Текст книги "Золушка Forewer (СИ)"

Автор книги: Владислав Григорьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

   Сейчас, когда мы уселись друг напротив друга, тот, кто сидел бы между нами, мог бы загадать желание, все-таки тезки, как-никак. Да вот, на счастье, никого не было. Так что разговор мог идти совершенно спокойно.

   – Дорогой Павел Алексеевич! Мы с вами не встречались уже... и он щелкну пальцами, как будто забыл, когда мы встречались в последний раз, хотя все прекрасно помнил – это такая у него манера начинать деловой разговор, приглашая в него активно собеседника, чтобы тот побыстрее раскрылся.

   – Два месяца назад. Ровно два месяца, любезнейший Павел Константинович!

   – Вот видите. Как много времени прошло, Павел Алексеевич. А дела складываются таким образом, что нам надо обязательно с вами обсудить их некоторые аспекты.

   – Ну что же, дорогой мой Павел Константинович, я весь во внимании.

   – Да, на ваше внимание, и понимание я как раз и рассчитываю.

   Внезапно, совершенно для меня неожиданно, голос Новицкого изменился, стал глухим, каким-то непривычно вялым, бесцветным, болезненным. Казалось, что он не говорит, а пережевывает слова, которые еле-еле тянутся из горла:

   – Знаете, этот город не любит мужчин с именем Павел. Никаких. Они тут не имеют успеха. Этот город... он годов раздавить очередного Павла, как только тот делает какой-то мелкий промах, знаете, я всегда думаю про это, особенно, когда проезжаю мимо Инженерного замка...

   И тут Новицкий замолкает, так же внезапно, как внезапно начал этот странный разговор. Потом наливает в миниатюрную чашечку китайского фарфора кофе, ровно на два глотка, более в нее и не вместилось бы, аккуратно смотрит в черную поверхность напитка, аккуратно делает осторожный глоток, при этом мизинец правой руки был отставлен под прямым углом, прям как на картинке – утро аристократа. Так же аккуратно делает глоток холодной воды из высокого стакана, очищая горло от вкуса выпитого напитка. И только после этого говорит снова, но уже голосом обычным, звонким, сухим, изменившимся за несколько секунд до неузнаваемости.

   – Так вот, Павел Алексеевич, вы же знаете, что в мире сейчас кризис? И мои дела тоже от этого кризиса несколько пошатнулись. К сожалению, я вынужден объявить меры по чрезвычайной экономии в своем бизнесе. И поймите меня правильно, меня не поймут мои люди, если я буду продолжать спонсорство, во всяком случае, в том же объеме, что было ранее.

   Ну что же, что-то такое я рассчитывал услышать, правда, не в таком уж резком тоне и таких ярких красках, но все-таки...

   – Любезнейший Павел Константинович, я тут уже приготовил некоторые предложения...

   – Милейший Павел Алексеевич, я знаком с ними, это ерунда, полнейшая ерунда! Десять, даже двадцать процентов экономии в данной ситуации это не экономия вообще. Спросите об этом Хилле, он экономист, он объяснит все намного лучше...

   – Простите, Павел Константинович, я тогда даже теряюсь, это что, означает, что в этом сезоне мы будем без премьеры?

   Я действительно растерялся и нес первое, что попало в голову. А в такой ситуации ничего хорошего в голову попасть не могло. Сколько раз говорил себе: не знаешь что сказать, так бери паузу. А взял паузу – так тяни ее, пока не поймешь, или пока тебе ее не прервут. А вот тут не взял паузу. То ли маска купчика слишком тесно на меня налезла и подвела меня, то ли общее направление разговора для меня оказалось более чем неожиданным.

   – Извините, Павел Алексеевич, вы, наверное, не совсем точно представляете себе масштабы наших проблем.

   При этих словах Новицкий в точности до миллиметра повторил процедуру кофепития, после чего встал, я вынужден был подняться тоже, взял меня под локоток и повел прямо к окнам кают-компании, из которых открывался прекрасный вид на Неву. Река юрко бежала под нашими взглядами, унося серые воды прямиком в море, такое же неприветливое, каким неприветливым оказался весь сегодняшний день.

