Текст книги "Золушка Forewer (СИ)"

Автор книги: Владислав Григорьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

   Золушка Forever

   (повествование о гламурных приключениях одного стареющего режиссера и юной девушки по имени Мария)

   Предисловие автора

   Это название, «Золушка Forever», пришло ко мне как-то спонтанно. Я сел, перечитал книгу и не понял, откуда оно появилось. Наверное, причина даже не в пьесе Шварца, даже не в сказке старика Перро, наверное, есть в этой истории что-то такое, что отвечает нашему извечному веру в чудо, в справедливость, в сказку, в конце-концов. Вроде бы нет угнетаемой служанки. Да и прекрасного молодого принца тоже нет. Нет в этой истории феи-волшебницы, не потому, что их в жизни никогда не бывает, просто там где про фей – это совершенно другая история.

   Кто-то говорил, что все сюжеты в литературе постоянно повторяются. Старина Хорхе Луис Борхес, например, насчитал только четыре бессмертных сюжета, а все остальные считал вытекающими из них. Что же, теоретики литературы могут и дальше ломать копья по этому поводу. А я, перечитав эту книгу, так и не понял, почему где-то внутри себя посчитал эту историю чем-то напоминающую историю Золушки. А потом подумал, почему бы и нет? В конце-концов, именно ты, мой читатель, и сможет решить, есть ли в этой истории какой-то отголосок ТОЙ, действительно бессмертной истории, про счастливую любовь, торжество справедливости, и, не забыть бы, девушку, которая нашла прекрасного принца.

   Подтверждаю пред высокой публикой громогласно и славнозвучно, что только ей одной отдаю на суд свое произведение и только ей одной отдаю право вынести приговор, жить этой книге, или погибнуть втуне.

   А посему, запасись, дорогой читатель толикой терпения, и вперед, вперед, туда, куда нас зовет голос мечты!

   Часть первая

   Как все начиналось

   Глава первая

   Плохое настроение

   Плохое настроение приходит ниоткуда. Оно сваливается на тебя тогда, когда ты меньше всего к нему готов. Я чаще всего прихожу в ярость тогда, когда мои планы неожиданно рушатся. Ничто так не огорчает меня, как неудачный день, сорванная работа, перенесенная встреча. Иногда я хочу отравить всех родственников, которые мне мешают работать. Для них я, человек, достигший успеха, нечто вроде палочки-выручалочки. Ко мне можно прийти с вопросом, проблемой, поплакаться, выпить горькую, пожать мне руку, рассказать о новых стихах, да мало ли у кого найдется какая причина, чтобы отвлечь меня от самого нужного дела, я ведь режиссер. И мне надо что-то там иногда режиссировать, черт меня подери!

   И это все мой дурацкий характер. Я не могу никому ни в чем отказать. Я буду бегать за лекарствами для тети Муси, я буду искать врача для папы друга моей жены, я буду с высунутым языком искать рабочих, чтобы они сделали ремонт в гараже тещиной тетки, а я не говорю о том, что надо трудоустроить сводного брата двоюродного дяди мужа моей сестры! И все это на мою бедную голову. Так, как будто за свою известность и за то, что я вхож в какие-то кабинеты, и могу, наконец-то решать какие-то вопросы. И то, решать – это очень громко сказано, я могу просто просить, чтобы какое-то решение было принято так, как мне даже не мне, а кому-то там другому, было бы удобнее. У меня дурацкий характер: я не могу просить что-то для себя лично, а вот для театра или для дяди Паши, которого я вижу второй раз в жизни – нет проблем! Так вот, за все это мне надо чем-то платить. Я постоянно всем обязан. Я в долгах, как в шелках... И скажите мне на милость, а когда же заниматься творчеством?

   Нет, не репетициями. А ТВОРЧЕСТВОМ. Я так и пишу это слово всеми большими буквами, потому что всего, чего я достиг, я обязан именно творчеству. А что сейчас?

