Текст книги "Золушка Forewer (СИ)"

Автор книги: Владислав Григорьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

   Сначала зашел Малечкин. Мария вышла на маленький балкончик, выходивший во внутренний дворик дома, там располагался маленький столик и кофейник, который был только-только перед нашим приходом водружен на положенное место. После репетиции кофе за этим столиком – мой обязательный ритуал. Пока я сделал только глоток.

   – Станислав Николаевич, – произнес я, когда Стасик уже собирался выходить из кабинета.

   – Да, Паллексеиич... – произнес обычной скороговоркой Малечкин.

   – Скажите, вы ведь верой и правдой служите Павлу Константиновичу... (Стасик склонил утвердительно голову) Так почему вы мне сейчас так отчаянно помогаете? Я думал, вы мне мешать будете, палки в колеса вставлять, а вы наоборот... Для меня эта ваша позиция не совсем понятна...

   – Любителивтеатркаклюя? – Стасик подождал, пока я переворю эту цитату про любовь к театру, после чего продолжил:

   – Пока мы укладываемсябджет, нежукакойразницы чтоделаем.

   – Спасибо, Станислав Николаевич, на самом деле, ваша помощь для меня неоценима...

   Как только Стасик вышел, я уже собирался продолжить кофепитие, но покайфовать мне не дали. В кабинет стремительно ворвалась Люба Ряшева, актриса из того актерского большинства, которое я, по старой исторической традиции, именую «болотом». Я невольно поморщился: Люба была среди тех двух актрис, которые претендовали на роль феи, теперь отданной дебютантке Марии.

   Да, прорваться ко мне в час кофепития, когда секретариат стоит грудью и ко мне не пропускает никого, стоило Любочке Ряшевой серьезных усилий. Сгущалась гроза. Было видно, что Любовь вся в огне и горит, и готова излить на меня всю силу коллективного возмущения.

   – Павел Алексеевич, я должна сказать вам, что мы уважаем вас как режиссера, но совершенно не понимаем, как руководителя театра. Брать на контракт новую актрису, когда у нас так много претендентов на роль – это безответственно по отношению к коллективу. Я должна вам заявить, что ваша постель это не пропуск на...

   – Раздевайтесь.

   – Что?

   – Раздевайтесь. Совсем.

   – Но Павел Алексеевич, я вам не давала повода...

   – Раздевайтесь. Я вам это не как мужчина говорю, а как режиссер. Немедленно.

   Проглотив комок, Любочка стала раздеваться. Тело сорокатрехлетней женщины, усталое, с обвисшими прослойками жира и бесформенной грудью, источенной тремя выкармливаниями, на ногах и теле тонкие сеточки вен – признаки неумолимого старения... Вот по груди скатилась капелька пота, миновав растянутый овальный сосок, потом еще одна капля оказалась на животике, бесофрменном и оттого не слишком привлекательном... В целом и общем для своего возраста Вера сохранилась неплохо, но трое родов любую женщину делают не слишком-то привлекательной... Я повернул Веру и поставил перед зеркалом. Знаю, что это было жестоко, но бунт надо давить на корню.

   – Мария!

   – Да, Павел Алексеевич!

   – Зайдите и разденьтесь.

   – Да, охотно...

   Маша разделась и стала рядом с Любой во всем великолепии своего молодого сияющего красотой тела. Любочка окончательно потупила взор, залилась краской, стояла, как опущенный в воду сморчок... жалкое зрелище... Ну что же, сама виновата...

   – Можете одеваться, обе... Мария, оставьте нас, мы еще должны закончить разговор.

   Мария легко разделась, так же свободно и оделась, Люба делала все, страшно смущаясь и через огромное усилие над собой. Не все актрисы легко раздеваются, не все, особенно тяжело раздеть тех, кто чувствует, что красота молодости их не спасает...

   – Так вот, Любовь Олеговна, по моему режиссерскому замыслу, который еще не выносился на наше всеобщее обсуждение, потому что обсуждать вы его не будете, крестная фея почти весь спектакль будет появляться без одежды. Знаете, у нас нет финансов на новые костюмы, а среди старых ничего соответствующего не нашли...

