Текст книги "Золушка Forewer (СИ)"

Автор книги: Владислав Григорьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

   Машенька шмыгнула носом, потерла глаза кулачком, еще раз уткнулась мне в плечо головкой, после чего обхватила руками шею и крепко прижалась ко мне всем телом, требуя, чтобы я ее успокоил, требуя не словами, нет, а тем универсальным языком, который называют языком любви.

   Глава сорок четвертая

   Премьерный день

   Когда-то, много-много лет назад, еще за царя-батюшки, в моем родном городке был организован любительский театр. И взялись актеры-любители за постановку пьесы Гоголя «Ревизор». Жена городничего театру покровительствовала. Более того, она уговорила мужа (пьесу Гоголя не читавшего), дать для труппы настоящие мундиры городничего и городских чиновников. Сказано – сделано. Актеры получили костюмы, а в день премьеры весь чиновный люд, во главе с городничим присутствовал на премьере. Когда пьеса пошла, возмущению чиновников предела не было – они полезли на сцену, чтобы прекратить этакое безобразие. Публика стала бросать в них яблоками, в общем, было весело. Естественно, «Ревизора» немедленно запретили. Но история на этом не закончилась. Горожане стали собирать на памятник Гоголю. Собирали деньги втайне, так же втайне заказали бронзовый бюст писателя и ночью установили его, так, что глаза Гоголя смотрели на балкон дома городничего... Утром городничий проснулся...

   К чему я это рассказываю? К тому, что просто скандала, даже на сексуальной почве, этого для настоящей популярности пьесы маловато... Да, это вызовет интерес, даже ажиотаж, но интерес, который быстро пропадет. А нужно что-то такое, что сделает интерес к этой пьесе долгим, достаточно долгим, чтобы она держалась на сцене и чтобы постоянно был аншлаг...

   Вы понимаете мою мысль? Ну, приблизительно понимаете... А еще раньше такую проблему решали при постановке пьесы «Принцесса Турандот». Можете сказать, что я пошел по избитому пути, может быть, а что мне еще оставалось делать?

   Последняя неделя репетиция была особенно напряженной. Центральной фигурой пьесы должна была стать все-таки Серафима, точнее, Мачеха... На нее ложился главный удар, смысловые акценты в пьесе... И именно она должна была вытянуть ту часть, которую я считал главным в нашей пьесе.

   Наверное, еще никогда Серафима не решала такие сложные задачи. Никогда никто не ставил перед ней таких ребусов. И она работала на репетициях как вол. Она понимала, что только она может вытянуть эту роль, и что теперь это будет ЕЕ заглавный спектакль.

   Труппа как-то проглотила двух молоденьких актрис, тем более, что шебуршение журналистов около их историй играло на руку театру. А наши актеры люди не глупые, в своем деле профессионалы. Понимают, что славу приносит не скандал, а работа, постоянная, изо дня в день, работа...

   Но всякая предварительная работа имеет свойство подходить к концу.

   Вот и последний прогон прошел... в совершенно закрытом режиме.

   И наступил день премьеры.

   Казалось, что весь город пестрил афишами, на которых было написано «Золушка forever» – спектакль по мотивам пьесы незабвенного Шварца. Это название, «Золушка Forever», пришло ко мне как-то спонтанно. Я сел, перечитал пьесу, и понял, что название пьесы должно быть именно таким. А вот ПОЧЕМУ оно должно быть таким я так до конца и не понял.

   В день премьеры в театре особая атмосфера. Не праздника, нет, скорее, атмосфера особой нервозности. Это потом, когда актеры выйдут на поклон, в зависимости от того, как будет принимать их публика, победа это или поражение, потом станет ясно, настроение праздника или траура будет преобладать сегодня в театре...

   А сейчас по театру гуляют искры, искры исходят от меня, от актеров, от осветителей, звуковиков, от всех, кто задействован в этом странном и магическом действе, которое обычные люди называют спектаклем.

   У каждого режиссера есть свой ритуал – ритуал, который неизменно повторяет при каждой премьере.

   Я в день премьеры не бреюсь. Обычно я бреюсь каждый день. Но в день премьеры прихожу в театр небритым. Кроме того, в день премьеры я не пью кофе. И последнее – за час до спектакля я умолкаю. Я не отвечаю на вопросы, не даю наставлений актерам, просто молчу, чаще всего наблюдаю за тем, как публика рассаживается, заполняет зрительный зал. Мне это очень нравится. Но позволяю себе такую роскошь только в день премьеры.