   А сейчас я просто известен. И не более того. Я успеваю на репетиции. Но я уже два года ничего нового не поставил. Не рассказывайте об этом никому! Это большой секрет. К сожалению, я не могу передать всего, что только мог бы передать, если бы мысли мои в силах были передавать что-нибудь вообще. Ну вот, видите, какая катавасия твориться у меня в голове. И, скажите на милость, как я могу с такими-то мыслями?

   Впрочем, чего это я ною. В конце-концов, не все так и плохо. Жизнь продолжается. Спектакли идут. Так чего же хотеть еще? Остальное как-нибудь да приложится.

   Вот, вы говорите, творчество. А что есть творчество? Думаете, это когда ты сидишь, уставившись в потолок, и сочиняешь, сочиняешь, сочиняешь? Творчество – это проблеск мысли. Мысль может появиться неожиданно: в трамвае, в очереди в магазине, на юбилее какого-нибудь друга или знакомого (чем больше юбилеев посещаю, тем больше чувствую, что старею).

   Терпеть не могу чужие юбилеи. К своим собственным дням рождениям я отношусь еще хуже. Я уже перешел тот рубеж, когда день рождения относился к годосложению, сейчас он относится к годовычитанию. С каждым прожитым годом мне становится на год меньше жизни. Раньше я считал, что каждый год делает меня на год богаче, теперь же вот так: каждый новый год делает мою жизнь на год короче.

   Это мрачное отношение к жизни пошло от того дня, когда меня покинула жена. Она сгорела за три месяца. Мне объяснили, что это такая болезнь. Кровь. Что-то в крови не так. Когда я бросился по врачам – они только пожимали плечами. Я нашел клинику в Австрии. Там мне вежливо отказали, но дали адрес клиники в Швейцарии. Я не жалел о том, что почти все мои заработки и сбережения ушли в воду – я обязан был попытаться ее спасти. Но было поздно. И вот уже четыре года я считаю, что каждый год делает меня ближе к концу.

   Когда я не думаю о Валентине, мне не больно. Когда думаю – мое плохое настроение становится еще хуже.

   А в целом, ничего страшного. Обычная такая жизнь. Ничего из ряда вон выходящего не вижу. Многие переживали трагедии и страшнее. Но моя трагедия – это моя трагедия. Она мне и дорога именно поэтому. Наверное, каждый из нас дорожит собственной трагедией, возводя ее в абсолют – мы эгоистичны и трагедии других не воспринимаем вообще, или воспринимаем сквозь призму собственной.

   Черт подери! Почувствовал, что из просто плохого настроения стал впадать в состояние, похожее на депрессию. Да. Это из-за усталости. Я знаю. Я зря устроил эти ночные посиделки. Сколько не говорил себе, что не буду сидеть ночью в Интернете, ан нет, не удержался. Увидел рецензии на новый спектакль Виктюка и засел за поиск, пока не уяснил себе, что этот спектакль представляет на самом деле. Знаю, что на спектакль не пойду – я уже двенадцать лет не хожу на чужие спектакли – не хочу попадать даже под мимолетное влияние коллеги по цеху искусства.

   Вы скажете, это комплексы? Да, это комплексы. Я вообще закомплексованный и чудаковатый человек. Со мной трудно. Со мной очень трудно. Мало кто может жить рядом со мной и терпеть мой несносный характер. Ну и что? Мои комплексы меня вполне устраивают. Я с ними сжился. И я с ними чувствую себя более чем комфортно. Настолько, насколько может себя комфортно чувствовать человек с кучей недостатков.

   И вот начался этот чертов день! Я был измотан, в препаршивейшем настроении (кто-то ведь делает новые спектакли!), меня все раздражало, а ровно через час мне надо было ехать на очередную репетицию. После репетиции заехать к мэру города и попросить у него отложить оплату за коммунальные услуги для моего театра ровно на две недели. А через десять дней должен был прийти спонсорский платеж. И театр снова будет жить. К сожалению, жизнь моего театра зависит от щедрости моих спонсоров. Вот еще одна важная статья потери полезного творческого времени. Я ведь, по совместительству, еще и главный помощник директора театра по улаживанию всяческих проблем.