   Я заметил, что Любочка готова разрыдаться.

   – Любовь, поймите, то, что я задумал – провокация, и мне нужна эта провокация. Очень нужна. А какой из вас провокатор? Вам играть мать Терезу в молодости, фея с эротическим оттенком – не ваше амплуа... Согласны? Ну и умничка... О вашей новой роли мы поговорим позже, хорошо? Ну вот, успокоились... Хорошо... Вы свободны.

   Я замечаю, что Мария наблюдает за происходящим из-за занавесочки, наблюдает с интересом и что-то мотает себе на ус... Девочка-то не совсем простая... это верно... Красивая... но не блондинка, мылит, следовательно, существует в ней та жилка, которая позволит... хватка есть, вот это точнее, именно хватка... Ладно, у меня есть одна мысль: надо дать ей посмотреть спектакль... нет, не как зритель, из зала, из закулисья, пусть посмотрит оттуда, а я буду посмотреть, на что она способна... Хм... неплохая идея...

   А пока что – я жестом подзываю Марию и она заходит в кабинет. И тут я замечаю, что Мария не совсем одета – белье отсутствует, юбка тоже – ее фигурку с идеальными ножками чуть-чуть прикрывает блуза... И я понимаю, что у меня вновь поднимается все там, внизу, что я хочу раздвинуть ей бедра и оттрахать прямо тут, на своем режиссерском столе. И Мария прекрасно это понимает, она садится на стол лицом ко мне, широко расставляет ноги, чуть медленно, плавно и томно поводит изящной шейкой, и мне остается только прижать ее к себе и быстро войти в нее, в ее горячее и требующее любви лоно....

   Глава тридцать шестая

   Меня терзают смутные сомнения

   Странно, что из всех людей, которые меня окружают, только я один не имею право на истерику. Право, так хотелось бы поваляться по полу, посовать ножками, покричать, поплакать, дать волю чувствам... А вместо этого общество предлагает мне другой выход: водку, наркотики, секс... Сегодня я выбираю третье...

   Я чаще всего смотрю спектакли из зрительного зала, у меня там есть место, самое любимое, но намного реже я ставлю небольшой стульчик слева от сцены и наблюдаю за происходящим как бы со стороны. Рядом крутится Стасик Малечкин. Он редко смотрит за спектаклем, как явлением искусства, он тут больше с дисциплинарными функциями: кто из актерской братии опаздывает, кто в какой форме вышел на сцену, как себя ведет и т.д. Очень полезная работа – у меня на это не хватает ни времени, ни сил.

   Интересно, Мария (чтобы не путаться, я зову любовницу Марией, в отличии от Машеньки, моей домработницы) сегодня впервые наблюдает за спектаклем не из зрительского зала, а из-за кулис. А я наблюдаю за нею. И вижу, как горят ее глаза... Я вижу, что у нее кроме тела, есть еще и характер, и железная воля, и стремление, она спокойно использует свой единственный козырь, свое безотказное оружие – тело, но она хочет добиться успеха, что же, у нее есть все шансы этого проклятого успеха достигнуть... Определенно... у нее так глаза не горели даже во время секса, а что, может быть, секс для нее вещь вполне обычная, я бы сказал, будничная, а вот театр, с его суетой, настроением праздника, мишурой и блеском, нищетой, подлостью и отравленным воздухом обмана – это нечто новенькое. Так пусть же испробует этого яду искусства, пусть поймет, что добиться успеха намного легче, чем потом завоеванный успех удержать...

   – А что, Станислав Николаевич, вы думаете по поводу последнего контракта?

   – Этостоймолдевчкой?

   – Ну да, вот она, видите...

   – Нукаетсяонадляфеимолодатая...

   – Да нет, как по мне, так в самый раз... фея получится роскошная...

   – ВамднееПалсеич... Вамвиднее...

   – Странно, я думал, вы меня будете ругать за лишнее растраты...

   – Этонесущестно...

   – Верно... когда утопающий цепляется за соломинку, нечего грустить о топоре, который идет ко дну...

