Текст книги "Русский язык в зеркале языковой игры"

Автор книги: Владимир Санников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Ермилова с Авербахом

(Кирсанов, по: К Чуковский, письмо 22 нояб. 1931).

(11) ...и возседох на колеснице, и возбрыкахся кобыла; и понесе (...) И возопих гласом велием: <<Извощиче, извощиче! Укроти клячу сию!» И бысть велий глас: «Тпру, чертова дочь!» И остановиишся кони, яко вкопанни(А. Белый, Серебряный голубь, В чайной).

(12) Стоюустенки.Янея.

Пусть бредом жизнь смололась.

Но только б , только б не ея

Невыносимый голос!

(В. Маяковский, Про это, II).

(13) Люблю под сводами седыя тишины

Молебнов, панихид блужданье»

С..)

И в ветхом неводе Генисаретский мрак Великопостныя седмицы»

(О. Мандельштам).

(14) —Скажите, пожалуйста, как потом жила Софья Михайловна?—С десятью тысячами-то? Плохиссиме» (А Чехов, Старость).

(15) – А вино, надо сознаться, препаскуднейшее! Vinum plochissimum!(А Чехов, Аптекарша).

(16) К Чехову пришла полная, здоровая, красивая дама и начала говорить «под Чеховег»:«Скучно жить, Антон Павлович!Всё так серо: люди, небо, море– И нет желаний. Душа в тоске– Точно какая-то болезнью И Чехов ей ответил: «Да, это болезнь. По латыни она называется morbuspriWorialis»(В. Вересаев).

3– Расширение парадигмы

Довольно часто ЯИ построена на расширении парадигм, т.е. на образовании от слова той или иной грамматической категории (падежа, степени сравнения и т. п.), ему не свойственной. Употребляя подобные формы, лишь потенциально возможные или вообще недопустимые в нейтральной речи, автор добивается предельной новизны выражения и, шокируя слушателя, акцентирует его внимание на том смысле, который он хочет передать. Для лингвиста же это – ценный иллюстративный материал при описании парадигм того или иного слова или группы слов.

1. Чаще всего говорящий шокирует адресата, употребляя краткие формы или формы сравнительной и превосходной степени от слов, их не имеющих ( самее, чертее —от местоимения сам и существительного черт, железен, железнее – от прилагательного железный). Имеем ли мы здесь дело с образованием добавочных форм от уже существующих слов (и тогда это – морфологическое явление) или же с образованием новых слов (и тогда это – епархия словообразования)? Полагаем, что образование форм железен, железнее —показатель образования нового слова железный2 (со значением ‘сильный, крепкий’), показатель «окачествления» относительного прилагательного (см. [Земская 1992:75]). Что же касается форм типа самее, чертее, то это—лишь окказиональные формы, не связанные с образованием новых слов – качественных прилагательных (показательно, что они, в отличие от прилагательного железный, не имеют кратких форм и не допускают образования синтетических форм: * более самый, *более {самый) чертый). В соответствии со сказанным, образования типа самее, чертее будут рассмотрены здесь, в главе Морфология, а случаи «окачествления» относительного прилагательного (типа железен, железнее) – в главе Словообразование.

Говорящие подмечают, что одни местоименные прилагательные (напр., такой, какой) имеют краткую форму, а другие – нет, ср. след, шутки:

(1) Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова(А Иванов, по: [Гридина 1996]).

(2) Он сидел в пятом углу.

—Каково вам?– спросил я —Никаково,—сказал он.

—Ну, а все-таки, каково?– спросил я.(...)

—Никаково,—сказал он,—мне никаково~

(В. Голявкин, по: [Новиков 1989)).

2. Аномально образование сравнительной или превосходной степени от прилагательных и наречий, указывающих на высокую степень признака:

(1) [Писатель-классик Распрогорький – аплодирующим читателям] – Чего на меня таращите буркалы? чего шлепаете? Шлепали бы вот лучше Распрокислому. он высокохудожественнее еще меня(В. Буренин, Литературные чтения и собеседования в обществе «Бедлам-модерн»).