   А вот и сюрприз. Сама Новелла Матвиенко в царской ложе! Почему-то главную ложу мы называем царской. Наш театр современный, к императорским театрам никакого отношения не имеет, да и дизайн его современный, а вот название ложи как-то прикрепилось... царская ложа... А сегодня в ней Сама... Хозяйка... недаром говорят, что ее с Новицким связывают серьезные отношения... тут и вся ее свора... ха! Весело! А вот и сам Новицкий. С ним несколько людей из его компании – вроде бы самые приближенные особы... Смотрю в партер – и там сюрприз, оказывается, кроме всех привычных лиц из первой столицы примчался сам Ванадий Алахов. И не один примчался, с ним его то ли пассия, то ли подруга, то ли непонятно кто, Машка-Распутница, то ли певичка, то ли кто-то еще из этого художественного бомонда. Она прошла по ряду, подняв мужчин и прочертив яркой анилинового типа помадой на силиконовых растопыренных губках молнию так, что цвет ее помады был виден даже за кулисами, а столбняк у мужиков не проходил еще пару десятков минут.

   Это начинает мне нравиться – такая публика и на премьерный спектакль! А вот понравиться ли эта премьера публике? Думаю, мы будем посмотреть...

   Театр полон, ложи блещут! Пора, пора, часы двенадцать бьют... ну, это я загнул с цитатами, но действительно пора. Я даю короткую энергичную отмашку, как Наполеон, бросающий в бой гвардию под Ватерлоо. Премьера начинается. Третий звонок, гаснет свет, публика затихает. В зале раздается короткое треньканье, кто-то в суматохе забыл выключить мобильный, трель умолкает. Спектакль начинается...

   Премьера вызвала фурор! Действительный фурор... Началось с того, что грим Серафимы оказался неожиданно похожим на обычную прическу Новеллы Матвиенко. А ту еще и ее костюм, совершенно стилизованный под современность. А когда Серафима со сцены заявляла, что у нее такие связи, и что она обязательно построит в центре королевства огромную башню, пусть ей для этого придется снести королевский дворец и поссориться с соседями, я увидел, что публика млеет, и не спускает с Хозяйки глаз...

   Пиком оказалась та сцена, где Мачеха хозяйкой приходит в королевский дворец. Она расталкивает придворных и заявляет, что теперь точно башня будет построено, что все сделано по закону. Только теперь ей надо башню опробовать. Стражник приносит точную копию небоскреба-кукурузины, которой Серафима, удобно устроившись на королевском троне, начинает онанировать, запустив кукурузину прямо под подол платья... Серафима делает это лихо, нагло, расставив ноги так широко, что видно исподнее белье, разошлась, однако, зал просто колышет от ее каждого вздоха, вот она достигает оргазма...

   И в эту самую секунду Новелла встала и вышла из ложи. За ней последовала вся ее придворная рать. А вот Новицкий остался. Интересно, зачем? Чтобы вынести мне смертельный приговор?

   Публика же визжала от восторга... Да, из них никто не пойдет протестовать против кукурузины, времена не те, слишком много проблем и без этого. А вот поаплодировать, проявить свою гражданскую солидарность – почему бы и нет... Это ведь безопасно... Работа Раскина была ювелирной. Это его реплики сделали пьесу актуальной и настолько современной. Публика только не знала, что реплик написано великое множество и от спектакля к спектаклю они будут меняться (вот он, рецепт от Турандот в действии).

   Смотрю – и голая фея пришлась ко двору... На нее точно будет ходить толпа мужиков... Это тоже есть плюс... Надо иметь смазливую актрису, от которой млеют мужики...

   Машенька... А Машенька пришлась ко двору. Свеженькое, светлое личико, хорошее чувство сцены, она вписалась в спектакль очень органично и ничем его не испортила. Я уже стал размышлять о том, чтобы отойти от того правила, которое когда-то завел себе для жизни: жена режиссера не должна быть актрисой. Я всегда считал, что актриса, да еще в театре, которым ты командуешь, слишком быстро подминает весь театр под себя. А это недопустимо есть...

   Но Машенька – это особый случай. Или я так хочу себе думать? Странно, неужели она может стать обычной заурядной стервой с претензиями, какими становятся большинство подающих надежды актрис?

   А вот и конец спектакля – и бурные аплодисменты, и дикий рев публики, и поклоны, на которые я выхожу, понимаю, что это все-таки не просто успех, это – триумф! Что же, теперь остается только ждать, ждать, как все разрешиться...

   Глава сорок пятая. Финальная.

   А Золушка все-таки forever

   Наверное, это был самый странный и волнительный день в моей жизни. День, когда я мог полностью провалиться, а испытал вместо этого настоящий триумф.

   В такие минуты ты не ощущаешь счастья, подъем, понимание того, что произошло приходит намного позже, намного позже, намного... Машенька? Он там, на сцене, среди актеров, вся в слезах – на этот раз слезах рабости... Я замечаю, что Мария тоже на сцене, но постоянно следит глазами за мной – ей важна моя реакция. Я киваю головой и показываю жестом: все ОК! Да, у Мари с карьерой проблемы не будет. Она еще лет двадцать может спокойно эксплуатировать свою внешность, куда там двадцать – двадцать пять минимум! Двадцать пять минимум, да...