   Вот, пробежала та самая искра по зрительному залу – это идет кульминация спектакля, ага, уловила – ресницы ее широко распахнулись, зрачки расширились, ага, точно, въезжает... Вот оно, волшебное чудо, которое называют искусством, зритель, особый зритель, тот, кто все понимает, пусть интуитивно, пусть на уровне каких-то эмоциональных волн, но ЧУВСТВУЕТ!

   Ради такого зрителя ты и работаешь, черт меня подери... И какое имеет значение, кто этот зритель – бизнесмен, урожденны пэр, милиционер, миллионер, проститутка или слесарь, какое? Главное, что он есть, что он чувствует, что он сопереживает, что он приходит на спектакль!

   Я делаю спектакли ради денег. Искусство, оно потом либо продается, либо не продается. Искусство, которое невозможно продать, быстро исчезает вместе с его носителем. Кому-то повезет, и его оценят посмертно. Но делать на это ставку не стоит. Нет, я ничего против не имею – искусство ради искусства имеет полное право на существование. В конце-концов, массовое искусство идет по его стопам... Использует его приемы, протоптанные дорожки бетонируются, на диких зарослях обстригаются кусты и наводится глянец... Такова наша жизнь. И я не вижу ничего постыдного в том, что я ПОПУЛЯРНЫЙ театральный режиссер. Разве плохо, когда искусство и финансовые потоки сливаются воедино? Как мне, так такое слияние вполне по душе.

   Ну что же, наслаждайся триумфом... Ан нет, что-то мешает, что-то внутри меня не дает мне покоя, какая-то мелочь, штуковина, какая-то чертова гадость... Я направляюсь к себе в кабинет не дожидаясь окончания спектакля. Мне хочется, опять чертовски хочется выпить... Отказать себе? Дудки. Я наливаю небольшую рюмку «Двина». Настоящий «Двин» теперь редкость, а этот, советский, коллекционный, можно сказать, вообще раритет... И я осушаю ее до дна, одним глотком, но так и не ощущаю вкуса, который всегда так меня радовал.

   И что со мной происходит? И что она значит дл меня? И что она значит во мне?

   И я понимаю, что не могу определиться с тем, кто это «она».

   Появляется Мария и тут же опрокидывает размышления вдребезги. Я вижу, как она счастлива... Ну что, мы побежим к тебе?

   И я согласно киваю головой...

   Глава тридцать седьмая

   Мастер и Маргарита

   Прошло пять дней. Наверное, это были самые сумбурные дни в моей жизни. Мария то появлялась, то исчезала. Машенька... Машенька больше не приходила. В тот день, после первой репетиции с Марией, меня в прихожей ждала ее записка, которая кратко сообщала мне, что та не может больше находится в моем доме ни минуты... Я несколько раз звонил ей, но телефон молчал. Машенька упорно меня игнорировала, как будто я нес в себе заряд бубонной чумы, который передается по мобильному телефону от человека к человеку при обычном разговоре.

   Та тревога, которую я испытывал, почему-то не проходила. Нет, дело было не в том, что Золушка в спектакле так и не появлялась, пока ее роль вычитывали, а я собирался проводить то, чего больше всего терпеть не мог: кастинг молодых актрисок. Меня уже обсели всеведущие агенты всяких малолеток, готовые рвать друг друга зубами за эту роль. А я никак не мог решиться на какой-то конкретный выбор. В конце-концов я его сделаю. Но парад невест это как-то не по мне...

   И все-таки я не мог точно вычленить, разобраться, проинтегрировать проблему и решить – что же меня так сильно тревожит. Я понимал, что эта тревога существенная, что она означает что-то важное, мимо чего я прошел, так и не заметив, что-то такое, что должно сыграть решающую роль в моем будущем существовании, но что это, черт меня подери?

   Когда ты задаешь вопросы, тогда получаешь на них и ответы. Чтобы расслышать ответы, надо быть к ним готовым. Примерно такая закономерность бытия.

   Первый из ответов я получил поутру шестого дня... Да, да, да... Мария была у меня и мирно спала, не подозревая, что ее новый поворот судьбы уже медленно поднимается на мою лестничную площадку. Я уже готовил кофе, с ужасом взирая на гору посуды, которую мне же придется и перемыть. Во всяком случае, ни одной чашки для кофе под рукой не оказалось.