(2) О вы, сподвижники мои и образцы!

Столь многих мелочей тяжелые творцы,

Премаленьких стишков, комедий преогромных,

Идиллий, песенок, трагедий многотомных

(А. Бестужев-Марлинский, К некоторым поэтам).

(3) Хорошо вам сомной?—Превосхитительно(А. Аверченко, Дети, IV).

Пушкин делает очень тонкое замечание, касающееся прилагательного невинный(оно справедливо и по отношению к некоторым другим качественным прилагательным): сравнительная степень аномальна при описании признаков, интенсивность которых со временем не может возрастать – только уменьшаться:

Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее (А Пушкин – А. Н. Вульфу, 16 окт. 1829).

3. Наиболее аномальным ощущается встречающееся иногда образование сравнительной или превосходной степени от частей речи, которым эта категория вообще не свойственна,– причастиям, местоимениям и, тем более, существительным (напомним, что обыгрывание сравнительной или превосходной степени и краткой формы «окачествляемых» относительных прилагательных рассматривается в гл. Словообразование, с. 149– 150).

(1) Семейная жизнь/ превратилась/ в содом —

Рыбак I вареного /рака /ошпаренней

(А. Архангельский, О рыбаке и рыбке, пар. на В. Маяковского).

(2) – Советую вам привлечь к нашему делу вора-Пащенко. Очень полезный человек.

А может быть, лучше пригласить вора-Кущенко?—Ну, нет, этот гораздо ворее (Тэффи, Ке фер?).

(3) Пусть ты черт. Да наши черти

Всех чертей /В сто раз чертей (А. Твардовский, Василий Теркин).

(4) —Мне сам папа сказал»—Мне сама мама сказала»—Но ведь папа самее мамы» Папа гораздо самее (К. Чуковский, От двух до пяти).

(5) Огромный город. Затемнение.

Брожу. Гляжу туда, сюда.

Из всех моих ты всех мойне е —

И навсегда!

(Н. Глазков, Хихимора).

(6) И вот однажды приезжаю я»

– С фронта?

– С которого? Никакейгиих тогда фронтов не было!

(А Аверченко, Кипящий котел).

4.Странно выглядит (и нередко используется в языковой игре) отсутствие формы сравнительной степени у некоторых качественных прилагательных. Вот, например, разговор детей в рассказе Тэффи «Летом»:

—Ваша мама ужасная красавица,—покраснев, говорит Люня.—Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее.

Качественное прилагательное ужасныйможет иметь форму сравнительной степени, ср. истории одна другой ужаснее,но не там, где оно обозначает просто высокую степень признака, тем более – положительного, как это имеет место в обсуждаемом примере.

4. Неполнота парадигмы

Реже обыгрывается явление противоположного характера —отсутствие того или иного члена парадигмы (при наличии самой соответствующей категории).

Отсутствие множественного или (реже) единственного числа существительных—явление нередкое. Говорящих удивляет, когда в этом отношении отличаются существительные, семантически близкие, ср. след, шутку:

Слово« счастье»не имеет множественного числа, а «несчастье»– имеет.

Из более редких явлений отметим отсутствие отдельных падежных форм. Так, слово грёзаимеет полную парадигму, а у близкого по значению слова мечтазатруднительна почему-то форма родит, падежа множ. числа (мечт?).И дело, видимо, не в фонетическом облике слова – форма мачт(от мачта)никого не смущает. Еще несколько примеров:

(1) Но он свинину ест не часто,

Желудок берегя,

И знает, что земные яства Имеют берега (Д.Самойлов).

(2) И. С. Тургенев обращает внимание на «странность» некоторых форм глагола отсрочить•

Итак, Вы опять отсрочили свой приезд, любезнейший Анненков. Боюсь я только, как бы Вы, все отсрочивая да отсрочивая (экое странное слово) – совсем к нам не пожаловали(И. Тургенев – И. В. Анненкову).