   И тогда я решил прилечь подремать. Это очень старый прием. Еще с моих студенческих лет. По образованию я технарь. И на лекциях, особенно, если это была четвертая пара, к концу полупары, когда после сорока пяти минут брюзжания лектора был десятиминутный перерыв, я взял за привычку засыпать. Спал я ровно десять минут – и ни минутой больше. Но зато после этого махонького перерыва я мог продолжать работать, отдохнувший и полный сил. Теперь я мог посреди скучнейшей репетиции встать и выйти. Просто выйти, без экивоков и объяснений. Они думают, что это какой-то важный звонок мобильного телефонного устройства выбил шефа из колеи на целых четверть часа. Глупости: пять минут на дорогу туда и обратно и десть минут сна в своем уютном кабинете (точнее, в самом удобном кресле в мире). Не буду изменять доброй традиции. Я располагаюсь во втором самом удобном кресле в мире (оно точный близнец того кресла, которое стоит у меня в рабочем кабинете) и мгновенно засыпаю.

   Глава вторая

   Вещий сон

   И вот мне приснился сон. Спал я не долго: я еще перед тем, как заснуть – приказал себе, мол, не больше получаса. Завел свои биологические часы на полчаса и ни минутой больше. По большому счету, это многовато – не сон, не пересып. Для пересыпа – пятнадцать минут максимум, для сна – три часа минимум. А тут – ни в тын, ни в ворота.

   Но решил, значит решил. Мне что, больше всех нужно? Помыт, зубы почищены. Пачка сигарет в кармане. Каюсь, не курю, но дежурную пачку таскаю с собой повсюду. Второй год как бросил курить. До этого пятнадцать лет курил – и ничего, не мешало. А потом три года подряд пытался бросить – и ни в какую. Поехал даже как-то кодироваться к известному кодировщику. Ага, кодировался я от курения, а получилось, что закодировался от жрачки. Ну, мне худеть не надо было. Я и так мужчина поджарый, без жирка, занимаюсь по часу в тренажерном зале. Бегаю трусцой кажный божий день по часу. Ем я достаточно, ни много, ни мало. И люблю поесть вкусно. А тут взяло меня кодирование – что ни поем, то сразу же просится наружу. И так проситься, что устоять нет никаких сил. Так прошел завтрак, обед и ужин первого дня. Сижу на одной капусте, а мне ее все равно хочется вернуть обратно. Сижу второй день и третий. Потом прорвало – не могу на одной капусте! А все равно – тянет на рвоту. Вот так я месяц мучался. Я даже курить стал по целой пачке сигарет в сутки, хотя до этого обходился восьмью штучками, которые старался выкуривать на две трети (фактически получалось шесть сигарет в день). А через месяц меня попустило. Больше я кодироваться не ехал, ну его. Сам не хочу, да и другим не советую. Как-то я в Кашпировских и иже с ним серьезно разочаровался... Просто сжал волю в кулак. А когда не курил неделю, чувствую, вот-вот сорвусь. Так у меня в кармане появилась пачка сигарет: как захочу курить – помну сигаретку, раскрошу и выкину. Вот такой ритуал. Как кому, а мне помогло. Теперь просто таскаю с собой пачку сигарет – как напоминание того, что могу в любой момент вернуться к вредной привычке. Могу, но не буду.

   Снял я пинжак с карманами, в которых заветная пачка сигарет хранилась – и баиньки. Но не в постельку, я ж говорил, а в свое самое любимое и самое удобное в мире кресло. А тут мне сон приснился. Знаете, есть такое состояние – не сон, не дрема, а так, как будто наяву привиделось. Как будто тебя в какое-то место кинуло, и ты в том месте, как в жизни живешь. А, главное, ты действуешь. И действие это – не сон. И ты понимаешь, что это не сон. Вот что самое интересное.