   Надо было что-то делать, предпринимать, но мне все было невмоготу. Все как-то не хватило смелости набрать телефон кадрового агентства и пригласить на работу новую домработницу. Я как-то не мог решиться на то, чтобы признаться себе: Машенька покинула меня, ее уже нет, е уже не будет. Кажется, я слишком сильно к ней привык. А тут еще разговор с Максимовым, моим знакомым, профессиональным хакером. Разговор, который вынуждал меня принимать решение, к которому я был еще не готов, я не успел еще обдумать и просчитать все его последствия. Пока что идея, которая возникла после этого разговора, казалась мне гениальной, но это было только лишь чувство. Эмоции, и ничего большего...

   И вот, когда я все еще обдумывал новую, почти что гениальную, идею, как раздался звонок в дверь. Конечно, Машенька бы открыла и сообщила, кто же, в конце-концов, ломится ко мне в такую рань, а так пришлось все делать самому. На пороге квартиры стояла Маргоша, она же Марина Александрова Вторметова, она же мать Марии, которая сейчас мирно спала в моей постели. Ситуация возникла преглупейшая, но я не собирался раздумывать, как поступать, просто открыл дверь, открыл и точка. В конце-концов, мы взрослые люди. Что она может мне сказать такого, чего я еще не знаю?

   Дверь раскрылась с неожиданным скрипом, как будто не хотела впускать Маргошу ни за какие коврижки. Маргоша, вся грозная из себя, грознее тучи грозовой, пересекла порог и углубилась в гостиную. Я захлопнул дверь и поплелся за неожиданной гостьей.

   – Павел Алексеевич! Я пришла к вам, не просто как посетительница, я пришла к вам как женщина, как мать, в конце концов.

   Маргарита Александровна стояла с прямой спиной, высоко задрав подбородок, как будто ей вставили спицу как можно более снизу, и протащили до самой до макушки. Я еще никогда не видел, чтобы так плохо играли рассерженную фурию. Обиду она еще хоть как-то играла, а вот оскорбленное самолюбие сыграть не получалось никак. Поскольку я молчал, а пауза, так театрально и так ошибочно взятая Маргошей, явно затянулась, потому что, уж кто-кто, а я-то знаю, что лучшим средством от театральной паузы является ответная пауза, получилось, что посетительнице пришлось продолжать разговор.

   – Так вот, Павел Алексеевич, я пришла узнать – тут ли находится моя дочка? Она уже неделю не ночует дома. И вообще, я не знаю, что происходит с девочкой и какие у вас намерения по отношению к ней.

   – Она здесь.

   – Это возмутительно.

   – Чем же?

   – Вы ее компрометируете... Это недопустимо...

   – Скажите еще, что я лишил ее девственности.

   – Что? Как вы... как вы смеете? Вы говорите возмутительные вещи...

   – А вы несете возмутительную чушь. Мария – женщина совершеннолетняя и самостоятельная. И это достаточно для того, чтобы я не давал вам никакого отчета о своих действиях.

   – Вы... вы... вы взрослый человек, и должны понимать, что для моей дочери эта связь, это чувство, то, что она испытывает к вам, это...

   – Марина Александровна, вам нечего тут больше делать.

   – Как это нечего? Я без доченьки никуда не пойду!

   И она визгливым голосом, быстро и громко, как будто боялась, что я вытащу ее за шкирку на лестничную площадку, заорала:

   – Маришенька! Доченька моя! Мы идем домой!

   Я налил себе чашечку кофе, бросил две таблетки сахарозаменителя, поморщился: кофе оказался слишком остывшим и таблетки не обещали быстро раствориться. А совершенно горький кофе мне поутру явно не шел.

   – Мари-шааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

   Еще раз проорала мамаша, наблюдая за тем, как я с противной миной поглощаю тепловатый кофе. И тут появилась Мария. Она была только в моей рубашке, натянутой на голое тело. Не знаю почему, но каждая женщина считает своим долгом поутру натянуть на себя одну из моих рубашек. Этот феномен давно отмечен в кино, но все равно, мужская рубашка на голом женском теле остается одной из излюбленных женских одежд...