«Странность» чередования гласных о /ав глаголе отсрочитьи в других русских глаголах отмечают и современные авторы:

Хватит отсрочивать, пора подытоживать! (А.Кнышев, Уколы пера).

Сходным образом А. Белый обыгрывает необычность страдательного причастия наст, времени от глагола спирать,а А. Чехов – формы родительного падежа существительного чепуха:

(1) Комната не запиралась: ни ночью, ни днем (...) унести было нечего, кроме книжек(...) их и тащили; остальное—рваны, тяжелейший бюст Данте был не спи– раем(А. Белый, Начало века).

(2) Фраза«' Vanitas vanitatum et omnia vanitas»( Чепуха чепух и всяческая чепуха) выдумана флегматиком(А. Чехов, Темпераменты).

Впрочем, таких случаев («пустых клеток») не так уж много. Поэтому, например, отсутствие 1-го лица ед. числа у глагола победить (побежу? победю?)обыгрывают многие авторы, в том числе В. Высоцкий (Чуду-юдуя и так победю)и Б. Заходер:

Хорошо быть медведем, ура!

Побежу«

(Нет, победю!)

Победю я и жару и мороз,

Лишь бы медом был вымазан нос!

Победю«

(Нет, побежду!)

Побежду я любую беду(«Винни-Пух и все-все-все»),

Ср. также шутливый диалог: Ты чего ходишь, бузишь?—Кто, я бужу?

На затруднительности образования формы родит, падежа мн. числа слова кочерга (кочерг? кочерег? кочерёг?)М. Зощенко построил, как известно, целый рассказ. (Напомним, что авторитетные справочники, напр. [Зализняк 1977], [Еськова 1994] однозначно рекомендуют здесь форму кочерёг, указывая, впрочем, на ее затруднительность.)

Аномальным представляется говорящим (особенно детям) явление супплетивизма:

—Ах ты, стрекоза!– сказала мать своей трехлетней Ирине.

—Яне стрекоза, аялюдь!(К Чуковский, От двух до пяти).

Более редкий случай обыгрывания дефектности парадигмы – обыгрывание отсутствия множественного числа у местоимения нектов самопародии Л. Андреева, написанной им для «Чукоккалы»:

Солнечное затмение. 2 ч. 10 м. Темнеет. Темнеет. Чуковский прыгает в восторге. Темнеет(...) Кто-то хохочет. Все стали некты в серых [Некто в сером– персонаж пьесы Л. Андреева «Жизнь человека»].

5. Морфологические ошибки

1. Намеренные резкие отступления от норм литературного языка довольно часты в современной интеллигентской разговорной речи:

(1) польта, креды-то никакой и нет много делов; можно взойтить?и т. п. [Земская—Китайгородская—Розанова 1983].

(2) —Ну, как прошел последний звонок?– Нормально! Учители говорили трогательные речи, родителя дарили« трогательные» подарки[Гридина 1996].

Однако в художественной речи подобные отступления встречаются достаточно редко. В интересной статье, специально посвященной этому вопросу, Д Н. Шмелев пишет

«Общепризнано, что поэт волен по-новому сочетать слова, придавать им новый смысл, создавать новые или воскрешать старые слова, уместные в данном контексте. Но вряд ли кто-либо в настоящее время согласится с призывом В. Шершеневича “ломать грамматику”; “несогласованность в родах и падежах,—писал он,—вот средства, краткий список лекарств застывающего слова”. Сейчас трудно найти поэта, который намеренно следовал бы этому лозунгу, но если считать, что “четыре женщин” – грамматическая неправильность, что будет справедливо, придется признать, что Е. Евтушенко, по-видимому, невольно отдал дань этому давнему призыву:

Там живут четыре тоже старых Некрасивых женщину реки,

У одной из них, таких усталых,

Попрошу когда-нибудь руки.

У нас нередко цитируют известные строчки Пушкина:

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю.

Но этот веселый поэтический образ никак не предопределял практику творчества поэта» [Шмелев 1990:4б1].