   И снится мне, что я в гостях у Валерки. Валерка, он же Валерий Николаевич Донской был моим самым любимым актером. Человек, которого я считал своим другом. Человек, который меня считал своим другом. Его прославила роль помощника героя. Чуть туповатого, недалекого, но честного и преданного. Вот эти два качества – честность и преданность были ему присущи и по жизни. Он был таким искренним, таким открытым, он умел ничего не играть в жизни. Как часто актеры в жизни не успевают снять ту маску, которую одели в театре. Они не выходят из роли и продолжают играть даже тогда, когда им надо было бы стать самим собой. А где это самим собой? Большинство из них это самим собой давно уже потеряли. Любой актер обидится, если ему сказать, что он и в жизни играет. Это потому, что сказанное оказывается, в большинстве случаев, правдой. А вот Валерка обладал редкой способностью не играть. Порой мне казалось, что он и на сцене не играл – он там жил. Таких актеров можно сосчитать на пальцах одной руки. И он был именно таким. Был, потому что три года, как его не стало. Мы дружили же лет десять-двенадцать, нет, точно, двенадцать. И все время, как у меня появился свой театр, я хотел привлечь его в свой спектакль. То мешали съемки. То не соглашался главреж его театра, снедаемый здоровой режиссерской ревностью. То просто не получалось – по независящим от меня и от него обстоятельствам. А потом как-то и приглашать устал. Перестал. Может быть, Валерик и согласился бы, у него последние год-два жизни был актерский простой. Относительный, но все-таки простой. А у меня к тому времени сложилось то, что называется актерским ансамблем. И не то, чтобы я не хотел этот ансамбль валить, вводить нового человека, не так это было, не так. Просто они уже приигрались, притерлись друг к другу. А у меня как раз начался период известности. В общем, было не до ввода нового человека, тем более человека известного. Все были при деле. А введи я нового человека – в организме театра начались бы свары, интриги, то есть то, чего я терпеть не могу больше всего на свете. И дело не в нем, поймите, не в актере или человеке Валерии Донском, отнюдь, все дело в самом театре, в его внутреннем механизме, в его сути. А суть любого театре в борьбе актерских кланов. Как только где-то появляется театральная труппа из четырех актеров, как в ней сразу же начинаются интриги – такой тайный смысл театрального действа. А в таком коллективе как мой – это уже не цапанье в труппе, это уже столкновение целых актерских кланов...

   Ладно, разговорился я что-то.

   Сплю и вижу: я в гостях у Валерчика. Причем не на новой его квартире – на той, которую помню еще с тех лет, когда мы дружили. В новую квартиру он переехал за полтора года до смерти, а вот радовался ей, как ребенок, честное слово. К сожалению, не долго. Так вот, мы на старой квартире, на кухне сидим, я ковыряюсь в стакане чая. Валерка имел привычку подавать чай точно так, как это было в вагонах – в стакане с подстаканником. Ему железнодорожники подарили как-то набор таких стаканов, он ими чертовски гордился и хвастался перед всеми гостями. Так вот, я ковыряю ложкой стакан чая, понятно, выпить хочу не только я, но и Валерчик. Только Ирэна Леонидовна, теща дорогого моего Валерика, она на стороже. Муха не проскочит. Вот, пирожки на стол положила и вышла на минутку по какой-то надобности, ослабив визальный контроль до нуля. Валерику уже тогда врачи запрещали к спиртному прикасаться. Он старался. Страдал, иногда позволял себе все же нарушить, но делал это так легко, непринужденно, играя, расточая окружающим бесподобную, только ему одному присущую улыбку беззащитного ребенка, что даже Лера, его жена, оказывалась постоянно обезоруженной.

