которую я почувствовал после пробуждения, спал я очень долго. С тех пор я лежал на этом диване, глядел на потолок с круглой электрической лампой и ждал, сам не зная чего. Капитан Немо не ответил ни на один из моих вопросов – а их накопилось множество! Вместо этого он позволял себе таинственные намеки, от которых я чувствовал себя еще неувереннее, чем раньше.

Какие-то звуки за дверью отвлекли меня от мрачных мыслей. Поморгав, я резко сел на диване, но тут же повалился обратно, так как мой желудок отомстил за быстрое движение новым позывом к рвоте. Мощная дверь с громким скрипом отъехала в сторону, и в комнату, согнувшись, вошел высокий мужчина в бело-синей полосатой рубашке и черных брюках. Это был тот же человек, который несколько часов назад принес мне обед.

Он молча подождал, пока я медленно и осторожно встану, отошел в сторону и указал на дверь. Не успев сделать и двух шагов, я тут же ударился головой о низкую раму двери. У матроса подозрительно дрогнули уголки рта, но, наткнувшись на мой мрачный взгляд, он подавил усмешку и, снова протиснувшись в дверь, прошел мимо меня в коридор.

Несмотря на тошноту, усилившуюся от того, что теперь я должен был идти по качавшемуся полу, внутренний вид корабля вызвал у меня любопытство. Проход был низким, так что я передвигался, чуть согнувшись. Все на борту этого удивительного судна было каким-то узким и маленьким. Немного искривленные стены были украшены тяжелыми золотистыми обоями. То там, то сям из стен выдавались какие-то странные технические приборы, но их по возможности замаскировали. Как и в моей каюте, под потолком висели странные электрические лампы, распространявшие мягкий свет. Пол покрывали мягкие ворсистые ковры, по сравнению с которыми ковры в моем довольно респектабельном лондонском доме показались бы потертыми. Если бы не ритмичный гул тяжелых машин, работавших, как огромное стальное сердце в теле корабля, я подумал бы, что нахожусь в замке феодала, а не на судне, плывущем в море на глубине десяти саженей.

Коридор, будто огромная стальная аорта, тянулся через весь корабль. Мы прошли около пятидесяти шагов, пока наконец матрос не остановился у полукруглой двери. Отступив чуть в сторону, он поднял руку, приглашая меня войти. Мощная бронированная дверь беззвучно отъехала в сторону, и передо мной открылся вид на узкую металлическую винтовую лестницу, ведущую как вверх, так и вниз.

Мой молчаливый проводник улыбнулся, сделал шаг назад и указал рукой вверх, пытаясь знаками объяснить, что я должен идти дальше, не дожидаясь его. Наверное, подумал я, он не силен в английском и поэтому общается со мной языком жестов.

Не успел я поставить ногу на первую ступеньку лестницы, как дверь за мной закрылась. Остановившись, я запрокинул голову, а затем перегнулся через тонкие поручни, чтобы посмотреть вниз. Нельзя сказать, чтобы я многое разглядел. Через два-три поворота лестница заканчивалась крошечной комнатой с четырьмя низкими бронированными дверьми, подобными той, через которую я только что вошел. Пол внизу был голым, да и стены, ничем не прикрытые, демонстрировали железную обшивку корабля и бесчисленное количество странных технических приборов. Внизу ритмичное биение стального пульса этого морского гиганта казалось громче. Сосредоточившись, я почувствовал вибрацию под ногами и подумал, что, должно быть, именно там находятся таинственные машины, которые приводят «Наутилус» в движение.

Я пошел дальше. Несомненно, наверху меня ждали, а так как я до сих пор не понял, на чьей стороне находится владелец этого странного корабля, не стоило возбуждать его недоверие.

Кинжал в ее руке был холодным, гладким и необычайно тяжелым. Хотя она до сих пор прятала узкое обоюдоострое лезвие под темной тканью, чтобы сталь не отразила лунный свет и не выдала ее в последний момент, ей казалось, что у нее на языке появился металлический привкус.