   – Поймите меня правильно, Павел Алексеевич, поймите меня правильно.

   – Павел Константинович, я конечно... да... вот... только я ничего не понимаю, простите меня, пожалуйста.

   – Ну, конечно, конечно... Давайте, я вам все объясню. Я очень люблю театр. Вы знаете это. Театр – это моя душа. Это квинтэссенция моей души. Если хотите, театр – это единственное место, в котором я себя чувствую Человеком. И не просто человеком, а Человеком с Большой буквы! Но в нынешних условиях я не могу поддерживать четыре театра. Физически не могу! Материально не могу. Взбунтуется совет директоров. Меня просто попрут с моего кресла, хотя я и держу контрольный пакет. И, поверьте мне, Павел Алексеевич, я не сгущаю краски. Ни в коей мере.

   – Да, да, да, понимаю... и что же это означает? Для моего театра, простите, что я о своем...

   – Ну что же вы, Павел Алексеевич, мы тут именно для того, чтобы о судьбе вашего театра и поговорить. Думаю, нам придется ваш театр закрыть.

   Если бы в моей руке была чашка кофе она, несомненно, упала бы на пол и разбилась.

   Глава шестая

   Как благодатна Благодать на «Благодати»

   У меня в жизни было не так много моментов, когда я чувствовал себя совершенно раздавленным и уничтоженным, и просто не знал, что буду делать, даже что скажу в следующую минуту. Пожалуй, смерть жены. А что еще? Ах да, нет, я об этом вспоминать не буду. Слишком стыдно.

   В такие минуты у меня в голове начинает играть какая-то навязчивая мелодия и я просто перестаю соображать, а если что-то и срывается с моих губ, так это звуки вот этой странной мелодии. Потому я и затянул про себя, надрывно, тягостно, со всеми красотами и переливами, на который только был способен мой зычный внутренний голос.

   Какая боль! Какая боль!

   Аргентина-Ямайка шесть – ноль!!!

   Может быть в оригинале было пять ноль, или же семь ноль – мне это неведомо. У меня в голове четко отстукивало «шесть – ноль». И ничего с этим я поделать не мог. Мне что-то говорили, я видел, как шевелятся губы у моего тезки Новицкого, но значения его слов осознать не мог. В этот момент мне казалось, что он настаивает на том, что счет был семь – ноль...

   Зачем вы стучите в свои барабаны...

   Зачем вы стучите в свои барабаны...

   Зачем вы орете?

   На кой вам нужны теперь барабаны?

   Какая боль! Какая боль!

   Аргентина-Ямайка пять – ноль!!!

   Какая боль! Какая боль!

   Аргентина-Ямайка шесть – ноль!!!

   Какая боль! Какая боль!

   Аргентина-Ямайка семь – ноль!!!

   Тут я увидел, как тонкий палец Новицкого нацеливается мне в живот, как будто сейчас последует выстрел из пальца-пистолета. Какой достойный театральный конец!

   Я что-то прохрипел, и сознание мое отключилось...

   Говорят, что когда отключается сознание, ты проваливаешься в темноту. Ничего подобного. У меня отключка сопровождалась какими-то странными кругами, сначала серыми, потом оранжевыми, потом эти круги стали сменять один другого, превращаясь в крутящийся калейдоскоп, думаю, именно в это мгновение я и потерял сознание. Потом круги исчезли, а появилась туманная дымка. И голоса. Сначала далекие, потом близкие. Вот эти голоса, которые стали сминать туман, гнали его очень быстро, привели меня в сознание.

   – Паша, Паша, что с тобой? – этот голос похож на голос Стасика. Неужели это Стасик? А что он тут так суетиться? И что это я желаю тут, на диване? И почему мой костюм не в порядке? Черт подери? Что же случилось?

   Я уставился на Стасика, который все так же причитал надо мной. Вот уж не думал, что он настолько сентиментален.

   – Стасик... ты... что... где... я? Что... со... мной?

   – Невлнуйтесь Пллексеевич, все в порядке. Ужвсепшло.

   – Что... прошло?

   – Вы потеряли сзние.

   – Сознание? Наверное, тут... очень... душно... Где я?