   А потому моргает мне Валерик, вытаскивая из недр тумбочки два одноразовых пластиковых стаканчика. Я вытаскиваю, нет не из широких штанин, а из пинжака с карманами заветную запаску. Этот сосуд из нержавейки заполнен коньяком, на этот раз армянским. Знаю, что Валерчик любил больше всего «Двин», это сейчас настоящий «Двин» и не найти, а тогда еще удавалось. Я разливаю по стаканчикам – как раз по чуточке, чтобы пошло, но без прихода. Мы пьем, закусываем пирожками, которые буквально рассыпаются при укусе. Пирожок с мясом чередуется с пирожком с капустой.

   – Давай еще по одной, пока нам пирожков с горохом не вытащили...

   И Валерчик пускает в ход свою улыбку, хотя меня уговаривать не надо. Мы вновь дергаем.

   – По третьей не будем. Давай сюда.

   Мой стаканчик перекочевывает к Валерику, тот ловким движением, почти что отработанным жестом фокусника, прячет эти стаканчики в столик, тут как раз появляется теща, которая вытаскивает на стол свежую порцию пирожков с горохом.

   – Ребята, вы их не сразу, пусть чуток остынут. А я вам еще соус подам.

   Она ставит на стол чесночную заправку, от которой дух сразу же забирает. Умеет потрафить. Это ее фирменное изобретение – когда чеснок давится, потом смешивается с оливковым маслом, водой и ложечкой лимонного сока. А потом в это все надо опустить пирожок с горохом. И наслаждаться.

   – Под такие шедевры надо еще по чуть-чуть. Ну, вот столечко.

   И Валерик показывает двумя пальцами тот самый уровень, который стоит впрыснуть в возникшие ниоткуда пластиковые стаканчики. Я разливаю. Мы дергаем еще по одной, доза небольшая. Но я вижу, что глаза Валерика увлажняются. Ему уже хорошо.

   – Паша, я попрошу у тебя об одном одолжении.

   – Валера, все, что смогу.

   – Да нет, Паша, послушай, я ведь тебя ни о чем не просил никогда – верно?

   – Верно.

   – Могу я тебя, как друга попросить, скажи, могу?

   – Конечно, можешь!

   – Позаботься о моей дочери. Она хочет стать актрисой. Я ее отговаривал все это время. Да бесполезное это дело – упрямая, вся в меня.

   И тут я проснулся.

   Глава третья.

   Рабочий день человека с большими и развитыми комплексами

   В тот момент, когда я проснулся, я сна не помнил. Было только ощущение того, что мне что-то важное приснилось. Даже нет, что я был участником какого-то важного события. Но времени вспоминать, что за событие произошло, как и чем оно для меня закончится, что это должно для меня значит – это не было напрочь. Визжал мобильный телефон, в котором я активировал будильник (он у меня орет таким противным тоном, что невольно встанешь). Я протянул руку, стянул будильник с тумбочки, встал, засунул ноги в тапочки и пошел на кухню. Три глотка крепкого холодного кофе меня взбодрили, я поплелся в ванную, подставил голову под струю холодной воды – и тут проснулся окончательно. С криком возбужденного индейца я ворвался обратно в спальню, натянул на себя заранее приготовленную одежду, поправил узел на галстуке (вот еще один вид чисто мужского мазохизма), после чего был готов к выезду, как огурчик.

   Но тут раздался звонок мобильного телефона. Это проклятие нашего века – мобильные. Они часто выручают нас, а вот теперь получилось, что подставили. Часто новые истории начинаются со внезапного звонка, наверное, это самый избитый прием в современной литературе, однако, что делать, если действительно прозвучал звонок. И я услышал голос Новицкого. Павел Константинович Новицкий был одним из самых щедрых спонсоров или, если хотите, меценатов, моего театра. Это, если говорить экивоками. А если говорить просто, без всяких там красивостей и околичностей, весь мой театр принадлежал ему со всеми моими потрохами. Без его денег никакая из постановок просто не смогла бы просуществовать и дня. И если говорить теми же простыми словами, я получил не предложение, а приказ явиться на встречу, хотя и сделан он был в очень мягкой и вежливой форме. Но форма формой, а содержание должно оставаться содержанием. Поэтому пришлось перекраивать график, переносить репетицию на два часа позже, что сделать, потом звонить своему администратору, Станиславу Николаевичу Малечкину, который в сущности и есть директор театра, и вызывать его на встречу, потому как все экономические вопросы через него проходят, и без Станислава Николаевича я в этом море цифр сразу же теряюсь, барахтаюсь и быстро тону.