Она знала, что умрет. Кинжал, который она прятала под передником, отчаянно сжимая его в правой руке, был предназначен другому, но это лезвие поразит и ее тоже. Признаться, ей было все равно. Она и так уже мертва. Она умерла три дня назад, и, несмотря на то что еще дышит, думает и говорит, все это лишь инстинкт, слепое существование ее тела, без смысла и цели. Она умерла, когда вошла в маленькую комнату своего дома и, обнаружив, что постель Дженнифер пуста, поняла, что означают несмятые белые простыни. Ее жизнь утратила всякий смысл в то мгновение, когда она подошла к окну и увидела полную луну, сиявшую в небе насмешливым глазом ночи.

С тех пор она была мертва, но никто этого не заметил – ни жители города, ни ее соседи, ни друзья. Этого не заметил даже ее собственный муж, которого она ненавидела с того самого момента, как исчезла их дочь. Она ненавидела этого человека с той же страстью, с которой она любила его все эти годы совместной жизни. Что-то умерло в ней, и сейчас она жила с одной-единственной целью – отомстить. Она убьет Макгилликадди. Сначала его, а затем Джеймса – даже в мыслях она отказывалась называть его своим мужем, не говоря уже о том, чтобы думать об этом человеке как об отце Дженнифер. Как он мог предать собственную плоть и кровь для того, чтобы принести жертву своему отвратительному божеству! Да, она убьет Макгилликадди и Джеймса, а затем убьет их – столько, сколько сможет, прежде чем они победят ее и отправят на тот свет.

Она вполне понимала, что они, возможно, не просто ее убьют, а сделают с ней кое-что похуже. Но и в этом случае ей было все равно. Единственное, что имело сейчас значение, это острая сталь в ее руке.

Когда она вышла из комнаты Дженнифер в узкий коридор без окон, дом показался ей необычайно холодным. Она услышала, как внизу Джеймс говорит с остальными, но не стала обращать внимания на слова, так как они тоже не имели значения. Вместо этого она спокойно пошла в спальню и критически осмотрела себя в большом зеркале, висевшем возле кровати. Это было дорогое зеркало из тончайшего хрусталя в позолоченной раме. Как и все в их доме, она выбирала это зеркало с большой любовью, и, как и все в их доме, оно было предметом зависти большинства остальных женщин селения. Три дня назад она им гордилась. А теперь оно утратило для нее всякое значение.

Северал Борден напряженно всматривалась в свое отражение. То, что она прятала правую руку под передником, не бросалось в глаза. Как и всегда, когда они шли на собрание, она надела свое лучшее платье. Передник у нее был из брюссельского шитья, и он так гармонично смотрелся с шалью, что казался модным аксессуаром, а не покровом для смертоносного кинжала. Никто ничего не заметит.

Лицо ее тоже казалось спокойным и красивым, как обычно. Для своих сорока лет она по-прежнему была очень привлекательной женщиной. Неудивительно, что она смогла выйти замуж за одного из самых богатых мужчин в селении. Ей казалось само собой разумеющимся, что она должна жить в роскоши, без всяких забот. Правда, до теперешнего момента. До ужасного события, происшедшего три дня назад, когда она поняла, насколько чудовищно высока цена такой жизни.

Медленно повернувшись, Северал закрыла дверь спальни и направилась к лестнице. Спускаясь вниз, она услышала шум у двери и, когда вошла в комнату, увидела, как на лице Джеймса гаснет наигранная улыбка, с которой он провожал последнего гостя.

– Северал, любимая. Ты уже готова? Очень хорошо.

Он подошел к ней, крепко обнял и поцеловал в щеку. Северал казалось, что ее вот-вот стошнит, но она сохраняла невозмутимость.

– Я готова, – спокойно произнесла она. – Я думаю, нам пора. Скоро начнется собрание.

Кивнув, Джеймс подошел к камину и выбил трубку в огонь.

– Я знаю, – сказал он. – Но я не пойду.

Северал так испугалась, что ей с трудом удалось изобразить наигранно-безразличное выражение лица.

– Ты не пойдешь? – повторила она. – Ты же знаешь, что Макгилликадди…

– …сказал, что все должны прийти, – перебил ее Джеймс. – Но я предупредил его. Достаточно и того, что ты пойдешь туда и будешь представлять меня. А я подойду попозже.

Улыбнувшись, он прошелся по комнате и поставил правую ногу на край стола, чтобы завязать шнурки.

– Куда ты идешь? – спросила Северал.

Мысли лихорадочно метались в ее голове. Он должен был пойти. После Макгилликадди он был вторым, кто должен был заплатить за все. Именно он.