   – Вна «Благодати».

   – Это... что, в... раю?

   – Да нет, нафрегте, чтожвы, правослово...

   – Точно... на... ней, родимой...

   Стасик чуть не плакал надо мной. Странно. Я не думал, что он ко мне будет настолько привязан. Тут я почувствовал, что ко мне кто-то подходит. Подходит из-за спины, но по глазам Стасика Малечкина я догадался, что это Новицкий.

   – Ну что это вы нас так пугаете, Павел Алексеевич, нельзя так. Нервную систему надо беречь. Так я вам скажу.

   – Простите... Павел... Константинович... – слова выпадают из меня, как камни на стеклянную мостовую – с грохотом, поднимая корону стеклянных брызг, быстро спадающих с мелодичным звоном, отдающим в ушах... но слишком что-то медленно...

   – Знаете, что-то... я слишком близко... к сердцу принял... последнюю вашу... фразу. Минуточка... Продолжим разговор.... Я сейчас... буду в... порядке.

   – Нет, нет, нет, я настаиваю. Езжайте домой. Отдохните. Будете в форме – приезжайте, разговор продолжим. Я сейчас пошлю за вашим водителем. Врач будет с минуты на минуту.

   – Врача... не надо. Павел Константинович, это моя огромная... просьба. Давайте, закончим разговор. Мне нужно его... закончить... Сейчас... Потом будет страшнее... Все, что мне... нужно – стакан воды и чайная ложка... меда. Я буду... в вашем распоряжении... ровно через пятнадцать... минут. Это... очень важно... Прошу, мы лучше закончим... сейчас, чем потом что-то растягивать... узел надо уметь... разрубить... Очень прошу.

   – Знаете, это против моих правил.

   – Возможно. Против... моих тоже. Но, тем не менее, я осмелюсь... настаивать. Знаете, я очень редко на чем-то настаиваю. Все больше прошу вас... хотя и в шутливой форме... а тут... осмелюсь...

   – Ну что же, я, с вашего позволения, встречу врача и провожу его к вам. И не отказывайте мне в этом. Если врач разрешит – я продолжу с вами разговор. Только так и никак не иначе.

   – Благодарю вас, Павел... Константинович.

   – Ах, право, пустое...

   – Нучтожвытак, Палсеич? Разве можнатак? Побрегтесбябы.

   – Спасибо, Станислав Николаевич, поберегу... Обязательно поберегу... Вот только разговор... закончу – и поберегу.

   Стас помог мне подняться. Ноги немного не слушались, но я прошел в отдельный кабинет, где меня уже ждал доктор. Он критически посмотрел на меня, потом задал несколько глупых вопросов про моих родственников, затем проверил рефлексы и долго светил мне в глаза маленьким таким фонариком. На этом наше общение закончилось. Врач – худой, юркий, больше похожий на мышку с огромными седыми усами, сообщил мне, что все это результат истощения и нервного напряжения, и что мне надо лучше питаться и меньше нервничать. На всякий случай он предложил мне таблетку и укол – на выбор. Я выбрал отказаться и от того, и от другого. У меня оставалось еще пять минут, и их я провел в туалетной комнате, быстро приведя себя в порядок. Конечно, я не выглядел столь же идеально, как в самом начале моего визита, вплоть до этого позорного падения. Подумаешь, повод падать в обморок – сказали всего лишь, что твой театр прикроют. Ну да ладно... Слишком неожиданно все произошло. Бывает. Ну как? Хорош! Можно идти, рвать на себе одежду и требовать сохранения театра. Хоть чего-то, возможно, добьюсь... Хотя, и не слишком-то в это верю.

   Малечкин ждал меня у туалетной комнаты. Увидев, что я возвращаюсь совершенно спокойный и уверенный, он только вздохнул и поплелся за мной. Он-то знал, что я не просто упрямый, а очень упрямый человек. И теперь его мнение находило только лишь очередное подтверждение.

   Я пошел напрямую к столику Новицкого, который, увидев, что я подхожу, тут же встал и пошел мне навстречу. Я старался идти прямо, не пошатываясь, твердая походка давалась мне с трудом. Каюсь, я натянул маску неприступного супермена, а что еще прикажете делать?