2. Грамматические ошибки используются в языковой игре редко и со специальным заданием—дискредитация описываемого лица, например отрицательного персонажа или пародируемого автора. Ср.:

(1) Хочу пройтитъся я с портнихами,

Затеяв легонький роман

(Пар. А Бухова на Игоря Северянина).

(2) Душа моя играет, душа моя поет,

А мне товарищ Пушкин руки не подает.

Александр Сергеич, брось, не форси,

Али ты, братеник, сердитым?

(А Архангельский. Пар. на А Прокофьева).

(3) На меня близоручил мигалисто мой родной глухоманистый дед.

—Хорошо,—бормотал он гундосово, ощербатя беззубистый рот,– только оченно уж стоеросово-

Да иначе и быть немогёт(А Иванов, пар. на В. Гордейчева).

Еще пример: пародия А Иванова на стихи Валентина Сидорова, содержащие строки: «Косматый облак надо мной кочует, И ввысь уходят светлые стволы»:

В худой котомк поклав ржаное хлебо,

Я ухожу туда, где птичья звон.

Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.

Снимаю кепк, одетый набекрень.

Веселый птичк, помахивая хвостик,

Высвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк ложится под ногами,

И сам к бумаге тянется рука.

Ия шепчу дрожащие губами:

<<Велик могучим русский языка!»

Ср. также известный шутливый диалог, дискредитирующий обоих собеседников – и неграмотного пассажира, и поборника грамотности:

—В трамвае нетместов.

—Не жестов, а мест. Падежов не знаете.

—А вам нет делов, что мы не знаем падежов!

Вряд ли несет специальное задание след, смелая морфологическая новинка В. Маяковского:

(4) видите– / небо опять иудит

пригоргинью обрызганных предательством звезд?

(В. Маяковский, Облако в штанах).

4.Омонимия морфологических форм —явление широко распространенное в русском языке (напомним, например, что форма кости существительного кость , относящегося к так наз. 3-му склонению, соотносится с род., дат., предо., местным падежами ед. числа и имен., вин. падежами мн. числа). Однако обыгрывается морфологическая омонимия чрезвычайно редко. Можем привести только один пример: обыгрывание омонимии краткой формы прилагательного и формы, указывающей на излишнюю степень признака:

Глядя на наши достижения, хочется воскликнуть: «Велик человеческий разум! Куриный был бы как раз-»(А. Кнышев, Уколы пера).

3. Семантика морфологических форм и категорий

1. Морфологические категории, особенно формальные способы их выражения, исследуются в русистике давно и успешно. Семантика морфологических категорий, ее связь с семантикой синтаксических категорий изучена слабее, хотя и здесь немало интересных исследований. Это исследования В. В. Виноградова, Ю. Д. Апресяна, Е. В. Падучевой, Т. В. Булыгиной, Шмелевых – старшего и младшего, М. Я. Гловинской, Е. В. Красильниковой и многих других. Отказавшись от рассмотрения богатейшей литературы вопроса, мы ограничимся приведением имеющегося у нас материала с самыми краткими комментариями.

2. Естественно, что наибольшие возможности для игры предоставляют семантически содержательные (а не синтаксически обусловленные) категории. При этом обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях» (в этих случаях говорят обычно о транспозиции форм). Таким образом, в большинстве случаев мы будем говорить об обыгрывании, необычном использовании таких форм, которые и в нейтральном употреблении не совсем обычны (напр., «докторское мы»: Как мы себя чувствуем?). При этом одна необычность не исключает, как правило другую, и мы, тем самым, имеем дело с «необычностью в квадрате». Следует сказать, что некоторые из этих «необычных» употреблений давно стали «обычными», нейтральными. Так, исследователи полагают, что в случае «вежливого вы» нужно говорить уже не о транспозиции «основного» вы, а об особом местоимении – «вежливое вы», которое и по правилам поверхностного согласования отличается от «основного» вы: требует множественного числа глаголов и кратких прилагательных (Вы невежливы ), но единственного числа существительных и полных прилагательных (Вы– грубиящ Вы такой невежливый)(см. [Булыгина – Шмелев 1997:330-331]).