– Я не хочу идти одна, – добавила она.

Подняв голову, Джеймс улыбнулся и снова наклонился к ботинку.

– Я вернусь, как только смогу, – пообещал он. – К тому же…

Он запнулся, так как в этот момент шнурок под его пальцами порвался. Нахмурившись, Джеймс попытался связать концы шнурка.

– А почему бы и нет? – внезапно воскликнул он. – Я хотел, чтобы это был сюрприз, но черт подери… Я еду на вокзал, чтобы встретить Дженнифер.

– Дженнифер? – Северал испугалась, услышав истерические нотки в собственном голосе.

Но Джеймс был так занят завязыванием шнурка, что, как ей показалось, ничего не заметил.

– Она… она возвращается? – запнувшись, спросила Северал и почувствовала, как сильно забилось сердце. Внезапно она все поняла. В то же мгновение ледяной холод начал подниматься в ее душе.

Джеймс кивнул.

– Да. Я же тебе говорил, что она вернется через пару дней. Ты зря беспокоилась, любимая. В конце концов, Абердин – это не край мира и девятнадцатилетняя девушка вполне может прожить три дня без родительской опеки.

Северал беззвучно подошла к мужу. Конечно, он заметил ее приближение, но ничего плохого при этом не подумал. Ее глаза наполнились горячими слезами. Он что, считает ее полной дурой? Насколько же велико его презрение, чтобы позволить себе обманывать ее в такой момент?

– Наша дочь… возвращается? – переспросила она.

Джеймс кивнул, не поднимая головы от своего ботинка.

Оторвав кусок шнурка, он тихо выругался.

– А почему она не должна возвращаться? – Он пожал плечами. – Через пару часов мы все будем вместе, вот увидишь.

Слезы беззвучно потекли по лицу Северал, но ее черты по-прежнему оставались застывшими. Она почувствовала смерть дочери, почувствовала ее три дня назад.

– Да, – тихо сказала женщина. – Вскоре мы будем вместе. Мы все.

Может быть, только сейчас Джеймс начал подозревать, что означают странные нотки в голосе жены, и неожиданно выпрямился. Но в любом случае осознание этого пришло к нему слишком поздно.

Северал с такой силой ударила его кинжалом в спину, что сломала лезвие.

Я уже почти привык к тому, что дверь наверху лестницы распахивалась сама собой, едва я приближался к ней. Верхний коридор был больше и светлее, чем нижний, а обстановка здесь выглядела еще роскошнее. Я по-прежнему не мог идти выпрямившись – в противном случае я ударился бы головой о потолок, – однако сейчас у меня возникло чувство, что стало легче дышать. Возможно, это было связано с пониманием того, что в данный момент я нахожусь на пару ярдов ближе к поверхности воды. Нельзя сказать, что мысль о том, что я нахожусь под водой на глубине десяти саженей, улучшала мое настроение. Мне казалось, что пребывание в этом плавучем гробу противоречит всем законам природы и человеческой логики.

С тех пор как я проснулся, моя душа трепетала от страха. Пытаясь мыслить логически, я думал о том, что «Наутилус» был более высокотехнологичным устройством, чем те, с которыми мне приходилось когда-либо сталкиваться. И хотя я не понимал принципа его работы, он явно функционировал, – если бы это было не так, вряд ли бы я находился здесь и размышлял об этом. Но другая часть моего сознания – для нее ни логика, ни здравый смысл не имели значения, и она не могла отмежеваться от ужасного видения, в котором этот корабль-гигант камнем шел на дно и распадался на десять тысяч обломков в морской бездне, – заставляла меня смотреть на происходящее по-своему, со страхом и недоверием.

Все эти мысли пронеслись в моей голове, пока я шел по сводчатому коридору.

Внезапно я услышал музыку.

Сперва это были лишь слабые звуки, которые почти заглушал рев моторов. Но вскоре звучание стало нарастать, изменяясь, повышаясь и понижаясь. И тут я понял, что это. Звуки органа! Потрясенный, я остановился. Я слышал кантату Иоганна Себастьяна Баха, которую играли с поразительным мастерством на великолепно настроенном церковном органе. И это в десяти саженях под водой!