   Вот, как всегда, начинаю повторяться, следовательно, мой мозг находится на грани нервного срыва. Теперь все, что мне надо – это оказаться у себя в кабинете, месте, где меня никто не будет трогать. Это актеры сейчас будут обмывать премьеру, их право. По еще одной традиции я никогда не участвую в премьерных попойках. Я провожу ночь у себя в кабинете, для этого в ней есть удобный диванчик и дежурная постель.

   Но сегодня был особый день: в кабинете мне уединиться не дали. Там сидели Малечкин и Новицкий, никого больше из окружения Новицкого не было. Как только я вошел, Стасик Малечкин подчеркнуто вежливо поклонился, и по большой окружности обошел меня, после чего вышел, нет, скорее выскочил, в коридор.

   – Да, Павел Алексеевич, простите вашего покорного слугу, что он потревожил ваш послепремьерный покой...

   Голос Новицкого был тихим, но четким... Я же не мог отвечать, слова не приходили мне на ум... Я просто сел в кресло и пошевелил рукой, как бы соглашаясь со своим собеседником...

   – Да, батенька, вы в конец переутомились... Нельзя себя так загонять, Павел Алексеевич, никак нельзя... Вы уж простите меня, старика, что я вас на такие подвиги вынудил, только действительность превзошла мои ожидания. Вы сделали неожиданно сильный спектакль... Я просто потрясен. Такой успех! Публика просто ревела от восторга... А за Новеллу не переживайте... Я уже звонил ей. Успокоил. Сказал, что это наша общая идея – выпустить пар из котелка, знаете, смеясь, легче расстаться с прошлым, особенно, если это прошлое так дорого... Конечно, если бы я все знал, то вряд ли ее пригласил (не верю, Стасик все Новицкому докладывал, так что Павел Константинович сам постарался Новеллу вытащить н премьеру, про силу скандала в качестве пиара не мне ему докладывать). Извините, я угощусь кофе сам.

   Я молчаливо кивнул головой...

   Новицкий смотрел на меня выразительно, с прищуром, смотрел, размышляя, говорить еще что-то или не говорить.

   – И все-таки я скажу это, Павел Алексеевич, заслужили... Заслужили, черт меня подери! Я не оставлю ваш театр без помощи. После такого успеха вы обойдетесь мне недорого. Ваши, скажем так, реформы, принесли свои плоды, вы почти что самоокупаемы... Только пообещайте мне одну вещь...

   Я кивнул головой...

   – Теперь премьерные спектакли вы будете ставить исключительно сами... Договорились?

   Я опять утвердительно киваю головой.

   – Ну вот и ладненько... Я пойду, отдыхайте...

   – Павел Константинович, – внезапно произношу я скрипучим, сдавленным голосом. От неожиданности Новицкий, почти дошедший до двери, вздрагивает и оборачивается.

   – Спасибо... – почти неслышно произношу я.

   Новицкий пожимает плечами и выходит в дверь.

   Я понимаю, что новая жизнь все-таки начинается.

   Послесловие

   Если говорить о хэппи-энде, то он бывает достаточно условным. Я не могу сказать, что пережил тяжелое время экономического кризиса совершенно безболезненно. Через год умер наш народный артист, Николай Викентьевич. Мария стала звездой телевидения, ведущей двух популярных шоу. Серафима – однозначно примой моего театра. Сменилась труппа на треть, но лучшие все-таки остались. Бешенный успех «Золушки forever» прошел, но спектакль был резонансным и на него по прежнему были аншлаги. А Машенька? Машенька вот-вот должна родить. И на этом, думаю, ее театральная карьера закончится. Самое главное, она нисколечко мне в этом не возражает. Наверное, этот спектакль того стоил – тревоги, нервного срыва, этой поездки к родителям, без которой мне не пришла бы в голову гениальная мысль – поставить спектакль про Золушку. И этот сон, сон, без которого я бы не смог ничего сделать... Говорят, к вещим снам надо прислушиваться. А раз говорят, значит надо!

   Винница, 2009

   Здесь в смысле горделивое, самовлюбленное, тупое (прим. переводчика)

   рассказчик грустно намекает на известный анекдот, в котором один украинец – гетман, два – Верховная рада, три – партизанский отряд, и один человек в нем обязательно предатель. (прим. переводчика)

   Спасибо группе «Чайф» и В.Шахрину лично за этот бессмертный хит, вольно переданный героем произведения. (прим. автора)

   Не надо путать Бендеры с Бендером или Бандерой. Бендер – это из Одессы, точнее, из Ильфа с Петровым, а Бандера – это вроде с Закарпатья, откуда-то с тех краев...

   Гостевой или праздничный дом в Молдове. Обычно красивый дом, в котором не жили и который использовался только в самых торжественных случаях.

   Зайчики – белорусская валюта, рубли, на которых изображены всякие животные. У проводников действительно весьма популярна.

   126