   – Машенька... Вечно ее приходится звать... Ну что за неповоротливая особа! – ворчу я про себя, прекрасно понимая, что Маша не медиум и мысли мои предугадывать не в состоянии. Машенька – это моя новая домработница. Екатерина Васильевна, которая проработала у меня верой и правдой пять лет собрала вещи и уехала на Украину, к родным – у нее там родилась еще одна внучка и ее призвали нянчиться с дитям. Уезжая, она вздыхала, потому как на этой работе кормила семью, а тут вопрос финансов становился куда как сложнее, а все равно молодежь безмозглая, детей рожают, а как им толку дать – понятия не имеют, ну с такими вот причитаниями мы и расстались. Если честно, то я привык уже к этой простодушной исполнительной и до неприличия честной хохлушке. Искал новую домработницу с трудом, через знакомых, потом через агентство, оттуда пришла такая особа, что пришлось об услугах агентства забыть сразу же, наверное, они перепутали домработницу с домпроститутницей. А мне нужна была специалистка именно первого профиля. Второго и без агентств хватает. Машеньку посоветовал кто-то из знакомых. Я уже не помню конкретно кто – Павловы или Харченковы. Нет, Павловы, точно, Павловы. Ее порекомендовала мама Ангелины Павловой, а уж Павловой-старшей можно было доверять. И действительно, девушка оказалась скромная, работящая и смышленая. Что касается честности, тот тут пока все было в порядке. Вот и сейчас она появилась в ослепительном переднике, в скромном синем платье, туфлях, так что и весь внешний вид, и строгий стиль одежды отбивали даже охоту начинать приставания. У Маши чуть широкоскулое лицо, но черты лица правильные и, скорее всего, она достаточно красивая девушка, нет, не красавица, скорее, симпатяшка: глаза серые, миндалевидной формы, кому-то это очень нравится, мне же – никак. Носик чуть остренький, шея коротковата, но очень мило улыбается. Если говорить так, как принято в классической литературе, то ей присуща была красота молодости. По-моему, это прозвучало у Моэма, в «Разрисованной вуали», хотя я точность цитаты навскидку гарантировать не могу. В принципе, я так и не нашел, что же это такое «красота молодости», что под ней подразумевал Соммерсет Моэм и что под этим надо подразумевать обычному читателю. Что это? Аванс, мимолетно розданный природой, или желания, которые мимолетно исчезнут, но уже навсегда? Красота, которая увянет, или обещание, которое разовьется в красоту истинную?

   – Звали, Павел Алексеевич?

   – Да, Машенька, пожалуйста, приготовьте мне синий костюм и галстук, тот, в полосочку, для торжественных встреч. У меня поменялся график работы.

   Она вежливо кивает головой и тут же исчезает.

   Я живу в четырехкомнатной квартире в самом центре города, недалеко от самого красивого моста через мутную черную речку, которой принято восторгаться, особенно туристам. Квартира располагается в здании еще сталинской постройки, так их и называют «сталинками», она мне не слишком дорого досталась. Вот перепланировка и евроремонт обошлись намного дороже, а особенно сложно в наше время что-нибудь узаконить. Сделать-то можно, а вот узаконить – это дудки! Я же люблю, чтобы все документы были в полном порядке, особенно те, которые касаются квартирного вопроса. Но больше всего в моей квартире мне нравиться то, что в ней просторно и много места. Высокие потолки! Да, высокие потолки тоже нравятся. А почему это я должен в прыжке цепляться головой о люстру, которая не висит на ниточке, а просто распластана на потолке, чтобы иные, не столь прыгучие люди, ее макушками не задевали? А я себе смог позволить роскошную антикварную хрустальную люстру. Ну и пусть она мне стала в приличные деньги, но когда я смотрю на нее, мне становится теплее. Я именно таким хотел видеть свой дом. Именно таким.