Справившись с изумлением, я пошел дальше и вскоре остановился перед очередной дверью, которая поднялась вверх, едва я приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Я замер на месте, будто натолкнулся на невидимую преграду. После всего, что мне довелось пережить за последние несколько часов, я думал, что готов к любой неожиданности. Но я ошибся.

За дверью находился узкий балкон, обнесенный искусно выкованной железной решеткой, а за ним – роскошный салон. Его площадь составляла приблизительно десять на двадцать шагов, а потолок, с которого свисала роскошная электрическая люстра, возвышался в трех ярдах над моей головой. Слева, прямо у входа, я заметил заставленный бутылками бар, рядом с которым в уютном беспорядке стояли два маленьких удобных кресла, шезлонг и большие деревянные кадки с вьющимися тропическими растениями. На стенах салона висели книжные полки и картины в дорогих рамах. Такой салон можно увидеть в любом приличном лондонском доме. То есть почти такой салон. Здесь было два предмета, указывающих на обманчивость первого впечатления. Прежде всего, это был огромный орган, занимавший всю противоположную стену. Музыку этого органа я и слышал по дороге. На нем играл узкоплечий темноволосый человек, сидевший спиной к двери.

Он так погрузился в свою игру, что даже не заметил моего приближения. Ну и еще окно. Вернее, то, что я сперва принял за окно. Оно было круглым, как зрачок, и больше человеческого роста в диаметре. Изготовленное из плотного стекла толщиной в пять дюймов, окно было слегка выгнуто наружу. А за окном простиралась бесконечность.

Это было захватывающее зрелище. Оно поразило меня настолько, что я забыл обо всем на свете. Увиденная мной фантастическая картина просто-таки выбила меня из колеи. «Наутилус» двигался глубоко под водой, на границе между светом и вечной ночью, так что складывалось впечатление, будто он скользил по поверхности второго, черного моря, скрывающегося под водами океана. Странный сребристо-синий свет проникал сквозь мерцающие толщи воды. Тридцать или сорок ярдов моря, отделявших нас от поверхности, казались небом. На некотором расстоянии я заметил большую стаю серебристых рыб, плывших за подводной лодкой.

– Вам нравится то, что вы видите, мой юный друг?

Вздрогнув, я только сейчас заметил, что органист уже не играет, а обращается ко мне. Это был Немо. На его тонких губах появилась мягкая улыбка, гордая и в то же время печальная. Он встал и подошел ко мне.

Я невольно кивнул. Его вопрос развеял чары, и, хотя я понимал абсурдность своих чувств, на мгновение возненавидел его. Ко мне вернулась тошнота, а с ней и мрачные мысли, преследовавшие меня с того момента, как я попал на этот корабль. Я бросил еще один взгляд на синий иллюминатор, а затем повернулся к Немо.

– Весьма впечатляюще, – коротко сказал я, а затем обвел рукой обстановку салона и добавил: – Как и все здесь, капитан Немо. Вот только не знаю, уместно ли называть меня вашим юным другом.

Немо вздохнул. На его лице читалось разочарование, словно ничего другого он и не ожидал от меня услышать. Покачав головой, он подошел ко мне, поднял руку, видимо собираясь отеческим жестом похлопать меня по плечу, но я поспешно уклонился, отступив на шаг, и мрачно взглянул на него. Немо какое-то мгновение смотрел мне прямо в глаза, затем вновь покачал головой и кивнул на бар возле двери.

– Могу ли я предложить вам бокал хорошего портвейна, друг мой? – спросил он.

– Вы могли бы предложить мне объясниться, – проворчал я.

От моих слов Немо вдруг вздрогнул, и мне даже стало немного жаль его. Он производил впечатление человека, который помог подняться на ноги упавшему ребенку и вместо благодарности получил пинок. Однако я почувствовал, как к горлу вновь подступила тошнота, и забыл о возникших было сантиментах.

– Что все это значит? – выдохнул я. – Что это за похищение? Куда вы меня везете и почему?

На лице Немо все явственнее проступала обида.

– Вы разочаровываете меня, Роберт, – сказал он. – Я вас не похищал. Если вы еще помните, – обиженным голосом добавил капитан, – я спас вам и вашему другу жизнь.

– Этого никто и не оспаривает, – выпалил я. – И я благодарен вам за это, Немо. Но почему вы вынудили меня и Спирса подняться на борт этого корабля? Я должен вернуться в Абердин. Один мой друг в опасности.