   – Мама... Что ты тут делаешь?

   – Мариша, мы идем домой, если Павел Алексеевич не соблаговолит сделать тебе официальное предложение, я вынуждена буду...

   – Мама, да ты что, мама....

   – Я не перенесу твоего позора! (слишком театрально)

   – Мама! Оставь эти понты для приезжих. Иди домой, хорошо...

   – Доченька, как ты можешь...

   Маргоша попыталась сыграть подавленность, растерянность, переходящие в крайнюю степень негодования. И опять сыграла решительно отвратительнейшим образом. Н-да, театральная школа у Марии та еще... Придется из нее это выбивать, ничего, я уже позвонил Варваре Ильинишне Красавиной, прекрасной отставной актрисе, та из Марии сделает человека.

   – Мама, Павел Алексеевич предложил мне роль в новом спектакле. Роль в премьере, понимаешь?...

   – Так это вы репетируете? – попыталась включить дурочку мамаша... Из рассерженной фурии ей надо было перейти в образ мокрой курицы. Переход не слишком-то получился. Впрочем, проглотив самую важную часть информации, Маргоша никак не могла осилить ее всю и задала еще один глупейший вопрос:

   – Но как же свадьба, доченька, вы ведь...

   – Мама, иди домой, прошу тебя, не мешай мне. Хорошо? Я справлюсь как-то сама...

   – Сама? Но... разве можно, сама? Нет, я должна...

   – Мама, я тебя прошу, выйди, очень прошу...

   Мария почти вытолкала Маргошу из кухни, а потом с трудом и боем вытеснила и из прихожей, практически выставив родную мать из моей квартиры. И меня это вполне устраивало...

   – Пашик...

   Она называла меня «Пашик», почему-то это искривление имени нравилось ей больше всего...

   – Да?

   – Мы расстанемся?

   – Да...

   – Глупо...

   – Это не из-за мамаши...

   – Вот как? А в чем же тогда дело?

   – Машуня, скажи честно, ты меня любишь?

   – Ну, я не могу так сказать... я ведь сплю с тобой, правда?... Ты самый лучший мужчина, который был у меня, это точно...

   – Ну что же, ты начала с правды, а потом решила подсластить ее грубой лестью. Нет, я не обижаю тебя, я тебя учу наблюдательности. Когда ты решилась сказать правду – ты раскрылась, расправила плечи и уголки рта у тебя сжались. В конце твоей речи ты сжалась в защитный комок, замкнулась в раковину – и это было очевидно...

   – Еще один урок актерского мастерства?

   – Что тебе интереснее: стать моей женой или сделать карьеру актрисы?

   – То есть?

   – Кухня, киндер, кирха – или софиты, слава, поклонники, одиночество?

   – Конечно, второе... А совмещение невозможно?

   – Невозможно. Или... Или...

   – Тогда определенно второе.

   – Это был искренний выбор. Поздравляю. Идем.

   – Куда?

   – К компьютеру. Мне надо тебе кое-что показать. Это важно. Сегодня в обед ты официально подписываешь контракт. И больше мы не встречаемся.

   – Совсем-совсем не встречаемся?

   – То есть абсолютно. Это значит: мы не встречаемся, не спим вместе и не трахаемся в театральных закоулках либо еще где. Точка. Но я остаюсь твоим наставником и режиссером. Теперь только официальные отношения. Так надо. В первую очередь для тебя. Понятно?

   – Угу... а сейчас мы еще можем... по-тра-хать-ся... А?

   Она говорит это и игриво царапает пальчиком меня по полуобнаженной груди.

   – Господи, какая же ты ненасытная сучка!

   – Да, я такая, – скромно потупив глаза в пол, признается Мария...

   Глава тридцать восьмая

   Почему до меня так долго доходит правильная мысль?

   Что лучше всего подогревает интерес к премьерному спектаклю? Правильно, скандал! И скандал надо готовить заранее. В принципе, скандал был готов, а вот актрисы на роль Золушки все еще не было. Она должна была быть трогательной, ранимой, с твердым, несгибаемым характером. А где найти такую среди современных актрисок, получивших крещение в тупейших сериальных ролях? Из-за обилия сериалов их столько крутится в глупой надежде получить хоть сколько-нибудь заметную роль, что диву даешься тому, что на них еще пишутся хоть какие-то роли, что что-то играется, и что домохозяйки плачут, глядя на кривляния очередных новомодных бездарных див.