3. В данном разделе работы мы будем рассматривать значение и употребление не только личных форм глагола, но и личных местоимений – поскольку, по справедливому замечанию Т. В. Булыгиной и А. Д Шмелева, «функция элементов, связанных с лицом, не зависит от того, в каком конкретном месте высказывания этот элемент локализован, т. е. является ли он автономным словом или словоизменительным аффиксом» [Булыгина – Шмелев 1997:319].

Категория рода

Для русского языка вполне справедливо замечание А. Мейе о категории рода французских существительных: род —«одна из наименее логичных и наиболее неожиданных грамматических категорий» (цит. по: [Виноградов 1990: 127]). Говорящие ощущают произвольность, смысловую немотивированность деления существительных по трем родам. Впрочем, «родовые несуразности» (выражение В. А Виноградова) ощущаются и обыгрываются говорящими сравнительно редко. Один пример:

Наши грамматики очень ошиблись,, когда отнесли слова доброта , нежность и снисходительность к женскому роду, а гнев , сумасшествие и каприз— к мужскому и среднему(Из альманаха «Цефей», по: [Одинцов 1982]).

Чаще подчеркиваются различия между категориями рода и пола. Ср. след, шупсу:

На остановке:

—Когда она пойдет?

—Это не она,, а он. Автобус.

—А я к ней под колеса не заглядывал.

Употребление среднего рода прилагательного при описании человека связано с грубо презрительной оценкой:

[Сенатор Аблеухов спрашивает сына о бедном разночинце] —А скажи-ка мне, Коленька, кто такое тебя посещает,, голубчикмой?(А Белый, Петербург, I).

Категория лица

Морфологическая категория лица, в сущности, является прагматической. В ней отражаются отношения между участниками речевого акта: 1-е лицо – говорящий (или – во множественном числе – говорящий + другие), 2-е лицо – слушающий (слушающие), 3-е лицо – все остальные (и всё остальное).

Как мы уже отмечали, обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях», когда одно лицо используется «вместо» другого. Ср. пример Е. В. Красильниковой [1990]: Ей по-человечески говорят, а она не понимает, где 3-е лицо ед. числа употреблено вместо

2-го, а 3-е лицо мн. числа —вместо 1-го, и эта двойная транспозиция не делает фразу аномальной.

3-е лицо вместо 1-го

1. Говорящий «прячется» за кого-то, как бы снимает с себя ответственность за свои поступки, как это делает Пушкин в письме к П. А Вяземскому:

Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил(...) Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится,, а потом отправь в Болдино(конец апр—начало мая 1826).

Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина(А. Пушкин – JL С. Пушкину, 20—23 дек. 1824).

Этот прием любил использовать (особенно в письмах) А. Чехов. Вот три примера из его писем к О. JI. Книппер-Чеховой, 1901 – 1902 гг. (во всех трех третье лицо перемежается с первым):

„крепко целую тебя и шепчу тебе на ухо разные глупости. Не забывай своего мужа. Он ведь сердитый, дерется, Горький садится писать новую пьесу, как я уже докладывал тебе, а Чехов егце не садился, Не забывай своего мужа, вспоминай о нем хоть раз в сутки. Обнимаю тебя, мою пьяницу. Твой муж в протертых брюках, но не пьющий.

Употребление 3-го лица вместо 1-го давно используется в русской литературе (например, протопопом Аввакумом) – иногда с другими целями. В. В. Виноградов отмечает «Изредка из своего хронологического далека он [протопоп Аввакум] созерцал себя как посторонний объект восприятия, и переполняется жалостью к этому страдальцу (...) «Одинъ б'Ъдной горемыка-протопопъ нарту зд'Ълалъ...»; «И протопопа Аввакума, бЪднова горемыку, в то время с прочими остригли...»; «Увы, Аввакумъ, б'Ьдная сиротина, яко искра огня, угасаеть и яко неплодное древо посЪкаемо бываетъ...» [Виноградов 1980:29].