   – Павел Алексеевич, вы меня все-таки напугали изрядно. И зачем вы себя так изводите, вот, видите, я ведь прав, абсолютно прав. Вам вредно тянуть на себе такую ношу.

   – Павел Константинович, давайте все спокойно обсудим. Как мы и хотели.

   – Конечно, конечно, присаживайтесь.

   – Итак, почему вы решили, что необходимо закрыть именно мой театр? И как вы себе это представляете? У меня сейчас аншлаги...

   – Да, вы тут правы. Знаете, я ведь не просто так пригласил вас на этот разговор. У меня все расклады на руках.

   Новицкий задумался, потом потянулся к папке, в которой лежали бумаги, явно хотел что-то достать оттуда, но передумал, положил на папку руку и продолжил:

   – Если говорить честно и откровенно, я не могу поддерживать то число театральных коллективов, которые содержал фактически. Примите это на веру. Тут дело не только в финансовой стороне, но и в морально-этической. Я не могу требовать от своей компании и компаньонов строгой экономии, если сам буду по-прежнему демонстрировать неумеренные расходы.

   Тут Новицкий взял паузу. Он ждал, что я вставлю какую-то реплику, чтобы сориентироваться и продолжать разговор в зависимости от моей реакции. Но я был уже в форме. Я взял паузу и молчал. Ему ничего не оставалось делать, как продолжить разговор.

   – Я говорил уже вам, да и неоднократно, что театр – это моя самая сильная страсть. Я не смогу отказаться от театра вообще. Поэтому я принял решение... знаете, Павел Алексеевич, оно далось мне очень непросто... да... Так вот, я принял решение поддержать только один из четырех театров, которые сейчас финансирую.

   – И это не мой театр?

   – Ну, давай посмотрим. Рассуждаем вместе. Один театр муниципальный и я могу от него спокойно отказаться – он не пропадет. Пусть о нем голова болит у Матвиенко. Тут все просто. Остаются три. Театр-студия Макса имеет еще одного спонсора, там всего три толковых актера и Игорь сказал, что его компания этот театр не бросит – там не такие большие затраты. – Игорь Оверченко – еще один известный бизнесмен, близкий к Газпрому. Не настолько близкий, но все-таки в его обойме. Он был достаточно скуп, и меценатство не было его коньком. Театр-студию Макса он поддерживал только потому, что единственной – и главной актрисой в этом театре была его любовница. Мариша не блистала как актриса, но благодаря Максу стала светиться и в небольших сериалах. А там, смотри, и до серьезных ролей дойдет, если папик раскошелится. Когда Игорь подошел ко мне с предложением частично спонсировать мой театр, он имел ввиду именно спонсорство продвижения Маришы. Мне это было всегда противным. Кроме того, это было противно и самому Новицкому, тот подобного блядства никогда не потерпел бы. И для меня такая позиция мецената дорогого стоила – я за ней был как за каменной стеной. Теперь же, получается очень простой кульбит: мне дорога к Оверченко закрыта, и закрыта навсегда. Такие мелочные обидчивые типы отказов не прощают. Так, надо бы подумать, кто еще бы согласился хоть что-то, хоть как-то, хоть на какое-то время вложить в мой театр. А Новицкий продолжал свои рассуждения, но при этом указательным пальцем уже не ткнулся мне в живот, а уткнулся в ту самую папочку, которую пока что не раскрыл.

   – Остается твой театр и театр Виктора. Вот и весь простой выбор.

   – И ты выбрал театр Виктора? Он настолько успешнее?

   – Он намного перспективнее.

   – Объясните, если вам не трудно. Я что-то не понял...

   – Конечно, мы же для этого тут и собрались. Скажи, сколько у тебя было премьер за последние два года?

   – Четыре. Готовится пятая. Но и без премьер у меня был стабильный аншлаг. Мои спектакли всегда вызывали к себе большой интерес.

   – Это не обсуждается. Это верно. Но из этих пяти премьер скажи откровенно, сколько твои спектакли? Только твои, а не поставленные помощниками и тобой только поправленные? Сколько? Только честно?