– Я знаю, – печально ответил Немо. – Вы говорите о капитане Баннерманне.

– Вы об этом знаете? – удивленно вскинулся я.

Немо тихо рассмеялся.

– Я многое знаю, мой дорогой юный друг, – ответил он.

Постепенно этим своим «мой дорогой юный друг» он начал действовать мне на нервы. Но я проглотил вертевшуюся на языке колкость и лишь молча посмотрел на него.

– Судьба капитана Баннерманна – это одна из причин вашего пребывания здесь, – продолжил Немо. – Он уже давно не в Абердине. Там вам все равно не удалось бы ему помочь.

– А Спирс? – спросил я.

Вид у Немо стал совсем обиженный. Он взглянул на меня потемневшими от боли глазами, а затем резко повернулся к иллюминатору, сцепив руки за спиной.

– К чему все эти вопросы? – внезапно спросил он каким-то надтреснутым голосом. – Вам что, нравится причинять мне боль?

Я уже набрал в легкие воздуха, чтобы яростно возразить ему, но вовремя остановился. Неожиданно для себя я подумал о том, что поступаю подло, и пожалел о своих словах.

– Мне очень жаль, Немо, – запнувшись, сказал я. – Я не хотел вас обидеть. Но все так запуталось.

Вздохнув, капитан стал ко мне вполоборота. Вид у него был немного странный, так как голубой свет, проникавший сквозь огромный иллюминатор, отбрасывал глубокие тени на его лицо и от этого морщины казались глубже, чем были на самом деле, и напоминали тонкие шрамы от ножевых ранений.

– Я знаю, мальчик мой, – глухо произнес он. – Для вас это, конечно, все очень запутано. Но поверьте, так будет лучше для всех.

– Вы знаете, почему Спирс и его люди прибыли в Абердин? – спросил я.

Немо печально кивнул.

– Я знаю, Роберт. Я знаю также, что Спирс, должно быть, ненавидит меня. И я не могу винить его в этом. Я убил его брата.

Он сказал то, о чем я давно уже подозревал. И все же я испугался.

– Это был несчастный случай, Роберт, поверьте мне. Недоразумение, оправданий которому быть не может, но не более. В свое время я возьму на себя ответственность за это происшествие. Но сейчас у меня есть дела поважнее.

– Значит, вы потопили «Серебряную стрелу»? – спросил я очень тихо, но едва сдерживаясь. – Остальные корабли тоже?

Немо кивнул.

– Да. В случае с «Серебряной стрелой» это было недоразумение, как я уже и сказал.

Он не стал продолжать, но сейчас в этом не было необходимости. То, чего он не сказал, было намного хуже, чем то, что он мог бы сказать.

– Выходит, морское чудовище, которое уже три месяца плавает перед побережьем и топит корабли…

– …это «Наутилус», – подтвердил Немо. – Да. Но это не то, что вы думаете, Роберт.

Вздохнув, капитан подошел ко мне. Я увидел, как он сунул руку в правый карман синего офицерского кителя и вытащил из него узкий, запечатанный красным воском конверт.

– Читайте, Роберт, – сказал он. – Тогда вы все поймете.

Помедлив, я взял письмо, покрутил его в руках и сломал печать, которая мне ни о чем не говорила. А вот почерк, которым было написано это аккуратно сложенное письмо, говорил мне о многом. Это был почерк Говарда! В изумлении вскинув голову, я посмотрел на Немо.

В серых глазах капитана вспыхнула кроткая улыбка.

– Читайте, Роберт. А я пока налью нам чего-нибудь выпить.

Он прошел к бару и принялся орудовать бокалами и бутылками, в то время как я дрожащими руками развернул письмо и торопливо прочитал его:

«Дорогой мой Роберт, времени у меня немного, поэтому я не могу пока дать тебе все необходимые объяснения. Если ты читаешь сейчас эти строки, значит, я нахожусь в месте, откуда не могу войти с тобой в непосредственный контакт. Во всем же остальном ситуация может развиваться совершенно не так, как я того ожидаю. Предоставляю моему другу Немо объяснить тебе все происшедшее.

Доверься ему.

Говард».

Я три раза перечитал письмо, сложил его, посмотрел на Немо, а затем опять развернул лист бумаги и в четвертый раз прочитал содержание.