   Было хмельное утро очередного рабочего дня. Накануне я немного перебрал норму. Нет, нет, нет, ничего страшного – я просто выпил не то, не там, и не в той компании, в которой следует. Результат был на лицо: у меня жутко болела голова, а еще надо было как-то привести себя в порядок. Принимаю пару таблеток спазмолитика, авось, да поможет. Мне надо быстро, так что нечего мелочиться – накидываю третью. Так, кажется, становится намного светлее...

   Перебор фотографий... Елена Донкова, неплохо, только лицо проститутки это не лицо моей Золушки... Парик на этой, как ее, Вилена Хомяк, держится ужасно – в топку ее! А вот эта, посмотрите, ну какая она Золушка, она же беременная на третьем-четвертом месяце, как минимум, а это премьерный спектакль, мне с ним еще гастролировать...

   И тут я отчетливо осознаю, что гастроли могут и не состояться... От этого меня опять окатило тоской. Господи, за что мне все это??? И тут же захотелось поправиться пивом, тем более, что от вчерашнего еще осталось.

   Из состояния неопределенности меня вывел звонок по телефону. Я на автомате поднял трубку и прохрипел пересохшими губами:

   – Что?...

   – Это Маша, я поднимаюсь...

   – Что? Зачем? Какая Маша? Зачем это?

   Мозг никак не хотел включаться в работу. Пришлось идти к холодильнику и прикладываться к бутылочке...

   И тут до меня дошло: «Машенька!»

   Машенька! Точно она! Она должна была... Она должна была прийти ко мне поутру за расчетом и за рекомендациями... Ну и жизнь пошла... А я все забыл, тупая скотина! О! Деньги! А сколько я ей должен? За месяц? Нет, нет, прошло только две недели, но заплачу я как за месяц. Пусть знает, на кого работает! Ну, брат, мозги у тебя явно набекрень, тоже мне, нувориш нашелся... Давай, соображай, ты в каком виде девушку встречать будешь? Оппа... вот такой-то феномен, а добежать и побриться не успеешь, фигушки, Машенька-то вот она, пришла уже! Иди дверь отворяй!

   И я плетусь к двери, плетусь, съедаем недугом посталкогольного слабоумия. Ибо от всех бед и проблем нашел я одно надежное средство – зелено вино...

   В дверях появляется Машенька... Она такая же, как была раньше... или нет? Не такая... Определенно не такая. Она стала глубже, повзрослела, что ли, вот и глаза ее... Глаза ее какие-то грустные, спокойные но грустные, такие глубокие, как пропасти вдоль горной реки... Я понимаю, что я ничего не понимаю. Что с ней случилось? Почему она так сильно изменилась? Потрескивающие искорки. Туманные обводы вокруг зрачков... Что это? Что происходит с ее глазами? Или это у меня пелена отпала от глаз?

   Машенька не собирается проходить в гостиную, топчется в прихожей, потом, набравшись решимости выкладывает:

   – Я хочу получить расчет... и еще... подпишите рекомендации, я нашла одну семью, может быть...

   – А... да... ладно... ты пройдешь? Не хочешь, тогда на кухню... я сварю тебе кофе...

   – Спасибо, не надо, лучше подпишите бумаги...

   – Да, конечно, на кухне... мне тут неудобно...

   – Хорошо...

   Мы проходим на кухню, я быстрым движением рукава очищаю столик от остатков еды, Машенька всплескивает руками:

   – Господибожемой! Что тут у вас за бардак творится? Что, за это время никто в квартире не убирал?

   – Да... Вот, Машенька, это твой расчет, а это... премиальные... и извини, если я тебя чем-то обидел, ладно?

   – Да что вы в самом деле... Знаете что, давайте, я наведу у вас порядок, последний раз, а то не спела я уйти, а вы все успели так загадить...