   – Вы сами знаете – ни одной, ноль, зеро!

   – Именно. Знаешь, ты всегда был честным со мной. Это мне в тебе нравится. Но пойми. Те спектакли, которые держат интерес к твоему театру – это только твои постановки. Фактически, ни одна из премьер себя не окупила. Да, они сыграли свою роль катализатора. Да, чувствовалось, что ты приложил к ним руку мастера, но не более того. Нетвои твои премьеры быстро умирали. А твои спектакли остаются в репертуаре и содержат твой театр. Но, согласись, это ведь не дело! Сейчас не время жить старыми заслугами! Надо что-то делать новое, интересное. Посмотри на Виктора. У него за этот же период семь премьер и все его. Да, две из них – безусловный провал. Но остальные четыре успешны. А одна – шедевр! И этот шедевр продержится не один сезон! Не мне тебе объяснять, что премьера – кислород любого театра. Я не спорю, твоя идея нового спектакля неплохая. А если бы тебе еще удалось затянуть на главную роль Хабенского, даже в качестве приглашенной звезды, согласен, даже в таком варианте это был бы успех. Но Хабенский отпадает по независящим от нас причинам. Я действительно решил приказать отменить твою премьеру.

   – И как теперь быть?

   – Я понимаю, что вы беспокоитесь о своем будущем. У меня есть к вам серьезное предложение. Думаю, оно вам понравится.

   – Почему?

   – А вы сначала выслушайте меня, не возражаете?

   – Конечно, я весь во внимании.

   – Ну, так-то лучше.

   Новицкий щелкнул немного раздраженно пальцами правой руки. Тут же появился официант с новым кофейником. Новицкий налил себе тот же неизменный наперсток кофе, выпил его, после чего продолжил:

   – Я предлагаю вам переквалифицироваться. Вы будете вести театральное ток-шоу. Удивлены? Ну-ну, подумайте, взвесьте все, попробуйте, вы увидите, какая захватывающая штука – телевидение.

   – Но у меня нет никакого опыта.

   – А мы продумали это. Продумали. Это шоу тоже требует вливаний, хотя и не таких больших, как целый театр. И все-таки. Вы будете вести вместе с Ванадием Алаховым.

   – Самим Алаховым?

   – Понимаю вашу иронию. Да, Алахов ничего не смыслит в театре. В театре смыслите вы. Поэтому это будет ваше шоу. Алахов передаст вам навыки шоу-мена, после чего из этого шоу исчезнет. И это будет только ваша программа. Конечно, если понадобиться, чтобы кто-то разбавлял ваше шоу своим присутствием, мы его можем вписать в обойму. Но это планируется именно вашим шоу. Подумайте об этом.

   – Обещаю подумать.

   – Ну, это замечательно. Знаете что, давайте договоримся – сделайте одну пробную передачу. Согласитесь, это ни к чему вас не обяжет. Не получится, не захотите – воля ваша, будете в свободном плавании. Но я все-таки настоятельно прошу, заметьте, именно прошу вас сделать одну-единственную пробу. Согласны?

   – Вы же знаете, Павел Константинович, я не могу отказать вам ни в чем, тем более, в такой просьбе.

   – Ну и замечательно. И поверьте мне – решение остановить финансирование вашего театра – вынужденная, но необходимая мера.

   – Вот как? Когда объявить труппе о роспуске?

   – Ну, Павел Алексеевич, давайте так, вы же знаете, я не такой уж и тиран. Если быть откровенным, вы еще можете какое-то время держаться на плаву. Вот и Станислав Николаевич Малечкин считает, что за счет зрительского интереса ваш театр может продержаться как минимум, пол года. А что там будет, кто его знает? Конечно, сейчас вы в худшем положении. Виктор уже получил финансирование на новую премьеру. У вас премьеры не будет. Так что, думаю, вам придется просто держаться какое-то время на плаву, барахтаться, экономить, а потом постепенно начать сокращения, увольнения или через пол года собрать труппу и объявить театр банкротом. В любом случае, выбор будет только за вами.