   Извините, это звонит городской... А потом позвонил крокодил и со слезами просил... Интересно, что сейчас от меня кому потребуется?

   Это звонила теща, правильнее было бы говорить, бывшая теща, но это как-то не складывается у меня в голове. Для меня Валюша все еще со мной, хотя и далеко где-то, может быть, именно из-за этого я не завожу себе новую супругу. Я называл ее не Валюшей, нет, во время нашего интимного общения я называл ее Вал, она меня Пал... что-то на китайский манер. Валюша была поклонником китайской культуры, многие вещи, которые остались в нашей квартире после нее носят характерный отпечаток стилизации под стиль Поднебесной. Например, эти китайские болванчики. Пяток нэцке, японских скульптурок изумительного стиля, впрочем, все это дешевые копии настоящего, подлинного китайского искусства. Она никогда не хотела покупать подлинники – слишком дорого, а потому довольствовалась дешевыми копиями оригиналов. И тут я заметил, что отношусь к женитьбе почти так же как к выбору собаки, нет, это не в том смысле, что я к женщинам отношусь плохо, просто сама мысль о том, что рядом со мной может быть кто-то, кроме Валюши, мне кажется крамольной и противной. Я расспрашиваю Варвару Сергеевну о ее здоровье, внимательно выслушиваю весь перечень ее болезней, старых и новых, этот ритуал начала разговора никто еще не отменил. Потом же выясняется, что Варвара Сергеевна хочет посоветоваться со мной по одному интимному вопросу, а именно, не сможет ли дочка ее хорошей приятельницы поступить в театральное училище? И может быть я, при всей моей занятости, смогу уделить молодому таланту несколько минут и сказать, есть ли у нее хоть какие-то перспективы. Мне внутри хотелось послать всех, в том числе и молодой талант, а заодно сообщить теще, что все мы имеем перспективу в виде кладбища, но проклятое воспитание не позволило мне совершить этот сладкий акт вандализма. Пришлось пообещать, что я выделю время на это «талантливейшее существо». Хотя, одним обещанием от тещи не отделаться. Вот и сейчас – она-то положила трубку, но я знал, что она найдет еще раз пять повод дипломатично напомнить мне о ее небольшой проблеме. В конце-концов, обломать очередной талантище, который, скорее всего, из провинции приехал завоевывать Северную Пальмиру, никто мне не запретит. Времени своего просто жалко.

   Я успел еще созвониться с администратором, Стасиком Малечкиным, предупредил, что за ним заеду и нам предстоит важнейшая встреча. Потом посмотрел, успеваю ли я к мэру на прием – получалось, что успеваю. Репетиция. Сколько у меня останется времени? Час, полтора? Трудно сказать. Репетирую я со вторым составом свой старый спектакль. Хочу его вывести на фестиваль в Ванкувер. Мороки много. Но гастроли будут того стоить. Это камерный спектакль, всего на пять лиц, без массовки, без изыска и без сверхсложных декораций. Мне удалось в нем достигнуть шекспировской выразительности и лаконичности. Это была моя первая настоящая творческая удача. Потом вечерний спектакль. В общем, график более чем насыщенный. Да, после спектакля надо будет на пару минут остаться – будем коллективом поздравлять нашего бухгалтера с днем рождения. Парень он неплохой. В коллективе его уважают, ребята расстарались даже на пятнадцатиминутный капустник. Интересно, когда этот график работы станет не таким плотным?