Труднее объяснить «перескок» со 2-го лица на 3-е в письме Аввакума Иллариону, архиепископу Рязанскому: А ты хто? Вспамяни-тко, Яковлевич, попёнок! В карету сядешь, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по плоьцади, чтобы черницы-ворухи унеяткилюбили. Ох, ох, бедной! (цит. по: [Лихачев – Панченко – Понырко 1984]).

Хотя Д С. Лихачеву очень хочется видеть в смехе Аввакума «религиозный смех», «проявление доброты к своим мучителям», а «злой» смех считать «нарушением правил» (см. [Лихачев – Панченко – Понырко 1984: 63—69 и др.]), однако, по нашему мнению, именно «злой» смех особенно характерен для Аввакума (что вполне понятно). Чего стоят, например (приводимые самим Лихачевым!) след, высказывания Аввакума:

Плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо то толстое пнул бы ногою!', „государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их[никониан], что Илия пророк, всех перепластал во един день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю.

2.Другую природу имеет аномальность использования 3-го лица вместо 1-го у В. Набокова:

...воскресает образ моей детской кровати, с подъемными сетками из пушистого шнура по бокам, чтобы автор не выпал(«Другие берега»).

Автор научной работы или художественного произведения может говорить о себе в 3-ем лице ( автор считает вм. я считаю). В романах В. Набокова подобные употребления вполне нейтральны при описании Набокова-взрослого, но наименование автором младенца производит комическое впечатление.

3. В повествовании и (реже) в разговорной речи при указании на себя или на собеседника говорящий может использовать определительные конструкции с союзными словами который „или кто„ Ср. диалог из рассказа Стивена Ликока «Неотразимая Винни» (пер. С. Займовского), где собеседники, начав с 1-го и 2-го лица, переходят затем к описательным выражениям, а затем и к местоимениям он, она, что выглядит особенно аномальным при повторах:

– О нет,—воскликнул незнакомец, помогая вспыхнувшей девушке подняться,– умоляю, не преклоняйте предо мной колен! Если я сделал что-нибудь, заслуживающее благодарности той, которая, кто бы она ни была, останется навсегда в душе человека, у которого так мало таких воспоминаний, он будет этим щедро вознагражден! Если она это сделает, он будет благословен!

—Она сделает! Он будет благословен!(...) одинокая и побежденная жизнью, она просит оставить ее„

—Он оставит!– вскричал незнакомец.— Он оставит! Он уже оставляет!

1-е лицо вместо 2-го

1. 1-е лицо вместо 2-го используется достаточно часто с различными целями. Отметим, прежде всего, особое употребление мы,типа Как мы себя чувствуем?Это употребление называют по-разному: «сочувственно-интимное» [Аванесов – Сидоров 1945: 154], «солидарное» [Булыгина – Шмелев 1997: 327], «докторское, родительское» [Красильникова 1990:9], «инклюзивное» [Апресян 1995: т. II, 153]) и т. д. Важно, разумеется, не название, важно описать значение и особенности употребления этого мы. Мыинклюзивное «маркирует более высокий статус говорящего в текущей ситуации» [Алресян 1995: т. И, 153], оно естественно в ситуации «врач и пациент», «учитель и ученик» (Ну, как у нас дела?)«родители и дети» (Ну, как мы сегодш спали? Сейчас умоемся и за стол!)и т. п. Впрочем, даже и здесь существуют жесткие ограничения: по отношению к детям-подроспсам или гостям подобные выражения вряд ли допустимы. Ю. Д. Алресян отмечает, что «солидарность с адресатом, испытываемая говорящим, настолько велика, что он готов поставить себя в положение адресата и разделить все его переживания» [Алресян 1995: т. II, 153]. Языковая игра показывает, что всё-таки —не все: расширение сферы употребления этой конструкции нередко ощущается как необычное и производит комический эффект. Тем самым, языковая игра может помочь «нащупать границы» нейтрального использования конструкции. Сравним два примера. Набор действующих лиц в них один и тот же—милиционер и «граждане», тем самым оба примера удовлетворяют требованию, о котором говорилось выше: в текущей ситуации говорящий (милиционер) имеет более высокий статус.