   Я пожал протянутую руку Новицкого, поднялся и пошел на выход. Шел я прямо и ровно – маска супермена все с меня никак не слазила. И всей я кожей чувствовал, как по «Благодати» разливается и благоухает особенная, только этому месту присущая, благодатная благодать.

   Глава седьмая

   Тяжелые последствия

   Этот день действительно выбил меня из колеи. Впервые репетицию провел мой коллега и главный помощник, Димка Ванеев, режиссер, из молодых, именно он должен был ставить новый спектакль. А сейчас провел (впервые в своей жизни) стандартный прогон перед вечерним спектаклем. Это было нелегко. И ему нелегко, и мне. Мне не только потому, что я чувствовал себя униженным и оскорбленным, но и потому, что выпитое уже просто не помещалось в мой организм и выходило из него наружу. В какой-то момент я с ужасом подумал о том, что застанет в квартире Машенька, когда придет поутру убираться. Но эта мысль как появилась, так и исчезла. Я смешал водку с ликером, капнул туда пару рюмок рома, добавил чуть-чуть медицинского спирта, все это смешал со стаканом темного пива, чтобы вкус оказался помягче, получилось еще пол-литра отменного пойла. Я прикончил его где-то между часом и тремя ночи. Точнее вспомнить уже не могу, потому как все остальное оказалось в плотном густом тумане, из которого даже ежик бы не выбрался, куда мне, простому советскому человеку, браться...

   Кажется, когда я вырубился, я зачем-то куда-то полз...

   Очнулся я от того, что мое тело погружалось во что-то теплое. Вода неожиданно попала мне в нос, и я поперхнулся, начал неловко как-то барахтаться, оттирая воду с лица и стараясь понять, что же произошло.

   Я как-то принял более-менее устойчивое положение, локтями упираясь в стенки ванной. Она у меня довольно большая. Без джакузи, я не люблю этих всех наворотов, это все лишнее. Ванная у меня просто просторная и вместительная, так, чтобы при необходимости можно было и женщину с собой покупать. Да и не только искупать ее, сердешную... Я, как мужчина, который еще на пенсию частями не вышел, очень даже могу... Вот только не сейчас. Сейчас мне не до могу... И не до хочу.

   Бля... а кто ж меня в ванну-то заснул и воду пустил? Стоп! Кто меня с полу подобрал? Я что все сам? Не верю!!!

   И я попытался кого-то позвать, но издал горлом только какой-то нечленораздельный хрип.

   Никакой реакции.

   Попробовал еще раз. На сей раз получилось получше, какие-то звуки вырвались из горла, но звучали они как-то не слишком...

   Никакой реакции.

   И тут я обиделся и издал зычный стон, который, будь я в нормальном состоянии, пронзил бы дом до самого подвала. Получился негромкий писк.

   Но писк был услышан. Дверь в ванную открылась, и оттуда появилось голова Машеньки. Она заглянула только частично, так, чтобы не оказаться полностью в сфере моего обзора.

   Я понял, что это она, скорее всего, приводила меня в божеский вид, от этого я почувствовал, что сгораю от стыда, мне стало нехорошо, и я попытался спрятаться в ванну с головой, но не рассчитал свои силы, моя левая опорная рука вылетела куда-то вверх, вылетела нелепо и по странной непредсказуемой траектории. Я начал валиться на оставленный без опоры бок, погружаясь в воду с головой, чувствуя, что сейчас начну тонуть. Я пришел в неописуемый ужас. Это сейчас, на трезвую голову, я понимаю, что вряд ли утонул, воды в ванную было налито не так уж и много. А тогда мне было совершенно паршиво. Поэтому сама ситуация, при которой я начал заваливаться на бок, привела меня в ужас – мне показалось, что я нахлебаюсь воды и утону. Вот идиот! Я уже достаточно нахлебался чего-то покрепче обычной воды!

   Что такое паника взрослого человека, напившегося до чертиков? Правильно! Куча бесполезных движений рукой, потом крики и хрипы, которые не содержат слов, а только нечленораздельные звуки. В общем, ничего примечательного и красивого в этом нет.