   Глава четвертая

   Проезжая улицами северной столицы, не забывайте рассматривать ножки встречных дамочек

   Не люблю, когда рассуждения о чем-то затягиваются. Поэтому появление Машеньки было более чем кстати. Она принесла костюм, который был безупречно выглажен, помогла мне затянуть узел на галстуке (ох, нелегкая эта работа из болота тянуть бегемота), я ведь так и не научился за всю свою сознательную жизнь одевать галстук самостоятельно. Так что теперь я к трудному рабочему дню был готов. Это особенность театрального работника: его рабочий день начинается, в лучшем случае, с полудня, а заканчивается, чаще всего, за полночь. Когда я одеваю этот костюм, я всегда чувствую себя немного неудобно. Нет, он очень приличной фирмы (если Армани считать приличной фирмой), нет, нет, нет костюм от Воронина это прошлый век и дурной вкус. Единственное, мне он не нравиться тем, что очень уж официозен. Я люблю более демократичный и более лаконичный стиль. В принципе, меня вполне устраивали костюмы, которые шил мой старый и добрый знакомый, дядя Изя, тот, что живет на 15-й линии Васильевского. Он превосходно шил костюмы, и все, что мешает мне одевать их на такую встречу – осознание того, что на костюме должна быть лейба правильного производителя. В принципе, эта лейба не дает ничего, кроме внутренней уверенности, но на меня это, почему-то не действует. Скорее всего потому, что уверенность в наше время придает солидный счет в банке. Нет, опять же, если бы я имел очень солидный счет в банке, я бы имел возможность являться на деловую встречу в таком костюме, каком я хочу, или даже в шортах и футболке. Те, кому что-то надо от меня могут мои выходки потерпеть. А вот в случае, когда ты идешь и просишь, получается обратное. Ты должен соответствовать представлению об успешном человеке, иначе ничего хорошего из твоего прошения не выйдет.

   Облачившись в деловые доспехи, прочувствовав себя рыцарем круглого стола, я направился к выходу. Машенька же успела словить меня на выходе, убрать с костюма невесть откуда взявшуюся пылинку и так же незаметно исчезнуть. В чем-чем, но в ней я был уверен: будет чисто, убрано и в холодильнике меня будут ждать налистники с творогом – то небольшое наслаждение, которое я решил еще вчера позволить себе. А что делать? Я с детства люблю налистники с творогом и виновата в этом моя бабушка, она меня ими раскармливала. Потом пришлось долго и мучительно сгонять лишний вес. И мне это удалось – теперь я человек, вес которого почти что нормален, а взгляд полон решимости и уверенности в себе. Полный бред, господа хорошие! Кто сказал, что успех человека хоть как-то зависит от его веса? А бабушки уже нет. И эти налистники, которые я себе иногда позволяю – это что-то вроде возвращения в детство, что-то вроде рождественского пирога, который лучше всего печется в родительском доме.

   Пока спускался с лестницы, мучительно выбирал, какую маску одеть на эту встречу. Выбор роли – вещь самая ответственная и требовательная. От того, правильно ли выбран ролевое поведение на таком деловом разговоре, успех зависит почти на девяносто процентов. Особенно надо быть осторожным при разговоре с господином Новицким. Этот тип любитель тонкой игры – грубый подхалимаж, персонаж с резкими характеристиками тут не проходит. Павел Константинович в чем-то весьма демократичен, ценит простую хорошую шутку, знает большинство спектаклей и любую фальшивую ноту ухватит с первого раза. В таком случае его настроение будет испорчено, а я, скорее всего, ничего не получу. Надо сказать, что у самого Новицкого не я один в прихлебалах. Он меценат известный, и спонсирует (фактически, содержит) еще два театра, держит спортивную команду и недавно построил два новеньких катка, думаю, хочет заняться спонсированием или хоккея, или развивать школу фигуристов. Какой ему с этого толк? Ну, не знаю. У богатых свои причуды. Может быть, ему нравится, когда вокруг него множество униженных просителей, может быть, его неуемная натура просто не может без того, чтобы не делать что-то интересное и полезное обществу. В любом случае, он согласился в свое время выручить мой театр из долговой ямы, а теперь регулярно питает его финансами. С продажи билетов сыт не будешь. Особенно если хочешь кушать соответственно своему положению.