(1) [Капитан милиции – задержанному] —Ну, как— будем сознаваться или еще поиграем в молчанку? (В. Ардов, Сигнал).

(2) В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в числе двух человек. Увидев их, красавица[секретарша] зарыдала (...), тыча рукою в дверь кабинета— Давайте не будем рыдать, гражданка,— спокойно сказал первый(М. Булгаков, Мастер и Маргарита, 17).

В (1) использование мынейтрально (или почти нейтрально), между тем как в

(2) оно производит комический эффект. Дело, видимо, в том, что кроме требований, связанных с распределением социальных ролей, конструкция должна удовлетворять каким-то другим, которые я затрудняюсь сформулировать. Возможно, комический эффект в (2) вызван тем, что сопереживание, выражаемое данной конструкцией, не должно быть слишком преувеличенным: трудно представить себе милиционера, рыдающего в описываемой Булгаковым ситуации. В примере

(1), описывающем ситуацию, более соответствующую деятельности милиции, эта же конструкция выглядит почти нейтральной. В классической ситуации «врач – пациент» тоже не всегда «инклюзивное мы» допустимо. Фраза Мы, кажется, любим бьюбители) выпить? допустима в нейтральном употреблении, а фраза Мы, кажется, пьяницы?—вряд, ли.

2. «Инклюзивное мы» интересно еще и тем, что, кроме сочувствия говорящего, оно дает слушающему еще один «козырь» – формальное основание понимать высказывание буквально, спекулируя на этом сочувствии:

К итальянскому судье привели бродягу, обвиняемого в мелкой краже. Судья, разбирая дело, был в затруднении, как обращаться к бродяге—на вы или на ты. Первое казалось ему слишком уважительным, второе—некорректным. Судья решил обратиться на мы. «Итак, похоже, что мы украли часы»,—сказал он. «Вы, может быть, и украли, Ваша честь,—ответил обвиняемый—Я же их не крал»(Н. Романова, А. Филиппов, «Русский язык в СССР», 1991, № 10).

Рекорд злоупотребления конструкцией установлен, кажется, главным героем фильма «Ирония судьбы, или С легким паром», который, встретив в лифте собаку, спрашивает у нее (пьяно-заискивающим голосом): «Мы не кусаемся?»

3. Приведем еще один пример обыгрывания значения местоимения мы, очень интересный во многих отношениях:

[Разговор жены, артистки, с мужем]:

—Яу тебя никогда ничего не брала.

– Так ли? А когда мы егце не были известной артисткой, то на чей счет мы жили? А кто, позвольте вас спросить, вытянул вас из нищеты и осчастливил?(А. Чехов, Mari d’elle).

Во-первых, обратим внимание на поверхностное рассогласование глагольного и именного компонентов предложения: мн. число глагола-связки + ед. число имени (мы еще не были известной артисткой). И замена множ числа единственным вряд ли сделало бы фразу нейтральной: в устах мужа фраза Когда мы егце не были известными артистками „выглядит странно.

Во-вторых, в приведенном примере замена 2-го лица 1-ым имеет целью не преувеличенное сопереживание, как в предыдущих примерах, а приписывание собеседнице мании величия (Мы—Николай IL) и осуждение собеседницы. Впрочем, подобное осуждение, передаваемое заменой 2-го лица на 1-е, нередко в разговорной речи, ср.:

[Отец – сыну]: —Мы ведь всё сами знаем. Зачем нам дураков-родителей слушать?

Отец говорит от лица сына, который как бы включается при этом в некую социальную группу, группу «независимо мыслящих детей».