   Я понял, что Машенька пришла мне каким-то образом на помощь. Я не осознал, каким именно. Я продолжал барахтаться, хотя намного увереннее. Но моя рука, которая болталась где-то там, наверху, совершила какое-то резкое, непонятное движение, врезалась во что-то массивное, чего быть на ее пути не должно было. Я почувствовал, что мою голову никто не держит, а еще услышал грохот падения...

   Кажется, это барахтанье все-таки немного отрезвило меня. Я сумел укрепиться каким-то чудом в ванной, после чего принял полусидячее положение и посмотрел на пол. Там сидела Машенька и плакала, по-детски размазывая кулачком слезы по щекам.

   Тут у меня в голове начало что-то проясняться. Еще мысли были нечеткие, а действия не совсем поддавались объяснению, но они становились осмысленными. Более или менее.

   Из этих более-менее мыслей сложился образ. И получилось, что что-то в Марии не то. Не то скулы еще больше расширились, да нет, ах, вот оно что... Машенька впервые была не в форме – не в той одежде, в которой я привык ее видеть, а в простеньком сереньком платьице с довольно смелым вырезом, из которого следовало, что она обладает маленькой (несомненно) и упругой (скорее всего) грудью.

   – Маш... ты чего... А? – прохрипел я кое-как, понимая, что спрашиваю какую-то херню, но ничего другого мне пока в голову не пришло.

   Маша перестала плакать, всхлипнула еще, вытерла последние слезы. Потом всхлипнула еще, но на сей раз без слез. Ее лицо как-то удлинилось, ах, да, это я ж смотрю на нее сверху. Я чуть постарался усилить картинку, поймать фокус. Ничего путного из этого получилось. Лицо Маши вновь заширокоскулилось. Ну и че мне надо? А Маша чуть привсхлипывая тихо так говорит:

   – Ну и напугали вы меня, Павел Алексеевич... Я думала, вы умерли. Честное слово.

   – Мну не так просто заломать... Уййй... череп!!!

   И я хватаюсь за голову... И в нос мне шибет не слишком хорошим запахом, с одной стороны, хорошо, что начинаю ощущать запахи, а с другой... С другой стороны на кой мне такие запахи под нос, хотя с другой стороны – сам же их и произвожу...

   – Маш...

   – Да, Павел Алексеевич...

   – Я щас открою слив, а ты вруби холодный... самый холодный душ... И бегом отсюда!!!

   – Хорошо, Павел Алексеевич...

   Машенька заливается густой краской... Я же пытаюсь нащупать цепь, которая соединена с пробкой, но неловко теряю равновесие и снова рушусь бесформенной грудой на дно ванны, но на сей раз без паники, понимая, что не утону... Я пытаюсь вновь возвыситься над уровнем ванны, мне это как-то удалось.

   – Ой, что же с вами делать? – вздыхает Машенька. Она уже стоит на ногах. Платье ее довольно серенькое, но открывает ножки до выше колен и получается, что ножки у Машеньки очень даже неплохонькие. Интересно, чего это я раньше не обращал на этот вопиющий факт внимания? Впрочем, какого я сейчас обращаю на это внимание?

   Я пробормотал что-то, но на сей раз я сильно смущался, поэтому получились нечленораздельные звуки. Что-то вроде звуков му... Тогда Машенька подошла к ванной, наклонилась так близко ко мне, что я даже почувствовал, что она вот-вот коснется своей кожей моего голого тела, отчего мне сразу же стало как-то не по себе, раздался звук вытаскиваемой пробки и вода ринулась куда-то вниз. Еще две секунды и на меня обрушился ледяной душ. Наконец-то я заорал. Орал я долго. Достаточно долго для того, чтобы заметить, что Машеньки в ванной комнате нет уже. Мне хватило сил подняться, подхватить трубку душа и сделать несколько раз контраст: сменить воду с круто-горячей до обжигающе-ледяной. Постепенно ко мне возвращалась способность соображать. Это ведь такой страшный, возможно, самый страшный момент в жизни – момент обретения памяти. И тут я вспомнил все, что предшествовало тому, как я напился. И мне захотелось напиться опять. Напиться до безумия. Напиться и тут же забыть все то, что было всего на дистанции в один день. И я заорал. Орал что-то совершенно звериное, орал так, что даже мой пропавший голос прорезался и начал рвать стены узкой ванной комнаты.