Немо улыбнулся, но даже улыбка не сделала его лицо менее печальным.

– Ну? – спросил он.

Я собрался ответить ему, но лишь покачал головой, сунул письмо в карман и подошел к бару. Немо молча протянул мне стакан портвейна, и я залпом выпил вино.

– Рассказывайте, – глухо произнес я.

Когда она вышла из дому, уже стемнело. Она перетащила труп Джеймса в комнату. Конечно же, его найдут там, но не сразу, так что у нее останется время завершить свою месть. Кроме того, она успела вымыться и надеть другое платье. В руке она теперь сжимала другое оружие. Один из охотничьих ножей Джеймса: тяжелый нож, заточенный с одной стороны, массивный и грубый по сравнению с кинжалом, которым она убила мужа. Наверное, это более подходящее оружие для того, чтобы убить Макгилликадди.

Странно, но триумфа она не ощущала. Убийство Джеймса стало тем, что она должна была сделать. Ее души это никак не коснулось. Точно так же произойдет и с Макгилликадди. Может быть, устало подумала она, ее способ мышления стал не вполне человеческим. Возможно, она сама превратилась в такое же чудовище, как Макгилликадди и его приспешники-демоны. Что ж, если так, то это их вина – именно они заставили ее стать такой.

Ночь черным покрывалом опустилась на берег. Северал осторожно ступала по узкой каменистой тропке. В полумиле на запад пролегала дорога, по которой она прошла бы быстрее, но женщина опасалась, что может случайно с кем-нибудь столкнуться. Она не знала, сумеет ли контролировать себя и не убить каждого, кто повстречается ей на пути. А убивать ей пока что было нельзя.

Когда она дошла до побережья и повернула на север, с озера, тусклой серебристой монеткой затерявшегося в ночи, налетел резкий ветер. В воздухе запахло дождем, а с моря донеслось слабое эхо отдаленной грозы. Взгляд женщины невольно скользнул по черной поверхности воды. Северал замерла на месте. Озеро не было пустынным. В полумиле от берега появилась огромная тень, черная и бесформенная, выделявшаяся на фоне более глубокой черноты озера. Тень была слишком большой для животного, а ее очертания слишком отчетливыми для тени облака. Это был корабль. Ей показалось странным, что корабль находился так близко к скалистому побережью, да еще в такую погоду.

И тут эта мысль жарким вихрем взвилась в ее груди, поразив сердце раскаленным кинжалом.

Корабль!

Существовал только один корабль, который осмелился бы приблизиться к побережью в такую ночь, только один корабль, у которого были причины идти на явный риск. Десять или двадцать бесконечных секунд Северал неподвижно стояла в темноте, не сводя глаз с чудовищной черной тени, поднявшейся из озера. Между кораблем и побережьем что-то двигалось. В сумраке она не смогла рассмотреть, что именно, но в этом и не было необходимости. Она все поняла и так.

Он! Он пришел! Сам! В ее сознании молотом било это ужасное слово, и с каждым разом холод все сильнее и сильнее сковывал ее душу. Усилием воли Северал сбросила с себя оцепенение, повернулась и, низко пригнувшись, побежала вперед. Она так сильно сжала в руке нож, что грубая кожаная ткань, в которую он был завернут, расцарапала ладонь до крови. Но она этого даже не заметила.

– Где Говард? – нетерпеливо спросил я. – И что вы, собственно, должны мне рассказать?

Немо поднял руку, чтобы прервать поток моих слов, налил мне и себе портвейна и пригубил вино, прежде чем ответить.

– Я расскажу вам все по порядку, – сказал он. – Но я хочу знать, доверяете ли вы мне. Это очень важно.

Я изумленно уставился на него, однако Немо выдержал мой взгляд. На его лице застыло выражение невозмутимого спокойствия. Признаться, состояние собеседника интересовало меня в последнюю очередь, поскольку в тот момент для меня было важнее другое – говорит ли он правду. Благодаря своим магическим способностям я всегда – ну, если честно, почти всегда – чувствовал, насколько искренен со мной собеседник. Эта моя способность нравилась мне. Была и другая, написанная в моей душе буквами ужаса и словами страха, но речь не о ней. По крайней мере, сейчас.

– Вы действительно друг Говарда? – спросил я.