   Я бы применил слово «засрать», но Машенька более тонкая натура, она выразилась куда как приличнее... Ее резкий поворот как-то меня смутил еще больше, чем ее появление... Машерочка же перебежала в кладовую, где быстро стала переодеваться в рабочую одежку.

   – Нетспасибо, врядли это будетцелесообразным... – начал мямлить я что-то почти себе под нос... Впрочем, Машенька не закрывала дверь и все расслышала.

   – Нет, я не могу оставить рабочее место в таком ужасном состоянии. Скажите, к вам уже кто-то приходил устраиваться на работу?

   – Знаешь, как-то руки не доходили...

   – Вот как? Скажите, а она?... Ой, извините, это не мое дело...

   Я только хотел что-то объяснить, как раздался телефонный звонок. Я поднял трубку, и меня скривило, как от ударной дозы аспирина. Звонила бывшая теща, Варвара Сергеевна, наверняка, чтобы меня пригрузить еще чем-то...

   – Пашенька, сыночек, у меня к тебе большая просьба...

   Что-то оригинальное. Варвара Сергеевна сразу берет быка за рога...

   – Я тут с подружкой детства, Ренатой, ну, ты ее не знаешь, пью кофе в кафе...

   – Варвара Сергеевна, тут приходила на днях другая ваша подружка детства, некая Маргарита Александровна, помните такую?

   – Несомненно помню, – сразу насторожилась Варвара Сергеевна.

   – Она настаивала, чтобы я женился на ее дочери... Надеюсь, вы проведете с ней воспитательную работу?

   – Да... конечно...

   – Спасибо! – говорю и тут же ложу трубку... Кажется, Варваре сейчас будет не до просьбы ее новой подружки – со старой надо бы расхлебаться...

   Машенька убирала на кухне, но как-то слишком тихо, больше прислушивалась к разговору, что ли? Тут снова раздался звон посуды и включилась мойка.

   – Машенька?

   – Да, Павел Алексеевич...

   – Мы расстались...

   – Вот как?

   – Да... Так получилось... ей нужна была роль... а мне... мне нужна была женщина... срочно... как источник вдохновения... так все сложилось...

   А я?... ая готовабыланавсе... понимаете, ради вас – на все... Почемуяне стала вашим вдохновением?... А вы? ...

   – Глупый вопрос...

   – Да, глупый, и я глупая-глупая, но я...

   Я обнимаю Машеньку за плечи и прикасаюсь губами к волосам на затылке... от них пахнет крапивой... Знакомый с детства запах – мама всегда полоскала волосы отваром крапивы, чтобы они были крепче и шелковистее...

   – Почему я неоказалась с вами, почемунея? Невтомместе, невтотмомент... чтоза глупость, Господи!

   – Машенька, ну какое это все имеет значение, почему, что, как и где случилось? Я просто не хочу, чтобы ты уходила, только и всего... Не хочу... Не исчезай, хорошо, не исчезай...

   – Глупости, какие всеглупости... шепчет она и начинает заливаться слезами, уткнувшись мне в плечо...

   Глава тридцать девятая

   Спасение приходит ниоткуда

   Я ехал домой и думал о Машеньке. Рабочий день наконец-то кончился. От ненужного делового ужина в компании театральных «деятелей» – критиков-вампиров я отказался, репетиция и спектакль прошли более-менее сносно, вот только количество отвергнутых Золушек было уже катастрофическим. Кастинговое агентство, к услугам которого я вынужден был обратиться, подсовывало мне одну кандидатуру за другой, но все они не подходили. Вот только Марина Зурабян была исключением – свежее личико, довольно неприметное и симпатичное одновременно, вот только ее контракт... она была занята на съемках сериала, каждый день еще три месяца, а я столько ждать не мог. Оставалось уповать на чудо, а зачем? И я звонил уже по всем знакомым, но так и не мог найти ничего подходящего.

   Согласен, что в этом спектакле Золушка – не самая главная роль, тот же сказочный король или же Мачеха – куда как более важные персонажи... Так я и не возражаю... Более важные, но должна же быть и актриса, которая сыграет эту чистую, наивную и такую сильную личность... Должна... А они все косят под Джоли – волевые стервы-красотки неписанные. И что ни кинь, то Джоли клон...