   Неожиданно дверь открылась и ввалилась Машенька, наверное, она перепугалась моего дикого крика и решила, что я снова куда-то рухнул. Наверное то, что я не задернул шторку смутило Машу, потому как она еще больше покраснела и захлопнула дверь ванной...

   Это что же получается? Я что, ее смущаю своим голым видом? Вот дурак старый – повернулся к девочке во всей своей красе, да, пора тебе на пенсию – из большого-то секса давно на отдых пошел. Потрясаешь чреслами, блин, позорно-то как все это, позорно...

   И тут мне в голову пришло, что это именно Маша меня приводила в человеческий вид! Боже мой! Так это она меня раздела, заволокла в ванную, обмыла, уверен, что эта вода была, как минимум, вторым смывом... Но все равно запах был тот еще... Ну конечно, а кто же еще? И она, именно она все тут убирала. Интересно, каков был масштаб разрушений? Это же надо, напился, как свинья. Ублюдок. Заставил девочку работать. Кто ее знает, захочет ли она остаться вообще, может, увеличить ей зарплату, или премиальных насчитать? А, что это я леплю, скоро самому не за что будет жрать... Вот, блядь, жизнь развернула.

   Так, матерясь, ругая себя еще худшими словами, которые я, уже придя в какое-то подобие сознания, отказываюсь приводить, дабы не травмировать неустойчивую психику читателя, я вытащил свое обремененное алкоголем тело из ванной и встал перед дилеммой, что делать дальше. Звать Машу после последнего события как-то не хотелось. Не звать – тоже глупо. Мне бы хотя бы в халат облачиться, а там посмотрим. На всякий случай, я прикрыл чресла полотенцем, впрочем, обмотать его вокруг бедер не получилось – полотенце оказалось слишком куцым.

   – Машенька, принеси мне халат... и полотенце побольше.

   Тут же дверь открылась и в достаточно тонкую щель пролезла рука Машеньки сначала с полотенцем – большим и махровым, а потом и с халатом – не самым моим любимым, сиреневым, слишком теплым, к тому же, но все-таки, можно сказать, комплект. Пока я вытирался ярко-оранжевым полотенцем с сиреневым котом в самом центре (терпеть не могу этот тещин подарок, верх безвкусицы), как появилась еще раз рука Машеньки, которая аккуратно бросила на пол шлепанцы в мою любимую клеточку. Так я оказался почти в состоянии привести себя в человеческий вид.

   После этого я мужественно вышел из ванны и отправился в гостиную, чтобы сидя в любимом кресле, привести свои мысли хоть в какое-то подобие порядка. Пора было серьезно обдумать тяжелые последствия прошедших полутора суток.

   Глава восьмая

   Первые аварийные мероприятия

   – Машенька, простите, я сегодня не в форме, извините, просто слишком захотелось забыться...

   – Вам не надо извиняться, Павел Алексеевич, у меня работа такая. Вы вольны делать все, что считаете нужным.

   Тон ответа спокойный, но чувствуется. Что она меня осуждает... Нет, а какого дьявола я должен перед ней оправдываться? Кто она такая? Домрботница? Так пусть и домработает а не морализирует тут... Работа у нее такая... какая такая? Ну, блин, я влип...

   – Вы, наверное, считаете меня алкоголиком и беспробудным пропойцем? Поверьте, это со мной случается крайне редко. Нет, я не вру. Случается, но крайне редко. Вот вы работаете у меня уже полгода, а со мной такое впервые.

   – Извините, мне надо продолжать работать.

   Странно, но я почему-то имел какую-то внутреннюю необходимость извиниться, и извиниться именно перед Машенькой. Почему? Мне сложно сказать. Мне, как мужчине, было неудобно, что она за мной убирала и вообще все такое... И еще тащила меня в ванную. Конечно, она девушка не тщедушная, крепышка, но все равно, я ведь не куль с сеном, я ведь чего-то там вешу. Так, что-то я слишком сильно на Машеньке зациклился сегодня, впрочем, это закономерно. После такого-то излияния.