4. Интересны случаи, когда 3-е лицо употребляется одновременно, в одной фразе вместо 1-го и 2-го:

[Отец—сыну]: —Ах ты, поросенок! Скажите, пожалуйста, какие он отиу слова говорит! Отец на них работает, отец их воспитывает, одевает, обувает, ночей не спит да думает, как бы им хорошо было, а они»(Тэффи, Семья разговляется).

Говорящий как бы призывает в свидетели кого-то отсутствующего (Скажите, пожалуйста») и описывает ситуацию с позиции этого свидетеля, говоря о себе и своих домочадцах в 3-ем лице.

1-е лицо вместо 3-го

Докладчик: «На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм».

Голос с места: «Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть»(И. Ильф, Записные книжки).

Категория числа

1. Е. В. Красильникова (со ссылкой на Е. Кржишкову и М. А. Шелякина) отмечает, что в случае, когда однозначно заданы сведения о предметах (в частности, о их количестве) возможна транспозиция форм числа – употребление мн. числа вместо единственного, и наоборот [Красильникова 1990:84]. Ср.:

Похлопочи о «Северных цветах», пришли нам своих стихов и проз, да у Языкова нет ли чего?(А. Пушкин —П. А. Вяземскому, серед, окт. 1831) [Множ. число существительного прозаупотреблено по аналогии с близким по смыслу существительным стихи]

2. В так наз. дистрибутивном значении (когда какой-нибудь предмет присущ каждому лицу или предмету порознь) встречается «смешанное употребление единственного и множественного числа» [Виноградов 1972: 133]. Преобладающим является ед. число, которое в ряде случаев незаменимо на множественное. Ср.: «Да прикажи в городе купить колокольчиков – моим коровам на шею» (не: на шеи) (Тургенев, по: [Виноградов 1972]); «Советники надели на нос очки» (не: на носы) (пример из: [Зализняк – Падучева 1974]). Обыгрывание этого явления находим у Чехова:

Мы шли по аллейке, у сыпанной желтым песком, и счастливыми грудями вдыхали в себя ароматы июньского утра(А. Чехов, Исповедь, или Оля, Женя, Зоя).

Комический эффект усиливается благодаря каламбурному совпадению двух значений существительного грудь, груди.

3. Известно, что существительное в ед. числе может служить для обозначения собирательного образа ( Студент сейчас пошел не тот и т. п.). Говорящие обращают внимание на то, что такое существительное имеет специфические сочетае-мостные свойства. Ср.:

(1) [Перечень популярных литературных персонажей]: ..Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис, часто имеет палку с набалдашником и лысину(А. Чехов, Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.).

(2) Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она—актриса(Тэффи, Демоническая женщина).

Аномальность здесь связана не с употреблением имени в ед. числе (в общих суждениях этого типа имя может стоять и в ед., и во множ. числе: Студент сейчас пошел не тот/Студенты сейчас пошли не те), аномально совместное употребление наречия (час?по, большей частью) и единственного числа имени. Дело в том, что в примерах этого типа наречия часто, редко, большей частью и т. п. по смыслу относятся не к глагольному, а к именному компоненту предложения и синонимичны присубстантивным кванторам многие, большинство, некоторые и т. и.: Лингвисты часто обладают математическими способностями — Многие лингвисты обладают математическими спо-

6-1789

собностями(см. [Булыгина – Шмелев 1997:40—41]). Наши примеры (с доктором, часто имеющим лысину, и с демонической женщиной) помогают сформулировать ограничение на употребление подобных «смещенных» наречий. Они недопустимы (в нейтральном употреблении) в случае генерализованной референции, передаваемой ед. числом. Причина понятна: на глубинном уровне произошло бы рассогласование по числу ( многие доктор; многие демоническая женщина).Именно это делает фразы аномальными.

4. На интересную особенность использования категории числа в контексте глаголов, обозначающих физические действия, указывает след, анекдот:

Едет ковбой на лошади, видит, впереди лужа, думает вслух:

—Я—ковбой, я перепрыгну.

Перепрыгнул, едет дальше, впереди ручей, ковбой говорит:

—Я ковбой, я перепрыгну.