   Надо было бы придумать что-то другое, оригинальное, а что? Пройтись по Невскому, фотографировать лица в толпе? А, может быть, Интернет подключить? Вот уж тогда кандидаток найдется – не перепахать мне их... а времечко-то поджимает.

   Сегодня появился Савик Шулерман – приятно вихляющей походкой он подчеркнуто извинялся, что оторвал меня от важных дел, но был настойчив, и не ушел, пока я не ознакомился с его концепцией шоу...

   Могу сказать, что я снимаю перед Савиком шляпу. Получилось совершенно не то, о чем говорил ему я, и совершенно не то, что хотел бы Алахов. Но получилось здорово! Великолепно! Грандиозно!

   И как только я сообщил Савику про свой респект, то лицо гнуса торжественно засияло, после чего мне было сообщено, что к съемкам первых трех передач приступают через шестнадцать дней – и ни копейки отсрочки. Сценарий будет готов через неделю. На репетиции у меня останется еще одна неделя. Два дня на прогон, два – на сами съемки. И это для первого раза. Потом съемку четырех передач надо будет умещать в один день.

   Я понял, что мой рабочий график катастрофически уплотняется. Настолько катастрофически, что не остается времени на рутинный поиск Золушки. Я находился в цейтноте...

   И за весь рабочий день о Машеньке не подумал и разу. Каюсь, я привык думать о ней как о чем-то само собой разумеющемся. Да, чуть ли не как о детали интерьера. Знаю, что это барство, что это фанфаронство, что это есть нехорошо. А ничего поделать не могу – сила привычки.

   А вот сейчас, когда мчался по ночному Питеру домой, в пустую квартиру, которую Машенька осталась убирать, идиот же я, какая может быть уборка? Я думал о ее губах, о том, как завтра, нет, сегодня же, позвоню и приглашу ее в гости, и пусть остается, пусть... Но только бы не исчезала, только бы...

   Господи! Что это за напасть такая – творчество, когда все вокруг исчезает и ты остаешься один на один с задачей, которую надо непременно решить, а тут у тебя личная жизнь решается – и тоже в тот же момент, что и задача творческая. И думай теперь, которую из задач ставить во главе угла, черт меня подери!

   Я несся к себе по лестничным пролетам, перепрыгивая по ступенькам, и мне казалось, что вкус ее поцелуя, вкус поцелуя, который перемешался со вкусом ее слез все еще стоит у меня на губах, стойкий, крепкий, не забитый ни чаем, ни кофе.

   Может быть, стоит ей позвонить прямо сейчас, вот только зайду домой и наберу ее, наверное, это самый правильный выход, наверное, нет, наверняка...

   И я несусь к себе во весь опор, перепрыгивая через ступеньки, как несется молодой студент навстречу весне, молодости и любви, чтобы все это бездумно рассеять, растратить, потерять, но это ощущения счастья, которое рядом с тобой, остается у него на всю жизнь.

   И вот я у квартиры. Замок чуть поскрипывает, чуть-чуть, немного... Я вламываюсь в коридорчик, чтобы так же внезапно остановиться, затихнуть, перейти на медленные шажки и тихонько закрыть за собой входную дверь, которую я, влетев, оставил нараспашку. Машенька, по-видимому, меня ждала, а потом утомилась и заснула – прямо в кресле, в гостиной. В квартире все сияло. На кухне – тоже. А на столе стояли две тарелочки с едой (не сомневаюсь, самое вкусное), накрытые металлическими крышечками.

   Машенька спала, трогательная в своей беззащитности, красоте, детской открытости и наивности, трогательная, нежная, почему-то до безумия дорогая... Не знаю, мои чувства к ней были, скорее всего, отцовскими, не знаю, но стремление защитить было куда как больше стремления любить, сжимать в объятиях, тащить в постель... Но тащить в постель пришлось – причем в самом прямом смысле этого слова... Я поднял Машеньку на руки, она уткнулась головой в грудь, но так и не проснулась. Я перенес ее в спальню, положил на кровать и укрыл летним одеялом. Осталось выключить свет и постелить себе в гостиной на диване.